Текст книги "Эпопея любви"
Автор книги: Мишель Зевако
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Куда его отвезти?
– В тюрьму Тампль! – коротко бросил маршал де Данвиль.
XII. Важная роль Моревера
В воскресенье шевалье де Пардальян встретился со своим другом Марильяком, у которого бывал почти каждый день. Молодые люди делились друг с другом своими горестями, радостями и надеждами. Марильяк говорил об Алисе, Пардальян – о Лоизе. Уже не раз Марильяк предлагал Жану просить аудиенцию у королевы-матери и получить у нее охранную грамоту для маршала Монморанси и его близких, но Пардальян упорно отказывался. Каждый раз, когда граф заговаривал о Екатерине и рассказывал, как она мила, доброжелательна, сколько сделала для него, шевалье хранил молчание.
«Все может быть… – думал Пардальян. – Кто знает, может, и у безжалостной королевы наконец дрогнуло сердце. Может, она полюбила своего найденного сына. Но не исключено, что за внезапной доброжелательностью скрывается какая-то западня. Ну а про Алису я буду молчать – и под пыткой не открою никому ту страшную тайну, что она доверила мне в тяжелый час».
Итак, шевалье ничего не говорил ни о королеве, ни об Алисе, но постоянно твердил своему другу:
– Будьте осторожны, вдвойне осторожны, дорогой!
А Марильяк в ответ лишь улыбался… Он пребывал в состоянии счастливой безмятежности, разум его словно уснул. Лишь одно омрачало счастье графа – внезапная смерть Жанны д'Альбре.
В этот день друзья встретились после трехдневной разлуки.
– А я как раз собирался во дворец Монморанси, увидеть вас, – воскликнул граф, пожимая руку шевалье. – Но что с вами? Вы чем-то огорчены?
– А вы, наоборот, вижу, сияете. Кажется, вы примеряли новый костюм?
Марильяк действительно только что кончил примерять прекрасный наряд, который ему доставили. Это было богатое одеяние, сшитое со всем присущим эпохе великолепием. Но костюм, начиная от пера на шляпе и кончая атласными штанами, был полностью черного цвета.
– Завтра – большой праздник, – с улыбкой ответил Марильяк. – Наш король Генрих женится на мадам Маргарите. Видели, собор Парижской Богоматери уже убран для венчания. Такая роскошь: стены обтянуты бархатом с золотой отделкой, для новобрачных поставлены чудесные кресла…
– Да, празднество будет великолепное, и я разделяю вашу радость, – сказал шевалье.
Граф с чувством пожал Пардальяну руку.
– Дорогой друг, – вполголоса произнес Марильяк, – причина моего счастья – вовсе не в этом… Я поклялся молчать, но вы мне как брат, вы – мое второе «я»… Действительно завтра в соборе Парижской Богоматери будет венчание. Но вечером в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа будет еще одна свадьба, и я приглашаю вас!
– Чья свадьба? – недоуменно спросил Пардальян.
– Моя!
– Ваша! – воскликнул шевалье с тревогой в голосе. – Но почему вечером?
– Даже ночью, в полночь… Понимаете, королева хочет присутствовать и благословить меня… это она так решила. В церкви будут лишь несколько ее верных друзей и, конечно, вы шевалье. Нет, нет, не возражайте… понимаете, королева хочет прийти сама. А ведь могут узнать и заинтересоваться, почему мать короля Франции принимает участие в судьбе какого-то бедного гугенотского дворянина.
Шевалье встревожился еще больше: таинственная церемония, мрачное венчание в полночь в присутствии Екатерины… Пардальян чувствовал, что дело тут нечисто.
– К счастью, я буду там и в случае чего – вмешаюсь, – решил он, но предчувствие несчастья не покидало шевалье.
Жан взглянул на костюм, разложенный на кресле, и спросил:
– Вы в этом наряде собираетесь на свадьбу?
– Да, – ответил Марильяк очень серьезно, – в этом костюме я буду присутствовать на венчании нашего короля, а потом в нем же отправлюсь вечером в церковь.
– Новобрачный в черном?
