Текст книги "Эпопея любви"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

X. Все счастливы

Пришло время, читатель, когда, уподобляясь путникам, подымающимся по крутому склону, мы должны остановиться, передохнуть какое-то мгновение и с высоты осмотреть окрестности и оценить обстановку.

Подлинным вдохновителем чудовищной драмы была королева Екатерина Медичи. В результате изощренных интриг королева подготовила два важных для нее события, которые по времени должны были совпасть: уничтожение гугенотов и смерть ее сына Деодата. Екатерина боялась, что гугеноты поддержат честолюбивые устремления Генриха Беарнского и его претензии на корону Франции. Она опасалась и Гизов, подозревая их в страстном желании захватить французский престол. Ее пугал и граф де Марильяк, дитя греха, если о нем кто-нибудь узнает, имя королевы будет покрыто позором.

Истребить гугенотов руками Гизов, устранить Гизов с помощью гугенотов, бесследно уничтожить своего сына – таков был замысел Екатерины Медичи. В случае удачи после Карла IX, смерть которого не за горами, на французский престол взойдет герцог Анжуйский, а сама Екатерина будет полновластно править Францией от имени Генриха Анжуйского.

Все уже было приведено в действие: с помощью Алисы и Панигаролы королева держала в руках Марильяка; Карл IX, дрожавший от страха при мысли о том, что гугеноты помышляют о его смерти, стал послушным орудием в руках матери; Гизы и их сторонники были готовы войти в Париж с оружием и горящими факелами в руках. Вот почему Екатерина была, как никогда, спокойна и даже счастлива.

Перейдем от королевы к графу де Марильяку, от матери к сыну, и увидим, что Деодат также наслаждался счастьем вдвойне. Во-первых, несчастный молодой человек вообразил, что он тронул сердце Екатерины. Ему показалось, что королева вот-вот признает в нем своего сына. Во-вторых, Марильяк убедился, что Алиса де Люс искренне любит его. Смутные подозрения, терзавшие сердце Деодата, растаяли от слов Екатерины. Ни на одно мгновение он не переставал обожать Алису де Люс, но теперь он был уверен и в ее чувстве к нему. Приближался день свадьбы Марильяка и Алисы де Люс. Лишь одно омрачало его радость – умерла Жанна д'Альбре, которую он безгранично почитал. Деодат старался черпать утешение в мыслях о том, что нашел теперь мать и обрел невесту. В эти дни граф де Марильяк был воистину счастлив!

Смерть Жанны д'Альбре освободила Алису де Люс от тяжкого бремени. Только королева Наваррская была способна разлучить Алису с графом, только она могла разоблачить свою бывшую фрейлину… Но королева Жанна умерла, и Алиса вздохнула свободно. Екатерина Медичи обещала достойно вознаградить ее за службу, и Алиса была уверена, что ее свадьба с Марильяком близка. Она убеждала себя, что после стольких невзгод она наконец дождалась счастья, за которое так дорого заплатила.

Карл IX спокойно ждал великих событий, о которых говорила ему мать. Он точно не знал, что должно произойти, но надеялся, что больше не будет войн, не будет смуты и всяких неприятностей. Он сможет скакать на коне по лесам, охотиться на оленя или на кабана, не опасаясь, что кто-нибудь из сопровождающих охотников задумает убить короля. Он сможет спокойно разучивать новые сигналы на охотничьем роге, в конце концов, просто жить, жить в свое удовольствие. И тогда, думал король, пройдет душевная болезнь, из-за которой малейшее волнение вызывает у него страшные припадки. Он будет царствовать спокойно и наслаждаться всем тем, что может предоставить ему жизнь, в его распоряжении будет все, что есть во Франции прекрасного – богатства, науки, искусства. Он сможет совершенно свободно, одевшись простым горожанином, бродить по своему доброму Парижу, иногда посидеть в кабачке, а заканчивать свои прогулки у Мари Туше, к которой Карл питал нежную, спокойную любовь. Вот о чем мечтал этот двадцатилетний ребенок, а все остальное он предполагал оставить канцлерам и министрам, парламенту и советникам, которые обязаны управлять королевством.

И выглядел король лучше: он был бледен, но уже не мертвенно-бледен; нередко бывал оживлен. В глазах его мелькали иногда веселые искорки, какая-то гордость читалась в его чертах. Придворные удивлялись, Гиз тревожился, а Екатерина строила предположения. Королевский двор не знал, что так волновало Карла IX.

