Текст книги "Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы"

Автор книги: Морис Метерлинк

Две недели спустя. Квартира Эреньена – та же, что и во втором действии. У окна с выбитым стеклом стоит рабочий стол, заваленный бумагами. По улицам бродит, то удаляясь, то приближаясь, взволнованная толпа; некоторые группы кричат: «Долой изменника! Смерть предателю! Смерть! Долой!»

Клер. Это продолжается уже две недели! Дом – точно гибнущий, корабль. Его сотрясают шквалы воплей и гнева. О, проклятое авентинское восстание! После восторгов и энтузиазма сразу вражда и ненависть!

Внезапно входит Эно.

Ты? Здесь?!

Эно. Я!

Клер. Чего ты хочешь?

Эно. Так ты не слыхала о моей речи на Старом Рынке? Я ждал лучшего приема.

Клер (указывая на комнату Эреньена). Как, ты! Его соперник и враг (указывая на улицу), раздувающий эту бурю ненависти!

Эно. Теперь, когда совершилось то, о чем Эреньен не может не узнать, он примет меня лучше, нежели ты, мой друг и моя сестра.

Клер. Я не понимаю.

Эно. Скоро поймешь. А пока скажи мне, в каком он был настроении в эти дни бесплодного и жалкого гнева?

Клер. О, не думай, что он побежден! Он по-прежнему прекрасен и неколебим. Он осуществляет смелый замысел: примирить Оппидомань с ее врагами.

Эно (указывая на улицу). Ну, а этот мятеж, бушующий у его дверей?

Клер. Первые дни было тяжело. Я разделяла его негодование, окружала его любовью, служила ему, как никогда, но он дразнил воспоминаниями свою злобу, бросался к окну, грозил городу кулаком, кричал от бешенства, и слезы катились из его глаз. В своем гневе он был тем ужасным ребенком, которого ты знаешь так хорошо.

Эно. Ах! Если бы он меня послушался, ничто никогда не разрушило бы нашего взаимопонимания. Правительство не обмануло бы его. Народ по-прежнему его любил бы. Но он неукротим, он никогда не умел желать терпеливо. Он движется порывами и шквалами, как ветры его родины.

Клер. А что он должен был сделать?

Эно. Поддержать восстание на Авентине: не укрощать его, а разжечь, превратить в гражданскую войну, обострить несчастья; силой захватить банки, общественные учреждения, силой подчинить судьбу.

Клер. Это было невозможно.

Эно. Все было возможно в те лихорадочные дни. Но нужен был план, холодное, последовательно проводимое решение. Прежде всего, во время стачки на горе необходимо было организовать сопротивление, затем атаку, затем резню. Надо было обеспечить ближайшее, безусловное, неотложное. Правительство – регент и консулы – было бы уничтожено. Народ начал прислушиваться к моим призывам. Эреньен пришел на Авентин в недобрый час, обстоятельства помогли ему. Он красноречив и чувствителен, у него широкие жесты, высокие слова. Он не убеждает, а гипнотизирует. Ах, когда я об этом думаю, вся моя ненависть вспыхивает снова.

Клер. Как ты заблуждаешься!

Крики на улице. Эно и Клер не обращают на них внимания.

Эно. Он сам не знает, чего хочет. Он рассуждает вне времени и пространства. Я никогда не могу его понять.

Клер. Я всегда понимаю его.

Эно. Отдать свои силы осуществлению бесплодных мечтаний… Какая бессмыслица! Нельзя перегибать палку…

Клер. Не будем спорить. Ты одержимый, чувствующий свою беспомощность и слабость. Если ты пришел сюда, к нему, то, значит, хотел что-то выпросить. В чем дело?

Эно (гордо). Я пришел сказать тебе, что вчера я сам усмирил толпу, я, Эно, один защитил Эреньена, я вернул ему обожание народа. Мое упорство победило его злую судьбу.

Клер. Ты это сделал… Но тогда как связать твое поведение с твоими замыслами?

Эно. А я скажу тебе. Действуя один, я всегда терплю неудачу. Меня предают, мне завидуют. Ле Бре под меня подкапывается… В конечном счете только Эреньен при таком положении может спасти все дело. Он его запутал, пусть он его и распутает.