– Да, шевалье, – сказал Марильяк, и тень грусти набежала на его лицо, – сегодня я счастлив, счастлив до такой степени, что временами спрашиваю себя, не приснилось ли мне все это… Вы знаете, как я страдал, проклиная свою мать, но теперь я понял, как она любит сына… Вы знаете, что я обожаю Алису, и завтра она станет моей женой… Такое немыслимое счастье – слишком тяжелая ноша для меня.
– Но ваше счастье вполне безоблачно?
– Конечно. Я не испытываю никаких сомнений или опасений. Душа моя безмятежна и спокойна… Но все же радость моя словно затуманена какой-то дымкой.
– К предчувствиям стоит прислушаться.
– Нет у меня никаких предчувствий… Повторяю, мне нечего опасаться и я ничего не боюсь. Но я надену черный костюм – пусть все видят: я ношу траур по королеве Наваррской, при дворе о ней, кажется, уже забыли, а для меня эта чудесная женщина была поистине как мать. Даже ее сын Генрих быстро утешился, вновь стал весел и беззаботен… Опять порхает вокруг дам, а его невеста поглощена очередным любовным романом. Правда, сам Генрих тут ни при чем – ему отведена роль скромного вздыхателя. Друг мой, меня возмущает такая неблагодарность: забыть такую великодушную и мужественную королеву! Я боготворил ее, она умерла на моих глазах. Пусть все видят, что я ношу по ней траур; пусть видит ее сын, моя мать и моя будущая жена…
Марильяк замолчал и задумался. А шевалье осторожно спросил у него:
– Заметили ли вы, как странно порой случается: вы обрели мать как раз в то время, когда потеряли ту, которая любила вас как сына?
– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Марильяк.
– Только то, что при жизни королевы Наваррской Екатерина Медичи была для вас чудовищем, способным на любую жестокость. И вот в ту самую ночь, когда скончалась Жанна д'Альбре, ваша матушка соизволила раскрыть перед вами тайну своего материнского сердца…
– Признаюсь, я не думал о таком совпадении, – проговорил Марильяк, проведя рукой по лбу. – Раз уж вы предлагаете задуматься об этом, почему бы не расценивать подобное совпадение как еще одно доказательство того, что счастье мое превосходит все надежды?
Пардальяна насторожили слова графа: он понял, что Марильяк ищет забвения и пытается сам себя убедить, что по-настоящему счастлив.
Да! Может, Марильяк почувствовал, что за улыбками Екатерины скрывается безжалостная ненависть… Может, обдумывая свое положение, он смутно угадывал, его тянут в бездну… Может, душа его была охвачена бесконечным отчаянием… да и как было не впасть в отчаяние от одной мысли о том, что мать хочет убить его, а невеста, вероятно, стала сообщницей матери…
Могло быть и так! Но ведь Марильяк мог лишь подозревать, нам же, читатель, события известны точно…
– Вы никогда не рассказывали мне о смерти королевы Наваррской… – неожиданно сказал шевалье.
– О, эти воспоминания так тяжелы для меня! – медленно произнес граф. – Все случилось так внезапно. В девять часов королева прибыла в Лувр, где праздновалась помолвка ее сына с принцессой Маргаритой. Ее приветствовали католические вельможи, затем королева расположилась в кресле в гостиной. Сам король Франции пришел туда, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение и уважение. Меня в этот момент не было рядом: вы знаете, с кем я встречался. Потом я спустился в парадные залы, где отмечалась помолвка, и стал разыскивать королеву Наваррскую. Я увидел ее в ту самую минуту, когда она потеряла сознание. Тут все страшно разволновались… но я запомнил выражение лица королевы-матери…
– Екатерина Медичи? – уточнил шевалье.