Дело в том, что Мари Туше родила ребенка, хорошенького мальчика, толстенького, крикливого, живого. Карл IX стал отцом! На свет появился новый маленький потомок рода Валуа, и король уже обдумывал, какой титул он может даровать своему сыну. Он собирался позаботиться о ребенке, но для этого надо было, чтобы наконец наступил мир, о котором столько говорила Карлу его мать, Екатерина Медичи.

Заглянем теперь в домик Мари Туше.

Мы застанем ее у кроватки младенца. Оправившись после родов, Мари жила теперь только для своего сына. В душе этой женщины из народа скрывались неисчерпаемые запасы доброты и нежности. Какое спокойствие царило в этом доме! Какая чистота и скромность! Однако в этой очаровательной скромности была небольшая доля кокетства. Колыбель, в которой спал ребенок, получивший титул герцога Ангулемского, стояла в спальне, обставленной светлой ореховой мебелью. На стене висел прекрасный портрет Карла IX: король, в костюме простого горожанина, улыбался. Переводя взгляд с сына на портрет отца, улыбалась и Мари.

Перейдем теперь к другим персонажам нашего повествования. Панигарола в своей келье мечтал об уничтожении гугенотов и о смерти Марильяка, своего счастливого соперника. Странным человеком был этот монах: неумолимая ненависть в душе его была порождена любовью, сам того не понимая, он превратился в послушное орудие Святой Инквизиции.

Герцог Гиз готовился одержать главную победу в своей жизни. Его план был до крайности прост: король, похоже, ненадежный защитник католической веры и не проявляет должного рвения в спасении церкви и уничтожении еретиков, значит, Гизу надо возглавить католическую армию. Столкновения между католиками и гугенотами приведут к гигантской битве в самой столице. И тогда Гиз вслух обвинит Карла IX в пособничестве гугенотам. Когда начнется резня, запылает Париж, потекут реки крови и народ обезумеет от ярости, Генрих Гиз пойдет на Лувр. Покровительствовавший еретикам король будет низложен. Маршал де Таванн на стороне герцога, Данвиль обещал ему три тысячи всадников, которые вот-вот прибудут в Париж, и четыре тысячи пехотинцев, вооруженных аркебузами; у коменданта Бастилии уже готова потайная темница для Карла IX… А если королю взбредет в голову защищаться, призвать на помощь охрану, тогда де Коссен, капитан королевской гвардии, охраняющей Лувр, арестует Карла IX. И вот тогда Гиз остановит побоище: таким образом он сохранит и своих сторонников-католиков, возглавив поход против ереси, и заручится поддержкой гугенотов как человек, остановивший кровопролитие.

Но Франция не может жить без короля! Кардинал Лотарингский, дядя Генриха Гиза, восстановил генеалогическое древо их рода и доказал, что Гизы являются прямыми потомками Карла Великого. Ничто не помешает Генриху Гизу возложить на себя французскую корону!

Маршал де Данвиль также готовился нанести удар. Из Гиени, губернатором которой он был, Данвиль намеревался привести в Париж довольно многочисленное войско: около семи тысяч человек. Он обещал Гизу, что его войска помогут низложить Карла IX. С помощью интриг и уловок Данвиль добился того, что сам король отдал приказ подтянуть к Парижу войска. Маршал не исключал, что в развязанной схватке может погибнуть и сам Генрих Гиз. И тогда Данвиль возглавит католическую армию. Более того, Анри де Монморанси, маршал де Данвиль, не мог удержаться и от дерзких мечтаний: он представлял, как в пылу сражения победителем войдет в Лувр, вырвет корону из слабых рук Карла IX и займет французский престол.

Если же Гиз останется жив и станет королем, то при нем Данвиль будет могущественнейшим вельможей королевства.

Но более всего хотел Данвиль уничтожить своего брата. Ненависть, родившаяся много лет назад, когда Жанна де Пьенн отвергла любовь Анри де Монморанси, разъедала его душу. Он был готов пожертвовать всем, в том числе и короной, о которой тайно грезил. Ненависть, словно тяжелая, незаживающая рана, терзала маршала де Данвиля. И вот наконец представился случай: в общей суматохе Данвиль мог напасть на дворец Монморанси. Он штурмом захватит старый дворец, где жил еще коннетабль, его отец! Он превратит дворец в руины, своими руками убьет Франсуа и увезет Жанну де Пьенн!

