355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Н. Кальма » Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль » Текст книги (страница 26)
Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 02:29

Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль"


Автор книги: Н. Кальма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Рири, как и я, был удручен новостью. Еще одно преступление? Я старался взять себя в руки, но мне виделись самые страшные картины.

Зазвонил телефон. Я взял трубку. Женский взволнованный донельзя голос попросил к телефону Жаклин Мерак, если она все еще у мсье Клемана. Жаклин подошла и мгновенно, услышав то, что ей сказали, побледнела до синевы. Лицо ее выразило полнейшую растерянность.

– Это мама. Она говорит: только что подымалась в спальню, но там одна Бабетт. Открыта дверь в сад. Клоди и собака исчезли.

Голос ее прерывался на каждом слове. Рири закричал:

– Что? Она тоже исчезла? Дьявол! Я с самого начала знал, что так будет! Почему, почему я не догадался послать ребят из «стаи» дежурить у дома! – он куснул свой кулак. Потом обратился ко мне: – Я пойду на розыски. Надо торопиться, а то это может плохо кончиться. Если эти бандиты пронюхали, что она увела их добычу...

Он опять куснул кулак. Возбуждение его передалось Жаклин и мне.

– Ты хоть приблизительно представляешь себе, куда она могла пойти? – спросил я.– Она могла испугаться полиции, а может... может быть, она хочет предупредить тех двоих, чтобы они получше спрятались?

Рири заорал на меня:

– Вы что же, всерьез думаете, что она преступница? Да эта девочка не способна ни на что плохое! Я за нее ручаюсь, как за самого себя!

– Тогда вам в самом деле нужно поторопиться, – сказал я.– Жаклин, я поеду к вам отдавать девчушку родителям и все им объясню. А вы с вашей машиной поступаете в распоряжение Рири.

Рири благодарно посмотрел на меня.

– Дядя Андре, я думаю, не вызвать ли моих стариков? Ведь это как раз тот случай, когда они могут помочь...

– Мы еще успеем об этом поговорить,– сказал я.– А сейчас нам всем нужно торопиться.

Про себя же я подумал: что-то уж слишком близко к сердцу принимает Рири дела этой рыженькой! Слишком близко к сердцу...

23. В ТЕМНУЮ НОЧЬ

Казак громко втянул в себя воздух: еще одно незнакомое жилье.

– Тише, Казак, ради бога, тише,—шепнула в самое ухо собаки Клоди.

Она крепко сжимала в горячей руке ключ. Какое счастье, что она его захватила, отправляясь с Ги! Даже, кажется, это Сими посоветовала ей захватить ключ от входной двери с собой. А вдруг они вернутся поздно, и будить Желтую Козу будет неловко: она так всегда ворчит, так долго заставляет жильцов ждать, покуда облачится в халат и шлепанцы и соблаговолит открыть дверь. Сими, Сими, где ты, бедняжка? Сейчас я буду с тобой, сейчас все-все тебе объясню, и мы вместе что-нибудь придумаем...

С той минуты, когда Жаклин и Рири привезли на улицу Фран-Буржуа обеих девочек, Клоди перестала беспокоиться за судьбу Бабетт. Бабетт вернут домой, родителям, все станет там на свои места. Другое дело – ее собственная судьба и судьба Сими... Девочка ни на минуту не смыкала глаз в уютной спаленке Жаклин. Рядом спокойно посапывала малышка Круабон, а Клоди все ворочалась, все думала и передумывала свои невеселые мысли. Надо немедленно идти к Сими, надо ей все рассказать...

Старушка мать Жаклин была так ласкова с ними, конечно, неловко, нехорошо, не сказавшись, убегать, но что делать?..

Последние поезда в метро ходили редко. Подметальщики-негры чистили пустые перроны. Казак? Конечно, он тоже последовал за девочкой и, конечно, его не хотели пускать в метро. Но Клоди так трогательно просила контролера, так жалобно и убедительно доказывала, что у нее нет ни сантима на билет и в карманах – один ключ, что, кроме метро, у нее и нет никакой возможности добраться до родительского дома, а собака – вы, конечно, любите животных, мадам? – так вот, собака всюду ходит за мной и не хочет считаться с правилами для собак, мадам... Словом, контролер – старая женщина, которой Клоди годилась во внучки,– расчувствовалась, сама купила билеты Клоди и Казаку и пропустила девочку с собакой в пустое в этот час метро. И вот Клоди наконец перед домом, где живут Назеры, где еще недавно так беспечно жила она сама.