– Да… Королевский лекарь осмотрел Жанну д'Альбре, и ее тотчас же перенесли в карету, хотя Амбруаз Паре и возражал: он хотел дать королеве какое-то лекарство. Король Генрих, адмирал, принц Конде и я верхом сопровождали карету. Впереди ехал слуга с факелом в руках. Мы ехали через толпу, окружавшую Лувр. Короля Генриха узнали, и из толпы стали раздаваться крики и угрозы, но когда люди узнали, что везут Жанну д'Альбре и что королева Наваррская при смерти, все смолкли и расступились. Может, парижане все-таки устыдились своих выкриков. Но и в молчании их не было должного почтения к смерти… Ах, шевалье, какая страшная ночь! Сначала ужасный праздник, не праздник, а оргия… И гугеноты снесли оскорбления, стерпели насмешки над нашими женщинами. Потом этот люд на площади, злобные выкрики, карета, медленно двигавшаяся через толпу… Знаете, когда я вспоминаю ту ночь, мне мерещится какой-то всеобщий страшный заговор… Но это же чистое безумие! Шевалье неопределенно хмыкнул.
– Конечно, безумие… – настаивал граф. – Король осыпал нас своими милостями… королева-мать… кому как не мне знать ее чувства…
– Ну да… – скептически заметил Пардальян. Словно желая усыпить подозрения своего друга, Марильяк с жаром продолжал:
– Да, народ настроен враждебно, но Гиз уверен, что это отголоски прежних настроений; когда парижане увидят, что Генрих Беарнский войдет в собор Парижской Богоматери, они успокоятся. Так вот, когда королеву Жанну привезли и уложили в постель, она пришла в сознание. Приехал королевский лекарь Амбруаз Паре. Королева взглянула на него и сказала: «Благодарю вас, сударь, но вам лучше уйти. Ваши хлопоты бесполезны. Я умираю… Идите!..»
Амбруаз Паре не стал настаивать, поклонился, глубоко вздохнул и удалился. И когда он уходил, нам показалось, что он чем-то очень напуган.
– А этот лекарь – гугенот? – спросил Пардальян.
– Нет, католик.
– И он не стал лечить королеву… кроме того, вы говорите, он явно был напуган.
– Ну это понятно, шевалье. Видимо, все произошло неожиданно, и королеве Наваррской нельзя было помочь…
– Не так уж все и понятно. Амбруаз Паре – медик энергичный и знающий. И если он из страха отказался что-либо предпринимать, просто бежал, то…
– Что вы хотите сказать, шевалье? – возмутился Марильяк.
– Ничего, – глухо произнес Пардальян. – Просто лекарь вел себя странно, вот и все. А что же было дальше, дорогой друг?
– Я расскажу, только забудьте о напрасных подозрениях.
– Вот именно! Подозрения… Думаю, и у вас они есть.
– Что вы говорите! Кого и в чем я могу подозревать?
– В преступлении… а кого, об этом потом… Марильяк побледнел и в замешательстве отвел взгляд в сторону.
– Да… вы заставили меня признаться… – помолчав, произнес граф. – Преступление… Конечно, у королевы Наваррской было много врагов, не раз ей угрожали смертью. Возможно, кто-то из них, человек, не отступающий ни перед чем, не остановился и перед подобным злодейством… Я жизнь свою готов отдать, лишь бы узнать имя этого негодяя…
Марильяк остановился, но поскольку Пардальян в ответ не сказал ни слова, граф продолжал:
– Но я не уверен, может, мои подозрения безосновательны. А вы как думаете?
– Может быть… Итак, королевский лекарь ушел…
– Да, и мы все тоже вышли, только король Генрих остался с матерью. Целых три часа мы ожидали в соседней комнате. Уже наступил рассвет, погасили светильники, и тут в зал, где мы ожидали в тягостном молчании, вышел король Генрих. Что сказала ему мать? Что доверила сыну перед смертью королева Наваррская? Кто знает… Но перед тем, как Генрих покинул королеву, меня посетило странное видение… Мне показалось, что я слышал, несмотря на плотно закрытую дверь, слабый голос умирающей… Не все, а лишь обрывки фраз… «Меня убили, – говорила она, – но я приказываю вам молчать. Сделайте вид, что поверили в мою болезнь. Иначе вы погибли… берегитесь, сын мой, берегитесь!» Не знаю, очевидно, эти слова были плодом воображения моего разгоряченного мозга. Итак, Генрих появился в зале и знаком пригласил нас войти к королеве.
