Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль"
Автор книги: Н. Кальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
– По-моему, нужно купить сиротке вон ту пеленашку и пушистую кошечку, которая пищит, и мячик, и трубочку для мыльных пузырей, и маленький бубен, чтоб танцевать, и еще детские пластинки с песенками и сказками, и вон тот автобусик с пассажирами, и... и...
– Бог мой, да у нас разорительный консультант! – ужасается Жюль.– Клоди, ты, оказывается, страшная мотовка! У меня не хватит денег на все эти излишества!
Но все-таки они покупают все, что выбрала Клоди, и теперь заднее сиденье «ситроена» так завалено красивыми разноцветными пакетами с игрушками, что за их горой почти не видна молчаливая, ссутулившаяся девочка.
15. В ТИХОМ ПЕРЕУЛКЕ
Механик сказал:
– Твоя старая знакомая здорово изуродовала свою машину.
– Это не она, это ей изуродовали,– возразил Саид. Ему хотелось как-то выгородить Надю Вольпа, оправдать ее в глазах механика.
Тот усмехнулся:
– Знаешь поговорку: «Пойди пойми – у ней ли украли шубу, она ли украла? Факт налицо: шуба украдена». Крыло разорвано, фара вдребезги – не все ли равно, кто это сделал,—Он помедлил, что-то соображая.—Сегодня весь подземный гараж забит комиссионными машинами. Придется тебе поставить эту «БМВ» в переулке, за гаражом. Сменишь крыло и фару, возьмешь на складе в шкафу, где лежат детали «БМВ». А окраской займется Кристиан. Идет?
– Идет,– кивнул Саид.– Пожалуй, я сейчас ее поставлю, покуда в переулке еще мало машин.
Темно-красная элегантная «БМВ», покореженная и помятая, выглядела сейчас, как все, даже самые роскошные машины после аварии, вскрытой консервной банкой. Саид, относившийся к машинам, как к живым, наделенным душой существам, чувствовал острую жалость и рвался как можно скорее вернуть автомобилю его прежний нарядный вид. Кроме того, Надя Вольпа издавна дружила со всей его семьей, считалась покровительницей детей Хабиба, и мальчику хотелось ей услужить. Он сел за руль бедной «БМВ» (мотор у нее работал) и отвел из-под арки гаража в тихий переулок, протянувшийся на задах улицы Арман Ка-рель. В этот ранний утренний час в переулке стоял только фургон молочника, который сейчас разносил по подъездам толстые белые бутылки с молоком. Саид приподнял крышку капота, проверил мотор. Потом мигом снял разбитую фару и принялся снимать помятое и разорванное в двух местах крыло, когда в переулок быстро въехала темно-синяя «ДС» и остановилась в нескольких шагах от покореженной машины. За приподнятой крышкой капота Саид был невидим. Зато сам он тотчас увидел и узнал пассажиров «ДС»: того типа с усиками, который недавно обозвал его «черноногим» и чуть не подрался из-за него с Вожаком; его крепыша приятеля за рулем и рыжую девчонку – приятельницу брата Юсуфа. Все трое вышли из машины. У взрослых пассажиров «ситроена» были озабоченные, хмурые физиономии, они, видимо, очень спешили и довольно раздраженно подгоняли девочку,—она, по их мнению, шагала чересчур медленно. Уже поворачивая за угол, водитель «ДС» обнаружил, что оставил в машине ключи. Он громко, на весь переулок чертыхнулся, бегом вернулся за ключами, захлопнул с силой дверцу автомобиля и рысью кинулся догонять своих пассажиров. Вот все трое скрылись за углом.
– Интересно, куда они так припустили? – лениво соображал Саид, возясь с крылом «БМВ».– Вокзала здесь нет, утренних матчей, скачек и соревнований тоже не предвидится. И девчушку несчастную понукают так грубо. Вожак им показал бы!..
Любопытный, как все мальчишки, Саид подошел к темно-синей «ДС», нагнулся к боковым стеклам. Он увидел на заднем сиденье элегантный кожаный чемодан и целую гору пакетов с маркой магазина «Самаритэн». Из некоторых пакетов выглядывали яркие игрушки: мячик, плюшевые ноги какой-то зверюшки, розовые руки куклы.