Темны окна их квартирки. Темна конурка консьержки. Сими, наверное, давно спит, если только она может спать, бедная, одинокая милочка...

Еле переводя дух от волнения, Клоди вставляет ключ в замочную скважину, поворачивает. Тяжелая дверь подается, приоткрывается, и Клоди с собакой проскальзывают в вестибюль. На лестнице кромешная тьма: свет обычно включала из своего помещения Желтая Коза. Сейчас из привратницкой шел только слабый отблеск ночника, бросавший тусклый лучик на крохотный кусок пола у самой двери. И через эту полоску даже не света, а смутного отблеска Клоди проскользнула, почти прижавшись к полу – так ей было страшно, что Коза услышит, выглянет из своей конурки и обнаружит ее и собаку. А тогда... Но додумать до этого «тогда» Клоди даже не решилась. И Казак, словно понимая, как нужно себя вести сегодня ночью, тоже неслышно, тенью крался за девочкой.

Вот уже Клоди нащупала ногой начало лестницы. Уф! Дальше легче: ноги сами переступают со ступеньки на ступеньку. Вот уже позади один пролет, другой... Вот она уже на втором этаже... Внезапно где-то наверху хлопнули дверью. Клоди вздрогнула: знакомый звук! И почти тотчас же злобно заворчал Казак.

– Тсс, Казак, замолчи! – в страхе шепнула девочка.– Молчи, а то нас накроют!

Однако на этот раз Казак не послушался: оттолкнув мохнатым боком девочку, он рванулся наверх и, грозно рыча, исчез в темноте.

И почти тотчас Клоди услышала человеческий вопль, чьи-то пронзительные крики, мешающиеся со злобным рычанием Казака, и ругань, громкую, на всю лестницу, ругань отвратительную, грязную ругань, стегающую девочку, как удары хлыста.

– Сволочь! Собака! Здесь собака! Ги, на помощь! Эта сволочь меня укусила! Прокусила ногу насквозь! У меня кровь, я истекаю кровью! Откуда здесь собака? У, сволочь, гнусная сволочь, сейчас ты у меня получишь!

Протяжный вой. Вой боли, вой смерти. Потом хрип. И снова ругань, торжествующая, удовлетворенная:

– Получила, сволочь! Получила! Ага, подыхаешь? Так тебе и надо! Ги, полосни ее еще раз! Будет знать, сволочь, как кусать людей! Где твой фонарик, Ги, у меня кровь течет по ноге. Я должен перевязать рану, и то может быть заражение. А может, собака бешеная? Откуда она здесь? Чья? Ги, дай фонарик...

И вдруг голос Ги, так хорошо знакомый девочке – самоуверенный, но не такой хладнокровный, как обычно, кажется, даже подрагивающий:

– Смотри-ка, Жюль, да это твой пес Казак. Узнаешь? Вот это номер! Казак здесь, соображаешь? Значит, и девчонка здесь, понял? Значит, она приперлась сюда? У, вот это сюрпризец! Знаешь, чем нам это грозит? Или совсем обалдел от укуса, занят своей чертовой ногой и ничего не соображаешь? Да ты слышишь меня или нет? Ведь эта дрянь может нас выдать, если уже не выдала! А как же завтрашний день? Ты понял, чем это пахнет? – Ги уже просто орал, забыв об осторожности.

– Нужно ее найти, – пробормотал Жюль.– Во что бы то ни стало. Если собака на лестнице... Ох, Ги, моя нога...

Девочка на лестнице вжалась от ужаса в стену. Что, если ее сейчас обнаружат?

И едва Клоди подумала, вернее, не подумала, а протре-петала это про себя, как рядом с ней на стене промелькнул лучик фонарика – лучик-сыщик, обшаривающий сантиметр за сантиметром лестницу. Вот он пробежал совсем рядом, вот он над головой Клоди, вот он...

Девочка зажмурилась, ослепленная. И сразу возбужденный крик Ги:

– Вот она! Я вижу ее, Жюль! Она на лестнице, рядом! Ты что здесь делаешь, дрянь такая? Ты зачем здесь? Стой! Жюль, сюда, ко мне! Держи ее, хватай! Стой, тебе говорят! Стой!