Клер. И ты, ты его поддержал?

Эно. Конечно, потому что нельзя возобновить мятеж, потому что из моих рук все ускользает, потому что мне не везет. Если бы ты знала, до какой степени народ еще ребенок, как начинает он жалеть, что лишился вождя!.. О, все кончено, все кончено! Лучше бы мне найти в себе силу, чтобы исчезнуть.

Клер. Так ты лишь с отчаяния поддерживаешь моего мужа?

Эно. Не все ли равно? (Берет свою палку и шапку, собираясь уходить.) Прощай! Теперь ты все знаешь… Когда придет Эреньен, подготовь его к встрече со мною. (Выходит.)

Снова буря свистков и криков. Входит Эреньен.

Клер (указывая на толпу). Как отвратительны люди, если даже лучшие из них так быстро становятся жестокими!

Эреньен. Наберись терпения. Я уверен, как тот крестьянин, который был моим отцом. Вчера эти крики преследовали меня сквозь запертые двери, они, как набат, сотрясали стены – сверху донизу, от погреба до чердака. Я чувствовал, как разгорается мой гнев, я готов был задушить, уничтожить, раздавить крикунов. Меня лихорадило от ненависти. Я отвечал на их ярость проклятиями. А сегодня я тверд. (Вскрывает письмо.) Слушай, вот что мне пишут: «Теперь я заверяю вас безусловно: все офицеры стали на нашу сторону и последуют за нами. Одни – из злобы, другие – из ненависти, и все – из отвращения. Вчера на тайном собрании мы пришли к соглашению. Я держу их в руках. Они будут повиноваться мне, как перо, которым я пишу, как человек, которого я к вам посылаю. С ними и вся армия – наша. Генералы? Они слишком далеко, слишком высоко; солдат не знает их. Обойдемся без них». (Складывая письмо.) Это пишет мне Ордэн, капитан неприятельской армии.

Новый взрыв криков: «Смерть! Долой!»

Клер. Друг мой!

Эреньен. Оставь, пусть кричат!.. В конце концов я предвидел, что правительство, даже когда оно пообещает все и от всего старого отречется, половину все-таки прибережет, спрятав ее, как ярмарочный фокусник и жонглер, в рукава. Поистине безумно было идти на Авентин! Но для того, чтобы сговориться с осаждающими, мне нужен был мой народ – мой народ и весь его пламень.

Клер. Как ты стал благоразумен!

Эреньен. Правительство хотело меня провести. Его представители, эти ничтожества, эти шуты, мерившие мое честолюбие на свою мерку, пришли сюда предложить мне остатки подорванной власти правительства, как будто люди, подобные мне, не могут сами завоевать для себя первое место. Они ушли в эту дверь, как выгнанные лакеи, и с тех пор страстно ждут моего падения. Им осталось жить лишь несколько дней, и бешеная жажда моей гибели – это единственное, что заставляет их забыть о своем близком конце. Ах, если бы народ знал истину! Вся очевидность против меня! Я доверился какой-то жалкой бумажке, какой-то подписи, что может быть зачеркнута тем же пером, которое ее подмахнуло. Правительство нарушило свои обещания, поэтому и мои стали казаться лживыми. Конечно, можно было счесть меня сообщником и виновником.

Клер. Виновен народ. Ты мог обмануть его, лишь обманываясь сам. Твоя невиновность очевидна… Ах, у меня на этот счет свои мысли. Толпа так же недоверчива, злобна, глупа, неблагодарна, как те, кто правит ею. Она не допускает, что человек может быть просто благороден и чист.

Эреньен. Я запрещаю тебе так думать.

Клер. Ты сам говорил это вчера.

Эреньен. О! Я – это другое дело!..

Пауза.

Народ любит меня, и я люблю его, несмотря ни на что, наперекор всему. То, что теперь происходит, – только размолвка между нами.

На улице взрыв оскорбительных криков.

Клер. Там тысячи людей, жаждущих оскорбить нас. И это всё те же, кто недавно прославлял тебя! Ах подлые, презренные безумцы!

Новая буря криков.