– Для кого это они накупили столько игрушек? – вслух раздумывал Саид.—Неужто эта рыженькая еще играет в куклы? Да нет, не похоже...
Забрав под мышку снятое крыло, Саид отправился в гаражный склад за новым.
Черный помощник механика очень гордился тем, что работает в таком шикарном, построенном по последнему слову техники гараже, у самого мсье Круабон, известного акционера фирмы «Ситроен». Каждое утро Саиду неизменно доставляло удовольствие входить в сверкающее стеклом, лаком и жаркой медью помещение гаража. Здесь были станция обслуживания автомобилей; заправочная станция с красными, синими и зелеными автоматами, наполненными бензином разных сортов; громадный, весь в зеркальных стеклах выставочный салон, где на стенде всегда стояла последняя модель «ситроена»; обширный склад запасных частей и подземное помещение для продающихся машин.
Саид никогда не был еще на верхнем этаже, там, куда вели блистающие медью, совсем точно золотые лестницы и где помещалась дирекция. И самого хозяина, мсье Круабон, он видел только однажды, да и то издали. Высокий, с орлиным носом и серебристым ежиком волос над очень белым лбом, он показался Саиду важным и суровым. Однако некоторые служащие гаража, работавшие с хозяином по многу лет, говорили, что Круабон вовсе не суров, а, наоборот, человек добродушный, обходительный и все понимает, потому что сам из рабочих и начинал так же, как все они, мелким служащим или даже учеником слесаря в гараже. Говорили еще, что у мсье Круабон большая вилла в Нейи, красивая жена – известная модистка, одевающая самое Брижит Бардо, и маленькая дочка, в которой вся его жизнь. Когда он долго не видит девочку, то начинает сильно скучать, и раза два-три в неделю няня привозит дочку в гараж. Здесь отец ей показывает картинки в журналах, новые автомобили и даже забрасывает дела, развлекая малютку. Обо всех этих семейных делах своего патрона охотно болтали служащие. Но для темнокожего Саида хозяин продолжал оставаться недосягаемой величиной, обитающей где-то там, наверху, за зеркальными стеклами, золотой лестницей и сверкающими, как королевские драгоценности, великолепными машинами.
Вот на складе – другое дело, там он был как у себя дома, среди всех этих стеллажей с запчастями, с раздвижными, ходящими на шарнирах дверцами, с особым запахом – смесью машинного масла и хорошего бензина, с темно-серым служебным столом.
Саид спустился в громадный, гулкий подземный ангар-гараж, действительно весь заставленный машинами всевозможных марок: хозяин брал их у владельцев для перепродажи. Мальчик полюбовался на последнюю модель японской «тойоты», стоявшей в самом конце и похожей на матово-смуглую, таинственную восточную красавицу, потом зашел в стеклянную кабину Кристиана, почти своего сверстника, известного в гараже лучшего мастера по окраске машин. Кристиана в кабине не оказалось, зато был его телефон. Глаза Саида заблестели: сейчас он позвонит Вожаку! Вожак должен быть дома – сегодня четверг, занятий в лицее нет, а Рири любит подольше поваляться в постели.
– Кто говорит? – раздался в трубке сонный голос (так и есть: валяется в постели!).
– Это я – Саид, Вожак. Что поделываешь?
– Чего это ты вздумал звонить в такую рань? – довольно нелюбезно спросил Рири.– Мечтал хоть в четверг выспаться, а тут на тебе!
Саид смутился: в самом деле, подымать человека, который мечтает выспаться... И зачем?
– Я... я только хотел узнать, как твои дела, как ты поживаешь,—пробормотал он.—Ты... ты не сердись. Вожак...
– И ничего более интересного ты сказать не можешь? – раздался иронический вопрос.
– Более интересного? – повторил Саид.– Постой, постой, не шуми... Помнишь ты того типа, с которым чуть не подрался из-за меня? Назер его фамилия.
– Ну, помню. И что же?
– Я утром работал в переулке за гаражом. И вдруг вижу, он со своим пузаном приятелем вылезает из шикарной «ДС». И с ними та рыженькая.
– Рыженькая? Какая рыженькая? (Голос заметно по-озежел.)
– Девчонка, которую взяла к себе маленькая Назер. Еще ты ею интересовался.
– Я интересовался какой-то пигалицей? Ты что, Саид, совсем спятил?