Монморанси погибнет, когда в Париже будут истреблять гугенотов, правда, Франсуа католик, но он всегда был на подозрении. Умеренная партия, жаждавшая мира, всегда считала маршала де Монморанси своим вождем. И в конце концов не одни же гугеноты гибнут…

Итак, в тот момент, когда грозные события назревали в Париже, Данвиль был уверен, что скоро сможет удовлетворить свою ненависть. Через Жилло он знал все, что делал или говорил брат, и мог вовремя предпринимать ответные меры. А Жилло старательно шпионил. Правда, от лакея скрыли, что Жанна де Пьенн потеряла разум, и об этом он, естественно, не сообщал Данвилю. А ведь подобная новость могла бы заставить Данвиля изменить свои планы…

Теперь вернемся во дворец Монморанси, где находятся пять героев нашего повествования. Прежде всего расскажем о влюбленных: о шевалье де Пардальяне и Лоизе де Монморанси. С тех пор как они объяснились в любви друг к другу, они почти не разговаривали. Им не нужны были слова. Лоиза и так читала мысли шевалье, а он чувствовал каждый удар сердца Лоизы. Для Лоизы все было просто: сейчас она не заметила бы даже приближения собственной смерти, ибо Жан был рядом с ней. Раз он здесь, никакая опасность не может угрожать ей. Она доверяла ему абсолютно…

Шевалье же, уверенный в том, что любим, уже не боялся никаких превратностей судьбы. Однако он не верил, что когда-нибудь сможет соединить свою жизнь с Лоизой де Монморанси. Маршал заявил, что его дочь предназначена графу де Маржанси. Пардальян об этом графе и не слышал, но намеревался, познакомившись, вызвать его на дуэль, и пусть шпага решит, кому будет принадлежать Лоиза. Короче, Пардальяна-младшего мучили два вопроса: во-первых, как вывезти Лоизу из Парижа и, во-вторых, кто же такой граф де Маржанси, предполагаемый жених Лоизы.

Пардальян-старший в это время строил свои планы, проявляя максимум осторожности. Он черпал сведения у Жилло и, похоже, замышлял что-то серьезное. Беспокойство не покидало старого лиса. Он нюхом чувствовал приближающуюся опасность…

Жанна де Пьенн по-прежнему оставалась безумной. Больше о ней сказать нечего… Может, она была счастливее всех остальных. Тихое безумие вернуло ее в прекрасные дни молодости, она вновь видела себя в Маржанси. И, что удивительно, физически она вполне поправилась.

Маршал де Монморанси чувствовал себя в двойственном положении. С одной стороны, руководители гугенотского движения держались от него поодаль, поскольку Франсуа отказался принимать участие в их планах похищения короля. С другой стороны, его ненавидел королевский двор, обвиняя в потворстве гугенотам. Люди, втянутые в политику, не понимали, что влиятельное лицо может сохранять независимость в поступках и суждениях.

Франсуа де Монморанси и не пытался добиться уважения и восхищения своих сограждан. Причина тому была проста, он и сам не испытывал к ним ни уважения, ни восхищения, наблюдая за интригами и борьбой амбиций вокруг трона, видя жестокость, лицемерие и беспринципность окружающих. Маршал мечтал спокойно жить в своих владениях.

Таковы были планы наших героев. Все вроде бы были спокойны и счастливы, но над этим спокойствием сгущались тучи. Так в трагическую минуту, перед бурей, замирают в лесу деревья, стихает ветер, мрачные тучи не заслоняют небо, лишь какая-то серая пелена наползает на солнце… Но внезапно небо чернеет, порывы ураганного ветра сгибают деревья, приходит буря…

XI. Встреча маршала де Данвиля и Пардальяна-старшего

Перенесемся теперь, дорогой читатель, во дворец Монморанси. Жарким вечером, в начале августа, Пардальян-старший у себя в комнате облачался в походное снаряжение, насвистывая охотничью песенку. Он надел кожаную куртку, прицепил к поясу длинную шпагу, предварительно удостоверившись, что острие не затупилось. Затем вооружился коротким кинжалом с маркой миланских оружейников, подаренным ему Монморанси.

