Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль"
Автор книги: Н. Кальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
– Мне повезло,– сказал Рири.– Наверное, Жаклин сможет и меня подкинуть, куда мне нужно.
– А куда вам нужно? – спросила Сими.
– К церкви Мадлен,– неосторожно сказал Рири. И тут же осекся.
– К церкви Мадлен? – подозрительно переспросила Сими.– А зачем вам туда? Что вы собираетесь там делать?
– Там живет один из моих товарищей по лицею,– поспешил сказать Рири.– Обещал дать мне запись последнего урока. Я ведь пропустил два дня по болезни,– прибавил он предусмотрительно.
– А-а...– протянула Сими.—А мне вдруг подумалось...– Она не докончила.
У Рири отлегло от сердца: кажется, пронесло! Он потоптался по холлу: под каким бы предлогом вызвать Клоди? Но тут Сими сказала самым естественным тоном:
– Извините, я вас задержала. Вам, конечно, нужна Диди, так вы идите на кухню – Жаклин устроила Казака там, в своем любимом кресле.
В маленькой кухоньке, отделанной красивым кафелем с синими ветряками на фоне зелено-коричневых лугов, в старинном вольтеровском кресле лежал перевязанный бинтами Казак. Рядом, склонясь к собаке и цашептывая что-то в мохнатое ухо, притулилась Клоди. Больше в кухне никого не было, и это обрадовало Рири. При его входе Казак приподнял голову и слабо, но приветливо помахал хвостом: припомнил мальчика, который прошлой ночью носил его, истекающего кровью, полумертвого к ветеринару, гладил и ласково успокаивал, пока доктор обрабатывал и зашивал рану. Зато Клоди, хоть и обернулась на звук шагов, ничего не сказала, точно не заметила вошедшего.
– Казак и Клоди, здравствуйте, дети,—с шутливой лаской сказал Рири.
Ни звука в ответ. Только снова пошевелил кончиком хвоста Казак. Рири обеспокоенно обратился уже прямо к девочке:
– Ты что? Что с тобой?
Снова никакого ответа.
– Эй, Диди, какая муха тебя укусила? – повысил голос Рири.– Скажи хоть что-нибудь!
Он подошел ближе, хотел погладить Казака. И вдруг встретил злобный взгляд.
– Не смей трогать собаку, слышишь? Не смей, это моя собака! И не смей сюда ходить, слышишь? Убирайся отсюда, сейчас же убирайся, чтобы я тебя больше не видела!
Рири, потрясенный, отступил к самой двери, слушал эти выкрики, не верил своим ушам. Что такое? Откуда эта злоба? Что могло случиться?
Он повторил машинально:
– Что с тобой? Какая муха тебя укусила?
И вдруг девочка упала головой на, теплую собачью шерсть, обвила руками Казака и вся затряслась в отчаянном плаче.
– Что? Ну что с тобой? Скажи мне, Диди, – уже умолял мальчик.
– Т-тебя нет, я... я ждала, ты был так нужен, а тебя... нет... И где ты был, когда ты нужен?..– прорыдала Клоди.– Я без тебя...– И снова поток слез и прыгающие худенькие плечи.
Рири виновато опустил годову. Что мог он сказать? Как оправдаться?
– Я... улаживал дела... В лицее,..– пробормотал он.
Он врал, врал, и ему самому было отвратительно это вранье. Но что мог он поделать? Выложить Клоди всю правду о прошлой ночи – невозможно. Рассказать, как он собирал «стаю» и отдавал своим ребятам приказы – где, кому и когда быть? Рассказать, как ночью бегал к Андре Клеману и требовал от него совета и помощи? Рассказать, как дежурил на лестнице мэрии 19-го округа и с рассвета ждал комиссара Дени? Как упорно просился участвовать в «операции Мадлен» и предлагал в помощь всю свою «стаю»? Как чуть не со слезами убеждал комиссара в невиновности вот этой, так горюющей сейчас девочки? Рассказать, как трижды ночью будил телефонными звонками деда и бабку в Мулен Вьё и как, наконец, убедил их приехать в Париж, чтоб вмешаться в «дело Назер», в «дело» этой же Клоди? Нет, это было немыслимо!
Рири все так же неподвижно стоял у двери.
