355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Н. Кальма » Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль » Текст книги (страница 7)
Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 02:29

Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль"


Автор книги: Н. Кальма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

– Нет, в таком виде им нечего и думать бежать. Первый же встречный задержит и отведет в комендатуру,– сказал Ганчевский.

Флоден насмешливо фыркнул:

– Первый встречный? Значит, и ты выдал бы их немцам?

– Обо мне речи нет. У меня старые счеты с фашистами,– нахмурился Стась.– Я повторяю: пускать их в такой одежде – гиблое дело.

– Послушайте, значит, вы решили что-то сделать, как-то нам помочь? – решился спросить Даня.

До этой минуты он стоял, все еще не веря, что разговор идет об их бегстве. Волнение, радость, страх – все в нем смешалось.

Абель только кивнул в ответ. Он был сильно озабочен.

– Придется раздобыть другую одежду, как-то ухитриться пронести ее сюда, в шахту, и здесь переодеть ребят,– сказал он, о чем-то размышляя.– Но дело не только в одежде...

– А в чем? Неужто Шарль не разрешает? – возмутился Флоден.– Да что ж он, не понимает, что ли, если мы не вызволим ребят, они вот-вот загнутся! Или ты ему не сказал?

– Не воюй раньше времени, Рауль,—усмехнулся Абель.– И с чего ты взял, что Шарль не разрешает? Он даже настаивает, чтобы мы как можно скорее снарядили ребят. Обсудил со мной всё, все мелочи.

– Они согласились помочь нам бежать,– скороговоркой пересказал Даня Павлу.– Ох, Абель, прошу вас, говорите, что вы там решили?

– Решили отправить вас не позже послезавтрашнего вечера, вернее, ночи,– обратился уже прямо к нему Абель.– Нужно, чтоб это было в нашу смену. Ведь вас приводят к шахтам раньше, чем приходим мы, и уводят уже после того, как мы кончили работу и поднялись на поверхность. Так?

– Так, так,—подтвердил Даня, наскоро переводя Павлу то, что говорил Абель.

– Значит, довели вас до шахты, пересчитали, как стадо, втолкнули в клеть, и до свиданья, до позднего вечера? – продолжал Абель.

– Да-да, именно так,– кивнул Даня.

– Вот Шарль и считает: надо, чтобы вы ушли из шахты вместе с нами. Если мы вас переоденем в наше платье, дадим вам лампочки, шлемы, вы, пожалуй, сможете выбраться посреди нашей толкучки незамеченными.

– Правильно! Здорово придумано! – одобрил Павел.– Наверняка пройдем.

– А дальше как? – спросил Ганчевский.– Куда и как пойдут ребята?

– Дальше мы дадим им адреса наших людей, раздобудем для них карту. Компас у меня есть,—продолжал Абель.– Надо дать адреса таких людей, у которых они могли бы укрыться, если их будут преследовать или если они попадутся на глаза бошам по дороге. Всем известно: кордоны стоят не только на шоссе, но часто и на проселках. Наткнешься на такой кордон – пиши пропало. А в Аррасе, Сен-Кантене и других городах побольше – всюду немецкие комендатуры и гестапо... Шарль советует все это заранее хорошенько продумать, чтоб не подвести ребят. Ведь они штрафники. Если попадутся теперь – им гроб!

Флоден длинно и мучительно закашлялся – уголь так забил ему горло, что мешал говорить.

– Ребятам надо подаваться туда, где нет бошей, в неоккупированную зону,– прохрипел он наконец.– Мой совет тебе, Дени, пробираться быстрее к границе Швейцарии. Удастся вам церейти границу – вы спасены. Сможете там отсидеться до конца войны.

– Да что вы говорите, Флоден! – возмутился Даня.– Разве мы для того бежим, чтобы где-то отсиживаться, пережидать войну? Наоборот, мы хотим как можно скорее попасть туда, где воюют. Мы хотим сражаться. Разве вы думаете, что мы меньше вас ненавидим фашизм?!

Он повернулся к Павлу:

– Понимаешь, Флоден предлагает, чтоб мы бежали в Швейцарию и там отсиживались до окончания войны!

– Пускай он такие свои идейки бросит,– сердито сказал Павел.– За кого он нас принимает, в конце концов? Что мы, дезертиры, что ли?!

Флоден засмеялся, увидев сердитые лица ребят: он и без перевода все понял.

