Текст книги "Брик-лейн"

Автор книги: Моника Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– А сейчас она их по привычке достает?

– И да, и нет. Миссис Ислам продолжает заниматься делами. Теперь со своими сыновьями.

– Импорт-экспорт?

Разия покачала головой. Назнин ждала. Подруга отвернулась.

– А что тогда? – спросила Назнин.

– Я не уверена на сто процентов.

– Тогда скажи, о чем догадываешься.

– Не хочу сплетничать.

Вот это новость.

– О чем?

– Так, слышала кое-что, но не поверила. А поговорила с ней на прошлой неделе и теперь почти верю. Но не хочу пока говорить.

Тогда зачем завела об этом речь?

– Ладно, – сказала Назнин, – не хочешь – не говори.

На Майл-Энд-роуд они сели в автобус с кондуктором-африканцем.

– Смотри, какой подтянутый, – прошептал Шану, – такой большой. Такой сильный. Понимаешь…

Он помедлил. Назнин вжалась в сиденье. Малыш огляделся и промолчал.

– Их такими выращивали. Для рабства.

Он прошептал последнее слово, и пара впереди обернулась.

– Такими были и их предки, – уже громче сказал Шану.

Автобус тронулся, и, спасибо звуку мотора, весь салон ему больше не внимал.

– Выживали только сильные. Покупали только сильных, за них давали самую высокую цену. Коммерция и естественный отбор шагают рука об руку.

Назнин не понимала, о чем он.

– Как скажешь, муж.

Теперь она решила отвечать ему так. Под этими словами подразумевалось, что она не согласна, не понимает, или что он несет околесицу, или что он совсем умом тронулся. Он же слышал только «как скажешь».

Шану поудобнее устроился на сиденье. Локтем ткнул ее под ребро и даже не заметил.

– Ах, – протянул он, – вот это день.

Задумался:

– Что я скажу, когда он откроет дверь?

Назнин не нашлась что ответить. Шану все-таки удалось ее озадачить.

– Может быть, «салам алейкум»? – рискнула она предположить. И захихикала, а Ракиб надул губы.

Шану походил на человека, которого внезапно разбудили.

– А? Ах да! Да, салам и все такое. А что еще сказать? – Он покусал губу.

Назнин мысленно пожала плечами. Она проверила в сумке, все ли взяла на предстоящий вечер: салфетки, подгузники, погремушку, муслиновую тряпочку, банан, ложку, одеяльца, пижамку Ракиба. Переоденет его у доктора Азада, и по дороге домой Ракиб уснет на плече.

Она поставила малыша на коленку, чтобы он вместе с ней смотрел в окно. Там темно и уютно от ночных фонарей. Люди запахнулись в толстые пальто, изо ртов валит пар. Вспышки фар и мигание задних огней придают улице нечто карнавальное. Автобус чуть подбрасывает. Сияют витрины магазинов. Магазины кожи, одежды, сари, магазины, которые торгуют рыбой с картошкой, самосами, пиццей, всякой всячиной со всего света. Скобяные лавки, книжные магазины, зеленные лавки; магазины, торгующие алкоголем; магазины, где витрины ломятся от стульев, тапочек, аудиокассет; магазины, где будто бы ничего не продают, но там всегда полно людей в пенджабских одеждах, они поглаживают бороды и выпускают дым из трубок. Между сверкающими витринами черные заплаты: там витрины чем-то завалены, на некоторых таблички: «Распродажа». Женщина в большом оранжевом пальто, застегнутом до белеющих в темноте глаз, снует туда-сюда, пытаясь перебежать улицу. Одной рукой подняла край сари, другую прижала к груди. Машины сигналят ей со всех сторон, она бросилась бежать.

– Ничего в голову не приходит. Сразу ему скажу, что у меня с собой коробка калоджема [16]16
  Калоджем – десерт на основе молока, готовится только в Бангладеш.


[Закрыть].

– Как скажешь, муж.

Назнин больше не вела дома военных действий. Ими она действовала на нервы только себе. Кроме того, квартира и так теперь завалена – не пройти, малыш требует очень много времени, так что она из последних сил пытается удержаться на плаву. И времени на проказы не остается.

– Да, так будет лучше. Скорей бы уже.

Шану неуверенно улыбнулся, словно решил поупражняться в улыбке. Сегодня он в своей зеленой куртке. Капюшон как у водолаза: если застегнуть, останется только дырочка для носа. Штаны вытерлись и сверкают на коленях, подошва одного ботинка (Назнин заметила это по дороге на остановку) отклеилась. Когда они только поженились, он был не то что красивым, но, по крайней мере, аккуратным. Перед выходом на работу прихорашивался. В нагрудном кармане носил две ручки и карандаш. Чистил ботинки. Чистил портфель. В те дни он говорил «когда». Когда он получит повышение.

– Скажу, что мы просто проходили мимо.

Ракиб развернулся и ударил отца по носу. Шану не сопротивлялся. Он терпеливо сносил удары по лицу и дерганье за волосы. На малыше сегодня голубая курточка с толстенной подкладкой, и руки его приподняты, словно под ними такой плотный воздух, что они могут парить в воздухе. Ракиб показал зубы, целых четыре камушка цвета слоновой кости: засмеялся. Назнин медленно переварила информацию. Просто проходили мимо. После всех расшаркиваний их так и не пригласили сделать ответный визит. Почему отец выдал ее за такого человека?

«Хотел от меня избавиться. Хотел, чтобы я уехала и не мешала ему. Ему было все равно, кто меня возьмет. Если бы я знала, какое замужество меня ожидает, какой у меня будет муж!.. Что? Что бы я сделала? Убежала, как Хасина? Вместе с любовником? Ха! В день свадьбы заливалась бы слезами? Так оно и было! Я плакала. Разве это помогло?»

Назнин стала баюкать Ракиба на коленях, хотя спать он совсем не хотел. Сзади послышался горячий острый запах: вошел новый пассажир с завернутой в картонку едой. Что-то случилось с освещением. Лампочка зажужжала и залила автобус грязным желтым светом. В таком свете даже лицо Ракиба стало каким-то болезненным. Автобус дважды четко и быстро просигналил, ему не терпелось продолжить путь. Он тронулся, сиденья мрачно затряслись, как будто в двух шагах пронесся торнадо.

Она не сдвинется с места и будет ждать. Даже если торнадо пойдет прямо на нее. Она сделала все, что требовалось. И Господь от нее пока ничего не ждет. Иногда хочется встать и броситься наутек. Чаще бежать не хочется, но и сидеть на месте тоже. Какое трудное задание: сидеть на месте. Жаловаться ведь не на что. Рядом с ней Шану, который не бьет ее, добр к ней. Есть Ракиб. И есть это бесформенное, безымянное нечто, которое взбирается на плечи, вьет гнездо в волосах, отравляет легкие, и она внутренне мечется, а внешне такая вялая. «Что тебе нужно от меня?» – «Что тебенужно?» – шипит оно в ответ. Она просит оставить ее в покое, но оно не уходит. Назнин притворяется, что не слышит, и оно повышает голос. Назнин заключает с ним сделки. Больше не буду есть по ночам. Больше не буду мечтать о фигурном катании, коньках и блестках. Пропускать молитвы. Сплетничать. Буду уважительней к мужу. Только бы оно ушло. Оно молча слушало и ввинчивалось внутрь все глубже.

Наверное, думала она в последнее время, у каждого в груди такое вот «оно». Надо научиться не обращать на него внимание. Надо повернуться к нему спиной. Как мама делала.

– Я ничего не хочу от этой жизни, – говорила она, – ничего не прошу. Ничего не жду.

Хасина подпрыгивала от этих слов:

– Если ничего не просишь, значит, ничего и не получишь!

И каждым шагом на своем жизненном пути Хасина доказывала мамину правоту.

– С чего бы мне расстраиваться?

И Назнин понимала ее. Не понимала другого – почему мама так страдала.

– Будем страдать молча.

Назнин было десять, когда у них довольно долго гостила мамина сестра. Воздух был горячим и влажным, словно впитал в себя пот бесчисленного количества тел. Воздух распалялся, напряжение росло. Один пастух, Мустафа, не выдержал. Этот маленький человечек, с ручками-ножками как спички, скитающийся одиночка, украл в соседней деревне девочку, увел с собой в джунгли на три дня и три ночи.

– Нужно молчать, – повторила мама.

Ее сестра задумчиво сплюнула и изучила результат. Обе не выходили наружу, спасаясь от солнца. Назнин стояла в дверях, свет падал на пол ромбиком.

От чего они страдают? – хотела спросить Назнин. Ее отец не самый богатый человек в деревне, но все же второй по богатству.

– В этой жизни нам ничего другого не остается, – ответила тетушка.

Она вцепилась в маму, и обе они так долго и так горько плакали, что Назнин испугалась, не умер ли кто.

Назнин больше нравилась Мамтаз, сестра отца, она не плакала и за все время пребывания гостьи почти не заходила.

– Ведь мы всего лишь женщины. Разве мы можем что-нибудь сделать?

– Мужчины это прекрасно знают. И ведут себя соответственно.

– Мир таким сотворил Господь.

– Я сказала ему, что не вернусь.

– Так и сказала?

– Если он и дальше будет продолжать, я не вернусь.

– Ты в прошлый раз тоже говорила, что больше не вернешься.

– Что уж тут поделаешь?

Разговор продолжался в том же духе. Затаив дыхание, Назнин подслушивала, надеясь, что если женщины забудут о ее присутствии, то в разговоре приоткроется источник их горестей. Назнин была уверена, что он в самой природе женщины. Когда она превратится в женщину, ей все станет ясно. Назнин с нетерпением ждала этого дня. Мечтала обременить себя этой ношей, сбросить широкие детские штанишки и длинную рубашку и надеть на себя страдание, сложное, многослойное, темное, как мамино сари, укутавшее мамину беспокойную плоть.

Хасина тащилась вслед за сестрой, они пришли в магазин за хной и соусом из тамаринда. Они совали пальцы в тамаринд и слизывали его, как кисло-сладкую конфету. Рисовали на ладошках хной кружки и звезды, стирали их, оставляя в пыли отпечатки рук. Хасина заплетала косы Назнин, а Назнин закручивала на затылке Хасины две толстые косы. Хасина превращалась в красавицу. Лицо у нее как у героини мифа – правильное, без изъяна. С окружающим миром ее облик совсем не вязался. Лотос на куче отбросов. Такая красота не создана для страдания.

В полдень вся деревня, отупев от солнца, растянулась на чоки, матрасах и земле, чтобы забыться сном, но Назнин спать не хотелось. Она гуляла вокруг озера, наступила на серебряную спину змеи, и та скользнула в воду, оставив только мерцающую рябь. Назнин забралась на дерево амра [17]17
  Дерево амра – разновидность мангового дерева.


[Закрыть], примостилась на рогатине ветки и стала смотреть на плоские поля под собой. Вблизи – плотные и высокие заросли насыщенного зеленого цвета, дальше – гладкие, как зеркала, просторы желтых цветочков джута. Солнце отполировало их так, что они засияли. Неужели, выйдя замуж, она уедет туда, в далекие поля? Нет, далеко ехать не хочется. Назнин спустилась с дерева и пошла по дороге, ведущей в школу, которая собирала учеников из трех соседних деревень. От ее сандалий поднимались клубы пыли и тучи москитов. Рубашка прилипла к спине, лицо мокрое, словно сверху льется невидимый душ. Двигались только москиты. Птицы спали. Даже огромная стрекоза врезалась в дорогу и, оцепенев, лежала на жаре, сияя крыльями.

– Пшш!

Назнин оглянулась. И тут же отвернулась.

– Пшш!

К дереву привязан человек. Запястья намертво прикручены к ветке, а ступни болтаются в нескольких сантиметрах от земли. Голова свесилась, как будто ему подрубили шею.

– Иди сюда, – прохрипел он.

Назнин громко сглотнула. По стенке горла потекла слюна. На человеке истерзанная набедренная повязка. По сравнению с тазом ноги кажутся в два раза тоньше. Ребра похожи на куриный скелет. Это Мустафа, пастух, и он еще не умер.

Назнин подошла ближе. Тишина. Еще ближе. Ни звука. Еще ближе, слышен уже его запах, теперь он снова заговорил. Поднял голову. Глаза кажутся огромными, в уголках рта запеклось что-то белое.

– Развяжи меня. Хорошая девочка.

Как будто уже насладился игрой, и с шутками пора завязывать. Назнин положила руку на ствол. Она увидела, что не сможет забраться на дерево и дотянуться до запястий. Не знала, станет ли вообще туда карабкаться. Мустафа наказан.

– А ты подкати сюда камень. Или бревно, с бревном полегче. Мне под ноги.

Его голос дрожал и прерывался, теперь он звучал сердито. Мустафа снова уронил голову, из груди вырвался хрип. Назнин обошла дерево и села на пенек. Отсюда он похож на марионетку с порванными нитями. Умрет ли он в ее присутствии и, если умрет, поймет ли она это? Назнин не хотела его смерти, но не хотела и вмешиваться. Люди могут разозлиться, если она освободит наказанного человека, но не это ее останавливало. Вопросы жизни и смерти были выше ее компетенции.

Скоро спина затекла от сидения, она захотела пить и придумала, чем помочь Мустафе. Пойдет и принесет ему воды. Мустафа, кажется, заснул. Назнин потрясла его за щиколотку, и он замычал.

– Я пойду за водой, могу вам еще кокосового льда принести.

Назнин побежала и решила по дороге, что, если Мустафа еще будет живой к ее возвращению, она придумает, как взобраться на дерево и освободить его. «Если он еще не умрет, – рассуждала она, – значит, в любом случае выживет, и я ничем не наврежу». Она поведает этот секрет Хасине, если найдет ее, но маме ничего не скажет. Если столкнется с папой, то не станет на него смотреть, вдруг на ее лице он что-нибудь прочитает. Наверное, папа и придумал это наказание. Не хочется, чтобы ее тоже наказали. По дороге Назнин встретила трех мужчин, они прошли мимо, держа в руках по дубинке. Один из мужчин был братом того, чью дочь украл Мустафа. Они смеялись, шутили и весело размахивали дубинками, словно отправились поиграть в крикет. Назнин обернулась и увидела, что они подошли к дереву Мустафы и похожи теперь на три маленькие фигуры, медленно танцующие вокруг центральной.

Перед домом палисадник с разноцветной дорожкой, вымощенной плиткой разных форм и размеров, как будто сюда с большой высоты упала большая ваза и осколки с тех пор так и не убрали. Под окном в темноту всматривается гипсовый гусь в красной шапочке в горошек. Возле двери метровый полисмен на смешных согнутых ножках, с наигранной улыбкой. В темноте согнулись другие изваяния огромных животных и застывших людей. Дом сам по себе обыкновенный. В окнах свет, шторы опущены.

– Богатый дом, – сказал Шану шепотом. – Этот район очень респектабельный. Здесь силхетцы не расхаживают. Если и попадется человек с коричневой кожей, он наверняка будет не из Силхета.

Назнин держала Ракиба на руках. Интересно, позвонит ли Шану в дверь или они развернутся и пойдут на автобусную остановку?

– Мы ненадолго, – сказал Шану. – Парой слов перекинемся и домой пойдем.

Он нажал на кнопку звонка и вздрогнул от раздавшейся мелодии.

– Конечно, если пригласят отужинать, я не откажусь.

Дверь распахнулась. К дверному косяку прислонилась женщина в короткой лиловой рубашке. Бедра испытывают материал на прочность, из-под рубашки видны коленки с ямочками. Она сложила руки. Между лиловыми наманикюренными ногтями дымится сигарета. Толстый нос, воинственный взгляд. Короткая стрижка, как у мужчины, прядки выкрашены в какой-то ржавый цвет.

– Чего вам? – спросила она по-английски.

– Мне кажется, мы ошиблись домом, – пробормотал Шану Назнин.

– Кого вы ищете? – спросила женщина, на этот раз на бенгали.

– Простите. Мы ищем дом доктора Азада. Не подскажете, где его дом?

– Подскажу, – сказала женщина, – я в нем стою.

Глава пятая

Женщина провела их в гостиную, где два оскалившихся тигра охраняли газовый камин. Назнин утонула в большой золотой софе. Шану поставил коробку с калоджемом на позолоченный столик с ножками в виде когтистых лап и спрятал руки за спину, словно боялся что-нибудь разбить. Ракиб захлопал толстыми ручками, чтобы сюда явились слуги, которые наверняка прячутся где-то на кухне.

Миссис Азад затушила сигарету в блюде из слоновой кости. Поправила пальцем трусы на массивной попе.

– Минутку. – Она высунулась в холл и заверещала: – Азад, к тебе гости.

Назнин и Шану переглянулись. Шану улыбнулся, подняв брови. Назнин разгладила ухмылку на щечках Ракиба.

Миссис Азад забралась в кресло с ногами, рубашка ее задралась и обнажила широкие коричневые бедра. Шану заерзал. Назнин смотрела на занавески: километры бархата, мили золотой тесьмы, при желании можно завернуть многоквартирный дом. Шану откашлялся. Миссис Азад вздохнула и сунула пальцы под мышки; грудь ее выпятилась. Ребенок завозился, и Назнин опустила его на толстый кремовый ковер, куда он немедленно отрыгнул часть ужина. Назнин наступила на это место.

Назнин вдруг поняла, что Шану пристально смотрит поверх ее плеча, и обернулась. В дверях стоял доктор Азад. Мужчины застыли. Одежда на докторе сидит идеально, как на манекене в ателье. Руки четко по бокам. Из-под темных рукавов костюма выглядывают белые манжеты. Воротник и галстук оттеняют аккуратный подбородок; расчесанные, черные как смоль волосы сияют. Выражение лица такое, будто он повстречался с привидением. Назнин посмотрела на Шану. Привидение из него никудышное: ботинки порваны, зеленая куртка велика на пару размеров.

– О господи боже мой! – воскликнула миссис Азад. – Принеси выпить своим друзьям. Я сегодня целый день на ногах. – Она подняла грудь повыше. – Я буду пиво.

– Мы тут мимо проходили, – торопливо объяснил Шану, вспомнив наконец свою реплику.

Доктор Азад потер руки:

– Я рад вас у себя видеть. Я, эээ, дело в том, что мы уже поели, иначе бы…

– Оставайтесь на обед, – перебила его жена, вызывающе посмотрев на Назнин. – Мы еще не ели.

Доктор перекатывался с пятки на носок:

– Да, по существу, мы еще не ели. Так, перекусили бутербродами.

Они ели, держа подносы на коленях. Непонятное мясо с теплой подливкой и вареной картошкой. Такой же вкус у картонной коробки, опущенной в воду. Миссис Азад включила телевизор на полную громкость. Она сердито смотрела на Шану и своего мужа, которые говорили друг с другом, а когда ей хотелось тишины, поднимала руку. Выпила второй бокал пива и удовлетворенно рыгнула. А когда вначале муж принес ей апельсинового соку, она так подпрыгнула в кресле, словно сейчас ударит. Доктор Азад, строго следуя своему правилу, выпил два стакана воды. Ножом и вилкой он орудовал как хирургическими инструментами. Назнин ковырялась вилкой в топком содержимом своей тарелки и напрягала желудок, чтобы не урчал.

– Я, – сказал Шану миссис Азад, – с вами выпью пива.

Голос у него был, точно он ей свою почку предлагает. Она пожала плечами и уставилась на экран.

«Мой муж не молится, – подумала Назнин, – и пьет алкоголь. Сегодня. А завтра начнет есть свиней».

– Разумеется, все жители Саудовской Аравии пьют, – сказал Шану, – даже королевская семья. Все ханжи. Лично я не считаю преступлением пропустить иногда стаканчик-другой.

– С точки зрения медицины я этого не одобряю. С точки зрения религии определенного мнения у меня нет.

– Понимаете, – сказал Шану голосом человека, который долго собирался с духом, прежде чем начать, – здесь алкоголь – часть культуры. Общество выкроено из ткани, в которую вплетена культура алкоголя. Дома, если пьешь, рискуешь стать изгоем. В Лондоне – то же самое, если не пьешь. Так он и становится опасен, люди здесь начинают пить с младых ногтей и кончают алкоголизмом. Но ни мне, ни вашей жене стаканчик пива не повредит.

Он глянул на хозяйку дома, но та целиком ушла в сцену жесткого безумного поцелуя на экране. Шану до сих пор не снял куртку. Он сидел на стуле, широко раздвинув колени и скрестив щиколотки, и был похож на садовника, который зашел получить жалованье.

Не в первый раз Назнин задала себе вопрос: почему доктор Азад принимал приглашения Шану? Они ведь настолько разные. Может быть, доктор приходил просто поесть?

– Мы вернемся в Дакку, когда Руку достигнет опасного возраста. Я уже сделал набросок дома, который хочу построить, я вам говорил? Все очень просто, в классическом стиле. Я вообще хочу выучиться на архитектора.

– Да, – ответил доктор, – почему бы и нет?

– Вот именно. Зачем еще кому-то платить?

– Станете архитектором. Дизайнером. Ученым по ракетам.

Шану был озадачен.

– Насчет дизайна стоит подумать, но вот в науке, вынужден признаться, я не силен. – Он скромно развел руками. – Так или иначе, со средствами у меня пока не очень хорошо.

– Да, но когда вы получите повышение…

Доктор неподвижно сидел в кресле с жесткой спинкой, сжимая подлокотники с такой силой, словно хотел выжать из них кровь. С начала разговора про алкоголь он ни разу не глянул на жену.

– Я слишком долго прослужил в районном совете. Но эта долгая служба не дала мне ничего. В родной деревне йогу не подают. Но у меня есть кое-какие идеи. Я тут пораскинул мозгами. Продажа мебели, антиквариат, какой-никакой импорт-экспорт. Однако дело идет туго. Вся загвоздка в капитале. Без денег много ли сделаешь?

Доктор улыбнулся своей особенной улыбкой: брови вверх, уголки рта вниз.

– Может, надо заработать?

– Мне много не нужно. Чтобы только на дом в Дакке хватило и на образование Руку. Не хочу, чтобы он сгнил здесь, со всеми этими скинхедами и алкашами. Не хочу, чтобы он вырос в обществе расистов. Не хочу, чтобы грубил матери. Хочу, чтобы он уважал отца.

Шану оживился и заговорил громче. Миссис Азад недовольно цыкнула и взмахнула лиловыми ногтями. Шану перешел на громкий шепот:

– Остается только увезти его домой.

В комнату вошла девушка – руки в боки. От матери ей достались крепкие ноги, а юбка у нее была еще короче. Заговорила по-английски. Назнин уловила слова «паб» и «деньги». Мать ухмыльнулась и кивнула на доктора Азада. Доктор задрожал. Сказал что-то отрывисто. Съежился, так что плечи оказались на уровне ушей. Шану заерзал, откашлялся. Во рту у девушки жвачка. Она покрутила сережкой в ноздре, словно хотела ее вырвать. Волосы у нее обесцвечены в такую же ржавчину, как у матери. Девушка повторила просьбу. Шану начал что-то напевать. Шея у Назнин загорелась. Доктор хотел что-то сказать, но жена всплеснула руками. Она с трудом выбралась из кресла и принесла свою сумку.

Девушка взяла деньги. Посмотрела на Назнин и на ребенка. Посмотрела на Шану. Доктор вцепился в кресло. Крепко сжал колени и ступни. На его волосах ровно, как на шлеме, сверкает круг света. Ни за что не отпустит кресло. Девушка засунула деньги в карман блузки.

– Салам алейкум, – сказала она и отправилась в паб.

Миссис Азад выключила телевизор. Пора домой, подумала Назнин. Она попыталась выразительно посмотреть на Шану, но тот лишь неопределенно ей улыбнулся.

– Это трагедия наших судеб. Жить иммигрантом – значит страдать.

Хозяйка дома наклонила голову. Потерла нос, похожий на луковицу.

– О чем это вы?

– О столкновении культур.

– О чем?

– И о конфликте поколений, – добавил Шану.

– А в чем трагедия?

– Дело не только в иммиграции. Шекспир писал об этом.

Он прокашлялся и приготовился цитировать.

– Снимите куртку. Действует на нервы. Вы вообще кто? Профессор?

Шану развел руками:

– У меня степень по английской литературе в университете Дакки. Я также учился в британском университете – философия, социология, история, экономика. Я не претендую на звание джентльмена. Но, скажу вам откровенно, мадам, я постоянно учусь.

– Тогда кто вы? Студент?

По-видимому, Шану не произвел на нее впечатления. Ее маленькие, глубоко посаженные глаза походили на угольки – такие же твердые и грязные.

– В каком-то смысле мы с вашим мужем оба студенты. Мы и познакомились благодаря любви к книгам, любви к чтению.

Миссис Азад зевнула.

– О да, мой муж утонченный человек. Он прячет нос в книгу, потому что запах настоящей жизни его отпугивает. Но он прошел длинный путь. Не правда ли, сладкий?

«Доктор Азад приходит к нам, чтобы сбежать от нее», – подумала Назнин.

– Правда, – ответил доктор. Шея его давно уже скрылась под воротничком.

– Когда мы только приехали – расскажи им, расскажи им сам, – мы жили в однокомнатной хибаре. Питались рисом и далом, рисом и далом. На завтрак рис и дал. На второй завтрак пьем воду, чтобы животы наполнить. Так он получил диплом по медицине. А сейчас – смотрите! Конечно, доктор – звучит впечатляюще. Но иногда он забывает, что, если бы не моя семья, не видать ему этой профессии рядом со своей фамилией.

– Это история успеха, – сказал Шану, разминая плечи, – но за каждой историей об успехе иммигранта кроется глубокая трагедия.

– Не соблаговолите ли объяснить какая?

– Я говорю о столкновении западных ценностей и наших. Я говорю об отчаянном стремлении влиться в общество и о потребности сохранить свою национальную принадлежность и культурное наследие. Я говорю о детях, которые не знают, какова их собственная национальная принадлежность. Я говорю о чувстве отчужденности в обществе, где господствует расизм. Я говорю о чудовищной борьбе за то, чтобы не сойти с ума и обеспечить в то же время свою семью всем самым лучшим. Я говорю…

– Чушь!

Шану посмотрел на доктора Азада, но его друг изучал свои руки.

– Зачем вы так все усложняете? – спросила жена доктора. – Национальная принадлежность – то, отчужденность – се. Гораздо проще с фактами. Факт: мы живем в западном обществе. Факт: наши дети будут вести себя как западные люди. Факт: это не обязательно плохо. Моя дочь когда хочет – приходит, когда хочет – уходит. Хотела бы я быть такой свободной в молодости? Да!

Миссис Азад с трудом выбралась из кресла. Назнин решила, что та сейчас тоже пойдет в паб.Но хозяйка всего лишь подошла к камину и очень низко наклонилась, чтобы зажечь его. Назнин опустила глаза. Миссис Азад продолжала:

– Знаете, в Бангладеш я надеваю сари, покрываю голову и прочее и прочее. А здесь я хожу на работу. Работаю с белыми девушками, и я одна из них. Захочу домой покушать карри – это мое личное дело. Некоторые женщины проводят здесь по десять-двадцать лет, сидя на кухне: мелют специи целыми днями и по-английски знают только два слова. – Она посмотрела на Назнин, которая уставилась на Ракиба. – Они выходят на улицу, завернутые с головы до ног, гуляют в строго отведенном месте, как в тюрьме, и сгорают со стыда, если к ним обращаются на улице. Общество расистов. Неправильное общество. Ради них все вокруг должно меняться. Они сами не меняют ничего. Вот это, – сказала она, проткнув пальцем воздух, – трагедия.

Тишина. Лампочка горит слишком ярко, беспощадный свет ничего не скрывает. Убегают мгновения, и ничто не смягчает их движения.

– У каждого своя трагедия, – сказал наконец Шану.

Его губы и лоб лихорадочно над чем-то трудились. Ракиб счел такое заключение неудовлетворительным. Он посмотрел на отца, как кобра на жертву, и заорал.

– Идемте со мной, – обратилась миссис Азад к Назнин, – сейчас вашему малышу что-нибудь найдем.

В спальной она покопалась в комоде и вытащила пожеванного медвежонка. Попыталась заинтересовать игрушкой Ракиба, но тот потер глаза и провалился в сон. Назнин сменила ему подгузник и одела в пижамку. Он не проснулся. Миссис Азад курила. Одной рукой гладила Ракиба по голове, другой – держала сигарету. Назнин почувствовала нечто похожее на симпатию к этой уличной драчунье с большим носом. Понятно теперь, почему к ним ходит доктор. Не за тем, чтобы поесть, не за тем, чтобы спрятаться от этой лиловорукой женщины (хотя почему бы и нет?), и не потому, что любит читать, и не за тем, чтобы взять еще книг, обсудить передвижные библиотеки, литературу, политику или искусство. Интерес у него чисто научный, и приходит он посмотреть на редчайшее явление: на несчастье больше его собственного.

Назнин проснулась и вспомнила свой сон. Хасина на ткацкой фабрике: гладит воротники, смеется с другими девушками. Хасина: смеется с другими девушками и гладит собственную руку. Хасина: смеется в одиночестве и гладит свое лицо.

Малыш весь горел. Лобик раскаленный. Даже в темноте Назнин видела малиновые пятна на щечках. Пару секунд она лежала, взяв в руку его кулачок. Лунный свет искромсал занавески и исполосовал стены. Шану дышал ртом, над всей семьей стелилось его зловонное дыхание. Шкаф присел рядом с кроватью, как огромный и безобразный грех. Еще два разобранных кресла упали ему в брюхо. Будильник мигает красным своим глазом. Назнин села на кровати и прижала Ракиба к груди. Поцеловала его бесконечно нежную шейку. Мягкое тельце, будто без косточек, прилепилось к ней. Все. Теперь это – самое главное.

Она тут же потеряла ощущение времени. Подняла малыша, чтобы разбудить, потом снова убаюкать и успокоиться.

Но головка Ракиба упала на грудь. Назнин с трудом поднялась с кровати и вынесла его в коридор. Включила свет:

– Малыш. Проснись.

Пощекотала ему щеки, подбородок, под мышками.

– Ракиб, – ровным голосом произнесла Назнин, – немедленно просыпайся.

Вышел Шану, почесывая между ног. Волосы на затылке вздыбились, живот победоносно выпирал из пижамы.

Малыш открыл глаза и посмотрел вокруг так, словно вот-вот распорядится относительно сложившейся ситуации. И тут же закрыл, словно добровольно отправился в заложники. На губах мелькнула улыбка.

– Что такое? – спросил Шану.

– Он заболел. Я не могу его разбудить.

– Дай-ка я попробую. Эй, Руку, пора вставать. Открой глазки. Руку! Руку! Что с ним случилось? Ракиб! Что такое? Почему он не просыпается? Почему он не просыпается?