Эреньен. Действительно, можно подумать, что они никогда не знали меня. (Идет к окну, подняв кулаки.) О, звери! Звери! Звери! (Затем возвращается к своему письменному столу.) Однако вчера, на собрании в Старом Рынке, меня встретили бурей восторга. Эно защищал меня с таким пылом, что я ему все прощаю. Ле Бре прибежал ночью для того только, чтоб меня успокоить и ободрить. Этого никогда еще не было. Двуличие правительства становится очевидным. Вся Оппидомань пошла снова за своим настоящим вождем. Вернулся час моего торжества. Ведь правда, скажи? (С нетерпением.) Ну, скажи.

Клер. Надежда есть.

Эреньен. О нет! Уверенность!

 
Я верю в жребий мой великий.
Пускай их тысячи, пусть яростны их крики,
Я вижу, как подъемлется вокруг
Цветник приветствующих рук.
И вот из глубины былого
Воспоминаний бурною волной
Я поднят ввысь – я стал великим снова.
 

(Словно думая вслух.)

 
Грядущее теперь – покорный пленник мой.
И те, кто роет мне могилу,
И кто со мною заодно,
Уже мою почувствовали силу.
Прекрасное во мне воплощено.
Мечта зовет бороться неустанно.
О время дивное! Тобою сердце пьяно.
И что мне суд толпы, ее нестройный хор,
Смешавший крики похвалы и брани?
Пленен видением грядущего мой взор,
И настоящее я вижу как в тумане.
 

Клер (указывая на улицу.) Если бы они видели тебя, как покорила бы их твоя уверенность!

 
О милый друг, как я горжусь тобою!
Я самая счастливая из жен.
Твоей душой мой дух воспламенен.
Прими же поцелуй мой благодарный!
Возьми его, носи его с собой,
Как меч, сверкающий во мгле.
Найдется ли другой мужчина на земле,
Гордившийся когда-нибудь таким
Горячим, искренним и чистым поцелуем!
 

(Целует его.)

Эреньен. Если бы я пал духом, то снова обрел бы себя в тебе, так много в твоем сердце моей силы! Но я настолько уверен в своей судьбе, что всё, ныне происходящее, кажется мне сновидением. Я верю в нежданное, в случай, в неведомое. (Указывая на улицу.) Пусть воют и ревут! Они раскаются в этом.

Гул разрастается. Глухие удары в дверь нижнего этажа. Вылетают стекла.

Если они не перестанут стучать, я им открою.

Клер. Это безумие!

Эреньен. Уже одно мое появление не раз превращалось в победу! Я никогда не прогонял их, если они стучались в мою дверь. (Отстраняя Клер, которая хочет его удержать, подбегает к окну, раскрывает его и гордо выпрямляется, скрестив руки.)

Гул становится более робким, потом ослабевает, полная тишина. Внезапно издали раздаются другие крики: «Долой правительство!», «Долой провокаторов!», «Да здравствует Эреньен».

Наконец-то!.. Вот настоящий народ! Тот народ, который мне рукоплескал на Старом Рынке! Сердце не обмануло меня. Оно чуяло правду, когда мой слух еще ничего не различал.

На улице волнение, свалка. Противоречивые крики. Постепенно все успокаивается.

Клер (у окна). Ле Бре будет говорить. Слушай.

Эреньен (нетерпеливо ). Я сам хочу говорить.

Ле Бре (на улице). Эреньен был искренен и прямодушен.

Ропот.

Вас здесь пятьсот человек, и вы все вопите, а между тем каждому из вас он чем-нибудь помог. Вот я, например: он вырвал меня из когтей консульского суда. В прошлом году он боролся за освобождение Эно. А вы все? Вас, голодающих, гибнущих, он спас во время этой стачки…

Эреньен (нетерпеливо). Я не нуждаюсь в защите. (Обращаясь к Ле Бре, говорящему на улице.) Я сам хочу завладеть народом: я не желаю принимать его из чужих рук!

Толпа. Пусть говорит!

– Долой! Смерть! Он изменник!

– Пусть говорит!

– Смерть! Долой! Его подкупили!

– Дайте ему говорить!

– Замолчите!

Наступает тишина.

Эно (на улице). Я, Шарль Эно, не доверял Жаку Эреньену. Он казался мне человеком подозрительным. Я боролся с ним, как вы все… Теперь я жалею об этом.

Толпа (противоречиво). Да здравствует Эреньен!

– Смерть! – Долой!

Эно. Правительство подослало к нам провокаторов. Я заметил их вчера на Старом Рынке. Они советовали другим негодяям убить Жака Эреньена, разграбить его дом, изобразить народное мщение.

Толпа. Смерть правительству!

– Да здравствуют граждане Оппидомани!

– Да здравствует Эреньен!

Эно. Эреньен нам необходим.

Толпа. Зачем он принимает подозрительные поручения?

– Зачем он покидал наши собрания?

– Он деспот!

– Он мученик!

– Пусть защищается!

– Молчать!

– Мы должны просить у него прощения!

Эреньен. Да, просить прощения, ибо в таких людях, как я, не сомневаются. Ложь для правительства Оппидомани так же естественна, как для меня дыхание. Кирпич за кирпичом, все здание его могущества рассыпалось в прах; лоскут за лоскутом распалась мантия его власти. Оно призвало меня, чтобы сшить эти лохмотья. Оно отправило меня на Авентин с затаенной мыслью: либо завладеть мной, либо погубить меня. Поручение было трудно, опасно, заманчиво. Я выполнил его как свой долг. И что же: вами я не убит, правительством не побежден. Я остался свободным и, как всегда, отдаю все силы на служение высшей идее.

Жидкие аплодисменты.

Я слышал только что крики: «Продажная душа! Его подкупили!» (Оборачивается и хватает с письменного стола папку с бумагами.) Продажная душа! Чего только не делали, чтобы подкупить меня! (Потрясает связкой бумаг.) Все, что низость может предоставить отступнику, все, что подкуп может предложить изменнику, – все обещано в этой пачке писем. Для того, чтобы вы своими руками могли коснуться бесстыдства, хитрости, коварства, низости, слепоты правительства, – я отдаю вам эти письма. Все они сопровождались настойчивыми просьбами, все они были прологом к горячим убеждениям, все они были лишь тенью мерзости, раскрывшейся в личных переговорах. Чего не смели писать, о том говорили, чего не смели сказать вслух, о том шептали на ухо, чего не смели произнести, то подразумевалось. После каждой неудачи атака возобновлялась, на отказ отвечали более щедрым предложением. Под конец была забыта всякая гордость. Мне стоило сделать одно движение, разжать руку, чтобы захватить всю власть и воплотить в одном себе все прошлое. Ах! Поистине я восхищаюсь самим собой, вспоминая, как упорно не разжималась моя рука. А теперь прочтите сами эти письма. (Бросает их в толпу.) Обсудите их, поделите на части, рассейте их на все четыре стороны, по всей Оппидомани. В них отразилось глубокое падение правительства! Вы поймете все. И если я безумно рискую, слагая оружие, то в этом риске – моя неколебимая уверенность. Добровольно, с великой радостью гублю я себя в глазах консулов; я наношу им незабываемое оскорбление и отдаю себя под защиту вашего правосудия. Отныне за мою голову отвечаете вы. Я уязвим со всех сторон, я превратился в яркую мишень, в которую будут направлены все стрелы. Так поклянитесь же мне, что, невзирая на самую черную клевету, невзирая на самую нелепую или самую правдоподобную выдумку, вы все равно пойдете за мной, закрыв глаза и распахнув души!

Клятвы, аплодисменты. Восторженные крики.

Для нас должно быть радостью и гордостью – принадлежать друг другу, одно и то же ненавидеть и любить и одинаково мыслить.

Одобрительные крики.

Я буду вашей душой, вы – моими руками, и мы озарим человечество величием таких завоеваний, что люди, увидев их во всем великолепии осуществления, объявят день нашей победы началом новой эры.

Восторженные крики, затем снова тишина. Эреньен заканчивает свою речь.

А теперь прошу Венсена Ле Бре и Шарля Эно подняться ко мне. Я хочу, чтобы между нами не оставалось никаких недомолвок.

Снова одобрительные восклицания. Эреньен оборачивается и возвращается к Клер, она обнимает его.

Ты видишь, никогда не надо сомневаться в народе. (После минутного молчания.) Скажи нашему разведчику, чтоб он немедленно пришел сюда. Он уже вернулся от Ордэна.

Входят Эно и Ле Бре. Клер выходит.

Ле Бре. Это подлинный триумф.

Эно. О! Вы поистине вождь! Идя против вас, я чувствую свое бессилие, но когда мы заодно, я стою тысячи бойцов.

Эреньен. Наконец-то! На этот раз наше старое правительство, по-видимому, окончательно сброшено в грязь. (Садится.) Несмотря на все свои обещания и клятвы, оно не оказало никакой помощи семьям восставших. Оно поручило нашим людям самую опасную работу: приготовление пороха и взрывчатых веществ. Именно туда падали неприятельские бомбы. Оно составило списки подозреваемых: у каждого из начальников имеется такой список.

Ле Бре. Вы, вероятно, сожалеете о вашем выступлении на Авентине?

Эреньен (резко поворачиваясь к Эно). Нисколько. Знаешь ли ты, Шарль Эно, что я задумал, когда ты поднимал против меня бурю возмущения?

Эно. Учитель, поверьте, моя роль во всем этом…

Эреньен. Не оправдывайся и не перебивай меня – я ведь все забыл. Да, через головы, через негодующие руки побежденного ныне мятежа я осуществлял самую смелую мечту моей жизни, единственную, ради которой я живу. (Внезапно вставая.) Через три дня неприятель мирно войдет в Оппидомань, и мы его примем!

Эно. Это невозможно!

Эреньен. Агенты правительства все время пытались меня соблазнить. Я терпеливо обсуждал положение с ними, расспрашивал их, внушал им иллюзии, требовал от них гарантий, доверия, то подавал им надежду, то отнимал ее, выведывая их тайны, противопоставляя их старческой тактике мою порывистость и гнев. Я играл ими дерзко, безумно – и теперь знаю лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем они сами, насколько близка и неизбежна их гибель. Казна их пуста, запасы истощены, склады разграблены. Нет больше хлеба, чтобы выдержать осаду; нет больше денег для защиты. В каких же оргиях, в каких безумствах и грабежах исчезли народное достояние и продовольственные запасы? Каждый обвиняет всех. Армия? Два дня назад пять батальонов отказались выступить. Решено было казнить зачинщиков. Их привели на казнь, но ни один солдат не пожелал расстрелять их, – они до сих пор живы.

На улице крики: «Да здравствует Эреньен!»

В совете консулы ссорятся. Один предлагает план, другой его отвергает, излагает свой и требует его принятия. Неделю назад министры вынесли решение о вылазке через Римские ворота; они добились общего согласия, но ни один консул не хочет встать во главе войска. Каждый из правителей подсылал ко мне своего шпиона: эти старцы не могут сговориться даже между собой, они напоминают жалких сов в клетке на вертящихся шестах. Они приходят в ужас, кричат, и глаза их закрываются при виде всеобщего пожара. Они сваливают друг на друга свои промахи, ошибки, преступления. Они боятся ответственности. «Что делать?» – таков девиз их правления.

Клер (входя). Разведчик пришел.

Эреньен. Пусть войдет. (Обращаясь к Эно и Ле Бре.) Я рассказал вам, каково положение вещей здесь у нас, в городе: теперь вы сможете судить о том, что происходит у неприятеля. И вы поймете, что война больше невозможна. (Представляет разведчика Ле Бре и Эно.) Вот один из тех, в ком я уверен. Он знает лучше, чем все мы, настроение обеих армий. (Разведчику.) Расскажите им, что вам удалось узнать. (Ходит взад и вперед по комнате.)

Разведчик. В прошлый вторник ночью мой брат был послан на разведку к передовым постам. Он зашел очень далеко, чтобы узнать, повреждены ли укрепления, подвергшиеся бомбардировке, и можем ли мы сделать вылазку через Римские ворота.

Эреньен (перебивая). Это та вылазка, о которой я вам говорил.

Разведчик (продолжая). Вдруг в темноте его окликает какой-то голос, очень тихо, как бы опасаясь его испугать и обратить в бегство. Быстрый обмен дружелюбными словами. Его спрашивают, – неужели в Оппидомани не найдется решительных людей, которым надоела война?

Эреньен (оживленно). Это было два дня назад, а с тех пор такие разговоры слышатся все чаще.

Разведчик. Брат мой ответил, что Оппидомань защищается, что против этой бойни должны восстать не побежденные, а победители. Тут подходят солдаты и говорят, что осаждающие устали, что дезертирам потерян счет, бунты вспыхивают ежедневно, армия больше не существует, что, если будет продолжаться ужасная эпидемия, опустошающая войска, – осаду придется снять поневоле. Все ждут, что беды, наконец, всей своей тяжестью обрушатся на виновников войны.

Эреньен. Так что же, – после такого доказательства солидарности враждующих кто посмеет сказать, что умы закостенели и поколебать их невозможно?

 
О, эти первые, несмелые признанья
Во мгле ночей, средь ужасов войны,
Когда сердца отчаянья полны, —
Порывы первые измученной души,
Затем ее прозренье, ликованье!
Ведь сами звезды в трепетной тиши
Ей с вышины внимают чутким слухом.
 

Эно. Право, вы меня удивляете. Увидев скудный луч, проникший в дверную щелку, вы начинаете верить в существование огромного солнца. Ведь с тех пор как началась осада Оппидомани, вам каждый день устраивались западни. Кто же поручится за искренность этих солдат? Кто вам сказал, что Оппидомань раскроет свои ворота врагам, хотя бы и безоружным? Вы верите всему вслепую. Сила, вдохновляющая вас, столь же безумна, сколь она пламенна!

Эреньен. Но истина только в ней: служить истории, довериться великой надежде, охватившей ныне весь мир!

Эно. Итак, вы думаете, что неприятель откажется от победы и согласится на мир без всякой выгоды?

Эреньен. Вы ничего не знаете, а беретесь рассуждать. Бродяги и крестьяне, которых в начале осады выгнали из города и которые живут бог ведает как, – между нами и нашим врагом, – изо дня в день осведомляли меня. Ордэн подтверждает их сообщения, и я проверил всё. Бомбардировку пришлось прекратить. Болезни опустошают лагерь: умерло двадцать тысяч человек, рвы укреплений переполнены трупами. Вчера один генерал был убит солдатом, внезапно сошедшим с ума. Низшие чины, по взаимному сговору, препятствуют осадным работам: заклепывают пушки, бросают в реку снаряды и порох. Скорбь, нищета, отчаяние, слезы, бешенство, общий ужас вызвали эту братскую жажду мира, эти идущие из глубины души призывы. Естественный ход событий заодно с нами.

Ле Бре. Вы достойны восхищения! Вас считали навсегда поверженным, а вы с новой силой поднимаетесь для гигантского дела.

Эреньен. Да, мною движет вера, вера, которую примет все человечество. Я вижу в народе себя, я чувствую в народе себя, я умножаюсь в нем, я его сливаю с собой. Армия Опппдомани на моей стороне. Неприятельская армия повинуется Ордэну, моему ученику и приверженцу. Мы оба действовали с воодушевлением. Что нам старая мудрость, осторожная, расчетливая, заключенная в книгах! Она ведь тоже является частью ничтожного, уходящего в прошлое мира; моя же мудрость вступает в мир сегодня. (Разведчику.) Ступай, скажи тем, кто идет на передовые позиции, что я буду с ними. Ты предупредишь Ордэна.

На улице приветственные крики. Разведчик уходит.

(Эно и Ле Бре.) Вы пойдете со мной? Ну, решайте быстрее!

Ле Бре. Конечно.

Эреньен (Эно). А вы?

Эно. Пока начальники живы, нам грозит опасность; пока они вооружены, они будут убивать. Они – реакция, которая придет вслед за вашей победой. Начнем же с их уничтожения.

Эреньен. Они превратятся в ничтожество, в прошлое, в пыль. Итак, идете вы за мной?

Эно. Нет.

Эреньен. Хорошо, мы совершим великие дела без вашего участия…

На улице снова восторженные крики. Эреньен, подойдя к окну, принимает приветствия.

Ле Бре (Эно). Он всегда изумляет меня. Он видит препятствия так же ясно, как мы с тобой. Как же он их надеется преодолеть, на какое он рассчитывает чудо? И кого не увлекла бы, не закружила бы огненная буря его души?

Эно. За этого человека стоят неведомые силы жизни! (После паузы.) Что бы ни было, я с ним!