Марильяк с трудом подавил рыдание, слезы блеснули у него на глазах, скатились по щекам, но он не стал вытирать их.
– Мы вошли, – продолжал граф, – и я увидел ее, благородную королеву, чья смелость поражала даже старых солдат, женщину, отказавшуюся от спокойной жизни во дворце ради военных невзгод, продавшую все драгоценности, чтобы заплатить солдатам Генриха… когда я увидел ту, что спасла мне жизнь, дала имя и положение, когда я увидел ее на смертном одре, мне показалось, что я умираю сам. Я словно застыл, без сил, без единой мысли… Королева обратилась к принцу Конде: «Не плачьте, дитя мое… Может, я счастливее вас…» Мы окружили ложе, стараясь сдерживать рыдания. Королева обвела угасающим взором своих соратников и сказала (я помню ее последние слова, шевалье):
– Господин адмирал, после свадьбы короля все должны тотчас же покинуть Париж… Соберите наши силы… Не то чтобы я не доверяла кузену Карлу, но всякое может случиться…
Потом королева обратилась к принцу Конде:
– Генрих, вы для моего сына – как брат. Примите мое благословение, дорогой. Будьте всегда рядом с королем, не покидайте его ни в боях, ни в городе, ни во дворце… Прощайте, друзья мои, я вас всех любила и ценила… Мой старый д'Андело, и вы, капитан Брикмар, и вы, благородные дворяне… вы положите конец гонениям на гугенотов, благодаря вам наши единоверцы получат право свободно жить и свободно молиться… Не теряйте веру… дело наше великое, ибо человек не может быть счастлив, если он не свободен… Прощайте…
Все зарыдали, мне показалось, что это – конец… Но тут королева устремила взгляд на меня, и я подошел поближе, упал на колени у изголовья постели… Я принял последний вздох королевы Наваррской.
Марильяк умолк и стал нервно ходить из угла в угол. Он был явно встревожен, и тревога эта, видимо, связывалась не только с тяжелыми воспоминаниями. Наконец граф взял себя в руки и продолжил рассказ:
– Да, шевалье, я принял последний вздох королевы… А перед этим она успела взглянуть на меня и, видимо, увидела на моем лице не только боль утраты, но и страх, страх, порожденный теми догадками, что мелькали в моем мозгу. И собрав все силы, мучимая страшными страданиями, королева Жанна прошептала мне: «Берегись, дитя мое!.. Будь осторожен!.. Ты должен знать…» Но я никогда не узнаю, что же она хотела сказать. Какую тайну хотела открыть… Наступила агония, и Жанна д'Альбре не смогла произнести более ни слова. Ее глаза, полные ужаса, обратились к камину, кажется, она искала там что-то… Потом по телу королевы пробежала дрожь и наступил конец. Жанна д'Альбре, королева Наваррская, умерла.
Марильяк кончил рассказ, и слезы катились из глаз его. Обессиленный, он закрыл лицо ладонями.
– Простите, дорогой граф, – сказал Пардальян, – простите, что заставил вас страдать… Но, все-таки, вспомните, что искала умирающая на камине?
Марильяк подошел к шкафчику, открыл его ключом, который носил на шее на цепочке, и вынул оттуда золотую шкатулку:
– Вот, думаю, это, – сказал он, ставя шкатулку на стол. – Одна высокопоставленная особа подарила мне эту безделушку, а я поднес шкатулку королеве Наваррской – она хранила в ней перчатки… Думаю, королева хотела сказать, чтобы я взял шкатулку на память о ней и хранил. Ведь это подарок моей родной матери.
– Значит, шкатулку подарила вам королева Екатерина, – задумчиво произнес Пардальян.
– Да, – ответил Марильяк, вздрогнув.
Друзья обменялись взглядами, и каждый прочел в глазах другого страшную догадку, но вслух ни один не произнес ни слова. Марильяк все стоял, не выпуская из рук золотую шкатулку. Он не сводил с нее глаз и сжимал так, что пальцы побелели. Наконец граф не выдержал и прошептал, не веря самому себе:
– Жизнь готов отдать, всю, до последней капли крови, лишь бы узнать правду… Шевалье, а если это и есть правда? Нет, не может быть!.. Тогда шкатулка орудие убийства, и моя мать, Екатерина Медичи, убила мою приемную мать Жанну д'Альбре… А я, сын Екатерины, своими руками отнес королеве Жанне смертельный подарок…
– Нет, нет, граф! Такое нельзя и вообразить! – воскликнул Пардальян.
– Не могу, не могу! – простонал Марильяк. – Лучше умереть прямо здесь, сейчас же, только не эти подозрения… Екатерина не могла задумать подобное злодейство… Екатерина любит меня… Я уверен, ведь она – моя родная мать…
Охваченный отчаянием Марильяк открыл шкатулку, в ней лежала пара белых перчаток Жанны д'Альбре, как раз те, что она надевала в последний раз в Лувр. Граф закрыл глаза и поднес перчатки к губам. Тут Пардальяна словно кто-то толкнул: потеряв самообладание, шевалье вырвал перчатки из рук графа, бросил их в шкатулку, захлопнул крышку и отнес шкатулку обратно в шкаф.
Воцарилось тягостное молчание. Пардальян и Марильяк поняли, что оба думают об одном и том же. Поступок шевалье укрепил подозрения его друга. В голове Марильяка пронеслись все события последних дней. Он припомнил собственные ощущения – безграничная радость и счастье и, вместе с тем, смутные опасения, омрачавшие это счастье; неуверенность, сомнение и так и не рассеивавшееся чувство отчаяния. Марильяк понял все, понял собственную душу! От ужаса он словно потерял дар речи и как бы со стороны созерцал жуткую драму, которую переживал в душе. Необъяснимая смерть Жанны д'Альбре, ее последние слова, взгляд, брошенный на шкатулку, – все это питало подозрения Марильяка.
Страшное подозрение… Неужели Екатерина убила королеву Жанну? Нет, нет! В это невозможно поверить. Обвинив Екатерину, признав, что она – убийца, он будет вынужден признать, что родная мать обманывает сына. Значит, Екатерина лгала, убеждая его в безупречных достоинствах Алисы. Тогда и Алиса – всего лишь орудие в руках королевы… Но, если и Алиса лгала, если она недостойна любви – рушится все… Нет, тысячу раз нет! Он выбросит такие мысли из головы, чего бы это ему ни стоило! Марильяк почувствовал, что перед ним разверзается бездна…
Сделав нечеловеческое усилие, он подавил страшные подозрения, рассмеялся, поднял ключ от шкафа, который шевалье в волнении уронил на пол, и беззаботно воскликнул:
– Бог мой! Друг мой, кажется, мы сошли с ума! И в этом виноваты вы – мы заговорили о смерти Жанны д'Альбре. Это из-за черного костюма… Но тут нет ничего странного – да, я решил венчаться в черном, потому что ношу траур и оплакиваю королеву Наваррскую… Право, поговорим о другом!
– С удовольствием, граф, – ответил Пардальян, смахивая со лба холодный пот, – но позвольте последний вопрос…
– Я слушаю вас.
– Ваша свадьба назначена на завтра?
– Завтра вечером, вернее, в полночь в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа… Но только вы один знаете об этом.
– Вы хотите, чтобы я присутствовал?
– Счастье мое будет неполным без вас.
– Хорошо, когда мне прийти?
– Подойдите часов в одиннадцать к боковой двери, что ведет во внутренний двор. Только приходите один.
– Договорились, дорогой граф! А про себя шевалье подумал:
«Прихвачу-ка парочку друзей, из тех, что мастерски владеют шпагами. Готов отдать душу дьяволу, но нежная матушка явно замыслила убийство собственного сына».
– Прогуляемся, если вы не против, – предложил Марильяк. – Мне бы хотелось провести время вместе. Зайдем в какой-нибудь кабачок на берегу Сены, разопьем бутылочку вина.
– Отлично. Побродим, посмотрим, что делается в Париже. А вы заметили, дорогой граф, атмосфера в городе какая-то неспокойная?
– Нет, не заметил. Счастливые люди ненаблюдательны.
Но одна вещь от меня не ускользнула: вы, обычно такой жизнерадостный, сегодня грустите.
– Нет, я не грустен, скорее, встревожен.
Друзья вышли на улицу. Стояла прекрасная солнечная погода, дневная жара уже спала, и празднично одетые парижане вышли на прогулку.
– В чем же причина вашей тревоги? – спросил Марильяк.
– Смотрите, они встают на колени!.. Пошли отсюда!
– Вон они, те двое! – закричал сзади чей-то голос. Марильяк и Пардальян оглянулись. Оказывается, они и не заметили, как дошли, прогуливаясь, до монастыря, окруженного толпой.
– Чудо! Христос, чудо! – кричали в толпе.
Раздавалось пение гимнов, возбужденные люди целовались и обнимались, осеняя себя крестным знамением и бия в грудь. Оба друга попытались выбраться, но внезапно толпа опустилась на колени, а Марильяк с Пардальяном в замешательстве остались стоять.
– Смерть, смерть гугенотам! – раздался над толпой чей-то вопль. – Смотрите, смотрите, вон два еретика!
Пардальян успел заметить человека, который кричал и указывал на друзей рукой. Шевалье узнал Моревера. Рядом с ним стояли полтора десятка дворян, которыми он, похоже, командовал. По знаку Моревера они обнажили шпаги и бросились к Пардальяну. Исступленная, взвинченная толпа со всех сторон окружила молодых людей; их так зажали, что не вытащить было и шпаги из ножен.
– Дорогу! Дайте пройти! – вопили дворяне Моревера, пытаясь добраться до своих жертв.
Но толпа не расступалась: каждый хотел лично расправиться с еретиками. Марильяк и Пардальян с кинжалами в руках стояли неподвижно, но их грозный вид пока еще сдерживал порывы толпы.
Молодые люди обменялись взглядами, словно говоря друг другу: «Умрем, но за нашу смерть дорого заплатят!»
– Бей их, бей! – кричал Моревер. – Гугенотов – на виселицу!
Толпа заволновалась, чьи-то руки уже потянулись к Марильяку и Пардальяну, но вдруг что-то отвлекло внимание фанатиков и погасило ярость толпы. Люди снова пали на колени, послышались крики:
– Чудо! Чудо! Святой явился!
Дело в том, что в этот момент распахнулись двери монастыря и перед толпой появился монах. Он шел, воздев руки к небу, и на его лице, слишком румяном для аскета, сияла блаженная улыбка. Святым оказался брат Любен, тот самый монах, что подвизался в лакеях при гостинице «У гадалки». После завершения его миссии настоятель водворил Любена обратно в монастырь. И вот теперь монах-чревоугодник, увидев среди коленопреклоненной толпы стоявшего Пардальяна, моментально узнал его и вспомнил о многочисленных попойках в гостинице, когда и ему, Любену, кое-что перепадало.
– Шевалье! Мой щедрый друг! – воскликнул монах и кинулся навстречу Пардальяну, раздвигая молящихся. Возникло некоторое замешательство, Моревер и его спутники также бросились вперед, а Марильяк с Пардальяном успели убрать в ножны кинжалы и выхватить шпаги.
Пардальян и не задумался, почему Моревер оказался среди толпы, с какой целью сопровождали его дворяне, хотя и узнал нескольких верных слуг Екатерины Медичи.
– Осторожно! – крикнул Пардальян другу. – Эта свора пошла в атаку… Взгляните, слева в стене – ниша, попробуем до нее добраться… так сможем дольше продержаться.
Пардальян и Марильяк сделали несколько молниеносных выпадов, задев двух нападавших. Следуя совету Пардальяна, граф бросился к нише, размахивая шпагой; перепуганная толпа расступилась перед ним, но затем вновь плотно сомкнула ряды. Пробившись к стене, Марильяк увидел, что шевалье рядом нет.