– У, какие храбрые утята! – Он явно подтрунивал над двумя пареньками.– Ты слышишь, Абель, они непременно хотят воевать. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что одобряю ребят,– отозвался Абель.– Вот я кое-что принес вам обоим.

Он вынул из внутреннего кармана комбинезона листок бумаги. Бумага была потрепанная, сильно потертая на сгибах, как будто ее много раз развертывали и читала А может, носили глубоко запрятанной под рубашкой...

Но все это пришло в голову Дане много позже. А в тот миг, в штольне, он увидел под светом шахтерской лампочки расплывшийся фиолетовый карандаш, и по глазам ему ударили давно не виденные русские буквы.

Павел с любопытством глянул через Данино плечо.

– Что за листочки? Ба, гляди, по-нашему написано! Дай-ка сюда!

Он выдернул листок из рук Дани. Медленно, запинаясь, с трудом разбирая расплывшиеся буквы, он прочел:

– «Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я одновременно обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на чьей земле я защищаю интересы своей Родины. Всеми силами я буду поддерживать моих братьев-французов в борьбе против нашего общего врага—немецких оккупантов». Все.—Павел поднял голову.– Ни подписи, ни числа нет. Что это такое, Данька, как ты думаешь? И кто это писал?

– По-моему, что-то вроде присяги,– неуверенно сказал Даня. Он обратился к шахтеру: – Где вы это взяли, Абель? И что это такое?

– Неужто не догадался? – Абель посмотрел на «маленького русского».– Таких, как вы, немало сейчас у нас во Франции. Вот ваши дюди и дают такое обещание, когда вступают в отряды франтиреров.

– Как, значит...– начал Даня.– Значит...

– Да, есть у нас ваши люди,– кивнул Абель.– Сам я, правда, с ними не встречался, но знаю, что они сражаются вместе с нашими. Кажется, Шарль встречал многих русских.

– Так ваш Шарль может...– Даня запнулся.

– Шарль считает, что вам надо пробираться в Париж,– решительно прервал его Абель.– Там есть нужные люди, вам помогут с ними связаться. В Париже вы получите указания и сможете войти в одну из групп.

– В Париж? – переспросил невольно Даня.– Неужто идти в Париж?

– Да. А теперь за дело! – И Абель опять вытащил что-то из внутреннего кармана своего бездонного комбинезона. На этот раз это была небольшая карта.– Благодарите Флодена, это он уломал сынишку отдать вам свою карту с календариком.

Флоден засмеялся:

– Ну, моего Пьера уговаривать не пришлось. Как только я напустил на себя таинственный вид и сказал, что мне нужна карта для двух русских товарищей, он сейчас же отдал ее мне.

Пять голов склонилось над картой. Черный палец Абеля медленно передвигался по красным и зеленым квадратам, и за ним внимательно следили четыре пары глаз. Абель немного нервничал: надо было объяснить ребятам все как можно подробнее и понятнее, а до конца смены оставалось около часа. К тому же с минуты на минуту мог появиться кто-нибудь из начальства.

– Выйдете отсюда боковыми улицами на южную дорогу.– Глухой голос Абеля стал еще глуше.– Компас я вам дам. Держитесь лесов и кустарников, а приблизитесь к городам, пробирайтесь окраинами или старайтесь их обойти. Главных магистралей избегайте, сельские проселки куда надежнее. Дорога ваша, я вам уже показал, идет на Аррас, Боме, Бапом. Оттуда двинетесь на Перронн, Сен-Кантен, Лаон.

– В Аррасе и Перронне и вообще во всех городах покрупнее непременно есть немецкие комендатуры и гестапо,– вмешался Флоден.– Там, если попадетесь, крышка!

– Да перестань ты пугать парней заранее! – досадливо кинул Стась.

– Я и не пугаю, а только предупреждаю.

– И предупреждать не надо. Дени сам все отлично понимает, а Поль так и вовсе тертый парень.

Абель сделал им знак замолчать.

– После Перронна пойдете по каналу Сомма —Уаза. Увидите местечко, где нет стражи, там и перейдете канал. Всюду есть мосты.

Флоден опять не выдержал:

– Легко сказать – найдете местечко! Я ездил на праздники к родственникам жены в Сен-Кантен, так там бошей, как блох, всюду понасыпано.

– Что ж, значит, им оставаться здесь?—подал насмешливый голос Стась.

– Говорю просто, чтоб знали.