– Клянусь Пилатом! – проворчал старый вояка. – В этой коже я просто задыхаюсь, надеюсь, скоро я из нее вылезу!

Было уже около десяти часов вечера, и на Париж опустились сумерки. Завершив приготовления, Пардальян уселся в кресло со шпагой на коленях и принялся размышлять. «Предупредить шевалье или не надо? Пожалуй, не стоит. Захочет пойти со мной – он ведь все делает по-своему. А это дельце я должен провернуть сам. Возможны два варианта: или, как утверждает эта скотина Жилло, мой бывший хозяин действительно будет один, или я попаду в ловушку, а тогда уж совсем ни к чему шевалье сопровождать меня… А если убьют? Да, хотел бы я, прежде чем умереть, повидаться с сыном…»

Так Пардальян просидел до десяти часов. Потом он спустился во двор, поболтал с охранником, предупредив, что, если до ночи не вернется, значит, отправился путешествовать, и покинул дворец. Пардальян не спеша направился к Сене, перевозчика с лодкой уже не было на реке, и старому солдату пришлось идти через Большой мост, носящий ныне название мост Менял. Шел Пардальян не торопясь, словно прогуливаясь. Он направился в сторону Тампля, а затем, уже около одиннадцати, подошел ко дворцу Месм, принадлежавшему маршалу де Данвилю.

Пардальян обошел дворец кругом: с фасада здание казалось пустым. Сзади ко дворцу примыкал сад, окруженный каменной стеной. Старый вояка перемахнул через ограду с легкостью, которой позавидовал бы и его сын. Добравшись до задней двери, Пардальян стал орудовать в замке кинжалом. К полуночи он, к большому своему удовольствию, справился с дверью и проник во дворец.

Пока он служил у Данвиля, он неплохо, пользуясь его собственным выражением, «изучил местность», и теперь мог ориентироваться во дворце даже с закрытыми глазами. Он прошел через буфетную, коридор, где находился вход в погреба, и улыбнулся, вспомнив о развернувшейся здесь баталии. Затем Пардальян оказался в господских покоях, по широкой лестнице поднялся на второй этаж и остановился перед дверью в личные апартаменты герцога де Данвиля.

– Здесь он или нет? Один или нет? – спрашивал себя Пардальян.

Он уже потянулся к дверной ручке, как вдруг дверь распахнулась и на пороге со светильником в руке появился маршал де Данвиль.

– Надо же! Дорогой господин де Пардальян! – спокойно произнес маршал. – Полагаю, вы меня ищете? Соблаговолите войти… А я как раз хотел с вами побеседовать…

Пардальян на мгновение растерялся. Хоть старого вояку и нелегко было захватить врасплох, но тут он испытал потрясение – его смертельный враг перехватил инициативу. Усилием воли Пардальян взял себя в руки и любезно улыбнулся маршалу:

– Клянусь Богом, монсеньер, с удовольствием принимаю ваше предложение, ибо и я хотел вам кое-что сообщить.

– Если бы я знал, что вы ищете встречи со мной, я бы избавил вас от необходимости взламывать замки.

– Вы очень добры, монсеньер. Однако каждый ломает, что может, кто замки, а кто и судьбы людские…

– Проходите же, прошу!

Пардальян не колеблясь вошел в комнату. Маршал закрыл дверь и проводил гостя через коридор в гостиную.

– Вижу, монсеньер, о моем визите вас предупредили, – сказал Пардальян, имея в виду Жилло.

– Именно так, – ответил Данвиль.

– Раз уж вы столь откровенны, может быть, скажете, кто вас предупредил?

– Не вижу причин скрывать от вас это. Один из моих офицеров, вы его знаете и, по-моему, в большой дружбе с ним. Наш милый Ортес…

– Виконт д'Аспремон!

– Он самый! Вы с ним дружите, и он так к вам привязан, что все время ищет случая увидеть вас, хоть на минутку. Мне кажется, он хочет сообщить вам кое-что интересное.

– Буду счастлив выслушать его. Как-то мы с этим достойным дворянином уже начинали беседу, да не закончили. Надо бы выяснить, за кем останется последнее слово…

– Так вот, дорогой Пардальян, ваш добрый друг Ортес, мечтая прижать вас к своему сердцу, все бродил вокруг дворца Монморанси.

«Стало быть, выдал меня не Жилло», – подумал Пардальян.