– Нет, но как ты мог? Как ты смел оставить меня вот так, одну? Как ты мог так меня предать? – Клоди подняла залитое слезами лицо, и Рири не выдержал, закричал сдавленным чужим голосом:
– Диди, Диди, я не виноват, честное слово, не виноват! Но ты все-таки прости меня! И не плачь, пожалуйста, не плачь! А то мне очень плохо!
27. ЦЕРКОВЬ МАДЛЕН
Уже две аристократические свадьбы продефилировали перед ними, и они смогли во всех подробностях рассмотреть невест и женихов и сопровождающих их гостей и родственников. Уже десятки молящихся, туристов и просто любопытных прошли сквозь массивные двери в прохладную глубину храма под их изучающими дотошными взглядами. Но ни один из вошедших не остановил их внимания, ни один не был похож на тех, кого они ждали, а главное, ни один не остановился у третьего пюпитра справа.
– Ты проверял, Круабон действительно положил туда свою пачку? – спросил уже начавший во всем сомневаться старший, Роже Гийу, из уголовной полиции.
– Конечно, положил, – отозвался его молодой помощник Самари.– Даже сделал вид, что пересчитывает деньги, перед тем как положить. Но он умный мужик, этот Круабон: он инспектору Дени тоже сказал, что уверен – после телепередачи оба молодца уже не стали ничего дожидаться, а удрали за границу. Так оно и есть, наверное. И напрасно мы здесь торчим...
Гигантский античный храм стоял в центре Парижа, перестроенный Наполеоном в честь его побед. После сверкающих наружных колонн фронтона пришедших в церковь поглощал величественный сумрак уходящих куда-то в немыслимую вышину уже темных колонн. Только далеко впереди мерцали желтые огни алтаря и трепетали язычки бесчисленных свечей. Этот теплый, трепещущий огонь делал живыми лица статуй – Христа, Иосифа, святого Августина, а главное, той, которой была посвящена церковь. С таинственной, задумчивой улыбкой смотрели на людей мраморные Марии Магдалины. Мрамор, мрамор, всюду мрамор и подавляющие размеры церкви. Двое полицейских, спрятавшиеся за третьей колонной, чувствовали себя угнетенными этой грандиозностью. И сколько часов они уже стоят здесь! И сколько лиц – мужских, женских, детских – прошло за эти часы перед ними!
– Интересуюсь, когда патрон даст нам сигнал, что мы можем наконец с достоинством удалиться отсюда? Есть хочу – страсть! – Самари даже облизнулся, вспомнив отличные наперченные, с кровью, стэки, которые так мастерски поджаривает его молоденькая жена. Ах, сидеть бы сейчас перед горячей сковородой!..
Роже Гийу только вздохнул: у него давно уже болели ноги – застарелый тромбофлебит, и долго стоять ему было невыносимо трудно. Мимо двух полицейских бежали, как на рысях, гиды, за ними – толпы людей, говорящих по-английски, по-итальянски, по-русски, на суахили, на индийских наречиях. Они останавливались как вкопанные перед одной из статуй, смотрели, записывали в книжечки объяснения гидов, а многие зевали, устало оглядывались, присаживались на скамьи за пюпитры, где лежали молитвенники, сборники псалмов или объявления о ближайшей проповеди. Роже Гийу потрогал висящий на шее радиотелефон: не заговорит ли, не прикажет ли голосом начальника покинуть пост в Мадлен?
Нет, аппарат безнадежно молчал.
И вдруг, когда сонная одурь и усталость начали уже окончательно обволакивать обоих полицейских, в центральном проходе церкви появилась пожилая женщина, не похожая ни на туристку, ни на молящуюся. Гийу толкнул Самари: женщина в белом плаще и широкополой шляпе, типа ковбойских, внимательно оглядывала пюпитры. Видимо пересчитав их глазами, она осторожно огляделась кругом и направилась к третьему пюпитру справа. Она даже не присела на скамью, видно, не было времени. Рука ее в коричневой лайковой перчатке скользнула под пюпитр, вытащила что-то завернутое в бумагу и тотчас же опустила это что-то в сумочку. Женщина была уже у выхода, когда ее вежливо остановил Гийу:
– Мадам, попрошу вас следовать за нами. Уголовная полиция.