Ги уже прыгал через три ступеньки. Клоди успела услышать его быстрые, мягкие, как у леопарда, прыжки. В следующее мгновение она кубарем скатилась вниз, чуть не сбила с ног Желтую Козу, выбежавшую на крик, толкнула, не помня себя, тяжелую дверь и очутилась на тускло освещенной улице.

Рядом, на углу, стоял чей-то большой автомобиль, почти рыдван. Девочка прыгнула в его тень, прижалась к багажнику, затаилась дрожа. И почти в ту же минуту мимо нее огромными прыжками промчался Ги. Хлопнула дверь дома. Хромая и тихо чертыхаясь, вышел Жюль.

– Ги, где ты? Ги, куда ты побежал? – окликнул он осторожно.

Но Ги был уже далеко, и Жюль, постояв немйого, пробормотав что-то про себя, заковылял в противоположную сторону.

А Клоди... Клоди, переждав минуту, побежала что было сил туда, где бьпго ее давнее убежище. Она бежала, стараясь слушать улицу, с сердцем, колотящимся так, что стук этот заглушал для нее все другие звуки, бежала, петляя, как заяц, по каким-то палисадникам, проходным дворам, перепрыгивая через пластмассовые бачки с отбросами, через подстриженные буксусовые изгороди, через клумбы и скамейки. Бежала, глотая воздух разинутым ртом, обливаясь то горячим, то холодным потом, с пересохшим горлом. Скорей, скорей домчаться, спрятаться, затаиться, а то он поймает, расправится, как расправился с Казаком... Бедный, бедный Казак... Скорей, скорей!..

Вот булочная Прево, вот мастерская Клоссона и старые машины у тротуара. Еще один дом, один поворот, один зигзаг... Вот она – заветная дверь, вот она – каморка-склад, где Хабиб хранит свои метлы и тряпки, свои лопаты и скребки! Вот убежище, где Клоди так часто пряталась от всех невзгод, уголок, где можно и поплакать всласть, и отсидеться в случае опасности, и даже поспать, если придет охота, на мешках и старых комбинезонах Хабиба. Убежище, о котором не знает никто, кроме Юсуфа, Рири и Сими...

Клоди, еле дыша, уже совсем обессилев, рванула на себя дверцу, нырнула в открывшуюся щель и, окончательно задохнувшись, ввалилась в темное, пропахшее пылью и тряпками нутро. И вдруг близ себя она ощутила что-то мягкое, большое, живое. Это мягкое слабо вскрикнуло, забормотало в ужасе:

– Кто? Кто? Кто это?

– Сими, ты?!

– Диди? Ох, боже мой!

Восклицания раздались одновременно. И почти одновременно обе в темноте столкнулись, упали в объятия друг друга и залились слезами.

– Какое счастье, что я тебя нашла! Ведь я так хотела тебя найти! – шептала Клоди, уткнувшись носом куда-то в волосы Сими и с блаженством вдыхая знакомый запах.

– Какое счастье, что это ты! – вторила Сими и целовала, целовала, обливая слезами все, что попадалось ей в этой кромешной тьме: то щеку, то ухо, то затылок Клоди.

Первой опомнилась Клоди.

– Тише, ради бога, тише,– горячо зашептала она на ухо Сими,– Говори только шепотом. Нас могут выследить, и тогда все пропало...

– Кто? Кто может выследить? – тоже шепотом спросила Сими, а сама уже задрожала от страха.

– Ги и Жюль – они за мной гнались, – шепнула Клоди.– Ты передачу видела? Все знаешь?

Вместо ответа Сими снова заплакала.

– Я здесь прячусь тоже от них,– лепетала она сквозь слезы.– Вспомнила, как ты здесь пряталась, и прибежала. Я так боюсь, так боюсь... Ги вернулся такой возбужденный, сказал, чтоб я собиралась, что мы с ним скоро уедем далеко-далеко. Конечно, я стала спрашивать, где ты, почему нет тебя. Он сказал, что ты скоро приедешь, что осталась с Жюлем... А тут вдруг является Жюль, без тебя. Я спрашиваю, а он что-то бормочет, не может ответить. Я заподозрила что-то страшное, подумала, что Ги от тебя как-то избавился, стала приставать, настаивать... Тогда Ги просто взбесился, набросился на меня с кулаками, стал все расшвыривать, сказал, что я – никудышная жена, что никогда и ни в чем его не понимала... Я заплакала, а он хлопнул дверью и ушел. Тогда, чтобы как-то успокоиться, я включила телевизор и... и...– Поток слез заглушил то, что еще шептала Сими.– Боюсь, боюсь!..