– Пардальян! – воскликнул граф и бросился, как разъяренный бык, в толпу, пытаясь прорваться к другу. Но внезапно кто-то схватил его сзади, так что граф и рукой не мог пошевельнуть. Марильяка подняли и уволокли за монастырскую стену.
А с шевалье случилось непредвиденное. Когда монах Любен оказался совсем рядом с Пардальяном, одному из дворян Моревера удалось нанести шевалье удар шпагой. Пардальян сделал выпад и прямым ударом пронзил противнику плечо. И в то мгновение, когда Жан уже собирался броситься к стене, на шею ему бросился брат Любен и, заключив шевалье в свои крепкие объятия, воскликнул:
– Как я рад! Вы! Как я рад… Пошли же, выпьем, дорогой друг!
Неимоверным усилием Пардальян стряхнул с себя Любена, ошеломленный монах свалился наземь и с возмущением пробормотал:
– Неблагодарный!
Но время было упущено, несколько человек навалились на шевалье, ему сломали шпагу, в клочья разодрали камзол. Пардальян попытался выхватить кинжал, но Моревер сумел перехватить его руку. Моревер и его сообщники буквально повисли на обезоруженном, окровавленном Пардальяне, пытаясь сбить его с ног. Потрясающее зрелище открылось глазам собравшейся перед монастырем толпы. Собрав все силы, шевалье мощным движением плеч сбросил нападавших. Они упали, но вновь, с удвоенной энергией, набросились на Жана. Его удалось свалить, но снова и снова Пардальян вставал и отбивался из последних сил. Мощные удары его кулаков крушили врагов. Уже двое или трое нападавших с окровавленными лицами рухнули на землю. В толпе кто-то истошно завопил, но противники дрались молча. Пардальян уже терял сознание, кровавый туман застилал ему глаза, он боролся, словно загнанный зверь, пытавшийся стряхнуть с себя свору охотничьих собак. Единственное, чего хотел шевалье, это дотянуться до Моревера, руководившего схваткой, и задушить врага прежде, чем придет смерть… Но силы уже изменили шевалье, он снова упал и на этот раз не поднялся: руки и ноги его были прижаты к земле, не один, не два, а десятка полтора солдат держали Пардальяна, а толпа грозно нависала над ним.
– Вязать его! – приказал Моревер.
Шевалье связали и отнесли в монастырь, а на площади остались лужи крови да десяток раненых.
А толпой вновь овладел религиозный экстаз. Брата Любена подняли на руки и с триумфом понесли.
– Святой! Святой помог арестовать еретиков! Одним мановением руки святой лишил еретика силы! – вопили собравшиеся на площади.
Моревер зашел в монастырь и долго беседовал с настоятелем. Закончив разговор, Моревер направился в келью, где был заперт Марильяк. В руке у него была шпага графа.
– Сударь, – обратился Моревер к Марильяку, – вы свободны, вот ваша шпага.
Марильяк, не выказав ни радости, ни удивления, спокойно взял протянутую шпагу и вложил в ножны.
– Сударь, – обратился граф к Мореверу, – надеюсь, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах, когда вас не будет сопровождать свора наемных убийц.
– Господин граф, – ответил Моревер, – встретимся, когда вы пожелаете.
– Послезавтра утром, согласны?
– Я готов.
– На лугу, за паромной переправой.
– Место и время мне подходят. Но позвольте заметить, граф, я не понимаю, почему вы вызываете меня на дуэль в тот самый момент, когда я спасаю вам жизнь…
– Это вы-то спасаете мне жизнь! – произнес Марильяк с нескрываемым презрением, так что Моревер даже побледнел.
Однако убийца сдержал свои чувства и спокойно ответил:
– Это именно так, и, поверьте, для меня – большая честь помочь вам. Я случайно оказался у монастыря как раз в тот момент, когда толпа, взбесившаяся Бог знает почему, готова была растерзать вас. Вот тут-то я с друзьями и вмешался, мы вас отбили и доставили в монастырь. Без моей помощи вы бы погибли.