Саид ухмыльнулся, подмигнул самому себе: ладно, замнем, если Вожаку так хочется.
– Ну, значит, мне просто показалось, Рири, – извиняющимся тоном пробормотал он. – Между прочим, у этой рыженькой очень симпатичная мордашка.
– Ага, видишь, это ты ею интересуешься, а валишь с больной головы на здоровую,– сварливо сказал Рири.– Так что же после было, Саид? Давай дальше свою информацию.
– А дальше никакой информации нет,– честно признался Саид.– Видел, что спешили они как на пожар, даже второпях позабыли в машине ключи, пришлось вернуться. До поворота на Бют-Шомон просто бегом бежали, а там их и след простыл. Слышно было только, как честят они девчонку за то, что она копается, не поспевает за ними.
– Вот гады! – сразу погрубевшим голосом отозвался Рири.– Я бы с ними поговорил!..
– Вот-вот, и я так подумал! – подхватил Саид.– Натурально, как только они,смылись, я пошел обследовать их машину. И знаешь, что у них там лежало навалом?
– Знаю. Трупы красавиц в бальных платьях,—насмешливо отозвался Рири. Казалось, его уже больше не интересует «информация».
– А вот и не угадал! – Саида не смутила насмешка.– Там лежала целая гора игрушек из «Самаритэна» – куклы, зайцы, мячики...
– Что? – спросил Рири и замолчал. Видимо, что-то обдумывал.– Саид, ты откуда звонишь?
– Из гаража. Но я должен взять крыло и вернуться в переулок. Там стоит машина, которую я ремонтирую.
– Подходяще,—сказал Рири,—значит, ты еще увидишь этих типов. Ведь они непременно вернутся к машине. Погляди, что они там затеяли с той рыжей девчонкой. Ведь небось тебе самому это страх как любопытно, правда?
– А как же! – подтвердил Саид и снова подмигнул сам себе.– Конечно, я их дождусь, погляжу, что и как. А потом позвонить тебе, Вожак?
– Ну, если тебе так уж хочется, позвони,– снова ленивым голосом сказал Рири.—Я, пожалуй, пока никуда не уйду. Так и быть, для тебя побуду дома еще чуток...
Саид быстро поднялся из подземного гаража в склад. Ему хотелось теперь как можно скорей вернуться в переулок. Но как всегда, когда торопишься, что-то непременно мешает, появляются нежданные негаданные помехи. Не оказалось на месте заведующего складом, пришлось довольно долго его ждать. Потом, когда он наконец явился, пришел секретарь патрона с каким-то сложным счетом, и Саиду снова приказали обождать. Саид сильно томился и от ожидания и особенно оттого, что ему до смерти хотелось покурить. Однако правила гаража строжайше запрещали курить в помещении – слишком много здесь было разных горючих веществ. И бедный парень старался развлекаться как мог: крутился на своем вертящемся табурете до одурения, до одурения же разглядывал разложенные по столам цветастые каталоги «Ситроена», с жадностью нюхал последние две сигареты, завалявшиеся в кармане его рабочей куртки, и все равно время тянулось невыносимо!
16. ДЕВОЧКА С ЗОЛОТИСТОЙ ЧЕЛКОЙ
Возле круглой чаши фонтана, наполненной чистой водой, толпилось множество детей. Одни привязывали паруса к полуметровым деревянным лодкам, другие тащили моторные суденышки и запускали их, поджигая миниатюрные моторчики, у третьих были яркие кораблики из пластмассы, и они не торопились спускать их на воду – ждали, чтоб другие дети заметили их] игрушку, позавидовали ее краскам и модным обтекаемым формам. Некоторые суденышки, едва коснувшись воды, тут же опрокидывались или тонули, и тогда их владельцы начинали кричать, вопить, горько плакать, звать маму или няню. Другие кораблики гордо плыли по самой середке водоема, и счастливые хозяева, не спуская с них глаз, бежали за своим сокровищем вокруг фонтана. Здесь были дети самых разных возрастов: от еле начавших ходить малышей до лицеистов двенадцати-тринадцати лет – все одинаково увлекались маленьким флотом.