– К югу от Сен-Кантена увидите громадное кладбище,– продолжал Абель.– Там похоронены те, кто погиб в первую мировую войну. Сейчас оно, говорят, совсем заброшено; некоторые наши смогли там передохнуть, провести ночь, даже, может, и не одну. Сами увидите, по обстановке. Дальше пойдете по тем адресам, которые вам дадут Стась и Флоден.

– Многое придется запомнить наизусть,—сказал Флоден.—Если вас схватят, при вас не должно быть ни одной сомнительной бумажки!

– Давайте я заучу,—тотчас вызвался Даня.– Память у меня была довольно приличная. Не знаю, как сейчас. Говорят, от голодовки она слабеет,—прибавил он неуверенно.

Павел затеребил его:

– Что он говорит? Что ты ему ответил?

Даня перевел.

– Ага, давай запоминай ты,– согласился Павел.– У меня эти французские названия в голове не держатся.

Стась вытащил из кармана блузы бумажку.

– Держи! —Он протянул бумажку Дане. – Туй вшиц-ко свое людыны. Учь, учь!– И по-французски: —Даем вам три адреса на первый случай. Это всё верные люди, можете не опасаться. Поляки и французы. Они вам помогут и переправят дальше. Будут передавать, как по цепочке.

Даня кивнул, не отвечая. Он в эту минуту повторял про себя адреса. Повторял, как когда-то в школе. Три раза, четыре, пять раз. Ага, кажется, теперь крепко сидят в памяти.

Разбуди ночью – и то повторит без ошибки. Он вернул бумажку Стаею и еще раз вслух повторил адреса.

Стась кивнул: всё правильно. Он с невольным сожалением посмотрел на обоих русских:

– Значит, сегодня последний день. Славные вы ребята, честное слово, жаль мне расставаться с вами...

Абель повел своим крючковатым носом. Он о чем-то думал.

– Послушай, Дени, а может, вам все-таки уходить врозь? – спросил он вдруг, поглядывая то на Даню, то на Павла.– Все-таки меньше риска. И потом, уверен ты в своем дружке? Помни, Дени, в такой путь надо выбирать верных товарищей.

Даня вступился за приятеля:

– Вы ошибаетесь, Абель. Павел совсем не плохой парень. И очень смелый.

Он повернулся к Павлу:

– Абель советует нам бежать поодиночке.

– Нет, нет, мы вместе, мы только вместе! —замахал руками Павел.– Вместе куда сподручнее. Скажи ему: в случае чего, будем друг за друга стоять.

– Мы решили идти вместе,– твердо сказал Даня.

Абель пожал плечами:

– Ну, дело ваше. Я не возражаю. Тогда до завтра. А завтра...– Он помедлил.—Завтра —в путь.

6. В ТУМАННУЮ НОЧЬ

В черном подземном мире никогда не знаешь, день или ночь там, наверху. Часов у остарбаётеров не было. Свои Павел променял на хлеб в лагере. Данины часы – подарок отца к пятнадцатилетию – давно, еще в первом рабочем бараке в Алленштейне, отобрал немец-конвоир.

Поравнявшись со старшим, Даня попробовал спросить его, который час, но тот тоже показал пустое запястье. Буркнул:

– На что тебе? Все равно ваши конвойные придут только к ночи.

Бесконечно тянулось время. Медленно, трудно билось сердце, наливались тяжестью ноги. Еще одна вагонетка... Еще...

Иногда в галерее или на разъездах Даня встречался с Павлом, но они только молча взглядывали друг на друга. Каждый знал, о чем думает другой.

– Что же вы? Я вам свищу, свищу... Пора! – раздался вдруг над самым ухом Дани голос Стася.

Павел уже стоял за ним.

В глубине штольни, под кучей породы, – большой узел. Как удалось его пронести, для Дани навсегда осталось тайной.

– Одевайтесь быстрее. Мы должны вместе уйти отсюда,—командовал Абель.

Сам он вместе с Флоденом упаковывал в две сумки-мю-зетты еду для беглецов. При красноватом свете лампочки Даня и Павел сбросили с себя опостылевшие штаны и рубахи с буквами «СУ», натянули комбинезоны, фуфайки, темные куртки, береты. Флоден вытащил из угла две пары поношенных ботинок.

– Это мы со Стасем выкрали из дому потихоньку от жен.– Он посмеивался.– Ну-ка, ребята, примерьте, подойдут ли. В таком деле обувка – самое важное. Вдруг придется бежать, а ботинки как раз и подведут.