Лицо под ковбойской шляпой исказилось:
– Что? Да как вы смеете? Забирать молящихся в храме? Это кощунство! Я буду жаловаться!
– Разрешите вашу сумочку, мадам,—невозмутимо произнес Гийу, подмигнув своему товарищу.
– Сумочку? Не дам! – решительно сказала ковбойская шляпа.– Я вам не доверяю. Там у меня крупная сумма денег. Кто мне докажет, что вы и в самом деле...
– Там у вас не деньги, мадам, а пачка газетной бумаги,– перебил ее Гийу.
Женщина побледнела, растерянно уставилась на обоих полицейских:
– Это ложь! Провокация! Не может быть!
Она так повысила голос, что на нее стали оглядываться входящие. Вместо ответа Гийу ловко расстегнул ее сумочку, проворно сунул туда руку и извлек плотную пачку газетной бумаги.
– Вот, мадам, чтоб вы не сомневались. Я забираю это как вещественное доказательство.
– Следуйте за нами. Вас ждут в полицейском управлении,– прибавил Самари.
Женщина была так ошарашена видом газетной бумаги, что больше не сказала ни слова, только испуганно смотрела на то, как Гийу аккуратно завертывает пачку еще в один слой бумаги. Безмолвно дала она вывести себя из церкви и только на ступенях, оглянувшись вокруг и, видимо не увидев того, что ждала, закричала:
– А где же машина? Почему нет машины?
– Полицейский автомобиль сейчас вам подадут,—любезно сказал Гийу.
Она досадливо отмахнулась:
– Белый автомобиль. Где белый автомобиль? Они должны были ждать меня!
– Какая марка? – быстро спросил Гийу.– Мадам, говорите скорее, какой марки машина? Это может облегчить вашу участь. И номер, если вы его знаете!
– Белый «мерседес». Сорок три сорок пять. Эр Икс ноль шесть,– пробормотала почти автоматически женщина.– Они заставили меня заучить номер наизусть.
– Весьма предусмотрительно,– одобрил Гийу. Он наклонился к радиотелефону: – Всем наружным постам: разыскивается белый «мерседес». Номер сорок три сорок пять Эр Икс ноль шесть. Номер Ниццы. Предупредите посты на южной Национальной...
– Нет, пожалуйста, я вас прошу, не надо! – умоляюще закричала женщина.– Я вас прошу!
Самари иронически взглянул на нее:
– Вы непоследовательны, мадам. Только что искали сами эту машину, а теперь не хотите, чтобы мы вам помогли ее найти.
Гийу строго повел бровями, и Самари мигом замолчал. Женщина в сопровождении полицейских начала спускаться по ступеням паперти на площадь.
Стоял красивый, весь в солнечных заплатах осенний день, и цветочный рынок у Мадлен был похож издали на картины Матисса – в неправдоподобно ярких цветовых пятнах, шумливый и праздничный. И люди с только что купленными букетами растекались по площади, освещая ее, точно факелами, пламенеющими осенними цветами.
На площадь въехал, медленно лавируя между торговцами, прохожими и машинами, старенький автомобиль Жаклин Мерак. В нем, кроме управляющей машиной Жаклин, сидели Рири и на заднем сиденье Клоди с перевязанным Казаком, который развалился так, что занимал почти все сиденье. Раненый пес был окружен таким вниманием в доме Жаклин, что за два дня успел совершенно избаловаться и воображал себя отныне самым главным членом компании.
К тому же и Клоди непрестанно хлопотала о нем, заботилась, не жестко ли ему лежать, не тянет ли церевяз-ка, открыла в машине окна, утверждая, что Казаку душно, и даже подложила под мохнатую голову пса подушечку, которую Жаклин обычно брала с собой в путешествия. И пес блаженствовал и охотно позволял нежным рукам гладить и тормошить себя.
Жаклин и Рири не принимали участия в этих забавах: Жаклин потому, что сидела за рулем, а Рири оттого, что искал глазами своих «постовых». Ага, вот Саид у самого рынка. Рядом с ним – маленькая фигурка с курчавой головой. Саид, очевидно, захватил с собой брата Юсуфа. Что ж, может, у него были какие-то соображения, А там, дальше, на углу,—Ксавье с Филиппом. Эти тоже могут понадобиться... У английского магазина должен стоять Карко, его отсюда не видать, но Рири уверен, что и он «на посту»... Пусть полиция не пожелала их помощи, все равно «стая» тоже взяла под свое наблюдение Мадлен и все, что происходит на площади и в церкви...