Марильяк выслушал эти объяснения с нескрываемым удивлением.
– Сударь, – заметил он, – если дело обстояло именно так, то это, по меньшей мере, странно. Я ведь не принадлежу к числу ваших друзей и полагал…
– Я бы любого постарался спасти из рук этих безумцев. Любой дворянин на моем месте поступил бы так же. Кроме того, у меня были тайные причины, заставившие помочь вам.
– Какие еще тайные причины?
– Я хотел сделать приятное королеве-матери, – ответил Моревер и почтительно поклонился.
Марильяк вздрогнул и побледнел, а его собеседник как ни в чем не бывало продолжал:
– Может, я и не принадлежу к числу ваших друзей, может, во время последнего праздника в Лувре мы обменялись не очень дружелюбными взглядами, но тем не менее я числю себя среди друзей королевы. И знаете, что недавно сказала Екатерина нескольким верным придворным, среди которых был и я? Она сказала (я лишь повторяю ее слова), что считает вас истинным рыцарем, что питает к вам искреннюю привязанность и просит своих друзей, при случае, оказывать вам помощь и содействие.
– Неужели Ее Величество сказала это! – воскликнул Марильяк с дрожью в голосе.
– Граф, я имел честь повторить вам ее драгоценные слова. Поэтому, не отказываясь от встречи, которую вы мне назначили, я все-таки прошу вас поверить в мою преданность.
Моревер поклонился, собираясь удалиться, но Марильяк окликнул его:
– Подождите, сударь!
Граф пытался казаться спокойным, но чувствовалось, что он потрясен и ошеломлен.
– Сударь, – произнес взволнованный Марильяк, – слова, которые вы приписываете Ее Величеству, для меня жизненно важны. Можете ли вы поклясться, что королева, говоря обо мне, именно так выразила свои мысли?
– Клянусь! – ответил Моревер с подчеркнутой искренностью. – Добавлю, что не только слова, но и тон королевы свидетельствовал о ее расположении к вам. Ни для кого уже не тайна, дорогой граф, что Ее Величество покровительствует вам, думаю, она предложит вам высокий пост в армии, которую адмирал Колиньи готовит для похода на Нидерланды.
Из груди Марильяка вырвался вздох, похожий на стенание. «Матушка! Матушка! – прошептал он про себя. – Неужели это правда? Стало быть, я ошибался?»
А вслух он произнес:
– Господин де Моревер, сожалею, что был с вами резок.
– Каждый может ошибиться, господин граф.
– Прощайте, Моревер, благодарю вас. Пожалуйста, проводите меня к шевалье де Пардальяну, мы уйдем вместе.
– Повторяю, граф, вы свободны, но господин де Пардальян – нет. Его обвиняют в подготовке мятежа и в оскорблении короля. Мой долг – арестовать его.
– Вы его арестовали?!
– Именно так.
– По какому праву? Вы же не офицер стражи?
– Нет, сударь, но у меня приказ задержать Пардальяна, и я этот приказ выполнил.
– Приказ? Чей?
– Ее Величества королевы-матери.
С этими словами Моревер еще раз поклонился и вышел, не закрыв за собой дверь. Марильяк на какое-то мгновение растерялся, но потом попытался взять себя в руки. Ему, видимо, пришла в голову одна идея, и он сказал сам себе:
– На этот раз я действительно узнаю, как ко мне относится королева!
Марильяк вышел из кельи. В коридоре его встретил монах, поклонился и сказал:
– Сударь, мне поручено вывести вас из монастыря через задний двор.
– Почему не через главные ворота?
– А вы прислушайтесь, сударь, – улыбнулся монах. Марильяк вслушался: действительно толпа еще бушевала на площади.
– Глас народа, требующего жертвы, – продолжал монах… – И эта жертва – вы, граф. Но мы знаем, что королева очень расстроится, если с вами что-нибудь случится… Лучше пройдемте со мной, сударь.
Ни о чем более не спрашивая, граф последовал за монахом. Через боковую дверь, выходившую в тихий переулок, Марильяк вышел из монастыря и отправился прямиком в Лувр.