Дане ботинки были великоваты, зато Павлу как раз. Абель стащил с себя толстые, домашней вязки носки, протянул их Дане:

– Вот возьми, жена вязала. В них никогда не натрешь ноги.

Он смотрел на Даню. Ему было жаль расставаться с этим мальчиком, так похожим на сына, Клода. Но держать его здесь только потому, что он напоминает ему Клода, какой эгоизм! Сам Клод никогда бы не простил этого отцу. Черт, какая чепуха иногда лезет в голову – слезливая, сентиментальная чепуха! И все-таки Абелю, умному, проницательному, прожившему долгую, нелегкую жизнь, было в эту минуту тревожно, не по себе: отпускать двух русских мальчишек в путь, таящий так много опасностей! И еще по совершенно чужой для них стране. Абелю хотелось сказать ребятам что-нибудь на прощание – понятно, не слишком чувствительное, чтоб не засмеяли товарищи. Но он не решился. Только со своим привычно-насмешливым видом крепче обычного хлопнул Даню по спине:

– Совсем потомственный шахтер!

Придирчивым взглядом шахтеры оглядели обоих русских. Теперь парни по виду ничем от них не отличались.

– Посильнее подмажьтесь, красавцы, угольком! – напомнил Флоден.– При взгляде на вас всякому должно быть ясно: вот идут настоящие обитатели ада. Вон, глядите, как уголь въелся нам в кожу, даже в праздник не отмоешься.

Павел и Даня старательно начернили щеки.

– В руки – лампочки, поверх беретов – шлемы,– продолжал командовать Флоден.– Вот, держите пропуска! Они на чужое имя, но вахтер обычно не смотрит. Да и мы будем поблизости. Устроим такую давку – не до пропусков будет.

Между тем Павел делал Дане какие-то знаки.

– Что такое? – не понял Даня.

– Кормов маловато. Две махонькие торбочки. Разве нам хватит? Сам видел, сколько шагать до Парижа.

– Больше просить не буду,– твердо сказал Даня – Они и так оторвали у самих себя, может, детский паек нам отдали. Ты ведь знаешь – у них все по карточкам.

– Ну ладно, ладно, я просто так,—пробормотал Павел.– А про деньжата все-таки скажи. У нас ведь ничего нет.

Шахтеры точно поняли. Абель в темноте позвенел монетами. Стась и Флоден тоже что-то высыпали ему в ладонь.

– Вот, держите, ребята, это вам на всякий случай. Больше, к сожалению, не наскрести,—конфузливо промолвил Абель и сунул Дане деньги.

По штольне замелькали неясные тени – это шли шахтеры.

– Смена кончилась. Пошли! – сказал Абель.

У Дани екнуло сердце. Молча, поспешно группа миновала штольню, потом галерею. Никто не обращал внимания на переодетых русских – они выглядели совершенно так же, как остальные. Возле лифта уже собралась толпа шахтеров. Но если вы думаете, что клеть ждали, весело перебрасываясь шутками, бездумно зубоскаля, вы ошибаетесь. Здесь, как и в забоях, слышался только хриплый кашель шахтеров, их трудное, надсадное дыхание. Мучительно тянулись минуты.

Наконец вот она, клеть. Тело к телу набиваются внутрь шахтеры, прессуются, молча напирают на соседа. Горячо дышит в щеку Дане какой-то черный человек с очень яркими белками. Толчок. Еще толчок. Клеть двинулась; неровно качаясь, подымается. Мелькают тусклые лампочки горизонтов. Скрипят ветхие доски. Все тише, тише скрип. Толчок. Остановка.

Раздвигаются старые двери клети, и сразу густым потоком люди устремляются наружу, к воротам. Там ночь. Чуть льют слабый свет синие фонари. Ага, это очень на руку беглецам. Стоп! Давка! Впереди, у ворот, вахтеры проверяют пропуска. Но так намаялись люди за день, что им невтерпеж эта последняя задержка. Нет, довольно, довольно нас здесь томить! Пусть пускают, мы больше не хотим ждать!

Передние ряды напирают, поднатуживаются, всем так хочется поскорее по домам. Даня и Павел стиснуты в этой толпе, им трудно дышать Но это хорошо, это очень хорошо.

