Текст книги "Вавилонские младенцы"
Автор книги: Морис Дантек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)
Если Романенко сумеет заманить Горского в сети и в подарочной упаковке передать московскому руководству, он будет надежно защищен от гнева министерства до конца своих дней. Сможет добиться важного поста в руководстве спецслужбы или в генштабе и даже стать генерал-лейтенантом через несколько лет – время, необходимое для улучшения своей репутации. А затем настанет пора осуществить заранее разработанный план. Отставка. Исчезновение. Появление на другом конце земного шара – на берегах Квинсленда, в Австралии, под фальшивой личиной – псевдонимом, которым он пользовался при публикации своих трудов по военной стратегии. При этом его зад будет покоиться на подушке из нескольких миллионов долларов.
Когда Романенко сел за свой письменный стол, посреди экрана висел оттиск черно-белой фотографии, взятый из архива какого-то информагентства.
Полковник в ту же секунду понял, что его поисковая система наткнулась на крупную добычу. Какой-то человек, примерно пятидесяти лет на вид. Плюс карточка с анкетными данными, занимавшая четверть экрана.
ДОКТОР ДЖОН ГАРВИ Ч ХАТЭВЭЙ
РОДИЛСЯ 17 ФЕВРАЛЯ 1952 ГОДА В КАЛГАРИ, ПРОВИНЦИЯ АЛЬБЕРТА.
ОСУЖДЕН В НОЯБРЕ 2004 ГОДА АПЕЛЛЯЦИОННЫМ СУДОМ ОТТАВЫ ЗА НЕЗАКОННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ И НАРУШЕНИЯ НОВОГО МЕЖДУНАРОДНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА О СОБЛЮДЕНИИ ЭТИЧЕСКИХ НОРМ ПРИ РАЗВИТИИ БИОТЕХНОЛОГИЙ.
ЧЛЕНСТВО В АССОЦИАЦИИ МЕДИКОВ[84]84
Ассоциация медиков, во Франции и Канаде – официальная организация врачей, куда обязан вступить каждый медицинский работник.
[Закрыть] ПРИОСТАНОВЛЕНО В ЯНВАРЕ 2005 ГОДА.ИСКЛЮЧЕН ИЗ ЧЛЕНОВ АССОЦИАЦИИ МЕДИКОВ В ИЮНЕ ТОГО ЖЕ ГОДА.
Это сообщение сопровождалось ссылками на целую тонну информации, обнаруженной поисковой системой и оформленной в виде гипертекстов.
«Хатэвэй, – подумал Романенко. – Он же Уолш. Да. Почему не Орсон Уэллс?»
Но все сходилось.
Электронная ищейка подобрала все статьи из прессы, где излагалась история восхождения и падения доктора Хатэвэя. Романенко принялся кликать мышкой как безумный.
Хатэвэй входил в состав команды ученых – разработчиков программы «Долли», названной по имени овцы, которая вошла в историю в 1997 году, став первым клонированным млекопитающим. Доктор покинул ряды группы исследователей Рослинского института под Эдинбургом в конце 2000 года – в тот самый момент, когда ООН издала первые поправки к закону, которому вскоре суждено было стать Осакской хартией, почти декларацией о статусе генома человека. Доктор хотел создать экспериментальные виды животных и изучать их в рамках экосистем совершенно особого типа. Он стремился вывести цепочку поколений генно-модифицированных живых существ, которые были бы прекрасно приспособлены к новой среде обитания. Хатэвэй рассчитывал широко использовать технологии, разработанные при создании Долли, и публично заявил о намерении со временем опробовать результаты своих исследований на людях-добровольцах.
В ряде статей рассказывалось о приостановлении членства доктора в канадской Ассоциации медиков, а затем об окончательном и бесповоротном исключении его из этой организации спустя несколько месяцев. В те дни Хатэвэй обрушился в прессе на «влиятельных ретроградов» и «учреждения ООН, которые самым преступным образом мешают свободному развитию науки».
Судя по всему, добрейший доктор Хатэвэй совсем потерял контроль над собой.
Очень скоро он исчез со страниц газет и, как могло показаться, с планеты вообще.