Сидя на скамейке под ржавым осенним каштаном, который уже сбрасывал свои колючие плоды, Ги и Клоди довольно долго наблюдали эту шумную и пеструю компанию. Жюль, постояв возле них, вдруг объявил, что он слишком сильно волнуется, так что и сидеть не может спокойно, удивляется их выдержке и пойдет сейчас прогуляться в ближайшую аллею, вон под те буки, которые так красиво золотятся.
«Вот странно,—думала между тем Клоди,—двое взрослых, самостоятельных мужчин, а так нервничают из-за какой-то трехлетней малышки! Ну, Жюль еще понятно, отчего волнуется – ему впервые предстоит быть отцом. Но Ги, такой всегда уверенный в себе, чего он-то так дергается?»
– Ты ничего не забыла, Диди? – в который уже раз спрашивал Ги,– Помни: и я и Жюль – мы оба рассчитываем на твою помощь. Без тебя, наверное, Жюлю никогда не пришло бы в голову взять дочку, понимаешь? Жюль, эй, Жюль, верно я говорю? – закричал он вслед удаляющемуся приятелю.
– Верно, верно,—скороговоркой подтвердил Жюль, озираясь по сторонам.– Только чего ты так орешь, Ги? Мы же обо всем как будто договорились?
– Ты не в себе, старик, в самом деле, иди-ка погуляй пока, проветрись,—миролюбиво посоветовал Ги.
Клоди посмотрела вслед Жюлю, который ходил по аллее странной, заячьей петляющей походкой, то ускоряя, то замедляя шаги.
– А почему надо непременно куда-то увозить девочку? – спросила она Ги.– Почему не дать ей проститься с воспитателями, с ребятами из интерната, с которыми она дружила?
Ги вскинул руки жестом отчаяния:
– Опять! Опять она задает нелепые вопросы! Да мы тебе уже, наверное, десять раз повторяли: девочка на редкость впечатлительная, нервная, нельзя ее травмировать разными прощаниями, напутствиями... Воспитатели нам сами посоветовали как можно скорее увезти девочку, отвлечь ее от мыслей о детском доме, занять какой-нибудь интересной игрой... Ведь ты это сумеешь, Диди? Ты же нам обещала...
Клоди кивнула:
– Конечно, эта пара пустяков, я думаю. А куда же вы ее повезете? К Жюлю на квартиру?
– К Жюлю, но не на улицу Кримэ, а в Нормандию, в тот дом, где ты уже с нами была. Придется нам с тобой пробыть там несколько дней, покуда она привыкнет к своему папе Жюлю.
Клоди поразилась:
– Как? Ты хочешь, чтобы мы туда поехали на несколько дней? Но мы ведь ничего не сказали Сими, не предупредили ее, что уезжаем?
Ги покровительственно потрепал ее по рыжему «хвосту»:
– Можешь не беспокоиться. Я оставил ей записку.
– И обо мне написал? О том, что я с вами? И о девочке?
– Обо всех,– решительно отрезал Ги.
В это мгновение из аллеи показался бегущий во весь дух Жюль. Чтобы подогнать самого себя, он делал огромные прыжки, что при его кургузо-толстенькой фигурке выглядело необычайно смешньщ. Однако Ги даже не усмехнулся, как обычно.
– Они? Где? – торопливо кинул он Жюлю.
– Идут сюда,– еле дыша, пробормотал тот.– Сейчас будут здесь.
Ги толкнул локтем Клоди. Девочка увидела приближающуюся от березового мостика пару: высокую, седеющую женщину в васильковом костюме и с нею девчурку с золотистой челкой, падающей на крутой белый лобик и быстрые темные глаза. Малышка была одета матросиком – в брюках клеш, спускающихся на лакированные туфельки, и полосатой сине-белой фуфаечке. Под мышкой у нее был зажат длинный серо-красный двухтрубный ко-рабль-красавец, похожий на эсминец. Нарядный, ухоженный ребенок с дорогой игрушкой. «Наверное, какой-нибудь шикарный интернат,—успела подумать Клоди.—У меня никогда не было ни таких одежек, ни таких игрушек».
Она сказала восхищенно:
– Какая хорошенькая! Жюлю здорово повезло. И где он только сумел раздобыть такую дочку?
Вместо ответа Ги снова подтолкнул ее:
– Действуй, Диди. Только побыстрее. Встретимся там, где уговорились. А мы с Жюлем пойдем утешать воспитательницу.