– Эй, что вы там копаетесь? Довольно формальностей, пропускайте людей! – кричат нетерпеливые голоса.

Вахтеры отругиваются, но и они люди, им понятно нетерпение шахтеров, и, поддавшись этому нетерпению, они почти не смотрят в наспех развернутые таблички пропусков.

Все ближе, ближе контроль. Даня и Павел– оба напряжены до предела. Сейчас их очередь.

– Выше носы! – шепчет кто-то у самого уха Дани. Кажется, Абель.

Три шахтера следуют вплотную позади. Вот они напирают, и Даня чувствует, как ноги его отделяются от земли и он вместе со всей толпой, как щепка, летит сквозь тамбур, мимо раздраженно орущих вахтеров:

– Пропуска! Предъявите ваши пропуска!

– Завтра! Завтра предъявим! —откликаются насмешливые голоса.

– Ну, теперь глядите в оба, берегите себя,– говорит совсем близко голос Ганчевского.

Даня хочет ему что-то сказать, поблагодарить, но Стась и другие уже исчезли, растворились в кромешной темноте. С неба сыплется ледяная крупа – не то снег, не то дождь. Со всех сторон шлепанье невидимых ног по лужам. Крикнуть друзьям? Нет, невозможно.

Павел изо всей силы дергает Даню за рукав:

– Не мечтай! Тикаем! Быстро!

7. «ШЕЛ Я И НОЧЬЮ И СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ...»

Дороги как намыленный мрамор: шагу не ступить, чтоб не разъехались ноги. Все куда-то ухаешь или съезжаешь помимо воли вниз, и опять надо карабкаться и опять оскользаться. Дороги с примерзшим сальцем. Под ноги то и дело подкатываются жесткие комья, а в колеях стоят застывшие лужи, которые вдруг коварно лопаются, и ты проваливаешься в ледяную воду.

Дороги сухие, холодные, безнадежные. Катятся по ним прошлогодние листья, ветер свистит тоскливо, и лезет за пазуху, и выстуживает, кажется, самую душу. Дороги темные и безлюдные, ни зги кругом, даже петухов не слыхать. Дороги светлые и оттого особо опасные. Каждый встречный кажется врагом, и торопишься укрыться под кустами, затаиться у какой-нибудь стены, не дышать.

Дороги... Дороги...

Даня дрожал мелкой, собачьей, как он думал про себя, дрожью: куртка промокла насквозь еще дня три назад, просушить ее негде, сырым тяжелым грузом лежит она на спине и плечах. И все-таки где-то глубоко внутри шагает с Даней песня, любимая песня отца. Поет ее Даня про себя, одним дыханием:

. Шел я и ночью и средь бела дня,

Вдоль городов, озираяся зорко,

Хлебом кормили крестьянки меня-а,

Парни снабжали махоркой...

– Ты чего это бурчишь? – внезапно на ходу обернулся Павел.

Даня вздрогнул, смутился:

– Я? Я ничего. Холодно.

– Эх ты, барышня-неженка! – проворчал Павел.– На вот, фуфайку дам.

Он уже расстегивал куртку. Даня замотал головой: нет, нет, не надо, это он просто так, сболтнул, вовсе ему не холодно. Даня был тронут: Пашка, что ни говори, настоящий, хороший товарищ. Вон даже фуфайку свою хотел отдать, хотя и сам застыл так, что слышно, как зубы стучат. А петь Даня больше не будет, загонит песню поглубже, чтоб не пелось даже дыханием. Александр Исаевич тоже любил эту песню, играл ее на виолончели и как-то, когда все они сидели на красном диване...

Стоп! Стоп, Данька,—запретная зона! Не сметь вспоминать! Давай шагай, нечего пускаться в какие-то там мемуары! Думай, о чем хочешь, а это трогать не смей! И почему именно эта песня привязалась к нему здесь, на чужой земле! Может, потому, что в песне такой же горемыка беглец, как он, тоже спасался от погони, так же, как он, чувствовал себя загнанным зверем, за которым охотятся, которого выслеживают. И так же, как он, шел «вдоль городов, озираяся зорко...».

Совет друзей-шахтеров выполнен: Бетюн они обошли окраинами. Долго плутали в темноте, попадали в какие-то немыслимо узкие улочки, шли мимо бесконечных складов, сараев. Потом двинулись к югу. Ах, какой же городской парень оказался этот Пашка – он даже с компасом ни разу не имел дела, понятия не имел, как с ним управляться! А Дане очень пригодились походы с отцом, походы по карте, с компасом в руках. Да, но зато у Павла был опыт прежних побегов, и какое-то чисто звериное чутье вело его с первых же минут в кромешной, холодной тьме, помогало находить нужное направление.

