Текст книги "Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы"

Автор книги: Морис Метерлинк

Посвящается Полю Синьяку

^{46}

Толпа.

Группы рабочих, нищих, фермеров, солдат, женщин, молодых людей, прохожих, мальчишек, стариков.

Жак Эреньен – трибун.

Пьер Эреньен – его отец.

Клер – его жена.

Жорж – его сын.

Эно – брат Клер.

Ордэн – капитан неприятельской армии, ученик Эреньена.

Ле Бре – сторонник Эреньена.

Дядя Гислен – фермер.

Кюре.

Офицер.

Разведчик.

Цыган.

Консул Оппидомани.

Пастух.

Нищий Бенуа.

Городской ясновидец.

Сельский ясновидец.

Группы действуют как один человек, обладающий многочисленными и противоречивыми обликами.

Обширный перекресток; справа – дороги, ведущие вверх, в Оппидомань, слева – равнины, изрезанные тропинками. Вдоль тропинок – деревья; их очертания теряются в бесконечной дали. Город осажден неприятелем, подступившим вплотную. Местность охвачена пламенем. На горизонте огромные зарева; звон набата.

В канавах группами расположились нищие. Другие группы стоят на кучах гравия, наблюдая пожар и обмениваясь замечаниями.

Нищие. Глядите: с этого холма видно, как горят села.

– Давайте влезем на деревья, оттуда виднее.

Один из нищих (взобравшись на дуб). Сюда! Сюда!

Нищие (глядя на город). Чем ближе к городу, тем яростней пожар.

– Слышите – разнесло пороховые погреба.

Грохот взрыва.

– Огонь подобрался к заводу переднего порта, к докам и пристани.

– Пылают нефтяные хранилища. На небосклоне, как огненные кресты, вздымаются мачты и реи.

Другие нищие (глядя на равнины). А там, в дали равнин, пылают все деревни. Пламя лижет и ферму Эреньена. Во двор как попало выбрасывают мебель. Скотине завязывают глаза и выводят ее из хлева. Больного старика отца выносят на кровати.

– Пришел черед арендаторам почуять смерть за плечами.

– Какое неожиданное, чудесное возмездие! Изгонявшие нас изгнаны сами. Они толпятся на большой дороге. Наши богохульства были не напрасны; наша ярость, молитвы и проклятья не пропали даром!

 
Смотри, к болотам их стада бегут.
Беснуясь, рвутся жеребцы из пут
И тяжело храпят, кося багровым оком.
Вот, вырвавшись, один помчался диким скоком,
На взмыленном хребте неся пожар и смерть;
Он, морду повернув, кусает злобно пламя
И, как живой костер, летит в степную мглу,
А люди мечутся в безумье по селу,
Стараясь вилами остановить стихию.
 

– Колокола безумствуют в вышине. Рушатся церкви и башни. Кажется, даже бог объят страхом.

– Кто знает, почему началась война?

– Все короли зарятся на Оппидомань. О ней мечтают в самых глухих уголках земли.

Встревоженные люди бегут и рассеиваются по дорогам кто куда. Иные останавливаются и кричат: «Фермеры сваливают на телеги все пожитки и мебель; они направляются в город; они проедут здесь».

Группа нищих. Вот случай пробраться в Оппидомань.

– Последуем за ними…

Нищий Бенуа

 
За ними следовать? А кто же ты такой?
Когда, бездомны и гонимы,
В лохмотьях по миру пошли мы —
Кто, как не фермеры да эти мужики
Нуждой и голодом зажали нас в тиски?
У них ломились закрома. У нас
И корки не бывало про запас.
И в ярости огня, что ныне
Грызет их риги на равнине,
Я злобу давнюю свою,
Свой гнев, так долго спавший, узнаю.
С тех пор как стал я нищим и бродягой,
Я призывал все кары неба
На тех, кого молил о черствой корке хлеба.
Я в их дома болезни заносил,
Выбрасывал их трупы из могил,
Я попирал презренный их закон,
Насиловал их дочерей и жен;
Где мог, вредил всему их роду
И вечно буду их врагом.
Все годно: кол, топор и лом,
Чтоб истреблять их мерзкую породу.
 

Старик. Зачем их убивать? Они уже безвредны, они даже несчастнее нас.

Нищий Бенуа. Молчи, ты слишком стар, ты больше не мужчина.

Новые толпы бегут по дороге в Оппидомань. Появляется группа рабочих. Один рабочий обращается к нищим.

Рабочий. Эреньен не проходил?

Нищий (рабочему). Этот пастух знавал его. Спросите у него.

Рабочий (пастуху). Здесь не проходил Эреньен?

Пастух (он одет в рубище). Я жду его. Он кинулся на помощь к своему отцу. Я бы хотел поглядеть на него еще раз. Я его вылечил, когда он был ребенком.

Рабочий. Он должен прийти. Подождем его вместе.

Пастух. Как же он выбрался из города? Ведь даже его врагам выгоднее было бы его задержать.

Рабочий. Эреньен делает все, что хочет. Его отец в деревне, при смерти, и просил его приехать.

Пастух. Как, по-вашему, он усмирит Оппидомань?

Рабочий

 
А разве он не властвует народом?
Святой мудрец! Он и сквозь тьму времен
Событий ход провидит вещим оком.
В своем всеведенье глубоком
Как тонко разъясняет он,
Где надобен расчет, а где отвага,
Чтобы грядущим овладели мы.
Своею книгою он пролил свет в умы,
Народного алкающие блага.
Он, только он найти дорогу смог
В тот мир, где человек становится как бог.
 

Пастух. Вы – из тех, кто любит и защищает его в городе?

Рабочий

 
Нас сотни, тысячи, и нами он любим,
И приняли мы твердое решенье:
С его идеями, и до конца – за ним!
 

Рабочий выходит на дорогу, чтобы не упустить Эреньена. Снова беженцы, потом – группа крестьян с повозками и ручными тележками. Лошади, непосильно нагруженные, едва взобрались на крутизну.

Дядя Гислен. Наши клячи выбились из сил. Пускай отдохнут. Эй вы! Нищие! Этот чертов Эреньен не проходил еще здесь?

Нищий Бенуа. Дядя Гислен, замолчи.

Дядя Гислен. Мне велят замолчать! Мне велят замолчать!.. Почему?.. Из-за кого? Можно подумать, что Эреньен и впрямь хорошо знает вас!

Нищий Бенуа. Дядя Гислен, мы здесь сила и можем тебя пристукнуть, прежде чем ты раскроешь рот. Ты годами выставлял нам за дверь кухонные помои, то, чего и твоя свинья жрать не хотела. Зато мы годами приходили к тебе с нашими просьбами и мольбами. Итак, за прошлое мы квиты, а настоящее принадлежит нам. (Угрожающе направляется к дяде Гислену.)

Крестьянин (подбегая). Дядя Гислен, дядя Гислен, с твоей фермы Звенящие поля огонь перекинулся на всю Волчью равнину!

 
Деревья вдоль дорог охвачены пожаром,
Весь ельник корчится и воет в вихре яром,
И пламя все круче
Взвивается к туче
И в бешеной злобе грызет небеса.
 

Дядя Гислен

 
Ну что ж! Пускай горит! Прекрасная потеха!
Пускай горят и нивы, и пустыни,
Моря и небо, вечных гор твердыни,
Пусть лопнет грудь земли, как скорлупа ореха.
(Меняя тон.)
Тот нищий угрожал меня отправить в гроб.
(Нищему Бенуа.)
Так действуй! К черту эти штуки!
Вот грудь моя, вот шея, вот мой лоб!
Вот продававшие свой труд проклятый руки,
Уже бессильные; мой сгорбленный хребет;
Морщины на лице, которым счета нет;
Вот тело, на которое невзгоды
Обрушивались шесть десятков лет.
Зачем, иссохнув как скелет,
Я на себе тащу ненужные мне годы,
Зачем живу я? Кто мне даст ответ?
Мне каждый день грозят нужда и голод.
Я поле распахал, но всходы губит холод.
Все то, что по грошам успел собрать отец,
Что выжал он, зажал, запрятал, как скупец,
Проел я с домочадцами моими.
Я вырастил детей – и был обобран ими.
Трясиной городов поглощены, они
В позорной праздности растрачивают дни.
Деревни умерли и не воскреснут вновь!
Оппидомань, ты выпила их кровь!
На наши нивы, пашни, огороды
Обрушились болезни всей природы,
Земли и солнца, неба и воды.
 

Метерлинк. «Непрошеная»

Крестьянин

Ваши горести – наши. Мы тоже все несчастны…

Дядя Гислен

 
Когда-то праздником считались дни посева,
Земля сдавалась нам с улыбкою, без гнева,
Цветами радости синели всходы льна.
Теперь – не то! Земля озлоблена.
Мы ворвались туда, где ночь царит,
Мы оскорбили все подземные святыни,
И властелином стал великий антрацит,
Дремавший в пропастях доныне.
Узлами черных рельс земля оплетена,
Кровавым золотом пылают семафоры,
Грохочут поезда, пронизывая горы,
И тонет в дымной мгле небес голубизна.
Невинные цветы и девственные травы
Вдыхают черный смрад отравы.
Настал последний час!
Победным шествием идут и топчут нас
 
 
Огонь, чугун, металлов сплавы,
Как будто ад восстал во всем величье славы.
 

Нищие пятятся, не угрожая больше.

Нищий. Бедняга!

Дядя Гислен. Бедняга? Как бы не так! (Хватая одного из крестьян, указывает на горящую усадьбу.) Вы думаете, неприятель поджег мою усадьбу? Вы ошибаетесь. (Показывая ему свои руки.) Ее подожгли вот эти руки. А мой лес подле болота Блуждающих огней! – Тоже они. А мои амбары и мельницы? – Они, опять они! Нет! Дядя Гислен – бедняга? Он, и, может быть, он один, все видит ясно. Люди перестали уважать свое поле; медлительность природы выводит их из терпения; они убивают ростки, перегревая их; они согласуют, рассуждают, составляют; земля перестала быть женщиной; она превратилась в публичную девку.

 
И вот над ней глумится враг жестокий.
Когда-то город наносил ей раны,
А ныне новые тираны —
Свирепствуют пожары и война.
И там, где некогда она
Давала новой жизни соки, —
Над нею пляшет смерть остервенело,
Кромсая бомбами ее нагое тело.
Нет нужды ни в дождях, ни в утренних прохладах,
Ни в реках медленных, ни в бурных водопадах;
Не нужен зимний холод, летний жар.
Пускай же сокрушительный удар
С лица земли сотрет деревни!
 

Крестьянин. Дядя Гислен, наверное, рехнулся. Другой. Так поносить землю – преступление. Третий. Не знаешь, во что и верить.

Появляется сельский ясновидец. Он напевает, подражая движениями полету воронов пожара.

Сельский ясновидец

 
Бегут, бегут леса, равнины мчатся в дали,
И буря встала в золотой пыли,
Подъемлются кресты на полюсах земли, —
Для Красных Воронов дни торжества настали.
 
 
Они, как призраки, теснятся на домах,
Их перья в зареве щетинятся, как пики,
И, крылья черные раскрыв во весь размах,
По крышам, каркая, кружит их табор дикий.
Неисчислимою зловещею ордой
Они летят, как вестники пожара,
Как тени, вставшие из глубины земной,
Чтоб сеять ужасы вокруг земного шара.
 
 
Прохожий, голову не смея повернуть,
За ними искоса следит оцепенело;
Их клюв вонзается, как нож, в земную грудь,
Чтобы взрывать, и разрывать,
И потрошить пласты земного тела.
И гибнут семена, и засыхают злаки,
Скирды горят блуждающим костром,
И языки огня перебегают грозно
И лижут свод небес – и кажутся во мраке
Кобыл окровавленных табуном.
 
 
Смерть предреченная пришла.
Гремят колокола!
Земле, носящий плод, назначен жребий бренный,
Смерть предреченная пришла.
Гремят колокола! Гремят колокола!
Споем отходную вселенной.
 

Дядя Гислен. Да, да! Он прав, этот ясновидец, этот безумец, над которым все издевались, над которым издевался я сам и которого я никогда не понимал! Да, теперь на все проливается ужасный свет. (Указывает вдаль.) Он это давно предсказывал. А мы – все остальные – цеплялись за старые призраки и пытались нашим бедным маленьким здравым смыслом преградить путь грозным колесам судьбы.

Толпа деревенских парней, батраков, рабочих, скотниц, нищенок несет на носилках Пьера Эреньена. Их сопровождает кюре. Умирающий показывает знаками, что невыносимо страдает, и просит остановиться.

Жак Эреньен. Сюда, мои друзья! Кладите его осторожней. (Помогает несущим; затем, как бы обращаясь к самому себе.) Бедный старик! Бедный старик! Тебе не суждено умереть, как умер твой отец, в своей постели! О, войны, войны! Их нужно ненавидеть ненавистью твердой, как алмаз!

Пьер Эреньен. Эреньен! Эреньен!

Жак Эреньен. Я здесь, отец, подле тебя, перед твоими глазами, близ твоих рук. Я здесь, подле тебя, как при жизни матери, так близко от тебя, что слышу каждое биенье твоего сердца. Ты видишь меня? Чувствуешь ли, что я по-прежнему люблю тебя?

Пьер Эреньен (коснеющим языком). На этот раз – конец! Ты уже не успеешь перевезти меня к себе, в Оппидомань. Я счастлив, вокруг меня родные равнины. Прошу тебя о милости: позволь старому кюре подойти ко мне.

Жак Эреньен. Отец мой, любое желание, любая воля твоя будут исполнены. Я должен уйти?

Пьер Эреньен. Исповедоваться можно только наедине.

Эреньен отходит в сторону. Кюре приближается. Дядя Гислен робко подходит к трибуну, желая с ним поговорить, покуда совершается исповедь.

Дядя Гислен. Господни Эреньен, я вижу, вы добры по-прежнему… а я считал вас не таким. Вы – главный человек в Оппидомани, и на наших фермах часто заходил разговор о вас… Мои сыновья за вас заступались… Быть может, они и правы… Но теперь, когда деревня умерла, откуда, скажите мне, придет к нам жизнь? Где найти уголок, чтоб посеять зерно и вырастить пшеницу? Где найти пядь земли, не отравленную дымом, нечистотами, ядом и войной? Скажите… Скажите!

Эреньен молчит. Все его внимание обращено на отца. Когда Гислен кончает говорить, он едва пожимает плечами.

Пастух (медленно приближаясь к Эреньену). Жак, ты узнаешь меня?

Жак Эреньен. Как, ты жив еще, старый пастух! (Сильно взволнованный, целует его.)

Пастух. Я много лет провел вдалеке отсюда, я видел новые, чудесные страны. Вот так уходишь, скитаешься изо дня в день, из края в край, и потом, вернувшись, видишь, как умирают люди.

Пьер Эреньен. Простите меня все, кого я оскорбил.

Кюре. Не тревожься, – ты жил христианином и будешь спасен. (Отпускает ему грехи.)

Жак Эреньен (подводя пастуха к умирающему). Отец, это пастух со Звенящих полей; ты знаешь его; он самый старый из твоих слуг и друзей.

Пьер Эреньен (долго смотрит на пастуха и, внезапно узнав его, схватывает за руку и притягивает к себе. Довольно твердым голосом). Когда я умру, пастух, ты истребишь все старые семена. Они покрыты вредной пылью, они изъедены, они заплесневели. Не с ними торжественно обручится земля. А ты, побывавший всюду, ты посеешь на моем поле, на моей ниве новые семена – живые, свежие, прекрасные семена, которые ты видел в девственных землях.

Пауза. Пастух наклоняется и становится на колени. Нищие и носильщики делают то же самое.

А теперь поверните меня к солнцу.

Его просьбу исполняют, но на западе, где в это мгновение заходит солнце, вся местность озаряется кострами пылающих деревень; их горячее дыхание обдает умирающего.

Крестьянин (указывая на Пьера Эреньена). Отсветы пожара пробегают по его лицу.

Второй. Видно, он к огню и повернулся!

Третий (к тем, кто помогает Пьеру Эреньену). Осторожней… осторожней… лучше ему не видеть пламени.

Четвертый. Поверните его направо.

Пятый. Сюда… сюда… Направо… Направо…

Но старик, судорожно цепляясь за носилки, остается в том же положении, обратив лицо к закату и пожару.

Шестой. Бедный!.. Если бы он знал!

Пьер Эреньен (почти угасшим голосом). Жак Эреньен, подойди ко мне, подойди поближе. Я хочу умереть, касаясь руками (гладит его) и видя перед собой… то, что я люблю больше всего на свете… Я был словно одержим тобой… Я никогда не отрекался от тебя, почти благословлял страдания и горести, которые ты причинял мне. Да, я любил тебя, и еще я обожал землю. Я жил вместе с солнцем – оно было моим зримым богом. Умри я ночью, в его отсутствие, я счел бы себя наказанным. К счастью, оно предо мной, и я протягиваю к нему руки. (Приподнимается по направлению к пожару.) Я его больше не вижу, но по-прежнему чувствую его благодетельный, победный свет…

Жак Эреньен (шепчет). Отец! Отец! (Колеблется, рассеять ли заблуждение отца или принять его слова как внезапное пророчество.)

Пьер Эреньен. Я чувствую, я люблю, я понимаю его; даже и в этот час оно одно несет единственную еще возможную весну! (Запрокидывает голову и умирает.)

Жак Эреньен целует своего отца. Он приникает губами к его губам, как будто запечатывает их, как будто хочет уловить ту первую истину, которую они возвестили.

Жак Эреньен. Понимал ли он сам смысл своих слов?.. «Единственную еще возможную весну!..» (Постепенно возвращается к действительности и овладевает собою.)

Нищие, крестьяне, рабочие окружают его. Пастух долго пожимает ему руки. Носильщики поднимают тело и пускаются в путь. В эту минуту толпа женщин и детей, спускавшаяся по дорогам, ведущим из города, выходит на перекресток. Их сопровождают старики.

Старик (останавливается и указывает на тело Пьера Эреньена). Покойник! Это Эреньена несут на носилках?

Второй. А что это за толпа?

Третий. Вся деревня хлынула в Оппидомань.

Четвертый. Не думают ли они, что там их примут с распростертыми объятиями? (Кричит.) Эреньен! Эреньен!

Эреньен. Кто зовет меня?

Старик. Оппидомань заперлась в своих стенах; она не примет бродяг и мертвецов, которых ей посылает равнина…

Эреньен. Я возвращаюсь домой; я потерял отца; я сам хочу похоронить его и спасти от грабежа и поругания.

Старик. Вас прогонят пулями; оттуда изгоняют всех, кто не участвует в защите.

Второй. Там взрывают мосты. Стены ощетинились войсками.

Третий. Город уже не разбирает, кого он гонит. Никто не узнает вас.

Четвертый. Идти туда – безумие.

Пятый. Это значит бросать вызов смерти.

Шестой (уговаривая). Останьтесь с нами, ради нас. Вы нас спасете.

Эреньен. Клянусь, что я войду в Оппидомань. Если вы сомневаетесь в этом, не следуйте за мной.

Старик. Мы больше не можем.

Крестьянин. Лучше умереть у себя дома.

Старики, нищие и кое-кто из крестьян остаются на месте. Остальные – и пришедшие из города, и явившиеся с равнины – следуют за Эреньеном. Похоронная процессия медленно удаляется.

Старик. Эреньен – единственный человек, сохранивший твердость и мужество перед надвигающейся грозой. Может быть, его и примут там…

Второй. А тех, кто следует за ним, перебьют поголовно.

Третий (поворачиваясь к равнинам). Посмотрите туда; враг поднимает стихии, чтобы повести их на бой. Он сдерживает, направляет, укрощает, бросает их на неприятеля.

Четвертый. И, умертвив деревни, он уничтожит города.

Старик из города

(самый старый)

 
О, города! О, города!
Их суета и вечное волненье,
Их ярый вой, их злоба и гоненье
На простоту, им чуждую всегда.
О! Эти грешные пред небом города!
Тупой, уродливый их строй,
Их необузданный разврат,
Их магазины, рестораны,
Где гроздьями грехи висят,
Как шесть грудей на статуях Дианы,
Нечистой жаждою воспламеняя взгляд.
О, города!
Там юность блекнет и теряет цвет,
Там в героизме смысла нет,
Забыта справедливость навсегда.
О, города, о, города!
Возникнув из земли зловонными цветами,
Они простерли щупальца, как спруты,
И, так же хищны, вкрадчивы и люты,
Сосут из мира кровь бесчисленными ртами.
 

Крестьянин (старикам). Если бы не вы, горожане, наши нивы цвели бы, наши риги не могли бы вместить зерно! Если бы не вы, мы были бы сильны, здоровы и спокойны. Если бы не вы, наши дочери не шли бы на панель, а наши сыновья – в казармы. Вы запятнали нас своими вожделениями, своими пороками, и вы же спустили с цепи это чудовище – войну.

Горожанин (крестьянам). Пеняйте на себя. Зачем вы являетесь к нам жадными полчищами? Из деревенской глуши вы приходите грабить и воровать; вы скудоумны, ваши мелкие душонки так черствы и свирепы, что вас не отличишь от разбойников. Вы поставили за всеми прилавками вашу скупость и плутовство. Вы постепенно заполнили все конторы на земле. И если наш век скрежещет бездарными, раболепными перьями, – виною миллионы ваших рук, готовых переписывать до гроба.

Крестьянин. Мы были вам необходимы. Не вы ли огласили призывами наши поля?

Горожанин. Вы – тесто, замешанное на посредственности; батальоны, занумерованные ничтожеством. Вы – причина медленного одряхления городов, их косности и тяжеловесности. Если бы не вы, город еще сохранил бы легкость, бодрость, подвижность. Если бы не вы, по-прежнему процветали бы отвага, живость, горячность. Если бы не вы, сон не парализовал бы жизнь, смерть не напитала бы землю кровью.

Старик. Эй, не думаете ли вы, что враг, сложив руки, ждет конца ваших пререканий? Если наш город погибнет, то из всех бесполезных слов, из бесцельных споров, из многословия и красноречия, которые столетиями сыпались на него, наверное можно будет соткать ему погребальный саван. Говоруны – единственные виновники несчастий.

Второй. Все сговорились против Оппидомани. Как в падали гнездится тысяча личинок, так в ней заложены тысячи причин ее гибели. Счастье, что там, в далеких землях, еще могут появиться спасители!

Третий. Уже второй день невиданный мятеж держит в страхе весь город. Народ укрылся на кладбище, лежащем за старыми кварталами. Могилы и склепы служат ему убежищем. Он бастует. Правительственные войска отрезали ему пути.

Крестьянин. Оппидомань одновременно стала осажденной и осаждающей.

Старик. По примеру Рима – чернь ушла на Авентин.

Второй

 
Позор! Позор – идти с бессмысленной толпой,
Чья злоба и безумие слепое
Ввергают в ужас и шатают мир.
В такие дни, когда бунтует порох,
Она, забыв в междоусобных спорах,
Что единенье – крепости залог,
Дробится, рассыпаясь, как песок.
Какая ж истина бесспорна и крепка,
Где очевидность, аксиома века?
Где смелая и твердая рука
Смиряющего стадо вожака?
Ужели в мире нет такого человека?
 

Сельский ясновидец, как прежде рыщущий вокруг перекрестка, вещает.

Сельский ясновидец

 
Наставший день был предначертан роком,
И дивный город, зеркало вселенной,
Куда гляделся мир пытливым оком,
Чтоб самосозерцаньем насладиться,
Приблизился к закату славы бренной.
Оппидомань!
Взгляни, к твоим садам,
К твоим мостам, аркадам и соборам
Спешат все дали мира,
Чтобы твоим натешиться позором.
Оппидомань!
Взгляни, твои дома,
Колонны, башни, каждый камень —
Всё, всё кровоточит, и скорбно над тобой
Рыдает погребальный пламень.
Оппидомань! Последний час настал,
И ты погибнешь в пасти жгучей.
Спасенье только в том, чтоб об руку с тобой
На бой
Встал некто, непомерный и могучий.
 

Старик. О, кто бы он ни был, этот неведомый, – с каким восторгом был бы он встречен! Весь народ – и мы первые – приветственно склонились бы перед ним.

Сельский ясновидец

 
Тот, кого ты ждешь, старик, —
Он велик, он велик!
И долго вам расти, и долго надо ждать,
Чтобы его постичь и разгадать.
 

Старик. Он еще не родился.

Второй. Никто не предчувствует его прихода.

Третий. Никто не предрекает его деяний.

Четвертый. А Жак Эреньен?

Пятый. Жак Эреньен?.. Это безумец!