Клоди посмотрела с сочувствием на женщину в васильковом костюме и побежала к фонтану. Там она вмешалась в толпу ребятишек и постаралась встать так, чтобы оказаться на дороге малышки с золотистой челкой. Вот она уже совсем рядом. Она видит, как малышка, сосредоточенно сопя и нахмурив темные бровки, спускает свой эсминец на воду и ведет его за веревочку вдоль края водоема.
– Какой у тебя замечательный корабль! – громко восхитилась Клоди.– Самый красивый из всех!
– Угу,– кивнула та, не сводя глаз со своего двухтрубного красавца, который плыл, раздвигая носом и боками остальные суденышки.
– А как ты его назвала? – не унималась Клоди.– Ведь у каждого корабля должно быть имя.
– Угу,– опять даже не оглянулась малышка.– Имя? Его зовут Бабетт. И я Бабетт.
– Ага, так, значит, ты Бабетт? А скажи, Бабетт, где же пассажиры твоего корабля? Где его команда?
Девчушка озадаченно взглянула на свой корабль.
– Н-не знаю,– растерянно пролепетала она.– Пассажиры? Команда? Не знаю...
Клоди взяла ее за пухленькую ручку, повернула к себе:
– А ты попроси меня. Знаешь, кто я?
– Кто? – удивленно повторила Бабетт.
– Я – добрая фея,—вдохновенно придумывала Клоди.– Часто хорошие девочки просят меня то, чего им очень хочется, и я все для них делаю. Знаешь, ведь фен все могут.
Малышка с робким удивлением впервые взглянула на Клоди.
– Это правда? Ты – добрая фея?
– А вот идем со мной, и ты сейчас все сама увидишь.
Краем глаза Клоди видела, что Ги и Жюль оживленно беседуют с седоволосой воспитательницей и та совершенно погружена в этот разговор. Малютка доверчиво протянула Клоди ручку.
– Идем. Далеко?
– Нет, совсем недалеко. Вон за тот мостик. Видишь, вон те кусты у речки, там ждут тебя команда и пассажиры. Разве ты не слышишь, как они тебя зовут: «Бабетт, Бабетт, иди к нам скорей, мы давно тебя ждем. Поторопись, Бабетт!
Бабетт широко раскрыла глаза, прислушалась:
– Зовут? Кто? Погоди, возьму мою лодочку. – Она вытащила судно из воды.– На, понеси.
Клоди послушно взяла игрушку.
– Ну, бежим?
– Бежим, бежим!
И, подхватив малышку, Клоди побежала к желтеющим кустам боярышника вдали. Уже добежав до кустов, Клоди еще раз удостоверилась, что женщина в васильковом костюме по-прежнему увлечена разговором с двумя приятелями и не думает искать свою воспитанницу.
Между тем малышка нетерпеливо дергала ее за рукав:
– Где пассажиры? Ты сказала, они ждут?
– Смотри, вот они.– Клоди вынула из кармана целую горсть крохотных, искусно сделанных куколок.– Они все сейчас сядут на твой корабль и поплывут в море.
– Ах, какие красивенькие! – воскликнула в восторге Бабетт.– Посадим их на корабль.
– Давай. Только сначала надо еще собрать команду корабля,—сказала Клоди, ища взглядом те ворота парка, где их должны были ожидать Жюль и Ги.– По-моему, команда ждет тебя вон у тех ворот.
– Что же ты стоишь? – сердито сказала Бабетт. И так припустилась бежать к воротам, что Клоди еле поспевала за ее юркой, кругленькой фигуркой.
И вдруг Клоди увидела самого верного из своей «стаи» – Юсуфа. Юсуф шел навстречу ей, размахивая длинной,как хоккейная клюшка, булкой. Заметив Клоди, он расплылся в улыбке, осветившей все его широкое, темное лицо:
– Диди, королева, куда ты бежишь в такую рань? Что случилось?
Клоди помахала ему рукой:
– Привет, Юсуф, я очень тороплюсь!
– А что это за девчушка с тобой? – не унимался Юсуф.
– Некогда, Юсуф. После все расскажу! – прокричала Клоди и припустила еще быстрее.
Она обогнала малышку и очутилась раньше у ворот, где уже стояли нетерпеливо беспокойные Ги и Жюль. Они только что успели поссориться: Ги требовал, чтобы Жюль подогнал машину к самым воротам парка, а Жюль уверял, что следует идти быстрее в тот переулок, где они оставили машину. Заметив подбегающую Клоди и малышку, следующую за ней, оба приятеля просияли и перестали спорить.
Ги быстро спросил:
– Все в порядке? Ты никого не встретила?
– Никого,– так же быстро солгала Клоди. Что-то говорило ей, что не следует упоминать Юсуфа.– Вот, берите вашу дочку.
Бабетт в эту минуту уже подбегала к ним. Вид у нее был самый озабоченный.
– А где же команда? – закричала она, хватая Клоди за руку.
Жюль и Ги мгновенно переменились в лице.
– Какая команда? Что еще за команда?
– У Бабетт есть вот этот красивый корабль, есть пассажиры, а команды еще нет. А без команды, все это знают, корабль выйти в море не может. Ведь мы же все едем к морю, в Нормандию, чтобы отправить в плавание корабль Бабетт,– очень подробно и внятно для девочки объяснила Клоди. Она протянула малышке еще горсть куколок: – Вот твоя команда. Держи. Это очень храбрая, очень преданная команда. А сейчас мы все пойдем, сядем в машину и поедем далеко-далеко, к самому синему морю...
Ги не выдержал, хлопнул по плечу Клоди:
– Молодчина ты! Здорово придумала!
– Довольно болтать, все к машине! – заторопился Жюль.
Клоди подумалось, что он мог бы обнять и приласкать свою новую дочку, но Жюль все еще был не в себе и, не обращая внимания на своих спутников, почти бегом поспешил к машине. Ги подхватил малышку на руки.
– К морю...– пролепетала Бабетт, вся поглощенная рассматриванием куколок.
Вот и машина. И Жюль уже за рулем и распахивает дверцы. Клоди тянет Бабетт садиться на заднее сиденье, но малышка решительно отстраняется.
– Хочу сидеть спереди,—говорит она капризно и залезает на переднее сиденье, рядом с Жюлем.
Приятели переглядываются.
– Тогда и ты, Диди, садись рядом с Бабетт,—командует Ги.
Девочка быстро пересаживается к малышке. Сейчас она будет развлекать ее игрушками и сказками до самой Нормандии. Однако Клоди в великом удивлении, что же это за интернат, где девочка постоянно каталась на машине?
«ДС» отчаливает от тротуара, мгновенно набирает скорость, уносится из переулка куда-то вдаль.
А через пять минут Рири Жюльен слышит в телефонной трубке голос Саида:
– Вожак, они только что уехали. И рыженькая с ними. Но мне показалось, что в машине с ними был кто-то еще. Нет, я не уверен, они слишком быстро отъехали. Ну за что же ты меня ругаешь, Рири. Ведь я сделал все, как ты велел...
17. ЗАПИСКИ СТАРОГО СТАРОЖИЛА
Когда, случалось, я читал в романе или повести «улыбка освещала его (ее) лицо», «улыбка делала ее (его) прекрасной», «улыбка совершенно его (ее) преображала», мне это казалось просто фразой, красивой выдумкой автора. Но вот вчера я убедился, что так бывает. Надя Вольпа. по старой привычке, продолжает меня опекать, как маленького. Это она заставила меня пойти на советский фильм «Начало».
– Это лучшее, что я видела за последние несколько лет,– сказала она мне.– Там играет актриса, в которой соединились все высокие черты русской женщины.
Я знаю пристрастие Нади Вольпа ко всему советскому и русскому, ее склонность преувеличивать, поэтому поверил не вполне, но все-таки пошел в наше бельвилльское «придворное» кино: маленький зальчик, с бархатными старомодными портьерами и неудобными скользкими стульями, которые тем не менее все бельвилльцы предпочитают даже шикарным кинозалам Елисейских полей.
Я увидел Инну Чурикову, неловкую, некрасивую рабочую девчонку с большим ртом и торчащими зубами, и мгновенно понял, что означает «улыбка, преображающая человека». Улыбаясь своей счастливой любви, Чурикова становилась прекрасней самых красивых женщин, и мужчины-зрители в маленьком зале смотрели на нее влюбленными глазами, затаив дыхание. Ни одна кинозвезда не могла сравниться в эти минуты с Инной Чуриковой, даже Катрин Денёв, даже Б. Б.
По сценарию Инну Чурикову видит в любительском спектакле кинорежиссер, который ищет актрису на роль Жанны д’Арк. Он понимает, что у рабочей девчонки – талант, что именно она ему нужна. В фильме показано, как Чурикова играет Жанну. Думаю, это самые пронзительные кадры. И вдруг, глядя на игру русской актрисы, я понял: Жанна д’Арк потому так удается ей, что в ней те же черты характера, что и в русской женщине: великодушие, самоотдача, беззаветная любовь к своей стране, суровая прямота и вместе с тем чисто бабья жалость к людям, желание им помочь, выручить из беды и для этого пожертвовать даже собственной жизнью.
Человеку в годах, вот хоть и мне, свойственно думать ассоциативно, часто даже после не можешь вспомнить, отчего и по какой ассоциации думаешь ныне о том-то и том-то. Но здесь была ассоциация очень прямая и закономерная.
Я пришел домой с фильма еще не поздно, хотел зайти к Наде, но у нее в окнах не было света. Я все еще был под впечатлением Инны Чуриковой, ее Жанны д’Арк. И тут на моем внутреннем экране, точно мгновенно осветившемся светом памяти, появилась мать Мария – еще одна русская женщина, схожая душой и поступками и с Жанной д’Арк и с Инной Чуриковой.
Я увидел ее такой, какой знал в дни Сопротивления: крупная, высокая фигура в черном монашеском одеянии, крупные, почти мужские руки, которые умели делать и трудную черную работу, и самые тонкие, искусные вышивки. Очень простое, широкое лицо с очками в железной оправе и глазами, которые, казалось, излучали необыкновенный ум, доброжелательность, умение проникнуть в вашу самую потаенную суть.
Я пришел во время оккупации на улицу Лурмель, еще ничего не зная ни о матери Марии, ни о жильцах этого дома. Мне было сказано только, что в этом доме помогают Сопротивлению и я должен переправить из Парижа в провинцию одного советского офицера: он бежал из фашистского лагеря и нашел в этом доме временный приют.
Удивительные люди населяли этот дом! Одинокие, бездомные старики и старухи; еврейские семьи, скрывающиеся от гитлеровцев; задумчивый философ, нуждающийся в спокойном уединении; очень подвижная и моложавая матушка матери Марии, первая ее помощница во всех делах; Юра – совсем еще мальчик – сын матери Марии, православный священник отец Дмитрий, известный среди гонимых тем, что давал евреям документы о крещении; бежавшие из нацистского плена советские мужчины и женщины... И всем этим пестрым гнездом руководила высокая спокойная женщина в монашеской одежде. В ее комнатку под лестницей люди приходили, чтобы высказать все наболевшее, получить совет, утешение, помощь...
Позже я встречал мать Марию на улицах с тяжело нагруженной тележкой – она возвращалась с Центрального рынка, где торговцы на рассвете отдавали ей или чуть попорченные, или не распроданные за день овощи, фрукты, иногда даже мясо. Все это она везла к себе домой, на ули-цу Лурмель, чтобы накормить своих подопечных. Это была трудная, мужская работа, но мать Мария знала, что люди должны питаться, что в оккупированном Париже продукты стоят дорого и не по карману ее жильцам, и она впрягалась в лямки нагруженной доверху тележки.
Что я знал об этой удивительной женщине?
Знал, что она родилась в степном Крыму, где-то возле древних скифских курганов на берегу моря, что эти курганы и каменные идолы в степи питали ее воображение с детских лет. Уже с самой ранней юности она писала стихи, серьезные и мудрые не по возрасту, полные символов и высоких мыслей. Судьба привела ее в Петербург, и еще девочкой она пришла к Александру Блоку и стала его другом. (Я читал стихи Блока по-русски, пытался постигнуть их таинственную музыку. Ради одних этих стихов стоило бы научиться русскому языку!) Мать Мария, которую в те далекие времена звали Елизаветой Пиленко, вышла замуж за родовитого русского Кузьмина-Караваева. Человек этот не принял революцию, бежал на юг, где еще действовали отряды белых. Жена ушла от него, но белый поток увлек ее за собой, и с этим потоком она оказалась за границей. Потом были долгие годы скитаний, бед, безденежья, был второй муж, казак, трудолюбивый и добрый, родился сын Юрий, но и с этим мужем она рассталась и только изредка ездила навещать его в маленькую усадьбу под Парижем, где казак разводил овощи. И каждый раз он давал матери Марии для ее подопечных много овощей и фруктов.
Добрые дела, широкая помощь людям – это была одна сторона жизни Елизаветы Пиленко. Другая – ее глубоко скрытая, внутренняя жизнь, ее собственный бог. Никто не может знать те пути, которые привели Елизавету Пиленко к ее богу, к монашеству. Она приняла постриг, надела черные одежды, получила имя матери Марии и еще глубже, еще деятельней стала заниматься делами гонимых людей, находящихся в беде, под угрозой смерти. Дом матери Марии, который она приобрела специально для таких, обделенных судьбой, стал вскоре широко известен среди бойцов Сопротивления. Сама Надя Вольпа скрывалась в нем какое-то время от нацистов вместе со всей своей семьей. Много советских людей прошло через этот дом. Надя Вольпа еще недавно вспоминала:
«Комнатка под лестницей, какое это было спасительное прибежище! Увидишь внимательные глаза матери, услышишь ее неторопливый, всегда сдержанный голос, и все худое отступает, сглаживается, выходишь умиротворенная, с каким-то особым чистым чувством в душе».
И все-таки в этом доме нашелся предатель. На рассвете пришли гестаповцы. Они сделали обыск в комнатке под лестницей, но, кроме небольшой иконки, ничего не нашли. Они перебрали по очереди всех жильцов. Привели Юрия, привели отца Дмитрия. Не было только хозяйки дома.
– Предупредили! – кричал гестаповец. – Успела удрать»
– Мама, наверное, на рынке,– спокойно сказал Юрий. – У нас кончились овощи, и она отправилась с тележкой просить хозяев.
И тут с улицы раздался женский голос:
– Юра, иди помоги мне! Мне одной не справиться.
Юра кинулся к двери. Сразу несколько рук схватили его.
– Ни с места,—скомандовал жандарм.
Они сами высыпали на улицу и застыли: возле доверху нагруженной корзинами с овощами тележки стояла высокая монахиня. Лямки тележки еще лежали на ее плечах. Увидев полицию, она высвободилась из лямок, сказала просто:
– Зачем пожаловали?
– За вами, матушка,—довольно почтительно сказал старший из жандармов; вид монахини произвел и на него впечатление.
Мать Мария простилась со всеми домашними, нежно поцеловала мать, Юру. Обитатели дома смотрели растерянно – уходила их поддержка, их главная опора, в сущности, все, что их держало в жизни.
Мать Марию увезли в форт Роменвилль – лагерь для самых важных политических. Потом был Компьень – тоже суровый лагерь, потом, последний, Равенсбрюк. В одной из тюрем она встретила тоже заключенного Юру. И те, кто помнил эту встречу, кто видел мать и сына, никогда уже не смог забыть их светлые, полные, тихой, блаженной радости лица. В каждом лагере мать Мария становилась тотчас же известной всем арестованным. Говорили:
– Вам плохо? Вы страдаете? Тогда пойдите к русской монахине. У нее все находят утешение.
Советские женщины очень дружили с матерью Марией – ведь она с таким участием, с таким интересом расспрашивала их о стране, которую продолжала глубоко любить. А дальше нет никаких прямых свидетельств, одни отрывочные сведения, а может, и легенда. Мать Мария быстро слабела от голода, от дурной тюремной пищи, от тяжелых работ. И все-таки, слабая, больная, она находила силы беседовать с заключенными, ободрять их, вселять в них веру в близкое освобождение.
В лагерях гитлеровцы делали «отбор»: самых сильных – на работы, самых слабых – в газовые камеры. Составляли списки. Раздавали номерки. Среди заключенных была молодая советская женщина с ребенком. У нее давно пропало молоко, она уже еле подымалась при перекличке, и то часто ее поддерживали другие, сохранившие силы заключенные. Женщина получила номерок «на газ». Говорят, что, узнав об этом, мать Мария, получившая рабочий номер, обменялась им с этой молодой матерью и вместо нее пошла на смерть.