Романенко отыскал его восемью годами позже: доктор работал на новосибирскую мафию и секту каких-то психов, страстно желающих обзавестись вирусом нового типа.
Это был богатый улов. Сопоставив свежие сведения с информацией, которая уже имелась в наличии, полковник смог мысленно составить новую картину всего предприятия.
На этом полотне присутствовали те же самые персонажи, в той же самой ситуации, но вот освещение существенно отличалось, позволяя разглядеть иные мотивы поступков. Ничто в подробнейшем списке дисциплин, изученных Хатэвэем в процессе получения образования, ничто во внушительном послужном списке исследователя, работавшего в лучших университетах Канады и Соединенных Штатов (все эти сведения были терпеливо собраны электронной ищейкой), – ни одна деталь в этой огромной массе информации не позволяла предположить, что доктор обладает хоть какой-то компетенцией в сфере вирусологии. Запросив поисковую систему выдать ссылки на все упоминания слова «вирус» или любого из производных терминов, Романенко в очередной раз констатировал, что интуиция его не подводит: в статье, датированной сентябрем 2001 года – в интервью, опубликованном в журнале «XXI век», – доктор Хатэвэй любезно упомянул о сотрудничестве с фирмой «Retronics Research», специализирующейся на разработке вирусных биотехнологий и создании генно-модифицированных препаратов, которые используются для лечения болезней. Безвредный вирус, программируемый таким образом, чтобы он производил минимальные трансформации в цепочке ДНК, вводится в ядра клеток, геном которых следует изменить.
Доктор Хатэвэй признался в своей относительной некомпетентности в этой сфере, однако упомянутые технологии были ему нужны для успешного продвижения вперед в своих исследованиях.
«Проклятие», – подумал Романенко.
Это не специалист по вирусам.
Тогда чем он занимается?
«Кретин, – тихо произнес его внутренний голос. – Это же написано аршинными буквами: специалист по генно-модифицированным живым существам».
Он создает новых животных.
И хотя картина опять выглядела по-другому, все стало ясным, будто попало под ослепительно-яркий неоновый свет истины.
Часть третья
AMERIKA ON ICE[85]85
Amerika – Америка (нем.), on ice – здесь (англ): во льдах.
[Закрыть]
Индивидуальность – это проблема стратегической обороны.
Донна Харэвэй
22
Теперь она стала живой звездой. Она сияла, испуская лучи в бесконечном диапазоне частот. Она была копошением всех живых существ на Земле, и она же была огнем, который клокотал в недрах планеты. Она была множеством, одновременно оставаясь одним созданием, она была процессом в чистом виде, лишенным всяких покровов, как сеть нервов какого-нибудь организма, с которого живьем содрали кожу.
Она была приливом и отливом. Ее рот мог произнести слова на всех языках мира, замкнутых в вечно меняющееся кольцо, подобно змее, кусающей свой хвост. Ее тело рождало невиданную, пышущую огнем математику, которая описывала все создания и все частицы Вселенной. Она была принцессой обезьян, пьющей хрустально чистую воду источника мудрости. Она была непрерывным потоком, матрицей мечтаний и путей их реализации во времени и пространстве.
Она была будущим – реальностью, чье неминуемое наступление создает волну вероятностей, которые предшествуют ей в бесконечно обновляющемся настоящем.
Стрелка компаса времени, внезапно начавшая вращаться, объемное, термодинамическое, абсолютное восприятие, фрактальная уверенность в том, что становишься родоначальницей новой ветви человеческого рода – ветви хрупкой, виртуальной, призрачной и, если можно так выразиться, невозможной. «Мы полагаем, что мутация, порождающая шизофреников, – лишь переходный этап, – как-то поведал ей Даркандье, важнейший из сотрудников Винклера. – Этап необходимый, но все равно проходной. Шизофреник – мост между человеком и сверхчеловеком. Хотел бы я знать, что об этом сказал бы Ницше!»
Да, она была цветком-сетью, всегда открытой для всех форм жизни, оказывающихся в ее досягаемости. Вся эта внешняя машинерия – плоть, кровь и низковольтное электричество – теперь стало лишь частным проявлением деятельности процессора космического масштаба, о существовании которого она всегда подозревала. Теперь присутствие этого процессора ощущалось в каждом выплеске ионизированных частиц из галогенной лампы, в каждой пылинке, в каждом сне какой-нибудь бродячей кошки.
Все вокруг нее теперь вибрировало на частотах, близких к частоте колебания биологических тел. Все было живым, все светилось, все чудесным образом стало возможным, все поддавалось прогнозу, поскольку все было реальным.
На экране телевизора всемогущий бэттер команды «Экспо» врезал по мячу с такой силой, что тот улетел выше защитной сетки примерно на тридцать метров. Ее сознание растворилось в сине-оранжевых всполохах кинескопа на электронно-лучевой трубке. Она видела каждое движение игрока разложенным на составляющие, как на отдельных кадрах замедленной съемки, предугадывала направление полета мяча на метр вперед, ее мировосприятие теперь основывалось на впрыскиваниях доз чистого, незамутненного знания.
Она больше не вспоминала о собственной центральной нервной системе, не беспокоилась о ее состоянии. «Шизопроцессор», пользоваться которым ее научили доктора Винклер и Даркандье, отныне полностью растворился в ее новом мозге-космосе. Он присутствовал в каждой частице ее сознания, позволяя совершенно естественным образом думать о том, что делает ее тело, воспринимать его в каждую отдельно взятую секунду, но делать это совершенно спокойно, без давления психотического стресса – так, как будто она задавала параметры автоматической системы, контролирующей оптимальный скоростной режим «крайслера-вояджера».
Например, она знала, что плата электронной схемы телевизора выйдет из строя через три месяца, и в то же время знала, что если повернется к Торопу, тот увидит, как ее глаза светятся, испуская лучи на самой грани ультрафиолетовой части спектра. Но это явление связано не с отражением световых волн, исходящих от кинескопа телеприемника, а с мутациями, происходящими во всей структуре ее ДНК.
Когда Мари Зорн в первый раз заговорила с Торопом по-голландски, «Экспо» снова встречались с «Indians». Маленькую гостиную освещала только настольная лампа, стоявшая на подоконнике. Они были одни. Ребекка спала в своей комнате, с наушниками от плеера «Walkman» в ушах. В матче-реванше монреальцы брали верх над кливлендцами. Вечерок обещал быть тихим.
«Новый бэттер-латиноамериканец „Экспо“ – это настоящее сокровище», – подумал Тороп, после того как парень совершил двадцать девятый в сезоне прямой обход всех баз (о чем сообщала статистика в углу экрана). И тут на другом конце дивана зашевелилась Мари. Тороп украдкой взглянул на девушку и понял, что она пристально смотрит на него. Затем Мари сказала:
– До сих пор не могу понять правил этой игры.
Тороп застыл на месте.
Ее голос был на пол-октавы ниже, чем обычно, и девушка обратилась к нему на фламандском диалекте с отчетливым итальянским акцентом.
Почему-то Тороп воспринял это как должное. Мари говорила с ним на староголландском языке с заметным венецианским акцентом. Почему бы и нет, ведь девушка – шизофреник, и она может выкинуть все что угодно.
Во взгляде Мари было что-то непостижимое. Ее глаза излучали настолько мощную, почти электрическую энергию, что Тороп совершенно отчетливо видел, как светится ее зрачок, будто к зрительному нерву кто-то подсоединил маленький телеэкран.
Тороп встряхнулся. Ладно, допустим, он покурил «травки», но один-единственный косяк, пусть даже сорта «Кимо», не вызывает галлюцинаций, а то, что он видел, вряд ли действительно могло быть свечением телеэкрана.
Тороп повернулся лицом к девушке. «Ее глаза испускают сияние, – подумал он. – В этом больше не может быть сомнений. Что за…»
– Почему вы не задаете мне важный вопрос, господин Торп?
Все тот же тембр голоса. Тот же старинный фламандский с аристократическим итальянским акцентом.
На лице Мари Зорн читался вызов. Она не отводила от собеседника глаз – да, тех самых проклятых глаз с их ультрафиолетовым свечением, означавшим, что в комнате вот-вот вспыхнет ссора.
– Какой вопрос? – произнес Тороп по-голландски.
– Не прикидывайтесь идиотом.
– Я кто угодно, только не идиот.
Глаза девушки сверкали все ярче.
– Вы должны спросить: почему вы стали шизофреником, Мари? Или – как вы до этого докатились?
Тороп попытался выдержать синее пламя ее взгляда, но в конце концов сдался и перевел глаза на экран телевизора. Питчер Кливленда только что лишил свою команду базы номер три.
– Что вы хотите сказать? Вы имеете в виду Романенко и Горского?
– Ну наконец-то, – продолжила Мари с наигранным весельем, – я уж думала, что вы никогда этого не скажете.
– В моем деле важно поменьше говорить.
Мари снова вздохнула:
– Господин Торп?
Ее глаза метали тысячу молний в секунду. Тороп был бы сражен наповал, если бы его случайно задел любой из этих разрядов.
– Да, – отозвался он, и его голос дрожал сильнее, чем ему бы хотелось.
– Раз вы ничего не желаете знать обо мне, может быть, расскажете о себе?
Тороп помолчал. Он уже двадцать секунд боялся именно этого вопроса.
Он поморщился:
– Чем меньше вы будете знать обо мне, тем лучше для вас.
– Знаете, что меня больше всего удивляет?
Тороп не ответил. Мари Зорн чуть наклонилась вперед и указала на него пальцем:
– Больше всего меня удивляет ваша неспособность понять.
– Понять что?
– Что вами манипулируют. Что нами всеми манипулируют.
«Зашибись! – подумал Тороп. – Типичный параноидальный психоз. Только этого нам не хватало. Нужно продолжать разговор, как ни в чем не бывало».
– Если дело и дальше так пойдет, этот питчер из Кливленда очень скоро подыщет себе работу в низшей лиге или переквалифицируется на игрока в керлинг.
Он краем глаза глянул в сторону Мари. Девушка сжалась в углу дивана, поджав ноги. Она не сводила с него глаз, которые светились все так же ярко.
– Хоть раз скажите мне правду. Разве этот русский полковник не поручил вам выяснить, что именно я везу?
Последние слова произвели эффект бомбы, разорвавшейся посреди гостиной.
Тороп с сосредоточенным видом уставился в телевизор.
– Что вы имеете в виду? – пробормотал он, чтобы выиграть время и сочинить подходящий ответ.
Мари нахмурилась. «Ей явно не нравятся мои попытки придумать отговорку», – подумал Тороп.
– Этот офицер недалек от истины, – произнесла девушка. – В этом он даст вам сто очков вперед.
Тут уже Тороп завелся не на шутку.
– Кто дал вам право так говорить со мной? – холодно бросил он, готовый перейти к обороне.
Мари звонко рассмеялась:
– Вы не проявили достаточной готовности к сотрудничеству, чтобы я доверила вам подобную информацию. Доброй ночи, господин Торп.
С этими словами она встала и, уверенная в победе, направилась в свою комнату, повернувшись к Торопу спиной и оставив его наедине с разочарованием, обманутыми надеждами и бэттером «Экспо», начинавшим четвертый иннинг.
Был третий час ночи. Тороп в одиночестве дремал в гостиной перед включенным телевизором. Бейсбольный матч закончился пару минут назад: на этот раз «Экспо» разделались с Кливлендом и снова включились в борьбу за выход в четвертьфинал.
Звонок, уведомляющий об электронном послании, завибрировал в микронаушнике размерами чуть больше булавочной головки – эту штуковину врачи медсанчасти при посольстве имплантировали Торопу в район барабанной перепонки. Он встал и направился в кабинет, где его ждал подключенный к Интернету портативный компьютер.
В электронной почте Тороп обнаружил лаконичное послание от полковника, который в приказном порядке назначал ему встречу в видеочате – на частном сайте под названием «Стратус».
Тороп отдал операционной системе компьютера команду подключиться к «Стратусу» и надел наушники с микрофоном и 3D-очками.
Через несколько секунд перед ним возникло лицо Романенко. Подобно лику призрака, оно плыло по поверхности экрана, рябившего от чуть неуверенного приема входного сигнала. Тороп уставился в черный выпученный глаз цифровой веб-камеры, и его изображение со скоростью света помчалось над океаном.
– Здравствуйте, Тороп, – произнес Романенко. – Как там у вас, уже утро?
– Как же, – ядовито ответил Тороп. – Сейчас три часа ночи. Что за добрые вести привели вас ко мне? И зачем нужно было ждать столько времени, прежде чем начать общаться в режиме видео высокого разрешения?
– Я хотел быть абсолютно, на сто процентов уверенным, что сеть не прослушивается. Такая сеть требует в пять раз больше энергии, чем обычный видеочат, поэтому ее гораздо легче засечь. Я использую сигнал российского спутника военного назначения – очень мощный и очень хорошо защищенный. Уверяю вас, я решил, что могу так поступить, только когда у меня действительно появилась подобная возможность.
– Ясно, – сказал Тороп. – Так в чем проблема, полковник?
Романенко немного помолчал. С первого взгляда было ясно, что проблем хватает.
– Ну, – наконец произнес он, – перечислю их в порядке возрастания важности. Первое: вы больше не пытаетесь оторваться от бригады наблюдения Горского. Со времени вашей прошлой эскапады они стоят на ушах – затянули гайки и удвоили численность людей. И не старайтесь больше вступать в контакт с доктором Ньютоном, это слишком опасно.
– Вам прекрасно известно, что мы с ним так и договорились. Больше никаких прямых контактов. Я общаюсь с ним через сайт Кеплера.
Романенко сделал рукой весьма двусмысленный жест.
– Как можно скорее уничтожьте вашу личную страницу на этом сайте. Сотрите из браузера все ссылки на него. И никогда больше не открывайте.
– Вы шутите? Я пользуюсь им, чтобы загружать программное обеспечение для управления биочипами.
– Обойдетесь. Купите съемный диск и скопируйте эту программу на него. Сделайте это завтра же и больше никогда не заходите на этот сайт. Это приказ.
– О'кей, – согласился Тороп. – Будет исполнено.
– Ну, а теперь о крепком орешке… Думаю, я могу утверждать, что Мари не перевозит вирус. Или, точнее, она не перевозит ничего подобного. Вирус обязательно должен поддаваться какой-либо диагностике. Или сам проявляется каким-нибудь образом.
Тороп застыл перед экраном. «Смотри-ка, – подумал он. – Да что это происходит: неужели Романенко хочет лишить меня десяти тысяч долларов?»
– Вот как? И в чем же, по-вашему, должен проявляться вирус, помимо старых добрых эпидемий? Добавлю: эпидемий психоза, как в нашем случае…
Романенко позволил себе секундную паузу, полную драматизма. «Что за жалкий актеришка», – подумал Тороп.
– Если я вам это скажу, вам придется отказаться от вашего вознаграждения.
– У меня складывается совершенно четкое впечатление, что вы и так сейчас лишите меня этих денег.
– Не обманывайте себя. Я вышел на настоящий, серьезный след. Но я сторонник честной игры. Сейчас я сообщу вам чрезвычайно ценную информацию. Ищите доктора Хатэвэя. Я даю вам несколько дней, чтобы вы нашли подтверждение моих догадок. Если до конца недели вы сами, собственными силами, не обнаружите доказательств моей правоты и если за это время не выяснится, что я ошибаюсь, можете попрощаться со своим вознаграждением.
– Ладно, – произнес Тороп. – Доктор Хатэвэй. Где он? Здесь, в Канаде?
– Да. В Онтарио. Уже десять – пятнадцать лет.
– Отлично. Что еще?
Тороп прекрасно понимал, что разговор на этом не окончен. Ведь все, о чем они пока что говорили, вполне могло бы подождать до завтра.
Романенко позволил себе еще одну короткую драматическую паузу.
– Космическая церковь Нового Воскрешения, – сообщил полковник.
– Что?
– Называемая также Ноэлитской церковью.
– Ноэлитской церковью?..
– Да, она расположена в Монреале. И очевидно, имеет филиал в России. Я хочу знать, связана ли Мари, прямо или косвенно, с этой сектой или какой-либо из ее частей.
– Черт, – выругался Тороп. – И как, по-вашему, я это выясню?
– Это уже ваша проблема, Тороп. И учтите: ваши проблемы теперь совпадают с моими. Что накладывает на вас очень большую ответственность.
– Что вы хотите этим сказать?
– Это – последний пункт нашей беседы. Вы вскоре смените жилье. На будущей неделе. Должен сказать вам, что Горский в курсе инцидента на озере…
– Не было никакого инцидента.
– Не надо играть словами. Как девчонка чувствует себя на самом деле?
– Меня трогает ваша заботливость: вы выждали почти четверть часа, прежде чем затронуть эту тему.
– Как она, Тороп?
– Не слишком плохо. Биочипы вашего друга доктора Ньютона, судя по всему, оказывают определенный эффект, но я бы не стал биться об заклад, что это может продолжаться долго… Черт, полковник. Место девушки – в больнице, рядом с врачами, а не здесь, где она тайным образом перевозит то, о чем мы даже не знаем.
– Меня впечатляет ваш гуманизм, Тороп. Что касается больницы, поверьте мне на слово, ей не потребуется много времени, чтобы снова там оказаться. И вот что я вам скажу: будьте исключительно внимательны и осторожны во время переезда на другое место. Нельзя допустить, чтобы возникли хотя бы малейшие осложнения, ясно?
– Совершенно ясно, полковник.
– Ни малейших, Тороп! Горский взвинчен до предела, этим эвфемизмом можно описать его постоянное настроение. Я обязан предостеречь вас: они не потерпят больше никаких сбоев. Я ясно выразился, Тороп?
– Полагаю, что да.
– Я хочу, чтобы вы не полагали, а были уверены, Тороп. Если дело не выгорит, то можете не сомневаться: именно вашей команде придется взять лопаты, кирки и найти полянку в лесу, где вы закопаете девушку.
Тороп сглотнул.
– Вы хорошо уловили мою мысль, Тороп?
– Да, – произнес он тише, чем намеревался. – Никаких проблем не будет, полковник.
– Отлично. Я рассчитываю на вас, – произнесло изображение на экране и исчезло в маленькой черной дыре, которая тут же сменилась сияющей белизной, взорвавшейся в центре экрана. Из-за этой чехарды на сетчатке полуослепшего Торопа еще долго маячили призрачные пятна.
Ночью Торопу никак не удавалось уснуть, поэтому он свернул косяк и растянулся на диване в гостиной. Его пальцы забарабанили по клавиатуре ноутбука с инфракрасным портом.
Он быстро попал во власть изображений, оставленных другой войной.
В Дагестане, в рядах формирований Шамиля Басаева, Тороп участвовал в операциях чеченских диверсионных отрядов. На его глазах гибли сотни мирных жителей. Русские обстреливали из тяжелых орудий здания, в которых, прикрываясь толпой заложников, окопались боевики Басаева. Именно тогда Тороп понял, что пути назад для него больше нет. Это было настоящее безумие. Однажды чеченцы захватили больницу. Российский спецназ и десантники окружили их. Когда солдаты принялись бить по больнице прямой наводкой, именно чеченские боевики пытались защитить заложников – русских и дагестанцев – от снарядов, выпущенных из танков, принадлежащих внутренним войскам России! Тороп оказался на лестнице. Он сопровождал толпу перепуганных женщин и детей. Артиллерийские снаряды сыпались градом, ракеты и залпы для миномета падали почти с той же частотой. Все стены здания были покрыты выбоинами от очередей, выпущенных из крупнокалиберных пулеметов. Почти везде полыхал огонь, вопили, падали, умирали люди. На лестнице Тороп увидел молодого чеченца. Скрючившись под подоконником, прижавшись боком к выступу стены, тот поднял автомат Калашникова над головой, выставил его в окно и не глядя поливал очередями позиции российских солдат. Обращаясь к группе детей и женщин, которые шли за ним, Тороп завопил по-русски: «Быстро! Быстро!» Один лестничный пролет отделял их от первого этажа и коридора, который вел в подвал. Тороп буквально столкнул людей вниз и быстро сбежал по ступенькам. Он крикнул поднимавшемуся навстречу наемнику-латышу, чтобы тот проводил мирных жителей в подвал. Следом уже начала спускаться вторая группа, которую вел какой-то чеченец. Тороп приготовился подняться и поискать оставшихся людей на втором этаже. В этот момент у чеченского снайпера, прятавшегося под окном, кончились патроны. Сидя на корточках под выступом стены, он подмигнул Торопу. Чеченец как раз перезаряжал автомат, когда стена, за которой он укрывался, взорвалась. Стена и прилегающая к ней часть лестничного пролета. Вместе с двумя десятками людей, толпившихся там. Торопа опалило пламенем от разрыва кумулятивного снаряда. Он был ранен в лицо и в голень. У его латышского товарища оказалась сломана ключица, а ребенка, которого Тороп только что взял на руки, убило осколком. Вокруг слышались вопли и стоны. От чеченского снайпера не осталось ни следа, а лестница напоминала изъеденную кариесом челюсть после стоматологической операции – почерневшая от копоти, залитая кровью, заполненная дымом и известковой пылью.
Жестокость войны в Сараеве или где-либо еще в Боснии подчинялась определенной логике – безумной логике этнических чисток. Тем не менее эти зверства оказывались неотъемлемой частью истории, издержками борьбы восточноевропейских народов против тоталитаризма. Концентрационные лагеря, сожженные дотла деревни, групповые изнасилования женщин, снаряды, падающие на местные рынки, снайперы, получавшие сдельную зарплату, – все это, конечно, было абсурдом, как и большинство других деяний человечества, но тем не менее поддавалось хоть какому-то объяснению. Но тут, в окруженной спецназом дагестанской больнице, среди окровавленных трупов русских детей, убитых снарядом, выпущенным их же соотечественниками, наблюдая за чеченским снайпером-мусульманином, который жертвует собой ради православных малышей, чувствуя, как кровь струится по лицу, а каждый уголок тела отзывается болью, Тороп осознал, что в книге его жизни только что началась новая глава. Предыдущее «откровение» относительно законов войны, явившееся ему во время боснийской мясорубки, почти сразу же пошло прахом, не выдержав появления истины более высокого порядка.
Позже, после невероятного прорыва на территорию, контролируемую сепаратистами, Тороп воспользовался несколькими неделями, предоставленными для излечения от ран, чтобы задуматься над прошлым. Он подвел итог своей деятельности за последние пять лет и с непритворным изумлением обнаружил, что не только выжил, но и стал воином. Причем он не смог бы сказать точно, когда, каким образом и почему это случилось.
Информация, которую в избытке обнаружила поисковая система портативного компьютера «Сони» последнего поколения, была отсортирована в соответствии с безупречной логикой. Тороп забил в поисковую форму слова «война» и «сегодня» и немедленно получил иллюстрированный текст-резюме и длинный список ссылок на разные сайты.
Тороп быстро собрал целую коллекцию изображений, полученных оттуда, где шли жаркие бои. Межплеменные войны с использованием танков и переносных ракетных комплексов с компьютерной системой наведения. Поисковая система показала ему репортаж бельгийской телекомпании о западноевропейских наемниках, сражавшихся друг с другом на границах Судана, объединенного Конго и бывшей Центрально-Африканской Республики. У каждой из воюющих сторон были свои кондотьеры.[86]86
Предводители наемных дружин в Италии в XIV и XV вв., служившие тому, кто лучше заплатит, и собиравшие для нанимателей войска.
[Закрыть] У Торопа невольно вырвалось нечто вроде вздоха удивления, когда он узнал своих бывших сослуживцев по 108-й боснийской бригаде, смешавшихся с украинцами и русскими в составе банды «Ниндзя» и сражавшихся против группировки «Воины» в районе пограничного селения пигмеев-бамбути. Тороп заметил парня, с которым познакомился в Афганистане, – маронита франко-ливанского происхождения, служившего в вооруженных формированиях партии Ливанских сил, а затем у узбеков Долсома в 1998–1999 годах. Вся эта славная компания получила самое современное оружие и оборудование со складов американской армии, НАТО или из арсеналов бывших советских республик и добросовестно колошматила друг друга ради нескольких саманных бараков с крышами из кровельного железа, старой железнодорожной ветки, цементного завода, облезлой ратуши постколониальной эпохи или дороги, терявшейся в густых зарослях.
В конце концов Тороп стал клевать носом над кадрами, где Джером Козвич – француз хорватского происхождения, которого он хорошо знал по службе в 108-й бригаде, – получил в грудь пулю из автоматической винтовки М-16 – он умирал на глазах у беспомощных товарищей и санитара-украинца из его подразделения.
Изображение умирающего Козвича как будто символизировало тот факт, что у парней из этого поколения истек срок годности. Они выходили из употребления по причине собственной изношенности. Очень красноречивое предупреждение для Торопа.
Он вышел из всех программ, выключил портативный компьютер и растянулся на диване.
У него не было никаких планов на следующий день.
Утром Тороп проснулся с каким-то странным вкусом во рту. Вкусом ржавчины.
Он залпом выпил пол-литровую бутылку ледяной кока-колы. От кисловатой, холодной жидкости, пронизанной пузырьками газа, миллионы вкусовых сосочков, покрытых толстым налетом мутного сна, пахшего безутешным отчаянием, снова заискрились всеми красками жизни. Затем Тороп приготовил себе чай на кухне и даже успел принять душ, пока нагревался чайник.
Было совсем рано. Возвращаясь из ванной, Тороп услышал, как встает Ребекка. Она вышла из комнаты и села рядом с ним за кухонный стол. На ней были тайские брюки из пестрого шелка и белая футболка большого размера с символикой какого-то американского университета.
Тороп налил Ребекке чая.
– Ночью вам звонил полковник, – сказала она.
Это было скорее утверждение, чем вопрос.
– Угу, – ответил Тороп.
И налил себе еще чашку.
– Вам пришлось поставить его в известность.
Это опять была констатация факта. Тороп не нашелся что сказать.
– Знаете, я ведь действую так, как вы велели. Я постоянно наблюдаю за ней.
Тороп сделал большой глоток дарджилинга:
– Прекрасно.
– Я пытаюсь замечать все странные мелочи, но, если не брать в расчет эти кризисы, она абсолютно нормальный человек…
Тороп промолчал и опять глотнул чая.
– За исключением одной маленькой детали.
Тороп застыл, не донеся чашку до рта. Он пристально посмотрел Ребекке в глаза:
– Давайте, Ребекка, не тяните.
Девушка колебалась, но затем решилась и посмотрела Торопу в лицо своими черными глазами:
– Сегодня тринадцатое августа, так?
– Вы что, шутите или потеряли счет времени?
– Значит, мы здесь уже пять недель.
– Вам нужны точные цифры, Ребекка? Завтра будет ровно пять недель.
– Ага.
– И что из этого следует?
– Ну, из этого, по-моему, следует вот что: учитывая, что прошло пять недель с гаком, могу заверить вас, что я еще не видела девчонку с настолько хорошо отлаженным организмом.
– Отлаженным организмом?
– Отрегулированным. Циклы. Менструации. Не говорите мне, что не знаете, что это такое.
Тороп не отводил от нее взгляда:
– Объясните, что вы имеете в виду.
Ребекка набрала побольше воздуха:
– У нее нет менструации. Я ни разу не видела в мусорном ведре ни одного тампона, если не считать моих.
Тороп почувствовал, что его челюсти сжимаются, как будто их сдавливают тисками.
– Мы тут чуть больше месяца, и у нее случались серьезные нервные срывы. Это может быть обычная задержка.
– Вы шутите. Если последние месячные были у нее накануне отъезда, значит, задержка составляет уже больше недели. Наверняка больше. Должна признаться вам откровенно: я перерыла все ее вещи, вплоть до самого крохотного закоулка дамской сумочки. У нее даже нет ни одной гигиенической салфетки, и хочу обратить ваше внимание на то обстоятельство, что она никогда не просила вас купить их.