Клоди крепко обняла, как старшая, свою потерянную подружку:

– Сими, душечка, не плачь. Давай вместе думать, что делать.

Сими прижалась к ней – точь-в-точь ребенок к матери.

– И еще явились инспектор Дени и какой-то тип из полиции, только в штатском. Стали меня расспрашивать, когда я в последний раз видела Ги, что он говорил, куда отправился и про тебя, куда ты девалась. Я сказала, что не знаю, а они так на меня посмотрели – ужас! Не поверили, видно, ни одному моему слову... А ушли они – стали звонить репортеры. Не успела я оглянуться – они забрали все наши фото со стенок. А Желтая Коза их всех зазывала к себе и что-то им наговаривала. Ведь это очень опасно, правда? Я должна непременно предупредить Ги, как-то его разыскать, а то его снова засадят в тюрьму.

Клоди про себя поразилась близорукости и наивности Сими.

– Теперь послушай меня, душенька,– сказала она все тем же шепотом.– Послушай, что случилось со мной.

И она принялась еле слышно рассказывать, что произошло, когда она с двумя приятелями отправилась «развлекаться», как сказал Жюль. Сими слабо ахала, ужасалась, но где-то в середине рассказа Клоди заметила, что Сими почти не слушает ее. Девочка возмутилась.

– Сими, о чем ты думаешь?! Я рассказываю тебе такие важные вещи, а ты меня даже не слушаешь!

– Тсс... Тише...– в величайшем испуге прошептала Сими – Кажется... кажется, кто-то стоит за дверью.

Клоди мгновенно смолкла, прислушалась. В самом деле, за дверью что-то как будто шевелилось. Внезапно послышался глубокий вздох. У Клоди замерло сердце – значит, скрыться не удалось, их выследили?

Она приблизилась к двери. За толстыми досками тяжело, с присвистом дышали. Потом послышалось нечто вроде царапанья – кто-то явно хотел проникнуть в каморку Хабиба. Клоди протянула в темноте руку, и вдруг из-под двери раздался тоненький, жалобный, нетерпеливый визг.

– Казак! – ахнула Клоди – Жив! Нашел меня! О, Казак!

Она приоткрыла дверь, и Казак, бедный, преданный Казак, вполз в темное убежище и со стоном привалился к девочке.

24. РЕПЕТИЦИЯ

Сквозь забрызганные дождем окна был виден старинный квартал Марэ: блеклые, оранжево-желтые и серые дома с контрфорсами, построенные еще в XVII столетии, подстриженные хитрыми, барочными узорами сады отеля госпожи де Севинье,– то причудливый фюнарь, то статуя рыцаря, то водосточная труба с головой сказочного чудовища Но день начинался скучный, серый, зябкий.

И тем неуместней, нелепей выглядели в этом осеннем промозглом свете праздничные блестящие инструменты. Крутобедрые сине-красные гитары были похожи на женщин в парадных бальных платьях, затканных серебряной мишурой. Томно перетянутые в талии, они под руками гитаристов двигались как живые, отбрасывая при каждом движении зеркальные блики-зайчики на стены, на пол, на лица самих музыкантов. А тарелки ударника казались и вовсе качающимися солнцами, случайно попавшими в эту сумрачную квартирку.

– И долго еще вы намерены ее ждать? – спросил сплошь заросший бородой и усами ударник Бернар своих товарищей – двух гитаристов, Жана и Паскаля, и пианиста Марселя – щуплого на вид блондина в очках. Марсель был самым старшим в этом маленьком оркестрике, всюду путешествующем с Жаклин Мерак, аккомпанирующем ее песням. От Марселя ждали ответа и другие музыканты.

Однако Марсель не удостоил их ответом. Он пробежал рассеянно своими длинными гибкими пальцами по клавишам и сказал:

– Давайте не вибрировать, ребята. Тем более, что ноты и текст у нас есть и мы можем пока разучивать.

Мурлыкая себе под нос, он сыграл очень тихо вступление, потом перешел к самой мелодии:

В двадцать лет мы легко забываем печали,

В двадцать лет мы в бессмертие верим еще,

В двадцать лет мы науку любви изучаем

И с неправдой сражаемся горячо.