Скорее, прибавь шагу! Торопись, двигайся, беги! Ведь там, в лагере, наверно, уже заметили, что недостает двух штрафников, уже раздаются звонки по телефону, а может, объявили о побеге по радио. И все их приметы известны теперь каждому кордону на дороге. Быстрее! Быстрее!

А ледяная крупа сыпалась за воротник, стекала колючими струйками по спине, знобила все тело. Даже Павел, хвастун и задира, хвалившийся выносливостью и несокрушимым здоровьем, чертыхался, проклинал собачью погоду и признался, что и у него душа выстыла. Скорее, скорее прибавь шагу, не отвлекайся, помни: главное– уйти! Не смотри по сторонам, на красивые особнячки, где сквозь плотные шторы нет-нет да пробьется теплый лучик света. Ах, зайти бы на этот лучик, в тепло, в сухую, уютную комнату, увидеть дружеское лицо, пожать чью-то хорошую руку... Эй, эй, опять размагнитился? Опять розы-грезы растишь? А ну-ка, брат, сейчас же прекрати! Если хочешь, можешь даже петь, можешь считать шаги, только, разумеется, все это про себя. Мимо, мимо... Фермы, рабочие поселки, домики —все это не для них, беглецов. А ноги сопротивляются, ноги не хотят идти по мерзлым кочкам, по чавкающей грязи, меж темных, больно хлещущих кустарников, ноги невольно направляются туда, где человечье жилье, где пахнет хлебом, где из труб вьется дымок.

В первый день, как только рассвело, они набрели на ка-кую-то заброшенную ригу. От усталости и волнения оба тотчас же провалились в сон, хотя, кроме клочков старого гнилого сена, в риге ничего не было. Зато, когда проснулись, уже в сумерках, оба так застыли, что с трудом встали на ноги. На второй день долго не могли найти пристанище. Было уже совсем светло, и на дороге начали попадаться люди, когда они юркнули в полуразрушенный, видно, давно заброшенный домишко. Стекол в окнах не было, и ветер гулял по четырем комнатам, где еще сохранились какие-то рамки на стенах и несколько сломанных стульев.

– Эх, запалить бы костерок из этих стульев, славно бы согрелись!—шепотом мечтал Пашка, обходя комнаты.

В ванной стояла разбитая ванна, но воды не было. Беглецы ходили на цыпочках – уж очень гулко раздавались в пустых комнатах шаги. Даня в изнеможении уселся в угол ванной: здесь как будто меньше дуло. Ни клочка соломы, никакой подстилки. Пашка шарил даже под ванной, но вытащил только деревянный складной коврик.

– Нечего делать, придется почивать на этой перине.– Он кинул коврик Дане.– Уступаю тебе. Во мне небось сало еще осталось, не всё немцы выжали. Я сам по себе мягкий, от рождения. Отосплюсь на своих собственных боках, что твой царь! – Он наморщил курносый нос: —Вот насчет харчей хуже дело. Тут собственным салом не обойдешься.– Заглянул в свою мюзетту, приоткрыл Данину: – Тю! Да тут и одному нечего пожевать.

Чуть-чуть хлеба, пара луковиц. Что эта малость для двух парной, и так отощавших в лагере, да еще отшагавших по холоду много километров.

– Вот горяченького бы теперь! – возмечтал Павел.

– Заткнись,—устало посоветовал Даня.—Ешь всё, что у нас осталось, мне не хочется.– Он свернулся калачиком в своем углу.

– Ну уж это ты брось! – Павел аккуратно разделил хлеб, положил возле Дани его часть и луковицу.– Изволь лопать, а то совсем ноги протянешь. А я пойду по дому пошарю, вдруг чего-нибудь из жратвы найду.

Сон уже подступал к Дане. Он слышал шаги Павла в доме, потом на лестнице, потом наверху, на чердаке.

Внезапно проснулся от восторженного шепота у самого уха:

– Яичница! Данька, настоящая яичница!

Он с трудом разлепил веки: перед самыми его глазами Пашка держал в берете три больших белых яйца и несколько маленьких голубоватых.

– Там, на чердаке, видно, куры неслись, а голубей было, наверно, видимо-невидимо. Но все это в прошлом, а сейчас вот что там осталось... Живем, Данька!

Яичница! Яичница!

Старая банка из-под олифы – сойдет! Щепки? Тащп их сюда! Здесь, на этих вот каменных плитках, щепками можно развести костерок. Огонек самый крохотный, такой огонек, чтоб ни дымка, ни запаха не проникло за стены, чтоб ни одна душа не заподозрила, что в доме кто-то есть!

С каким вдохновением оба беглеца принялись за дело! В мюзетте Дани нашлась даже соль, завернутая в чистую тряпочку. Что за драгоценный человек Абель – обо всем позаботился!

И вот заклокотала, зашипела, заворковала в старой банке настоящая яичница! Что за беда, что от нее сильно несло олифой, ведь это была горячая, восхитительная пища, напоминавшая о какой-то далекой, немыслимой жизни. Все приобрело сразу другие краски, другой вид – и холодный угол ванной, и весь этот пыльный, давно необитаемый дом, и холод уже не так выстуживал тело. И как же сладко спалось обоим после того, как банка была чисто-начисто вылизана! Ветер все так же задувал в разбитое окошко под потолком, с улицы доносились голоса, свистел далекий паровоз, а они лежали в блаженном сне.

Первый адрес, который дал им Абель: Аррас, старая аптека, возле цитадели Тюренна. Спросить кузину Паскаль.

К Аррасу, старинному небольшому городу в департаменте Па-де-Кале, беглецы приблизились на следующую ночь. С неба сыпало той же ледяной крупой, снежные завитки вырывались из-под ног, бежали по асфальту впереди. В небе – студеном, безлунном – смутно виднелись островерхие крыши, башня ратуши, шпили и купола средневековых зданий. Окраинами беглецы подошли к цитадели Тюренна.

– Должно быть, где-то здесь,– пробормотал Даня, вглядываясь в темные дома.

Закрытые ставни. На улице ни души. Только далеко пыхтит что-то, как будто дышит во тьме большое усталое животное, да лают собаки.

Чу... шаги! Беглецы прижались к какой-то подворотне, вросли в нее, замерли. По темной площади, отбивая шаг, шли трое с автоматами. Немцы? Во тьме не разглядеть.

Внезапно юркий, злой, расторопный зайчик засновал по стенам, совсем рядом с беглецами. Зайчик-сыщик, зайчик-доносчик. Фонарь! У этих троих с собой фонарь!

Острый холод пронизал Данины волосы, заставил содрогнуться. Зайчик сновал все резвее, все шарил по дверям, по окнам, вырывал из темноты то кусок ставня, то лепной карниз над старинным входом, то плиту тротуара. Вот он бежит совсем близко, вот сейчас набежит на две пары ног в грубых, заляпанных грязью шахтерских ботинках...

Дане хотелось, чтобы прекратился стук сердца—слишком громко, могут услышать те трое. У самой своей щеки он чувствовал тяжелое дыхание Павла. Все ближе зайчик...

Уф! Ушел! Скрылся за поворотом! Глуше топот за стенами, громче лай собак, почуявших посторонних.

Павел сдернул берет, тихо выругался – лоб был весь мокрый. У Дани пересохло горло. Мучительно хотелось пить.

Они заставили себя оторваться от стены, пойти дальше. Все было тихо. Вот глухая каменная ограда цитадели. К ней прилепилась старинная аптека. Рядом– дом о трех окнах. Тоже старинный дом, где жили, видно, небогатые люди, недаром всего три окна —ведь в средние века, когда строили дом, за каждое лишнее окно приходилось платить большой налог. Все это машинально проносится в голове Дани. «Кузина Паскаль, кузина Паскаль»,– повторяет он про себя. В окнах ни зги.

– Здесь, что ли? – шепчет Павел.

Даня кивает, тихонько стучит в ставень возле старинной двери. Беглецы ждут затаив дыхание. Ни звука внутри, дом точно оглох. Стучать сильнее нельзя.

– Стучи еще,—шепчет Павел.

Даня снова стучит костяшками пальцев, на этот раз – в дверь. Опять текут, тянутся бесконечные секунды. Вдруг у самого плеча Дани бесшумно распахивается ставень. Окно рядом с дверью приоткрывается, доносится приглушенный голос:

– Кто стучит? Кого вам нужно?

– К кузине Паскаль от кузена Абеля.