– Жаклин, если можно, выпустите меня здесь,– попросил Рири.
– Сейчас постараюсь причалить,– ответила певица, ища глазами, куда бы пристроить машину.
Все обочины тротуаров были плотно, одна к другой, забиты автомобилями всевозможных марок. Черные, синие, серые, темно-красные, они тоже, как цветочным венком, окружили церковь и ближние улицы. Мест не было, и машина Жаклин нерешительно двигалась по площади, покуда певица следила, не выедет ли кто-нибудь из этого плотного венка, не освободится ли, наконец, какая-нибудь стоянка.
– Жаклин, Жаклин, скорей! Там, возле угла, собирается выезжать автомобиль. Кажется, даже два автомобиля. Вой, вон тот «рено»... Скорее, Жаклин! – возбужденно закричал Рири.
Певица проворно нажала на газ, но, опережая ее, от-куда-то сбоку вынырнул большой белый «мерседес». Усатый шофер в темных очках, ловко крутанув руль, перерезал дорогу Жаклин, и его автомобиль быстро занял почти все освободившееся место. Пассажир, тоже в темных очках, выглянул из машины, что-то проговорил, и шофер скорчил издевательскую гримасу, явно адресованную Жаклин.
– Вот подонок! – в сердцах вырвалось у певицы.– Как обошел меня! Подлость какая!
В это мгновение с заднего сиденья послышался пронзительный вопль Клоди и, задевая плечо Жаклин, грозно рыча, из открытого окна машины выпрыгнул Казак. Жаклин увидела, как рычащая, взъерошенная собака заметалась у окна «мерседеса» и как шофер и пассажир в ужасе закрыли руками лица. В следующее мгновение Казак уже вцепился в плечо шофера, а пассажир, все еще защищая лицо, рвал свою дверь, стараясь выбраться из автомобиля, спастись от беснующегося пса.
– Это они! Это они! Я их узнала! – вне себя закричала Клоди.– Ри, Рири, скорее!
Рири и певица выскочили из машины, ринулись к «мерседесу». На помощь им бежали ребята из «стаи» – Ксавье и Филипп. Однако, опередив их, два ажана уже стояли у «мерседеса», весьма решительно загородив выход шоферу и усатому пассажиру.
– Ваши документы, мсье.
– Это Ги Назер и его приятель Жюль,– задыхаясь, вымолвил Рири, оттаскивая тем временем Казака от злосчастного шофера.
Один приклеенный ус шофера оторвался, плащ был разорван в нескольких местах, темные очки упали, открыв искаженное страхом и болью лицо Жюля.
Казак все еще рвался из рук Рири, страшно рычал, и Жюль с ужасом следил за псом: удастся ли его усмирить? Но подскочила Клоди, погладила несколько раз вздыбленную шерсть, пошептала что-то в мохнатое собачье ухо, и Казак перестал рычать, послушно дал себя пристегнуть к поводку и запереть в машине Жаклин.
Возле белого «мерседеса» уже начали собираться любопытные. Еще бы: два ажана, придерживающие двух странных типов, из которых один искусан собакой, какие-то растрепанные мальчишки и девчонки...
Кто-то узнал Жаклин Мерак, и тотчас нашлись добровольные свидетели. Кто-то уже рассказывал, что присутствовал при автомобильной катастрофе, кто-то – что появилась бешеная собака... Рири со своей прибежавшей «стаей» тоже составлял изрядную кучку. Клоди стояла в стороне, затаившись, но Ги нашел ее глааами, процедил:
– Ага, эта маленькая гадина опять здесь? – Он нагнулся, сказал так, чтобы все слышали: – Не думай, что тебе удастся выйти сухой из воды. Мы уж как-нибудь постараемся.
Клоди задохнулась:
– О Ги, и тебе не стыдно?
Ги отвернулся. Зато на лице Жюля выступила густая краска.
– Поменьше разговоров, мсье,– решительно сказал один из полицейских.– Разговаривать будете у следователя. А теперь едемте с нами.
Жюль неуклюже затоптался на месте, делая вид, что отирает кровь. Ги озирался по сторонам, явно тянул время. Толпа вокруг все увеличивалась.
– Ну же, мсье, мы ждем,– повысил голос полицейский.—Вы, Назер, поворачивайтесь попроворней.
Ги вдруг вспыхнул. От паперти Мадлен к ним направлялись двое мужчин в штатском, сопровождавших пожилую женщину в ковбойской шляпе.
– Ага, вот и наши! – с удовлетворением сказал полицейский, карауливший Ги.– И, как видно, тоже с добычей...
Женщина в ковбойской шляпе, заметив толпу у белого «мерседеса», замедлила шаги. Ги шагнул ей навстречу.
– Какие успехи? – спросил он насмешливо.
Вместо ответа она залилась слезами. Вдруг сквозь слезы приметила Клоди, подскочила к ней:
– Где Бабетт? Куда вы девали Бабетт? Что с ней?
– Она давно у своих родителей. Жива и здорова,– сказала Клоди, не подымая глаз. (Ведь кругом было столько народа!)
Женщина осенила себя крестом:
– Благодарение господу! Хоть это не будет на моей совести!
Два черных мальчика протиснулись сквозь толпу к Рири.
– Вожак, мы не зря здесь дежурили, – запыхавшись, начал старший.– Знаешь, кого они послали за деньгами? Ведь это няня Круабона – Жанин. Мы все в гараже ее отлично знаем. Я так и сказал капитану Гийу, Когда они застукали ее в Мадлен.
Юсуф, который тоже жаждал участвовать в деле и показать себя, подхватил:
– Да, да, Вожак, я тоже ее знаю. Вйдел ее в парке Бют-Шомон, когда...
Он осекся. Глаза его встретились с глазами Клоди, тоскливыми, как будто говорящими: «Как, Юсуф, друг, и ты?..» Девочка спрятала голову в плечи, словно ожидая удара. И еще одни глаза смотрели на Юсуфа. Негодующие, гневные глаза Рири, которые приказывали Юсуфу молчать.
28. ЗАПИСКИ СТАРОГО СТАРОЖИЛА
Я чувствую себя так, как будто контужен в серьезной схватке или сражении. Да это и было, в сущности, настоящим сражением, сражением с людьми, с полицией, с прессой. О, как набросились газеты и журналы на сенсационный материал «киднаппинга» – похищения детей! И еще сенсацией оказалось для них то, что в похищении ребенка участвовал тоже, в сущности, ребенок – тринадцатилетняя девочка. По словам одних журналистов – законченная маленькая преступница, с дурными задатками чуть не с самого рождения, хитрая, лукавая, рассудительнее любого взрослого; по словам других – чистое, честное молодое существо, обожаемое детьми квартала и всеми родителями, обладающее настоящим педагогическим талантом и горячим сердцем. Газеты выходили с огромными заголовками: «Преступление нашего века», «Девочка – предводительница шайки киднапперов», «Ребенок – перед судом», «Происшествие в парке Бют-Шомон».
И портреты, портреты, портреты Ги, Сими, Жюля, Клоди и вытащенные на всеобщее обозрение малейшие подробности их жизни, жизни Сими, Клоди, Ги Назера. Даже о пасте «Нега», изобретенной Сими, тоже написали, и, кажется, паста эта наконец-то стала модной!
Мой старый дом превращен в штаб, где обсуждались и обсуждаются все стратегические ходы предстоящих сражений. Тереза, впрочем, предпочитает называть его не штабом, а конюшней и беспрестанно жалуется, что не успевает подтирать пол за многочисленными посетителями и моими протеже. По ее мнению, главные мои протеже – это Рири и его «стая». С некоторых пор мальчишки заполонили мой дом, прибегают по каждому поводу, требуют моих советов и помощи, рассказов о Сопротивлении, о полковнике Фабьене – моем застреленном друге. Порой даже слушают или делают вид, что слушают мои ворчливые рассуждения о долге человека на земле, о добре и справедливости, о помощи слабым, это уж вовсе для меня удивительно и не очень понятно. Иногда я льщу себя мыслью, что что-то, возможно, и застревает у них в мозгах, остается, но чаще думаю, что молодежь эта живет какой-то своей жизнью, старается насладиться настоящим, урвать для себя что-то веселое и бездумное, никаких серьезных целей не хочет себе ставить и, конечно, не думает о завтрашнем дне. «После нас хоть потоп» – это изречение, кажется, самое популярное среди этих мальчишек. Впрочем, я бываю очень доволен, если что-то опровергает мое убеждение.
(Ох, да какое же это стариковское, несносное ворчание! Если бы они только знали, я мигом лишился бы своего авторитета.)
Итак, мой дом – штаб. Члены штаба – Жаклин, Анри, я и, конечно, всегда собранная, лучше всех информированная, энергичная Надя Вольпа. И, конечно, Надя сразу забирает нас в руки, сразу делается нашим начальником и руководителем.
– Что нам сейчас, перед судом, нужнее всего? – спрашивает нас она и сама же отвечает: – Чтобы Клоди не отправили в исправительный дом для малолетних преступников, нам нужно сейчас же, еще до судебных решений, самортизировать всех, кто считает ее причастной к преступлению, всех, кто собирается выступить ее обвинителем или свидетелем против нее...
(Надя часто выражается автомобильными терминами, поскольку она старый автоводитель и всегда гордится этим.)
– Я беру на себя Желтую Козу,– продолжает она,– у меня есть одна идея, как ее обезвредить и даже заставить дать показания в пользу Клоди Ты и Жаклин пойдете к Круабону.– Ее белый палец указывает на меня – Это крепкий орешек, и вам придется, как видно, с ним здорово повозиться.
– За успех никак не ручаюсь,– успеваю вставить я. Надя смотрит на меня грозно.
– Никаких «не ручаюсь»,– заявляет она.– Вы оба должны добиться, чтоб Круабон хлопотал о Клоди перед инспектором Дени и перед судом по делам несовершеннолетних.
Мы с Жаклин обменялись беспомощными взглядами. Но разве с Надей поспоришь?
– Рири пойдет к старухе Миро и убедит своих приятелей, Саида и Юсуфа, быть не столь категоричными в своих показаниях,—непреклонно следовала своим путем Надя.– Ты слышишь меня, Рири?
– Слушаю,—откликнулся очень задумчивый Рири.– Старуха Миро, конечно, не проблема А вот ребята... Ведь они уже дали свои показания.
– Пусть скажут, что это им померещилось, что они с детства оба страдали галлюцинациями, что они ошиблись... Да мало ли что можно придумать! – не сдавалась Надя.– Не мне тебя учить, парень!
Анри понурился. Вообще за последние дни у него был довольно бледный вид, и даже мои шуточки его не пронимали. Я сказал ему, например, довольно ядовито, что со времени «дела Назер» он совершенно поглощен им, что все его прежние благородные идеи борьбы за человечество куда-то ухнули. Недавно, например, демократические организации проводили сбор денег для сражающегося Вьетнама. А где был он в это время? Куда были направлены его силы? На борьбу с инспектором Дени, который непременно хочет отправить Клоди в исправительный дом.
– А разве это не то же самое, дядя Андре? – запальчиво возразил он.– Бороться за кого-то против несправедливости – это тоже бороться за человечество. Разве не так?
Ишь чертов мальчишка! Что можно возразить на это?
Гм, а рассуждая глубже, Клоди, оказывается, для него равна всему человечеству! Ну и ну... (Подумать при случае.) Но кто нас еще больше удивил, так это Круабон. Когда мы с Жаклин явились к нему, вооруженные до зубов всяческими доводами и логическими объяснениями, он встретил нас как долгожданных друзей. Казалось, он даже с нетерпением ждал нашего посещения.
– Ваша маленькая мошенница, наверное, действительно владеет особым ключом к сердцам детей,– начал он, едва мы вошли в его кабинет в гараже на улице Арман Карель,– Наша Бабетт вот уж который день плачет, не может успокоиться, все время требует Клоди «Мою милочку Клоди» – так она ее называет, капризничает, ничего не хочет есть. «Хочу Диди, хочу собачку!» Собачку я ей, конечно, сейчас же подарил, а теперь снова слезы – подавай ей Клоди. Не можете ли вы, мадам Мерак, привезти девочку хоть ненадолго к нам – повидаться с Бабетт, поиграть с ней?
– Во-первых, заболела Сими Назер, и Клоди все время при ней, ухаживает за больной, как самая заботливая сестра милосердия,– отвечала Жаклин.– А во-вторых, мсье Круабон, этого, по-моему, не стоит делать: все равно Клоди, по вашему обвинению, очень скоро сопыуот в исправительный дом для малолетних преступников.
Круабон взглянул на нас жалкими глазами.
– Как, неужели ее все-таки упекут? Но почему так сурово?
– Так это же вы сами заявили полиции, прессе и вообще всем, что считаете девочку главной похитительницей, главной виновницей всего, что произошло с Бабетт...
Круабон долго и смущенно откашливался, прятал глаза.
– А если я сейчас официально откажусь от этого обвинения, заявлю, что ошибся и теперь вполне убедился, что девочка просто жертва преступников и ни в чем не виновата, как вы думаете, это будет иметь значение для суда?
Мы с Жаклин переглянулись.
– Попытайтесь,—сказал я.—Главным образом, попытайтесь подействовать на инспектора Дени и на остальных свидетелей обвинения. Если вы, пострадавший, откажетесь от своих прежних обвинений и не будете требовать сурового наказания, это произведет на всех впечатление и, может быть, смягчит судей.
Круабон горячо обещал употребить все свое влияние, чтобы обелить Клоди, и мы, очень довольные таким результатом, уехали.
Отовсюду к нам поступали такие же благоприятные сведения. Надя Вольпа, например, «обработала» Желтую Козу самым неожиданным образом: встретила ее у метро на площади Данюб и стала хвалить ее доброе сердце.
Коза несказанно удивилась:
– Доброе сердце? Это у меня?..
– А у кого же, как не у вас, мадам Вальтэй,– подтвердила Надя.– Все наши бельвилльцы просто в восторге от того, как хорошо вы отзываетесь о приемыше Назеров, об этой несчастной рыжей девчонке Клоди, как выгораживаете ее и всем рассказываете, как она умела занимать детей, как охотно помогала старикам и больным соседям, какой услужливой всегда показывала себя...
– Но как же, ведь я...– забормотала вконец пораженная Коза.—Я о ней...
Надя перебила ее:
– Все соседи еще раз убедились, какая вы благородная женщина, как умеете разглядеть истинную природу человека даже под самой невзрачной внешностью. И как вообще сердечно относитесь к людям.
Коза кое-как справилась со своим удивлением и приосанилась:
– Да, это верно, мадам Вольпа, я всегда с величайшим вниманием отношусь ко всем, кто меня окружает. И девочка действительно заслуживает моих похвал... Очень умненькое и доброе создание. Я всей это говорила и всегда буду повторять.
Так Наде удалось сладить с одним из самых непримиримых врагов Клоди.
Что делал и как уговаривал Анри старуху Миро и обоих сыновей Хабиба, я не знаю. Думаю, что старухе он сунул что-то из тех денег, которые посылают ему старые Жюльены. А как он обрабатывал Саида и Юсуфа, мне неизвестно. Известно только, что, когда я повстречал накануне суда инспектора Дени, тот обрушился на меня с упреками:
– Вы, Клеман, делаете из меня старого дурака! В разговорах с адвокатами я опираюсь на показания двух черных парней, зачитываю их свидетельские показания, а когда адвокаты вызывают этих парней, они вдруг начисто отказываются от своих слов, говорят, что ошиблись, что старшему показалось, будто с двумя молодцами была девочка, а младший и вовсе не видел в парке никакой Клоди, а видел одну няньку с малюткой, которая забавлялась корабликом. Пробовал я их припугнуть наказанием за выдумки – не подействовало. Оба продолжают стоять на своем: ничего не видели. Наверное, это ваши штучки, Клеман, вы ведь ходите у «стаи» в главных пророках, мне это известно.
Я пожал плечами: что можно на это сказать? А Дени продолжал, все больше распаляясь:
– А вернее, все это сварганил молодой Жюльен. Видели газеты? Там напечатана новая петиция бельвилль-ских родителей. Тридцать две подписи. Требуют не принимать никаких административных мер против девочки. Ручаются за нее. И пресса относится теперь к ней тоже сочувственно. Вот и работай в таких условиях! И ведь я точно знаю, что Анри собирал все эти подписи!