В сорок лет мы устали уже порядком,

В сорок лет мы завидуем молодым,

В сорок лет обличаем неправду с оглядкой,

А веру в бессмертье уносит, как дым.

В шестьдесят подходит зима вплотную.

В шестьдесят не бессмертье, а холм впереди.

В шестьдесят любовь свою молодую

Мы таим, как постыдную тайну, в груди.

А с неправдой сражаться уж нету сил.

Да никто нас об этом и не просил..

– Жаклин повезло,—пробормотал Бернар.—Песня будет иметь успех, я уже чувствую.

– А если бы вы знали, ребята, как Жаклин придумала все это оформить! – воскликнул Марсель и принялся рассказывать: – Вот представьте: на рояле в темном, невидимом для публики углу лежат нужные ей аксессуары. Первый куплет Она поет с пестрым зонтиком и цветком – ей двадцать лет, она юна, она полна радости и легкости.

Потом я передаю ей незаметно два других предмета – зонтик потемнее и большую хозяйственную сумку. Второе четверостишие она поет более утомленно и приземлзнно, у нее нет уже той легкости и задора, как в двадцать лет. И, наконец, Жаклин перед слушателями – с черным зонтом, в черной большой шали, сгорбленная, старая, мудрая. Зонтик все ниже, ниже, она все больше склоняется под тяжестью жизни, и к последним двум строчкам зонтик совершенно скрывает ее лицо, свет гаснет, и Жаклин исчезает. И музыка тоже как будто гаснет.

– О-о-о, вот это будет номер! – выдохнул Бернар, и два гитариста всплеснули восторженно руками.– Я думаю, «фаны» сломают не один десяток стульев после этой песни! А кто же автор, тебе известно, Марсель?

– Нет,—качнул головой пианист.—Знаю только, что прислали песню из горной деревушки, где родился этот парень – Жюльен, приятель Жаклин... Он и раньше говорил, что знает одного молодого поэта в глуши – автора многих песен. А музыка... музыка моя,– смущенно прибавил он.– Кстати, Жан, ты наврал в мелодии. Не «ля», а «си»...– Он взял «си» на клавиатуре, ударил несколько раз.– Слышишь? Ну-ка, повтори.

Жан недовольно проворчал что-то, но послушно повторил музыкальную фразу. Марсель кивнул:

– Теперь верно. Давайте повторим все вместе песню... Ну-ка: «В двадцать лет мы легко забываем печали...»

– Погоди минутку, – прервал Бернар. – Что же здесь все-таки происходит? Жаклин сама назначила на утро репетицию, а теперь оказывается, она и не ночевала дома. Старая мадам Мерак совершенно растеряна, ничего не может толком объяснить, а мы с самого Сен-Мало не видели Жаклин. Ты-то, надеюсь, можешь нам сказать?

Марсель пожал худенькими плечами:

– Я и сам ничего толком не знаю. Знаю только, что Жаклин, как всегда, занимается каким-то благотворительным или вроде этого делом. Она ночью звонила матери, предупреждала, что задержится, чтобы мать не беспокоилась. Знаю, что у нее здесь спасалась какая-то девочка, которую потом старая мадам Мерак тоже ночью отдавала родителям. Что родители залили счастливыми слезами весь холл... Словом, если вы, ребята, ждете от меня вразумительного и связного рассказа, то сильно разочаруетесь. Я ничего не могу рассказать.

– Гм .. На ловца и зверь бежит,– констатировал Бертран.– Жаклин просто везет на всякие такие истории. И всюду она впутывается. А мы – терпи и жди! – Он недовольно засопел в свою бороду.

– Давайте-ка лучше не рассуждать, а играть,– предложил Марсель.– Жан, Паскаль, проиграйте-ка свои партии соло.

И снова задвигались, отбрасывая на стены светлые зайчики, гитары, зазвенели золотые тарелки ударника, весь старый дом наполнился красивой музыкой и стал похож на музыкальную шкатулку. Иногда Марсель переставал аккомпанировать, раздраженно стучал кулаком по пюпитру, кричал:

– Врешь, Жан! Врешь, Паскаль! О, тупицы! Деревянные уши! Вы что, не слышите сами свое вранье?

И они повторяли еще и еще то одну, то другую музыкальную фразу, неудавшийся пассаж, придумывали вариации основной мелодии, более разнообразный аккомпанемент, работали в поте лица так, что Бернар, наконец, взмолился:

– Перекур, ребята. Марсель, нельзя же так, я весь взмок ..

Но Марсель был беспощаден:

– Пройдем еще раз всю песню, потом отдохнем.

– Послушайте, ребята, а где же старая мадам Мерак? – спохватился Жан.– Обычно в этот час она приносила нам кое-что пожевать.

– Она лежит у себя, не надо ее беспокоить, – отозвался Марсель.– Хоть она и сказала, что дочь предупредила ее, но, видно, старушке очень не по себе. Да и бессонная ночь дала себя знать.

Музыканты снова взялись за свои инструменты. За окном уже начало чуть смеркаться. Уже погасал ленот-ровский садик во дворе особняка мадам де Севинье. Уже сгущались тени под аркадами площади Вож. Уже сиреневым сумраком начали затягиваться старые мостовые Марэ. И вдруг, когда оркестрик заканчивал очередной повтор, за дверями знакомый голос подхватил мелодию, вплелся в музыку:

В сорок лет обличаем неправду с оглядкой,

А веру в бессмертье уносит, как дым...

– Жаклин! – радостно вскрикнул Марсель.– Наконец-то!

Музыканты побросали свои инструменты, столпились у дверей Пришла не только Жаклин Мерак. За ней в дверях стояли рыженькая девочка, молодая женщина с черными, струящимися по плечам волосами и Анри Жюльен, радостный и чуть смущенный, с перевязанной бинтами большой собакой, которая тяжело лежала у него на руках.

– Вот и мы,– непринужденно сказала певица – Нас много, но вы сейчас перезнакомитесь И особенно предупреждаю: постарайтесь заслужить доверие и любовь Казака. Он здесь – самый главный.

25. ЗАПИСКИ СТАРОГО СТАРОЖИЛА

Уф, ну и ночка! С трудом выкраиваю несколько минут, чтоб записать все встречи и события О сне не приходится и мечтать: то и дело раздаются звонки – телефон, посетители .. То и дело надо с кем-то разговаривать, успокаивать, утешать. Но начну по порядку, то есть с того момента, когда на улице Фран-Вуржуа я впустил в дом довольно растрепанную и даже не совсем одетую пару Круа-бон. Как сказала с юмором мать Жаклин, эта пара так залила радостными слезами весь холл, что пришлось все вытирать и выжимать тряпки. Это, конечно, для красного словца. Но они оба правда затискали, зацеловали свою маленькую, еле пробудившуюся дочку. Даже суховатый, всегда деловой мсье Круабон что-то долго вытирал носовым платком подозрительно красные глаза, а о мадам и говорить нечего – она просто плавала в слезах. Малышка тоже плакала, но когда родители стали доживаться, почему она плачет, Бабетт сквозь слезы пробормотала:

– Где моя собачка? Хочу собачку!

Пришлось ей обещать, что завтра к ней приведут Казака. (А где его искать? Это тоже проблема!)

Круабон повторил, что Жанин Буле таинственно исчезла из дома, оставив все свои вещи. Об этом уже пронюхали репортеры, и утром, наверное, будет напечатано во всех газетах. Полиция считает, сказал Круабон, что журналисты и телевизионная передача спугнули преступников. Поэтому Круабоны, зная, что их подкарауливают репортеры, которые дежурят у их дома днем и ночью, выбрались к Жаклин за девочкой через сад и сказали мне, что повезут ее не домой, а к друзьям, в Булонский лес, чтобы никто не знал о возвращении Бабетт. Круабоны заставили меня пересказать в подробностях всю историю похищения малютки, переданную Клоди. Я пытался уверить Круабона, что девочка ни при чем, что она – просто жертва мошенников, но он меня едва слушал, повторял, что все они одна шайка и что он будет требовать для всех самого сурового наказания.

Почему-то я не сказал ему, что Клодп тоже исчезла,– что-то не пустило меня, да и тревога меня грызла: а вдруг бандиты каким-то образом выманили, заполучили Клоди и Жанин и уже расправились с ними аа предательство?

Круабон тоже считал, что телепередача только повредила розыскам. Преступники теперь настороже, постараются укрыться понадежнее, и полиции придется искать их где-нибудь за границей и под чужими именами. Он зло издевался над полицейскими, которые потребовали, чтоб завтра утром он разыграл спектакль в церкви Мадлен с подкладыванием денежного пакета в третий справа от входа пюпитр.

– Что они, идиоты, что ли, сами полезут в наручники? Ведь они знают, что все уже известно.

– Они еще, наверное, не знают, что малютка у вас. И получили вы свою дочку только благодаря сообразительности и доброму сердцу Клоди, – пробовал я его смягчить.

Он махнул рукой:

– Не пытайтесь уверить меня в ее добром сердце. А кто затащил нашу малютку в парк? Кто завлек ее в машину бандитов?

Так я и не смог повлиять на него и вернулся к себе домой в отвратительном настроении. Меня почти на пороге перехватила Надя Вольпа.

– Как? Вы не спите? – поразился я.

– Заснешь тут с этим «делом Назер», как же...– проворчала она.– Все кумушки Бельвилля шипят как змеи. И больше всех Желтая Коза. Прибегала ко мне, от важности просто вся распухла: ведь она последняя, с кем общались преступники, последняя, кто их видел, они жили у нее в доме,—словом, сейчас она в Бельвилле самая важная персона. Имей в виду – эта консьержка враг Сими и Клоди, враг номер один.

– Думаю, вы правы.

– Конечно, это она внушила инспектору Дени, что Клоди испорченная натура, что у девочки всегда были дурные наклонности. Это она притащила к инспектору старуху Миро, и та рассказала, что девочка похитила у нее чуть ли не рулон золотых кружев. Вообще дела этой сиротки из рук вон.– Надя хмурилась все больше и больше.– К несчастью, даже ее ближайшие друзья, черные братья Саид и Юсуф, дали такие показания, что это добьет девочку: Саид видел ее в утро похищения с этими двумя проходимцами, а Юсуф показал, что встретил ее с дочкой Круабона в парке Бют-Шомон, когда она направлялась к ожидающим ее бандитам.

Я сказал удрученно:

– Плохо. А особенно если ее найдут теперь с ними...

– Как – найдут? Разве Клоди не у Жаклин Мерак? – вцепилась в меня Надя.

Пришлось рассказать ей об исчезновении Клоди, о том, что Анри и Жаклин ищут ее где-то ночью.

Надя решительно, как всегда, распорядилась:

– Сейчас же ложись спать, а утром, к началу работы в мэрии, отправляйся к инспектору Дени. Надо как-то повлиять на него. Ты это сумеешь.

– Я уже пробовал его убедить – ничего не вышло,– слабо отнекивался я.

– Пойдешь утром еще раз,– непререкаемо заявила Надя.– Ты, надеюсь, не хочешь, чтобы девочку упекли в колонию для малолетних преступников? Чтобы она навсегда пропала для нас?..

И вот раннее утро, и я в 19-й мэрии, у инспектора Дени. Увидев меня и услышав мои первые слова, он побагровел:

– Да что же это такое? И вы, Клеман, тоже об этой девчонке? Из меня уже вынул все внутренности молодой Жюльен. (Я чуть было не заорал: он был здесь? Значит, Клоди нашлась! К счастью, удержался.) Не знаю, когда он сюда, в мэрию, заявился – наверное, ночью, я думаю. Вы бы послушали, как он здесь разорялся, как поносил полицию и всех власть имущих! Надо было дать ему коленкой под зад – не могу: старые Жюльены —мои давние друзья. Да я и сам во многом согласен с этим молодым петушком. Мальчишка клялся, что ваша протеже ни в чем не виновата, что ее обвели вокруг пальца те двое бандитов, что он сам, видите ли, лицеист Анри Жюльен, за нее ручается И это вопреки всем свидетельствам.

Дени потеребил свои белые усы, покашлял.

– И еще меня одолели наши бельвилльские мамочки. Вы даже не представляете себе, Клеман, как меня обрабатывают матери: лучше этой Клоди, оказывается, никто не может занять их малышей, она отлично умеет обращаться с детьми, хорошо на них влияет, дети слушаются ее больше, чем собственных родителей. Словом, от меня хором – и каким хором! – требовали прекратить допросы, не мучить больше Клоди, полностью отвести все обвинения от этого бандитского выкормыша.

– Ну уж это слишком! – не вытерпел я.

– Вы наивны не по возрасту, Клеман,– бросил мне Дени и взялся за свои бумаги, показывая, что разговор окончен.

Вернувшись домой, я тотчас же позвонил Жаклин Мерак. У Жаклин был одновременно и утомленный и довольный голос Да, все верно, Клоди здесь, собака тоже, но, кроме того, найдена Сими. Жаклин пожаловалась, что не может никак успокоить своих гостей: Сими нервничает и плачет, видимо, рвется к своему Ги. Кажется, не совсем верит в его виновность, а главное, оправдывает тем, что «Ги хотел, чтоб она, Сими, жила как королева», а потому следует наказывать не его, а ее. Клоди же расстраивается за троих сразу: за Сими, за себя и за Казака, которого Ги угостил ножом. К счастью, нож почти не задел внутренние органы, а проколол кожу и скользнул по кости. Ветеринар, к которому они еще ночью возили собаку, ручается, что Казак скоро поправится.

Жаклин громко зевнула в телефонную трубку. Я попросил извинения, что терзаю ее, когда она и без того утомлена. Наверное, ей следует выспаться, лечь сейчас же.

– Что вы, у меня мой оркестр. Мы репетируем,– донесся до меня тихий ответ.– Мсье Клеман, слушайте, я вам спою новую песню.

Я услышал:

– «В двадцать лет мы легко забываем печали...»

И я был благодарен Жаклин за песню.

26. КЛОДИ УПРЕКАЕТ

Он с яростью скомкал газету Сжал ее в кулаке. Потом, немного опомнившись, расправил и загляделся. С газетного листа на него смотрели два лица: одно – со струящимися по плечам темными волосами и кроткими испуганными глазами, другое – похожее на мордочку бездомного котенка, шалое, бесстрашное, увенчанное на затылке задорным хвостом, таким знакомым и милым (никогда еще не удалось ему дотронуться до этого рыже-красного хвоста»).

Лица эти сопровождали его, глядя с витрин всех газетных киосков, вплоть до площади Фэт, где он спустился в метро. Казалось, все газеты мира в это утро непременно хотели познакомить вселенную с этими двумя – молодой женщиной и ее тринадцатилетним приемышем. Глаза преследовали мальчика и в бесконечных коридорах метро, глядели в вагоне из-под рук читающих людей и встретили его на улице Фран-Буржуа, у самых дверей старинного дома Жаклин Мерак. Дверь ему открыла Сими Назер, как всегда, без кровинки в лице, но с каким-то новым, упрямым выражением.

– Газеты уже видели? – спросила она, даже не сказав «здравствуйте».– Понимаете, это те самые фотографии, которые выкрали у меня журналисты. Я там ужасно некрасивая. Ги будет неприятно...

Рири с трудом перевел дыхание: о чем она думает, эта женщина!

– Как ваши дела, мадам Назер? – нетерпеливо осведомился он.

– Только что из полиции,– коротко бросила Сими.– Вызывали меня и Клоди. Допрашивали поодиночке и в разных комнатах. Словом, перед вами – преступницы.

Рири пристально посмотрел на нее:

– Ерунда. Я уверен, все разъяснится. Не надо так волноваться.

– О Рири, я так несчастна! – всхлипнула вдруг Си-вди и прижалась лбом к плечу мальчика.– Как спасти Ги? Я опять буду одна, буду целыми годами ждать его!

У Рири защипало в носу – вот-вот разревется, как девчонка. Этого еще не хватало!

– Ну, пожалуйста, мадам Назер, ну не надо,—забормотал он, заходясь от жалости. И, чтобы отвлечь как-то Сими, переключить ее на другие мысли, спросил как можно небрежней: – Клоди тоже вернулась?

Сидит возле собаки.– Сими подняла голову, отерла глаза,– Казаку лучше, он даже поел немного. Но все-таки мы решили показать его еще раз тому ветеринару, который зашивал ему рану и перевязывал. Может, нужны какие-нибудь витамины или антибиотики, ведь собакам дают те же лекарства, что и людям. Как только Жаклин кончит репетировать, она обещала повезти Клоди и Казака к врачу.

Рири прислушался. Из глубины квартиры доносились звуки отдельных инструментов, ритмические удары тарелок, томное контральто гитар и чистый голос певицы, упорно повторяющей несколько раз одну и ту же музыкальную фразу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю