Текст книги "Брик-лейн"
Автор книги: Моника Али
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Глава двенадцатая
Доктору Азаду не повезло – шевелюра у него оставалась как у молодого. Сияющие и густые его волосы неизменно вызывали улыбку, а вот лицо годы не обошли стороной. Скорее наоборот, основательно на нем потоптались. Щеки свисают, как старушечьи груди. Нос, аккуратно вздернутый когда-то, сейчас словно обкрошился на кончике. Надутая кожа вокруг глаз вот-вот лопнет.
Сидел он ровно, будто все тело в переломах, и на каждом переломе по шине, и выпивал он так же по два стакана воды.
– В следующий раз, – сказал Шану, – обязательно приводите с собой жену.
– Конечно, – сказал доктор.
– Как она? Надеюсь, с ней все хорошо? Такая хозяйка, умница – замечательно и быстро готовит. Обязательно приводите ее к нам на обед. Все твержу своей жене, что мы должны отплатить госпоже Азад за ее гостеприимство.
«За все эти годы ни одного ответного приглашения. Приглашаем всегда только мы», – вспомнила Назнин.
Шану сгорбился над тарелкой, чтобы еда быстрее попадала в рот. В бровях у него застрял кусочек дала. Доктор Азад почти не наклоняется. Локти прижаты к грудной клетке.
– Как мило с вашей стороны, что не забываете, – сказал доктор, – обычно спустя десять лет люди уже ничего не помнят.
– И дочь пусть приходит. Как у нее дела?
Доктор Азад объявил, что дочь здорова. Он решил воспользоваться тем, что рот у Шану забит, и повел наступление со своим набором вопросов, чтобы не отставать в счете. Набор был стандартным.
– Хотел у вас поинтересоваться, какое количество подписей вам удалось собрать на сегодняшний день? Скоро ли передвижная библиотека озарит нашу округу?
Шану положил руки на стол. Кончики пальцев прижимались один за другим к столу, сначала все на левой руке, потом два кончика на правой.
– На этой неделе семь всего лишь.
Шану выжал себе немного лимонного сока, и, видимо, после подсчета ему взгрустнулось.
Жена и дочь доктора оставались неизменно здоровыми. Рассказывать не о чем, кроме того, что жена по-прежнему не ходит ни к дочери (которая вышла замуж и обзавелась детьми), ни к остальным родственникам. Петиция Шану продолжала потихоньку наполняться подписями, хоть из ящика ее так ни разу и не достали. Назнин давно уже не удивляется тому, что каждый упорно плетет свою сказку вот уже много лет. Заботит ее одно: возможное разоблачение. Сказочные стены, хоть и подгнили, все же лучше, чем ничего.
Вошли девочки сказать спокойной ночи. Шану протянул руку:
– Идите, идите сюда. Я вас покормлю из своей тарелки.
Шахану передернуло, она втянула щеки. Шану покосился на доктора Азада. Улыбнулся и снова поманил их рукой:
– Ну же, идите, не стесняйтесь.
Подошла Биби, Шану посадил ее на колено:
– Креветки с кабачками. Объеденье.
Покормил Биби из своей тарелки и осторожно похлопал по спине, как будто это неизвестная псина на улице, которая может и цапнуть.
Биби слезла и стала рядом с Шаханой.
– Какие хорошие девочки, – сказал Шану.
Оглядел комнату в поисках доказательства. Нашел:
– Шахана, как зовут нашего национального поэта?
Шахана вдавила пальчики ног в ковер. Улыбка сошла с лица Шану, хотя уголки губ оставались приподняты.
– Тагор, – ответила Шахана.
– Нет, не твой любимый поэт, Шахана. Национальный. Ну же.
Шахана слегка качнулась. Никакого выражения на лице, словно она впала в транс.
Назнин прикусила язык. Наблюдала за Шану. Лицо у него начало подергиваться.
– Кази Назрул Ислам, – выдала Биби. И выпучила глаза от напряжения, словно к подбородку ей прицепили что-то очень тяжелое.
– Шахана, может, прочитаешь нашему гостю что-нибудь из твоего любимого поэта?
Назнин встала. Объявила, что уже слишком поздно. Что она поможет девочкам приготовиться ко сну.
– В другой раз, – сказал доктор Азад, – девочки устали от занятий.
– Да, да, – закивал Шану, – учатся, учатся, постоянно. Очень хорошие девочки. Идите и поцелуйте папу на ночь.
Первой подошла Биби, потом Шахана. Последняя втянула губы и быстро вытерла подставленную щеку. Но Шану остался доволен. Когда девочки ушли к себе, у него был усталый, но спокойный вид, словно торнадо пару раз пронес его по городу и чудесным образом вернул обратно в кресло.
Шану и доктор занялись самым важным, что, собственно, и соединяет друзей. Они говорили. Время от времени их слова пересекались в диалог. Но чаще они просто бродили друг вокруг друга.
– У меня вызывает большое опасение, – говорил доктор, – то, что темпы потребления героина вот-вот взорвутся от скорости, а взрослые не могут с этим справиться. Финансирование местных органов, программы помощи нуждающимся рабочим доказали свою полную неэффективность.
– В том-то и трагедия. Думаешь, что тебя будут считать полноценным членом общества. Но с тобой все равно не будут обращаться, как со своими. Никогда.
– Я основательно изучил данную проблему, подготовил материал для публикации. Проблемы приобретает черты эпидемии. Даже нескольких девочек поймали на крючок.
Рука у Шану была под рубашкой, он массировал живот, чтобы еда улеглась на место.
– Знаете, я сам очень долгое время боролся. А теперь решил просто зарабатывать. «Каждую рупию, которую заработал англичанин, Индия теряет навсегда». И я решил играть против них по их же правилам.
– Если удастся получить деньги, построим специальную клинику. Но самое главное – это просвещение. Родителям наркоманов настолько стыдно, что они молчат и ничего не делают. Иногда они отправляют детей домой, где героин очень дешевый.
Шея доктора стала тоньше. Перестала касаться безупречного воротничка. Его роскошные черные волосы, которые спереди по-прежнему пострижены в ровную плоскую челку, все равно не соответствуют его благородному возрасту. Волосы у него как насмешка, как парик. Назнин посочувствовала ему. Должно быть, неприятно, когда что-то ежедневно напоминает о давно ушедшей молодости.
Шану вздохнул. Откашлялся:
– Образование нужно родителям, тогда оно будет и у детей. Я, например, сам учу своих детей и истории, и политике, и искусству.
– Абсолютно и безоговорочно это ключ к решению, – сказал доктор, и Назнин даже залюбовалась, как гладко у них получилось, ведь оба принимают участие в одном разговоре, говоря на абсолютно разные темы.
– Научите родителей подмечать симптомы. Маленький ученик, плохое дыхание, запоры, постоянная потребность в деньгах, ребенок замыкается, скрытничает. Иногда я удивляюсь, почему родители этого не видят.
Назнин открыла рот и чуть не поперхнулась. Вспомнила про сына Разии. Говоря о Тарике, Разия всегда говорит о деньгах. Мужчины посмотрели на Назнин. Она начала собирать тарелки.
– Родители могут быть людьми очень занятыми, – сказал Шану, которому другое состояние незнакомо, – но мы должны думать в первую очередь о детях. Одному Богу известно, чему учат их в этих английских школах.
– Вы знаете, некоторые мои пациенты ничего серьезней сигареты не курили, и наркотики для них начинаются сразу с героина.
– Мне кажется, что самое серьезное решение в моей жизни – это решение увезти домой своих дочерей. Я их к этому готовлю. Понимаете, чтобы идти вперед, сначала нужно оглянуться назад. Мы берем у Великой Британской империи причитающееся. Знаете, чему нас учили в школе? Англичане построили нам железные дороги. Как будто мы теперь должны падать перед ними на колени.
Шану обратился к своим невидимым зрителям:
– Им надо было продать свою сталь и локомотивы, иначе зачем бы им строить у нас железные дороги? От чистого сердца? Нам нужны были ирригационные системы, а не железные дороги.
– Да, да, – говорил доктор Азад.
Шану далеко ушел от места пересечения. И правила диалога, с точки зрения доктора, были нарушены. Он потер мешки под глазами.
Но Шану уже ничего не соображал. Назнин потянулась было за его тарелкой, но он забрал ее. Он приподнялся сам, поднял тарелку и возвысил голос:
– Оставили нам в наследство законодательство и демократию. Это они так сами рассуждают. Ни слова правды о том, как разорили нас, как поставили Бенгалию на колени, как… – И не нашелся что добавить. – На, возьми, – и отдал тарелку, – ты за этим тянешься?
– Проблемы начались с появлением алкоголя, – сказал доктор, – а теперь? Если бы алкоголем все заканчивалось! Нужны две вещи. Больше местных органов по борьбе с алкоголем и больше рабочих мест для молодых людей.
– Не видать нам рабочих мест, – сказал Шану, снова усаживаясь. – Вспомните историю. Когда англичане приехали в Бенгалию…
– Я все это читал. – Доктор Азад посмотрел на часы и встал. – Как ваша… работа? Я забыл, где вы сейчас.
Шану глубоко вздохнул:
– Я водитель. Неважно как. Я просто-напросто зарабатываю деньги, только и всего. Как ваш зять? Столько времени прошло, а мы до сих пор не знакомы. Обязательно приводите его с собой. В следующий раз.
– Обязательно, – ответил доктор.
Он улыбнулся своей особенной улыбкой и постарался уйти как можно веселее и не опустить плечи. Но Назнин поняла, что сегодня последнее очко осталось за ее мужем.
Шахана услышала, как хлопнул почтовый ящик на двери, и вышла в прихожую. С листком бумаги она села на кофейный столик и принялась его читать.
– Сколько раз я тебя просил так не садиться? – сказал Шану.
Он сидел перед сервантом на красно-оранжевом половичке. Живот его покоился на стопке книг.
Шахана соскользнула со стола. Перевернула листок.
– Что это?
– Листик, – показала Шахана.
Шану пошевелился, и стопка книг под животом развалилась.
– Не умничай, – заорал он, – дай сюда.
Она устроила целое представление, но все-таки встала и принесла листик отцу.
– «Культура как убийство», – прочитал он по-английски. – Где ты это взяла?
– В прихожей.
– Тебя еще рано бить за такие вещи, – сказал Шану, но не вложил в свои слова необходимого запала.
Листовка его заинтересовала. Он прочитал ее с обеих сторон, несколько раз перевернул. Шахана тем временем опускала взгляд с таким расчетом, чтобы как можно сильнее отца разозлить. Но Шану этого не заметил. И вертел листок в руках.
– Проклятые ублюдки. Если еще раз сюда придут, все яйца поотрезаю.
При слове «яйца» Шахана улыбнулась.
– Ах, тебе смешно, да?
Он вскочил, с него соскользнул лунги. Остановился, крепче завязал пояс. Шахана тем временем спряталась за Назнин с шитьем.
– Отлично, – сказал Шану дрожащим голосом. Пару минут он откашливался. – Отлично, давайте все вместе посмеемся. Биби!
Прибежала Биби и споткнулась о папки.
– Отдай это своей сестре. Она нам вслух почитает.
Листовка вернулась к Шахане.
– «Культура как убийство», – прочитала она.
– Обратите внимание. – Шану поднял палец вверх. – Обратите внимание, как идея насилия вводится уже в названии. С первыми же словами. – Он опустил руку.
– «В наших школах, – продолжала Шахана, – происходит убийство культуры. Знаете ли вы, чему учат сегодня ваших детей? На уроках домоводства вашу дочь научат делать кебаб или жарить овощи бхаджи. На уроке истории ваш сын будет проходить Африку и Индию или еще какую темнокожую страну на краю земли. Об англичанах ему будут рассказывать как о злобных колонизаторах».
– Видишь, что они делают?
Шану хотел шагнуть, но запутался в книгах. Замер, балансируя руками.
– Им что Африка, что Индия – одного цвета. Теперь переверни.
– «А про что будет читать ваше чадо на уроках религиоведения? Про Матфея, Марка, Луку и Иоанна? Нет. Про Кришну, Авраама и Мохаммеда.
Христианству медленно перерезают горло. Это «всего лишь одна» из мировых «великих конфессий». И действительно, в наших местных школах ничего не скажут, если кто-то назовет ислам государственной религией».
Шану бросился к дочери и выхватил у нее листовку:
– Вот, сейчас начнется. Вот к чему они ведут.
Назнин заметила дырочку на его рубашке, через которую видны курчавые седые волосы во впадинке под горлом.
– «Неужели нас заставят с этим мириться? – продолжал Шану. – С тем, что христианство называют религией ненависти и нетерпимости. С тем, что мусульманские экстремисты хотят превратить Британию в исламскую республику с помощью иммиграции, высокой рождаемости и своей идеологии». И так далее и тому подобное.
Он скомкал листовку в кулаке.
Биби прислонилась к плечу Назнин и сосала кончики косичек. Назнин посмотрела на Шахану, та поправляла лямочки своего первого бюстгальтера. «Ну скажи что-нибудь отцу, что-нибудь правильное». Шахана выпятила нижнюю губу и дунула в челку.
Шану сел в кресло:
– Шахана, иди и надень что-нибудь приличное.
Она посмотрела на свою школьную форму.
– Иди, надень какие-нибудь штаны.
– Биби, и ты тоже иди, – сказала Назнин.
Шану расправил листовку:
– «Мы просим вас написать вашему завучу, чтобы ваш ребенок больше не ходил на уроки религиоведения. Это ваше право как родителя, оно записано в разделе 25 в «Постановлении об образовании» от 1944 года».
Шану тяжело дышал. Язык его тыкался в щеки, как маленький слепой грызун в толстом одеяле.
– С сегодняшнего дня, – сказал он, – все деньги откладываем на отъезд. Каждое пенни.
В этот вечер, впервые с тех пор как они поженились, Назнин увидела, что Шану достал Коран с верхней полки. Он сел на пол и просидел над Книгой весь вечер.
Назнин шла на шаг позади мужа по Брик-лейн. На фонарных столбах порхают ярко-зеленые и красные флажки, рекламируя бенгальские цвета и рис басмати. В витринах ресторанов висят вырезки из газет и журналов, где название ресторана выделено желтым или розовым маркером. Здесь есть дорогие заведения с накрахмаленными скатертями и бесчисленными сияющими серебряными ножами. В таких местах вырезки из газет оформлены в рамочку. Столики стоят далеко друг от друга, и декораций мало. Назнин знала, что такова сейчас мода. В других ресторанах зазывалы и официанты в белых, запятнанных маслом рубашках. А в дорогих – одеты в черное. Если вход украшает большой папоротник в горшке или бело-голубая мозаика, то, значит, ресторан супердорогой.
– Понимаешь, – сказал Шану, – деньги, деньги, везде только деньги. Десять лет назад такого количества денег здесь не было.
Между бенгальскими ресторанами примостились магазинчики, торгующие одеждой, сумками и брелоками. Покупают здесь молодые люди в широких штанах и сандалиях и девушки в топиках на бретельках, которые еле закрывают грудь и открывают пупок.
Шану остановился перед витриной:
– Семьдесят пять фунтов за эту маленькую сумочку. Да в нее даже книга не влезет.
Остановился возле кафе:
– Два девяносто за большой кофе со взбитыми сливками.
За деревянным столиком на тротуаре девушка раскрыла ноутбук и отрегулировала его, чтобы на экран не падало солнце. Назнин вспомнила о компьютере Шану, который покрывается пылью. Между монитором и клавиатурой теперь паутина с пауком.
Они подошли к овощному магазину на углу одного из переулков. Назнин осталась ждать снаружи и немножко прошлась по переулку. Трехэтажные старые дома, но кирпичная кладка чистая, дерево покрашено. Деревянные ставни на окнах темно-кремовые, бледно-серые и серо-голубые. Двери большие и солидные. Наружные ящики для растений – в тон ставням. Внутри, наверное, сияющие кухни, богатые темные стены, полки с рядами книг и мало людей.
Назнин прошлась по переулку. Заметила на Брик-лейн группу юношей. Среди них узнала Вопрошателя. Его голос был слышен хорошо, шел он быстро. Кариму он не нравится. Карим ничего не сказал, но Назнин уже все поняла.
В последнее время Карим рассказывает о мире своего отца. О таблетках, которые каждое утро ему оставляет: голубые и желтые – для сердца, белые – транквилизаторы. Розовые – для пищеварения. На ночь снотворное. О работе его: двадцать с лишним лет на автобусах. Униформа, пояс, значок. Шапочка с козырьком. Машинка для билетов в сумочке из коричневой кожи, какой успокаивающий звук она издавала, когда поворачивали ручку. Как он гордился отцом в детстве.
Шану вышел из овощного с белыми пластиковыми пакетами. Она приноровилась отставать от него на шаг. Шану прошел несколько метров и остановился. Назнин ждала, что он скажет. Посмотрела на витрину, но Шану молчал, и она поняла, что он не заметил, как остановился.
– Понимаешь, им угрожают, – сказал Шану через несколько секунд.
Назнин обернулась (кому угрожают?) и улыбнулась про себя: ее поймали, как маленькую Биби.
– Наша культура сильная. А что такое их культура? Смотрят телевизор, ходят в паб, кидают дротики, пинают мяч. Вот она, культура белого рабочего класса.
И снова тронулся с места. Назнин следом. На секунду ясно увидела себя со стороны: идет вслед за мужем, голова вниз, волосы покрыты – и осталась довольна. В следующий момент ноги вдруг налились железом, плечи заломило.
– С точки зрения социологии это очень интересно.
Молодая женщина с мужской стрижкой навела внушительный объектив на официанта возле входа в ресторан. Женщина в брюках, надень она еще и рубашку, то определить пол стало бы сложно. Чтобы не создавать такого рода сложности, женщина решила не надевать рубашку и вышла в одном белье. Она повернулась и направила объектив на Назнин.
– Понимаешь, – продолжал Шану, – в своем сознании они превратились в подавляемое меньшинство.
Назнин поправила шарф на голове. За ней наблюдают. Все, что делает, все, что успела сделать со дня своего рождения, все учитывается. Иногда ей кажется, что краем глаза видит их, двух своих ангелов, которые ведут учет каждой мысли и поступку, хорошему, злому, всему – ко Дню Суда. Вдруг дыхание у нее перехватило: она увидела, что вся улица наполнена ангелами. За каждым человеком – по два ангела, и воздух наполнен ими до отказа. Она идет опустив голову, проталкиваясь сквозь завесу крыльев. Назнин в первый раз услышала трепет тысяч ангельских крыльев, и ноги отказались идти дальше.
– Ты решила передохнуть?
Шану поставил сумки с покупками на землю.
Назнин подняла голову и увидела, как официант вытряхивает скатерть.
– Нет.
– Хорошо, ладно. Отдохни, – сказал Шану.
Постояли. Шану что-то мычал под нос. Одну руку положил на бедро, другой гладил себя по животу.
– Где мои записи из Открытого университета?
– Ты их не выбросил?
– Нет, нет. Они где-то лежат.
Они снова пошли, миновали кондитерскую. Пирамидка золотых ладду и белая кирпичная башенка шондеш.
Все это время Назнин чувствовала, что сзади – ангелы. Она дернула плечами. Вспомнила о Кариме. Ангелы это отметили. Она почувствовала раздражение. «Я не просила его приходить ко мне в мыслях». И это отметили.
Во вторник отсчитала ему двадцать пять юбок. Карим нагнулся за ними, его плечо прошло на расстоянии тончайшего волоска от ее плеча.
Она ничего не решает.
– Кое в чем, – продолжал Шану, – их не стоит обвинять.
Из торгового центра доносились звуки ситара и табла [51]51
Табла – индийский барабан.
[Закрыть], запах благовоний. На выходе трое мужчин громко обсуждали свои колени – либо они вообще глуховаты, либо в разговоре друг от друга оглохли.
Шея у него, думала Назнин, что надо. Не слишком массивная и не слишком тощая. Еще он богобоязненный. Сильнее, чем ее муж.
В этих сандалиях у Шану свисают пятки.
Все не так просто. Даже если в будущем ее ждет Карим, и от этого никуда не деться, в настоящем много проблем. Например, счастье. Оно может обернуться против нее. Потому что волю судьбы надо слушать спокойно. Специально для ангелов Назнин сказала:
– Куда ни глянь, везде одно и то же.
Шану помолчал. Поводил бровями:
– Нет, я бы не сказал, что везде одно и то же.
Он улыбнулся, и щеки подобрели.
– Не переживай. Скоро мы будем дома.
У Назнин выступили слезы. Лицо и шея так разгорелись, будто на нее пахнуло из ада. Она заслужила наказание пострашнее.
– А, – сказал Шану, – вижу, как сильно ты хочешь вернуться.
И почему она такая глупая? Протерла глаза. Что за злобный дух в нее вселился и вытворяет такие шутки? Внушает, что молодой парень станет частью ее жизни и что его при одной мысли о ней не выворачивает наизнанку.
Шану оживился:
– Да, сложно не переживать. Знаешь, что я придумал? Я хочу получить место в университете Дакки. Буду преподавать социологию, или философию, или английскую литературу.
Чтобы скрыть свое мучительное состояние, она неожиданно уверенно сказала:
– Какая замечательная идея.
– Это точно, сегодня же вечером отправлю электронное письмо.
Она начала вслушиваться и уже пожалела, что отреагировала.
– Конечно, сначала возьмусь за любую работу. Соглашусь на все, что предложат.
Значит, впереди маячит нищета, и впервые Назнин подумала, что, если они и поедут когда-нибудь в Дакку, беспокоиться надо будет не только о Шахане.
– Со временем вновь займусь своей любимой английской литературой.
На горизонте появилась седовласая женщина, которая, несмотря на солнце, надела плотную кофту поверх сари. Рядом с ней гордо вышагивал мужчина помоложе с медицинской сумкой в руке.
Шану заговорил по-английски:
Назнин напряженно вглядывалась.
– Это Шекспир, – сказал Шану.
Он проследил за ее взглядом, и, когда оба удостоверились, что это миссис Ислам, в молчаливом единодушии свернули на соседнюю улицу.
В квартале шла война. Воевали листовками. Грубый текст, печать на бумаге не толще туалетной, заляпанный множеством неравнодушных рук. Вокруг размера заголовков и их шрифта тоже развернулось сражение. Сначала соревновались в напыщенности стиля – высокие тонкие буквы, потом экспериментировали – толстые присевшие, потом «Бенгальские тигры» поместили ошеломляющее название на первой странице, а весь текст дали на обороте.
«Львиные сердца» не остались в долгу:
ЗМЕЙ ИСЛАМА ДАВИТ НАМ НА ГРУДЬ!
Повсеместная исламификация зашла слишком далеко.
Со стен нашего местного зала заседаний удалены третья страница календаря и плакат. Совсем скоро экстремисты начнут надевать паранджи на наших женщин и бить наших дочерей за короткие юбки. Сколько еще мы будем это терпеть? Напишите в районный совет! Это ведь Англия!
Кровь у Шану кипела.
– Понимаешь, – объяснял он, – они чувствуют угрозу. Их культура, все, что у них есть, – дротики, футбол и голые женщины на стенах.
На следующий день «Бенгальские тигры» ответили:
Отвечаем на листовку и ее создателям, тем, кто претендует на право «подлинной» культуры.
Вот что мы хотим сказать.
НЕ НУЖНЫ НАМ ВАШИ ГРУДИ.
И еще. Не мы унижаем женщин, выставляя части их тел на обозрение.
– Мы в их возрасте молчали, – сказал Шану, – молодые больше не хотят молчать.
Ответного залпа ждали пять дней. Назнин видела, кто работает с листовками. Молодой парень и пожилой человек, по разнице в одежде и возрасте можно сказать, что отец и сын. Отец одет, как сказал бы Шану, «респектабельно». Похож на учителя Шаханы в школе. С «сыном» Назнин не хотела бы встретиться на одной дороге. На этот раз решили обратить внимание, что в местном зале по выходным стали устраивать дискотеку, в будние дни открывать по вечерам игровой зал. И продавать алкоголь.
СПАСИТЕ НАШ ЗАЛ!!!
Три восклицательных знака в конце отлично заполняли оставшееся место и определили тон предстоящего ответа «Тигров».
Нежелательные элементы мечтают превратить наш зал в притон с азартными играми и бухлом.
Наше терпение кончилось! Напишите в районный совет!
Шану засмеялся. Эта война ему уже нравилась.
– Так они думают, что в районном совете станут эти письма читать? Я сам работал в районном совете, – сообщил он своей жене. – На что способны в районном совете? Ценные кадры там не задерживаются.
УСТРОИМ МАРШ ПРОТИВ МУЛЛ
В основном наши исламские соседи – это мирные мужчины и женщины.
Мы ничего не имеем против них. Но есть горстка мулл и милитаристов, которые брызжут здесь слюной. Устроим марш против мулл вместе.
Все, кто заинтересовался, пишите за подробностями на П/Я за номером ниже.
Шану нахмурился. Позвал девочек.
– На марши не ходите, – посоветовал он. Долго изучал листовку, потом просиял:
– Они ведь даже дату не поставили. А к тому времени мы будем уже в Дакке.
Двенадцать красных букв на всю первую страницу в контрнаступление. ДЕМОНСТРАЦИЯ.На обороте зеленым:
Становитесь в ряд, стройтесь против марша язычников против всех нас.
Только старые и немощные могут оставаться дома.
Беспорядков не будет, все пройдет организованно.
Наш Духовный лидер будет морально нас поддерживать.
Все, кому интересно, присылайте вопросы.
– Адрес не написали, – сказал Шану, – много ошибок. Мусульмане произведут плохое впечатление.
Листовки сделали свое дело. Вокруг людей с листовками собирались небольшие группы народа. Переругивались. Из окна Назнин видела Вопрошателя, он махал руками, словно все остальные не согласные с ним мнения были всего лишь пузырьками, которые лопались от одного щелчка его пальцев. Вместе с Биби она пошла забирать из школы Шахану. Втроем они двигались в длинной очереди других мам. До начала летних каникул оставалось всего несколько недель. Назнин знала, что Карим будет ходить к ней намного реже, хотя по многим причинам она старалась не думать об этом. И каждый его приход становился для нее мучительно-сладким.
Карим приходил и работал над черновиками листовок за обеденным столом, пока она шила. Он читал их вслух и сам комментировал. Два раза заставал дома Шану, который отдыхал после вечерней смены, плавно перетекающей в ночную. Карим быстро выполнял все необходимое и уходил, и Назнин казалось, что все, как обычно, что так же все происходит и когда мужа нет. Несколько раз он говорил ей: «Надо стоять на своем». И она любовалась им – его уверенностью в том, что стоит там, где надо. Когда телефон напоминал о саляте, она доставала коврик и слушала, как он молится. Карим говорил, что у его отца больше нет религии. У него нет ничего, только таблетки. Назнин рассказала, что религия ее мужа – это образование.
– Нам нужно действовать. Какой смысл в этих листовках? Хватит говорить, надо делать.
И продолжал писать листовки.
– Я не слышу ничего, кроме стонов. Хотят, чтобы я всем заведовал и плюс постоянно ходил по улицам. Господи. Детальная организация. Не все так просто, раз – и получилось.
Карим жаловался на недостаток интереса у распущенной молодежи, на которую не действуют чары «Бенгальских тигров»:
– Мы же для них работаем. Когда я учился в школе, каждый день по дороге домой меня поджидали. Били всех. Потом мы стали собираться вместе, переворачивали столы. Если одного из наших трогали, за него платили все. Мы везде ходили вместе, мы начинали драку, нас стали уважать. – И он улыбнулся. – Нынешние дети уже не помнят, как все было. Собираются в банды, дерутся с ребятами из Кэмдена или Кинг-Кросса. Или из соседнего квартала. Или вообще не ввязываются, хорошо зарабатывают в ресторанах, и им ни до чего дела нет. Думают, что их никто пальцем не тронет.
Но главной занозой был Вопрошатель.
– Здесь дело в стратегии, – объяснял Карим, – а он этого не понимает.
Он мужчина и говорит как мужчина. В отличие от Шану не утопает в трясине собственных слов. Шану говорит и говорит, пока уверенность его полностью не иссякнет.
Иногда Карим злился, и его гнев был направлен точно в цель.
– Это моя группа. Я председатель.
В подобных заявлениях чувствовалась внутренняя сила, но Назнин ничего не могла с собой поделать – перед глазами вставали Шахана и Биби, которые дерутся за игрушки.
– Мне судить, что радикально, а что нет.
«Радикально» было для Назнин новым словом. Она так часто слышала его от Карима, что уже начала понимать его значение: просто еще один синоним слова «правильно». И не смотрела больше на него исподтишка, а когда он ловил ее взгляд, не отворачивалась.
– Ты постоянно работаешь, – сказал он однажды.
– Пуговицы сами не пришьются.
– Поговори со мной. Отложи работу.
– Я лучше тебя послушаю. Говори ты.
Карим взял пригоршню пуговиц для лифчиков из картонной коробки. Положил их в передний карман. Собрал оставшиеся пуговицы, отправил туда же. Назнин почувствовала струю тока от сосков до пальцев на ногах. Не шелохнулась.
– Знаешь о наших братьях в Египте?
Карим взял на столике журнал и поискал нужную страницу.
Назнин старалась не думать о пуговицах. Но ни о чем другом она думать не могла. Почему он их взял? Почему положил в карман? Вся ее кожа натянулась на тысячи тончайших шелковых нитей, за каждую тянули, и каждая, натягиваясь, впрыскивала боль.
Карим рассказал о Египте, о притеснении, о тюремных заключениях, о трусящем перед американцами правительстве, и оба притворялись, что он не прочел это все только что в журнале. Назнин подумала о Шану с его книжками. Так много прочитал, а толку никакого.
– Как все грустно, – сказала она.
– Туми ашол котха койсо. Да. Господи. Как ты права.
С ним рядом она чувствовала, что сказала что-то весомое, провозгласила что-то новое.
Шану с его книгами. Сколько всего знает, а вид у него бестолковый.
Карим вытащил пуговицы и положил их обратно в коробку. Зазвонил телефон, он открыл его, посмотрел на номер и отключил звонок. Значит, звонил отец. Теперь телефон у Карима поменьше, потоньше, и Карим теперь не может отвечать на звонки отца. Золотая цепь на шее стала толще.
Назнин приступила к работе, но Карим все не мог успокоиться. Прошелся вокруг стола – хоть и не так свободно, как по сцене: слишком много преград на пути. Посмотрел в окно, но ничего интересного там не происходило. Внимание привлек сервант. Карим наклонился, открыл его. Вытащил глиняного льва и тигра, потом фарфоровую статуэтку девочки в танце. Потерял к ним интерес, поставил их обратно, забыв закрыть сервант. Секретер набит книгами. Карим взял пару книг и повертел в руке, словно, взвесив книгу, можно о ней что-то сказать. Пошел в дальний угол комнаты и стал возле тележки. Она завалена файлами. Там же и клавиатура от компьютера, которую Назнин убрала, чтобы освободить место на столе. Карим подтолкнул тележку ближе к стене. Вернулся к дивану, сбросил кроссовки и лег.
Пальцы ее дрожали, и работать она не могла. Карим потер шею. Закрыл глаза. Покачал вверх-вниз правой ногой. Если Шану ерзал, значит, он нервничал. Если Кариму не сидится на месте, значит, в нем бурлит энергия. На несколько секунд Назнин беспомощно растворилась в желании. Рот у нее приоткрылся, взгляд рассеялся.
– Когда я был маленьким ребенком…
Карим сел и положил ноги на кофейный столик. Он словно заявлял свои права в этой комнате и отмечал своим присутствием каждый предмет.
– Если ты хотел стать крутым, нужна была особенность, надо было быть немного светлее, немного темнее, отличаться. Даже когда все только началось, всякие бангра и тому подобное, на волне оказались пенджабы и пакистанцы. А не мы, понимаешь? Если ты хотел стать крутым, надо было перестать быть самим собой. Бенгальцем. Понимаешь?
– Да, – ответила Назнин. Но не поняла, о чем он. Ей хотелось быть востребованной.
– И смотреть мне было не на кого.
– Только на отца.
– Именно.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд. Как обидно, что глаза у нее так близко посажены.