Это говорит Даня. Голос у него срывается от волнения.

– Сколько вас?

– Двое.

– Хороню. Сейчас.

И опять они стоят у старинной массивной двери и ждут. Наконец гремит засов, в темном проеме – маленькая круглая женщина. Еще не видно, молодая она или старая, еще неясно, друг она или недруг, но беглецы уже вступили в тепло жилого дома, уже мерцает где-то в дальней комнате огонек, и чья-то рука – маленькая и пухлая – берет за руку Даню.

Проходит полчаса – и вот они сидят за накрытым чистой скатертью столом, перед ними горячая картофельная похлебка, хлеб и даже вино в кувшине, и они едят, едят, едят, пища с тарелок исчезает, как на сеансе фокусника, и беглецов уже сладко размаривает от тепла, от сытости, а главное – от ощущения безопасности. А кузина Паскаль, кругленькая, пожилая, со смеющимися темными глазами и усиками над верхней губой, все бегает на кухню и в кладовку, все болтает непринужденно, даже весело (сна у нее ни в одном глазу, как будто на дворе белый день!).

– Ох, бедные вы мои мальчуганы, ишь как наголодались!.. Так вы русские? Как это здорово! Никогда в жизни не видела русских, а ведь немало прожила на свете. У вас, я где-то читала, почти целый год стоит зима и все занесено снегом, правда? Гитлер напоролся на вас, хорошо вы его отделали. Говорят, какой-то его фельдмаршал сдался вам со всем своим корпусом. Так, значит, вы сейчас в Париж? Да, я слышала, там есть и русские подпольщики. У нас здесь полно немцев, то и дело обходы, обыски, аресты... Но вы не беспокойтесь, Абель правильно сделал, что направил вас ко мне. У меня вы в большей безопасности, чем в любом другом месте. Ведь я, как вам известно, провизор, а провизоры немцам нужней, чем хлеб. Где еще они раздобудут нужные лекарства и наркотики? Вы и вообразить не можете, ребята, сколько среди бошей наркоманов! Еще бы! Убийцам необходимо забыться, одурманиваться, а они все убийцы. Что только кругом происходит!.. Ну-ну, не буду вас пугать... Абель – мой любимый кузен, мы с ним дружим с самого детства, он меня, бывало, таскал за вихры. Я и так все сделала бы, что только могу, для русских парней, но уж если сам Абель послал... Вы не первые пришли ко мне, я ведь чем могу стараюсь насолить бошам. Придется вам переждать здесь пару деньков, покуда я не повидаюсь кое с кем. Вам у меня будет уютно, хотя, конечно, с едой нынче большие трудности. Но вы, я вижу, ребята неприхотливые.

Павел давно уже уронил голову на стол и крепко спал, а Даня все еще таращил глаза, все еще старался следить за неумолчной болтовней кузины Паскаль. Кузина Паскаль была такая славная, уютная в своем белом фартуке поверх темного платья, она говорила все глуше, все туманнее были ее очертания, вот и белый фартук расплылся, исчез...

– О, да они, бедняги, заснули, пока я тут болтаю! – раздался голос у самого уха Дани.

Он с трудом поднял голову от стола. Кузина Паскаль смеялась, расталкивала его:

– Ну, забирай своего товарища, и идите оба наверх. Там есть комнатка с широкой кроватью, как раз на двоих. Завтра еще успеем наговориться.

8. ЕСЛИ БЫ ВЫДАЛАСЬ СВОБОДНАЯ МИНУТА...

Да, если бы выдалась когда-нибудь, в будущем, свободная минута, свободная от заданий, от боев, от других, более важных в ту минуту мыслей, Даня вспомнил бы во всех подробностях бегство из шахты. Он вспомнил бы гудящие от ветра дороги, мерзлые комья земли, шипы кустарников, впивающиеся в брюки, цепляющиеся за куртки, рвущие их в лохмотья. Он вспомнил бы и ту бутылку с холодным кофе, что дала ему и Павлу в дорогу кузина Паскаль, носки ее покойного мужа, надетые взамен рваных и сырых. И опять – ощущение опасности, подстерегающей за каждой стеной, за каждым углом. И опять еле различимые в темноте тропки, и грызущий голод, и такое мучительное чувство, что вот сейчас, сию минуту, во что бы то ни стало надо найти теплое человеческое жилье, и приветный огонек, и приветливое лицо.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю