Текст книги "Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы"

Автор книги: Морис Метерлинк

 
Все к городу стремятся океаны!
 
 
Огромный порт его – зловещий лес крестов:
Скрещенье рей и мачт на фоне облаков.
 
 
Его огромный порт сквозь дым и мглу маячит,
Где солнца красный глаз струями сажи плачет.
 
 
Его огромный порт весь полон кораблей,
Дымящих в темноте незримо для людей.
 
 
Его огромный порт весь мускулист от рук,
Затерянных в сети причалов и канатов.
 
 
Его огромный порт гудит весь от раскатов
Цепей и молотов, стальной кующих звук.
 
 
Все к городу стремятся океаны!
 
 
И легких волн беспечный бег,
Зеленых гребней пенный снег —
На кораблях приносят мир огромный,
Чтоб град всосал его своею пастью темной.
Восток, и тропики, и белый льдистый норд,
Безумьем схвачены, плывут в широкий порт;
Все числа алчные, чьи сердцу снятся суммы,
Все изобретенья, все яростные думы,
Что мощный человек поит, растит в себе, —
Все тянутся к нему, к его огню, к борьбе.
Он сотрясается от пыла споров страстных;
Над ним сияние плывет богатств всевластных;
И моряки его эмблему, кадуцей,
На красной коже рук наивно вытравляют,
Когда закаты мраком одевают
Простор океанических зыбей.
 
 
Все к городу стремятся океаны!
 
 
О, Вавилон, возникший наконец!
Народы смешаны в единый стук сердец;
Наречья слиты воедино;
И город, как рука, раскрывшая персты,
Весь мир сжимает, подчинив хребты,
Смирив пучины.
 
 
О, эти доки, полные до крыш!
Леса, и горы, и пустыни,
Там, как в сетях, плененные отныне
В зиянье ниш!
 
 
О, эти глыбы вечности: металлы
И мраморы – сиянья и венцы;
О, сумрачные мертвецы,
Немые жертвы этой бури алой!
 
 
Все к городу стремятся океаны!
 
 
Всегда свободные моря,
Что держат душу в равновесье полном,
Моря, где жив закон, что толпам дан и волнам,
Где вечно токи вод чертят простор, горя;
Моря и волны их сплошные,
Что разрушают стены скал
И, в блеске пенных покрывал,
Вновь растворяются в родной стихии;
Моря, в которых каждый вал
То веет нежностью, то злобы полон дикой,
Моря, тревожащие красотой великой
Их лика.
 
 
Все к городу стремятся океаны!
 
 
И порт раскинулся в мучительных огнях,
Что с кранов в высоте роняют рдяный прах.
 
 
И порт щетинится зубцами башен спящих,
В чьих недрах – вечное теченье вод хрипящих.
 
 
И порт отяжелел от глыб, где взор горгон
Сплетеньем черных змей, как нимбом, окружен.
 
 
И порт – как сказочный, в нем смутно сквозь туманы
Под бушпритом судов богинь белеют станы.
 
 
И порт – торжественен: он укротитель бурь
Меж молов мраморных, прорезавших лазурь.
 

 
В глубинах зала, где лучей поток
Ласкает крылья серого тумана,
По вечерам является Восток —
И вы во власти этого обмана.
 
 
Сверкает сцена, словно медный щит,
Поддельных солнц алмазный блеск неистов…
А воздух разбиваемый трещит
Под молотками рьяных цимбалистов.
Шумит, вопит сидящая толпа.
Раздернут занавес. Тела танцорок,
Сплетаясь в розовый кустарник па,
Маячат в мареве кисейных сборок.
Распались ветви гибкого куста,
И каждая прельстительная дева
Исходит негой в танце живота,
Изнемогает в беснованье чрева.
И этот зал, где в центре потолка
Круглится люстра, где нависли ложи, —
Напоминает сам издалека
Тугой живот с буграми мышц и кожи.
 
 
Взлетают ляжки резво и легко,
Трепещут груды обнаженной плоти…
Оборки, рюши, кружева, трико, —
Все это – сбруя, нужная в работе:
В запряжке похоти, где лошадей
Изображает взнузданная пара
Свинцово-бледных скачущих грудей,
Взбесившихся от гиканья и жара,
Лоснящихся в белилах и в поту…
А руки, в корчах, просят подаянья
И кажут вам объятий пустоту
И всю тщету
Желанья.
 
 
Одна из дев, глаза полузакрыв
И одержимо, позабывши роздых,
Бесстыдной страсти выразив порыв,
 Переполняет ею самый воздух;
Другая отведенною ногой
Вниманье притянула, как магнитом,
И паутиной оплела тугой
Сидящих в зале, похотью залитом…
 
 
О блеск проклятья в платье золотом,
Ожог на красоте самой природы!
В искусстве искалеченном, пустом
Возникли эти яркие уроды.
 
 
О наслаждение, – здесь твой позор!
Отбросов гроздья на тебе повисли,
Дурманишь ты, мечте наперекор.
Ты – алкоголь для взора и для мысли!..
 
 
А некогда, блистая красотой,
С руками свежими, с челом открытым
Ты шествовало к радости простой
С достоинством, доселе не забытым.
Тебе кивали кроны, шелестя,
А ты в потоке лепета и звона,
Наивное, как светлое дитя,
Не зная ни преграды, ни закона,
Сквозь плоть вбирало в душу их дары,
Как поцелуи радости нетленной
Самой природы и самой вселенной,
В одной любви сливающей миры.
 
 
О наслаждение, любовь была
Твоим богатством, но беспечность мота
Тебя до краха быстро довела,
И вот – несостоятельность банкрота.
Ты разлагаешься, – идет распад
На множество сверкающих песчинок;
И каждой завораживает взгляд,
С душой вступая в смертный поединок.
Разбухшее, вползаешь ты в нее
Тысячеоким леденящим взглядом,
И адское дыхание твое
Ослепший разум душит серным смрадом.
 
 
И новое родится существо, —
Мужчина, женщина, старик, подросток
Как бы сплелись, образовав его,
И каждый жгут в нем ядовит и жесток.
 
 
О, преступленье, о, бесчестье толп,
Весь город захлестнувших мертвой зыбью,
Где каждый фонарем венчанный столб
Направит к цели душу полурыбью!..
 
 
А сцена блещет, как павлиний хвост,
Как веер страсти, вздыбленный жестоко…
И радуга фантазии свой мост
Вдруг перекинула к садам Востока.
Там, вдалеке – узорный минарет…
И тянется сюда из отдаленья,
Голубоватым пламенем прогрет,
Квартал, где блещут белые строенья,
И, очевидно, вы в одном из них…
Откуда-то, из незаметной дверки —
А зал рокочущий на миг притих —
Цепочкой выплывают баядерки…
Темп ускоряется, они летят…
И вновь плывут… А в роли подмастерьев
К ним подбегает стайка арапчат
В тюрбанчиках с султанами из перьев…
А идиотский шутовской припев
Уже готовит вас к апофеозу,
Где каждая из распаленных дев
Вдруг примет ужасающую позу,
И новых тел бушующий поток
Внезапно хлынет на подмостки сбоку…
И, победивший приступом, порок
Программы всей раскроет подоплеку:
Одежда лопнет, словно шелуха,
И в урагане гнусных содроганий
Возникнет облик свального греха,
Отображенье случки обезьяньей.
 
 
А музыка… О, музыка – она
Всей оргии содействует покорно!..
Послушна спазме каждая струна
Визгливой скрипки. Сиплая валторна
Блудливой псицей взвыла в нужный миг
На мыслимом пределе исступленья,
И звук фагота гадину настиг,
Изображая хрип совокупленья…
 
 
Но полночь бьет. И пламя гаснет вдруг.
И мгла клубится над людским угаром…
И, растекаясь в улицы вокруг,
Толпа ползет по черным тротуарам.
Кусками мяса рдеют фонари,
Кровавой плотью зачиная сутки…
А там, под ними, в соке их зари
Продрогшие застыли проститутки.
 

 
Ряды куртин и фонарей вдоль галерей,
В которых вьются так неторопливо
Шаги созданий, молчаливо
Несущих траур по душе своей…
 
 
На купола, на колоннады,
Воздвигнутые там и тут,
Отпугивая тьму, текут
Огней холодных мириады.
 
 
Пылает газ, и, как алмаз,
Вкрапленный в диадему ночи,
Любой светильник нежит очи,
Кого-то приводя в экстаз.
 
 
А круг воды в лучах голубоватых
Блестит, как днем,
И часть колонны, отраженной в нем,
Подобна торсу в медных латах.
 
 
Растут костры, как желтые кусты,
На площадях разбрызгав ртуть и серу,
Волшебной сделав атмосферу
И мрака раздробив пласты.
 
 
Громадный город блещет, словно море,
И волны электричества бегут
По всем путям, туда, где стерегут
Свое молчанье, с трауром во взоре,
Скользящие по грани темноты.
Они томятся, дожидаясь утра,
И держат в коготках из перламутра,
Как водоросли, сникшие цветы.
 
 
Скользят медлительно, влача воланы, рюши
И кружева, прикрывшие позор…
Они друг друга знают – с коих пор? —
Взаимные, болезненные души.
 
 
Они плывут, как будто по ковру,
Вздымая перья шляп и рыжие шиньоны…
У них свои жестокие законы,
Полузабывшие пути к добру.
 
 
На пальцах, сжатых в горьком исступленье,
В их перстнях дорогих под сенью галерей,
Подобные глазам ночных зверей,
Играют камни, пряча преступленье.
 
 
А их глаза ушли под бледный лоб.
Лишь иногда, безмолвной схватке рады,
Они так яростно вперяют взгляды,
Как будто гвозди забивают в гроб.
 
 
Но лбы – как белые повязки
На мыслях раненых. А губы – два цветка,
Что на воде качаются слегка
И сходятся почти без ласки.
 
 
Глаза понурые глядят,
Пустые, в пустоту без бога,
Хоть в сердце пламя и тревога,
И звон его – набат.
 
 
Я знаю женщин в траурных одеждах,
Но в туфельках нарядно-золотых;
А в косах, черных и густых,
Сверкает серебро, и на былых надеждах
 
 
Поставлен крест, и колкий остролист —
Их диадема. Траур тот, однако, —
Креп овдовевших без мужей, без брака,
Избравших путь, который лишь тернист.
 
 
И здесь, в ночи, глухой порой бесстрастья,
Наедине с трагической судьбой,
Они постигли всё и плачут над собой,
Держа в руках ключи потерянного счастья.
 
 
Вдоль галерей, сверкающих, как млечный
Холодный путь, когда кругом – ни зги,
Скользят бесшумные шаги
Несущих траур бесконечный.
 

 
Глазами окон друг на друга мрачно глядя,
Покоясь тенями огромными на глади
Прямых каналов, меж разводов нефтяных,
Вдоль набережных, в сумерках ночных,
Близ города, в предместном захолустье,
Где плачет нищета, истерзанная грустью, —
Стоят заводы, грохоча.
 
 
Надгробия из кирпича,
Прямоугольные гранитные громады,
И длинные – на много льё – ограды,
И трубы, что, змеистый дым струя,
Вонзили в небо, словно шилья,
Громоотводов острия,
Сараи, полные туманом ядовитым,
И грязные дворы, где полуголый люд
Свершает – в отблесках огня – свой труд,
И чад, и копоть, и кипящий битум,
И уголь, и над всем – угроза смерти злой,
И души и тела, глубоко под землей
Изведавшие ад мучений беспощадных,
И фонари в шеренгах безотрадных
Вдоль стоков смрадных.
 
 
Не отрывая друг от друга черных глаз,
Там, где струятся смоляные воды,
Грохочут день и ночь заводы,
Не умолкая ни на час.
 
 
О ржавые промозглые кварталы!
И женщины в рванье, печальны и усталы,
И скверы, что изъел жестокий кариоз,
Где пробиваются сквозь щебень стебли роз,
Иссохнувших в мечтах о влаге рос.
 
 
Везде, на перекрестках улиц, – бары,
И медь, и зеркала, сверкающие яро,
И поставцы, что чернотой – как смоль,
И запечатанный в бутылках алкоголь,
Бросающий свой блеск на тротуары,
И кружки – пирамидами корон —
На стойке, изукрашенной, как трон,
И толпы посетителей безмолвных,
Глотающих не торопясь
Янтарный эль и виски – как топаз.
 
 
Близ города, в предместном захолустье,
Где плачет нищета, истерзанная грустью,
Где сонмы бед, одна другой лютей,
И ненависть, между собою
Разъединившая людей,
И кражи среди тех, кто обойден судьбою, —
Дни, ночи напролет
Ударами глухими круглый год
Заводы сотрясают неба своды.
 
 
Под кровлями, что искрятся, светлы,
Вращает пленный пар машинные валы,
Захваты разевают пасть, как рыбы,
И молот, с высоты обрушившись, в листы
Расплющивает золотые глыбы,
И брызжется в углу литье – оно
Рукою властной будет смирено.
 
 
А вот станки с проворными руками
Из нитей трепетных и тонких – челноками —
Под мерное жужжание и гуд
Сукно неутомимо ткут.
 
 
В огромных залах многолюдных
Безостановочно, в усильях обоюдных
Соединив со шкивом шкив, бегут ремни,
И крутятся большие шестерни,
Как крылья мельниц безрассудных
Под натиском ветров.
 
 
Из огороженных дворов,
Сквозь запотевшие подвальные оконца,
Едва сочится свет полуденного солнца
На труд рабочих, что без слов
Отлаживают ход часов,
В чьем шумном тиканье и бое —
Безумство, порожденное алчбою,
Горячечный нелепый бред,
Сжирающие с яростью слепою
Людскую речь – теперь на ней запрет.
 
 
Ночная тьма – тревожна и угрюма.
И все растет, растет стена из шума.
Но вот внезапно рушится она —
И поглощает все обломки
Разлившаяся тишина.
И снова – гневный клич, пронзительный и громкий,
И, оглушительно резка,
Трель отдаленного свистка
Вдоль фонарей, что в копоти и дыме
Стоят кустами золотыми.
 
 
Весь город, тонущий в пыли,
Кольцом певучие строенья оплели.
Мосты, и маяки, и пристани, и доки,
Вокзалы – в вечной суматохе,
Заводы, тягостно мрачны,
Литейни, кузницы и адские чаны,
Что нефтью и смолой начинены,
Откуда иногда в небесные просторы
Взмывают огненные своры.
 
 
По берегам одетых в камень вод,
За черными путями, мостовыми,
Там, на окраинах, где все невыносимей
Тяжелый гнет невзгод, —
Дни, ночи напролет
Ударами глухими круглый год
Заводы сотрясают неба своды.
 
 
Испачкалась заря сама
О прокопченные дома,
И светлый полдень, как слепец убогий,
В тумане сумрачном плутает без дороги…
Лишь по субботам, ввечеру,
Упорный, в лихорадочном жару, —
Труд замирает. Так над наковальней
Могучий молот виснет, недвижим.
И выползает ночь из дымки дальней,
Пронизанной сияньем золотым.
 

 
Проспект чудовищный, строеньями объятый;
Сжимает пену толп его крутой гранит,
Пробитый окнами, где млеет и горит
Последний ореол пурпурного заката.
 
 
И, торсом каменным вздымаясь в высоту,
Храня в своей нечистой тайне
Тревожный дух земли бескрайней,
Встал памятник златой, сияя в темноту.
 
 
Вокруг него строй банков черных;
Гераклы медные, сжимая кулаки,
Несут фронтонов гнет, победных и упорных,
Как денежные сундуки.
 
 
Вот площадь, где дает он грозный бой.
Она вбирает ярости прибой,
Влекущийся к его магнитам скрытым.
Вот площадь, скверы и мосты,
Где гроздья газа голубые
Бросают с темной высоты
Лучи и мглу на мостовые.
 
 
Грез и огней водоворот
Согласной яростью течет
И во дворец безумный хлещет.
Там золото горит и блещет,
И жажда золота во всех сердцах трепещет,
По городу летит из дома в дом
И раздувает жар страстей кругом.
Конторы грузные грохочут, как гроза,
Завистливая роскошь бьет в глаза,
И вдруг банкротства, как удар,
На площадной валятся тротуар,
Раскраивая резким взмахом
Лбы буржуа, объятых страхом.
 
 
Горячка в полудневный час
Еще растет и всходит,
Глядит с карнизов сотней глаз
И в залах биржи бродит,
Клубится у недвижных ламп,
Струится вдоль перил и рамп,
Мятется, вьется, и сверкает,
И прячется в тяжелых складках
Драпри, и снова возникает
На лестницах и на площадках.
 
 
И ярость, вспыхивая вновь
При проблеске надежды вздорной,
Восходит, красная, как кровь,
Над этою геенной черной,
Где бьется с грабежом грабеж.
Сухие языки, и взгляды точно нож,
И жесты дикие, и в мыслях – миллионы,
Монет сверкающих безумные циклоны,
И то надежд, то ужасов мираж.
 
 
Там спешка заменяет смелость;
Там судорожно чертит карандаш
Тоску, что в платье цифр оделась;
Там продают и покупают гром,
Что на краю земли народы убивает;
Химеры носятся кругом,
И шансы то растут, то убывают.
«Даю, беру, даю, беру», —
В жару ведут свою игру;
Пылает воздух. Цифры, обезумев,
Пакетами, тюками, в адском шуме,
Вверх, вниз, вверх, вниз летят, летят,
Переполняя этот ад,
Пока не прозвонит на башне час,
Вещающий, что бой их тяжких масс
Угас.
 
 
В те дни, когда кругом кряхтят крушенья,
Самоубийствами их утверждает смерть,
И, в траурном величье, погребенья
Торжественно сияют в твердь.
Но в тот же вечер бледный пыл победный
Вновь воскресает, и игра
Свирепая мятется, как вчера.
 
 
С улыбками, рыча, все рвутся в бой, пока
Не доведут врага до петли и крюка.
Там, как котел, клокочет злоба
Вкруг тех, кому она готовит сумрак гроба;
Там твердо, без ненужных слов,
Обкрадывают бедняков;
Там плутовство окутывают в честность,
Чтоб все прельстить, все заманить,
Чтобы к деньгам позорным, в неизвестность
Всеобщее безумие взвихрить.
 
 
О, золото! Как башня в облаках,
Оно возносится, блестящий сея прах.
Металл чудовищный! И миллионы рук
К нему простерты, замыкая круг;
Мольба всеобщая к нему летит, все шире
Раскатываясь в беспредельном мире.
 
 
Там кубы золота на золотых треногах,
И к ним стремят безумный свой полет
Удачники, чей долго зрел расчет
В бессонницах, томленьях и тревогах.
 
 
О, золота, как пищи и питья!
В умах же, – злей той жажды, – как змея,
Слепая вера в темный случай,
В пляс прихоти его зыбучей,
В игру бессмысленных чудес,
В которой древний рок воскрес.
Игра! Ось адская, вокруг которой яро,
В дыму и золоте, средь грома и угара,
Завьется пагубная страсть,
Затем лишь, чтоб в уродства и надрывы,
В безумной похоти приливы и отливы
Упасть.
 
 
Так, торсом каменным вздымаясь в высоту,
Храня в своей нечистой тайне
Тревожный дух земли бескрайней,
Встал памятник златой, сияя в темноту.
 

 
Большое торжище гудит в предместье алом,
Хлопот по горло зазывалам;
Под всякой всячиной тут ломятся лотки,
И, корчась, извиваются над входом
Перед мятущимся народом
Букв золоченых странные витки.
 
 
Купец с утра расхваливает рьяно
Приправы, снадобья, румяна,
И бриллианты утренней росы
Пускает он в продажу, на весы.
 
 
В закатный час для взора торгаша
Милей, чем луч, мерцание гроша.
Сбывает он по сходным ценам,
Угрюмого злорадства полн,
Лучи, омытые в морском просторе пенном
Руками розовыми волн.
 
 
Огромен рынок. Сводчатая крыша
Покоится на двух рядах столбов;
Здесь много галерей и погребов,
А на стене – гигантская афиша
Слепящим светом залита:
На ней два цирковых шута,
С нахальным хохотом, в знак своего неверья,
У ангела выщипывают перья.
 
 
И ночью рынок тоже неспокоен:
Со скотобоен,
С заводов, с кладбищ – отовсюду
Сюда везут товаров груду.
По грязи тащится обоз,
Не утихает скрип колес,
И содрогаются в ночи
Земля и корпусов окрестных кирпичи.
 
 
Кто здесь бывал, тому, конечно, ведом
Ряд лавок, где торгуют без стыда
Любовью, что в старинные года
Божественной казалась нашим дедам.
Здесь продаются боги всех религий
В сиянье вечности и неземных красот;
Торговец по частям их продает
И богохульные сует в придачу книги.
 
 
Лежат на полках страсти, плесневея…
Давно поник и смолк их ураган.
Слова, звучавшие в молитве иерея,
Мусолит первый встречный хулиган.
Безмерность в тесные шкапы заключена,
Полна кровоточащих ран она…
И в стертых исчисляется монетах
Цена великих дел, поэтами воспетых.
 
 
Большое торжище гудит в предместье алом;
Причудлив танец букв над необъятным залом, —
И черная несметная толпа,
Жадна, и легковерна, и глупа,
Валом валит из всех дверей,
Вливаясь в лабиринт проходов, галерей,
Чтобы прильнуть к прилавкам поскорей.
Поток свои спирали вихревые
На лестницы взметает винтовые.
 
 
Трепещет наверху бессмертная Идея.
Толпа, постичь ее творений не умея,
Едва их замечает на ходу.
А те, кто, на свою беду,
Умом пытливым обладает,
Стоят смущенные, их бьет озноб,
Но все ж они упрямо пробивают
Надменной Тайны медный лоб,
И откровенья вылетают
Сквозь трещину высокого чела,
Раскинув белые крыла.
Глумясь над смельчаками, торгаши
Без колебаний и сомнений
Эксплуатируют их гений
И загребают барыши.
 
 
О, рай земной – мечта провидцев вдохновенных,
Проникших в смысл законов сокровенных!
О, их стремленье мир преобразить
Так, чтоб он стал похож на идеал,
Являвшийся им в снах, которые забыть
Они теперь уже не в силах…
О, сколько в их глазах любви и доброты,
Когда, вернувшись в мир, который породил их,
Из далей никому не ведомой мечты,
Готовые принять страдания за всех,
Достойные, как боги, преклоненья,
Они встречают брань и грубый смех!
 
 
Бушует торжище в неистовом круженье,
Смешались в хаосе безумном люди, вещи,
Волною золото вздымается и плещет…
И мнится, некий зверь, во весь поднявшись рост,
Нарушить хочет страшным рыком
Гармонию недвижных звезд
В пространствах, стынущих в безмолвии великом.
 

 
Превыше скипетра и трона
Лежит огромная корона
На лбу фигуры восковой,
Поправ надменно и законно
Чело империи самой.
 
 
Блестят в холодном этом зале
Полупомеркшие глаза,
И словно тусклая слеза
Мерцает в трещинках эмали.
 
 
А лоб грозой могучей был,
Пока не приковали годы
Судьбу, лишенную свободы,
К предмету, что мертвей могил.
 
 
И челюсть, потеряв управу
Над всем, что было ей дано,
Полуотвисшая давно,
В зубах не удержала славу.
 
 
И лишь на рыжих волосах
Расселась тяжкая корона,
Главу сгибая неуклонно,
Стремясь вдавить ее во прах.
 
 
Она по гибельному праву
Сдавила собственный оплот —
Империи былую славу,
Высокий лоб, жестокий рот.
 
 
Она душила и блистала,
Она гасила жар сердец,
Она для будущего стала
Эмблемой страха наконец.
 
 
А сторож в одеянье черном
Пред этой смертью напоказ
Живет в усердии упорном,
С короны не спуская глаз.
 
 
Не понял он, бродя уныло
В своей покорности слепой,
Какая власть руководила
Разбушевавшейся толпой.
 
 
Слуга увенчанного лика,
Вдали от мира, от людей,
Не слышит яростного крика
И пенья грозных площадей.
 

 
Лаборатории, музеи, башни
Со сфинксами на фризах, и бесстрашно
Глядящий в бездну неба телескоп.
Клинки лучей, прошедшие сквозь призму,
Откуда брызнул
Свечений драгоценных дивный сноп;
Огромные кристаллы; тиглей ряд,
Где плодоносным пламенем горят
Соцветья атомов, чьи превращенья —
Венок чудес; тончайшие сплетенья
Пружин и рычагов; приборы – существа,
Похожие на насекомых стройных…
Все дышит жизнью страстной, беспокойной
В пылу борьбы за тайну вещества.
 
 
То строится науки зданье,
Стремящейся сквозь факты в даль познанья.
 
 
О, сколько времени низверглось в бездну лет!..
О, сколько здесь тревог и упований было;
Каких умов огонь усталость погасила,
Дабы забрезжить мог уверенности свет!
 
 
А заблужденья!.. А темницы веры,
В которых разум воздуха лишен!..
И на горе, вверху, победы возглас первый,
Что ропотом толпы мгновенно заглушен!
 
 
Вот жар костров, орудия позора,
Распятий лес, костей на дыбе хруст, —
С бескровных лиц глядят безумья взоры,
Но слово истины летит с кровавых уст!
 
 
То строится науки зданье,
Стремящейся сквозь факты в даль познанья.
 
 
Вооруженный взгляд, не знающий преград,
Идет в глубины – к атомам, к светилам,
К началам всем, к вершинам и могилам,
И дело движется на лад:
Огромная вселенная до дна
Обшарена пытливыми глазами,
Как солнца жаркими руками
Морей холодных взрыта глубина.
 
 
Здесь каждый действует с упорством смелым
В потоке общих дум, удач и неудач,
Один лишь узелок развязывая в целом,
Составленном из тысячи задач.
Все ищут, к истине вплотную все подходят,
Все правы – но единственный находит.
А он!..
О, из какой прекрасной дали
Он шествует, неся великий свет!
Какою пламенной любовью он согрет!
Какие ум его надежды волновали!
Как часто, как давно трепещет он,
Тому же ритму подчиненный,
Что и закон,
Победно им провозглашенный!..
Как скромен он и чист перед вещами!
Как он внимателен, едва лишь мрак
Подаст ему желанный знак
И шевельнет губами!
Как он стремительно, прислушавшись к себе,
В зеленой чаще жизни настигает
Нагую истину, и миру возвещает
Ее, подобную судьбе!
 
 
Когда такие же – и большие, чем он, —
Своим огнем земную твердь расплавят
И высших тайн врата скрипеть заставят,
Минуя ночи, дни, стенаний миллион,
К небытию во мраке обращенных,
Угасшие порывы укрощенных
И разъяренных океанов рев, —
Тогда сумеет простодушный гений
Упорных, гордых, вольных поколений,
Как острый шпиль, вонзить в небесный кров
Луч постиженья всех миров.
 
 
И вознесется перед нами зданье
Единого и полного познанья.