Инспектор Дени был здорово раздражен – мы ему явно мешали. А я потихоньку торжествовал.
Наконец-то все позади. Начальник нашего «штаба» Надя Вольпа жалуется, что чувствует себя как после тяжкой болезни. Да и все мы нервно как-то потрепаны и устали. Жаклин даже была вынуждена отменить один из своих концертов.
Итак, итоги.
Говорят, когда Ги Назер и его приятель Жюль прибыли в тюрьму Фрэн, их встретили весьма торжественно. Выстроились все надзиратели, и старший сказал:
– Когда недавно вы уходили отсюда, Назер, я был уверен, что вскоре увижусь с вами снова.
– Я тоже, капрал, планировал заранее нашу встречу» “будто бы сказал Назер.
Вообще и во время следствия и на суде Назер держался на редкость нагло.
Совсем не то, что его компаньоны, Жюль и Жанин, которые сразу во всем сознались, признали свою вину или только делали вид, что горько раскаиваются. Оказалось, что это Жюль первый свел знакомство с няней Круабонов. Сначала намекнул ей, что не прочь жениться, а потом соблазнил большой суммой, которую они разделят на троих, когда получат от Круабона выкуп за украденную дочку.
Разумеется, и Жюль и нянюшка Жанин были тоже наказаны по суду, и наказаны сурово, но все же они оба показались публике не такими закоренелыми негодяями, как Назер. Жанин даже лила слезы о Бабетт, о своей с ней разлуке, просила прощения у бывших хозяев. Жюль тоже покаялся суду во всех угнанных и проданных им машинах («ДС» и «мерседес» тоже были в свое время украдены и перекрашены, а номера изменены в уединенной вилле в Нормандии. Вилла эта принадлежала каким-то людям, уехавшим за границу и случайно проговорившимся о своем отъезде Жюлю). Зато Ги Назер успел опротиветь своей холодной жестокостью и беспардонностью не только всем адвокатам, но и привыкшим ко всему судьям. А как он старался утопить своих сообщников, особенно Клоди! Как чернил девочку, как обвинял ее в испорченности и преступных наклонностях, как выставлял ее чуть не главным действующим лицом преступления! Казалось, вся его злоба неудачника обратилась против девочки, и, если б не работа нашего «штаба», ей пришлось бы худо!
Все это время Сими находилась в нервной депрессии: по целым дням лежала в доме Жаклин молча, вперив глаза в одну точку, не отвечала, когда к ней обращались, казалось, никого не замечала. Ни на суд, ни на вызовы полиции она больше не являлась, и ее оставили в покое. Несчастная женщина! Несчастная судьба! Опять Сими останется на долгие годы одна, опять станет тоскливо дожидаться своего Ги, возить ему в тюрьму передачи, писать мучительные, полные голодной любви письма и даже прежнего утешения, рыжей девчурки-приемыша, у нее не будет: инспектор Дени теперь этого уж не допустит, я в этом совершенно уверен.
И снова в дело вступил «штаб», который единогласно решил, что Жаклин берет к себе Сими в качестве доверенного секретаря, парикмахера и косметички, что Сими будет сопровождать певицу во всех ее гастролях, помогать ей в организации выступлений. Кажется, это устраивает обеих. Во всяком случае, даже Сими вышла на некоторое время из своего равнодушия и даже чуть порозовела, когда Жаклин сказала, что вскоре они должны поехать на гастроли в Москву, Ленинград и Киев.
– О-о, я так мечтала там побывать...—прошептала она.
Бывшая хозяйка Сими, парикмахерша Мишлин, откупила у нее право на производство пасты «Нега», так что на первое время у Сими есть даже немного денег.
Нам, то есть «штабу», мнилось, что все как-то устраивается, и устраивается неплохо. Однако все это оказалось теорией, а когда дело дошло до практики, тут вдруг пошло совсем другое. Оказалось, ни один из нас не подумал, как сложатся теперь отношения Сими и Клоди – двух наших главных подопечных.
Записываю спешно, боюсь что-нибудь пропустить или позабыть.