– Итак, сегодня вечером он следил за вами, видел, как вы перелезли через стену в саду, и, пока вы возились с замком, спокойно вошел во дворец и предупредил меня. Я уже собирался ложиться спать, но ради удовольствия вас увидеть, решил пожертвовать сном. И правильно сделал – вы пришли!

– Да, я пришел, – сказал Пардальян. – Но, монсеньер, позвольте задать вам вопрос, только один…

– Пожалуйста, хоть десять, сначала вопрос, а потом, может, и допрос, не исключено, что допрос с пристрастием.

Поняв намек, бывалый вояка побледнел. Значит, Данвиль готовится отдать его в руки палача. Допрос с пристрастием без пыток не обходится! Но самообладания Пардальян не потерял.

– Хочу спросить вас, монсеньер, – продолжал Пардальян, – вы один во дворце?

– Господин де Пардальян, можете говорить мне что угодно и тем самым облегчить вашу душу. Что касается того, один ли я во дворце… Чтобы с почетом встретить такого храбреца, как вы, и сотни доблестных воинов мало… Убедитесь сами!

В гостиной имелось три двери: одна, через которую вошли Пардальян с Данвилем, вторая – в спальню и третья – в оружейный зал. Маршал встал и распахнул вторую дверь – за ней оказалось десятка полтора дворян со шпагами в руках. Он открыл третью дверь – там стояли шесть солдат с аркебузами наизготовку, а за ними – Ортес, готовый отдать приказ стрелять.

«Попался! Я попался!» – подумал Пардальян-старший.

– А теперь поговорим, – сдвинув брови, сказал Данвиль, – вы явились сюда прикончить меня.

– О нет, монсеньер, я пришел убить вас, но убить в честном поединке. Я рассчитывал застать вас одного, более того, полагал, что найду спящим. Тогда бы я разбудил вас, дал вам время одеться и сказал бы: «Монсеньер, вы отравляете жизнь достойным людям, которые без вас жили бы спокойно и счастливо, но вы вознамерились их уничтожить. И вообще вы уже столько зла натворили, что я окажу вам большую услугу, положив конец вашим безобразиям. Вот ваша шпага, а вот моя. Защищайтесь, но учтите, я не уйду, пока не убью вас». Вот что бы я сказал вам, монсеньер, и готов повторить эти слова и сейчас. Вы откроете все три двери, и у нас будет достаточно свидетелей, чтобы подтвердить, что монсеньер Анри де Монморанси, герцог де Данвиль, не был подло убит, а погиб в честном поединке с благословения Божия и с помощью моей шпаги.

Данвиль по натуре своей был настоящий дикий зверь, но храбрость он уважал. Спокойные, насмешливые слова Пардальяна, его ироническая улыбка и потрясающее хладнокровие при таких, страшных для него, обстоятельствах – все это произвело на маршала глубокое впечатление.

– Господин де Пардальян, – сказал Данвиль, – а почему вы не предусмотрели еще один вариант: я убиваю вас?..

– Такого бы не случилось, монсеньер. Все преимущества на моей стороне. Не буду говорить вам, что мое дело правое, а ваше – нет. Скажу лишь, что в бою одерживает верх отважный, а во мне отваги больше, чем в вас.

– Пусть так. Но есть и еще один вариант: я не окажу вам чести сражаться с вами…

– На эту тему мы уже беседовали, помните, в гостинице в Пон-де-Се. Полагаю, вы поняли, что моя шпага ничуть не хуже вашей.

Маршал встал и начал нервно прохаживаться по залу, краем глаза поглядывая на своего гостя. А Пардальян продолжал сидеть, развалившись в кресле, и добродушно улыбался Данвилю. Маршал понял, какое бесстрашие души скрывается за этой улыбкой. Данвиль подошел к камину, облокотился на каминную доску и медленно произнес:

– Господин де Пардальян, я всегда глубоко уважал вас. Стоит мне сейчас пальцем шевельнуть – и вы будете убиты на месте. Но из уважения к вам я сдерживаю себя. Более того, в моих силах немедленно отправить вас в Бастилию. Вы знаете, комендант тюрьмы – мой добрый друг. По моей рекомендации он займется вами – и вы исчезнете из жизни. Есть средства посильней всех этих алебард и аркебуз: вы умрете под пытками, ваши мучения будут длиться долгие часы или даже дни… Ведь вы враг мне – когда-то в Маржанси вы предали меня. Потом мы заключили договор в Пон-де-Се, я простил вам ваше предательство, ввел в мой дом, приблизил к себе… А вы вновь предали меня. Чудом вам удалось избежать моей мести. С тех пор вы перешли в лагерь моих врагов. Что вы на это скажете?

– Я не предавал вас, монсеньер. Я согласился способствовать вам в великих замыслах, но не хотел быть вашим сообщником в злодеяниях. Я бы пошел на Лувр, арестовал бы короля, по вашему приказу я завладел бы короной Франции и вручил бы ее вам… будь в моем распоряжении хоть десяток солдат, я бы сразился со всей королевской армией в открытом бою… а вы хотели сделать меня тюремщиком для несчастных женщин! Следовало бы спросить меня, что я могу дать вам, монсеньер! Я готов был предоставить в ваше распоряжение мою шпагу, мою жизнь, мой опыт солдата, а вы хотели заставить меня шпионить за собственным сыном и держать в тюрьме девушку, в которую он влюблен. Вы ошиблись… Вы сами прекрасно понимаете, что вас я не предавал. Да захоти я это сделать, мне было бы достаточно пойти к королю и сообщить, что вы замышляете заговор с целью посадить Гиза на трон. Вас бы вздернули на виселице на Монфоконе, а я бы враз разбогател, получив за эту подлость часть вашего состояния. Но я молчал, монсеньер, и это доказывает, что по собственной вине вы потеряли доверие человека, способного надежно хранить столь страшную тайну. А таких людей найдется немного, поверьте…

Маршал смертельно побледнел. Он словно забыл, что Пардальян находится у него в руках, и обратился к старому солдату просительным, почти умоляющим тоном:

– Значит, вы никому не рассказывали о нашем деле? Пардальян в ответ лишь снисходительно пожал плечами.

– Послушайте, – продолжал Данвиль, – вы, конечно, человек гордый и на низость неспособный. Уверен, доносы вам отвратительны. Но, может быть, случайно, вы кому-то доверились…

«Все ясно, – подумал Пардальян. – Вот почему маршал столь терпелив. Боится, что я проболтался…» А вслух он произнес:

– Кому же я мог довериться, монсеньер?

– Другому лицу, которое, возможно, не обладает вашим великодушием… Например, герцогу де Монморанси.

– А если это и так! – ответил Пардальян. – Вы говорили о ваших правах, но и у меня есть право считать вас врагом. Почему бы мне не предоставить в распоряжение вашего брата такое оружие?.. У меня-то прав побольше, чем у вас! Разве не вы похитили дочь маршала де Монморанси?.. Я уж не говорю о несчастной госпоже де Пьенн… Взглянем правде в лицо – ведь вы добились, чтобы закрыли все ворота Парижа; герцог де Монморанси не может покинуть столицу; вы превратили вашего брата, его близких, да и меня с сыном в пленников! Вы накапливаете силы для последнего удара, чтобы уничтожить нас всех! Скажу вам так, монсеньер, духу у меня не хватает, чтобы стать доносчиком, но уж вашему-то брату я должен был бы все рассказать…

– И вы это сделали! – воскликнул Данвиль в отчаянии.

– Собирался, но… не сделал, о чем очень сожалею. Сын помешал мне. Знаете, что он мне сказал?.. Что скорее покончит с собой прямо на глазах у меня, чем выдаст доверенную ему и мне тайну… Вы можете поступать, как вам угодно: хотите сожгите весь Париж, попытайтесь захватить нас, даже убейте… но никто, слышите, никто, даже такой человек, как вы, а у вас предательство в крови, не сможет сказать, что Пардальян изменил своему слову! Вот, что сказал мне сын! И я промолчал, монсеньер…

– Значит, герцог де Монморанси ничего не знает, – охрипшим от волнения голосом проговорил Данвиль.

– Ничего! Ни он, ни кто-нибудь другой…

Маршал вздохнул с облегчением, он так перепугался, что не обратил внимания на то, что Пардальян обвинил его в предательстве. Но через несколько мгновений к Анри де Монморанси вернулось обычное хладнокровие. Он направился было к двери, за которой стоял Ортес с солдатами, но внезапно передумал и повернулся к Пардальяну.

– Послушайте, – резко сказал Данвиль, – предлагаю вам мир.

Пардальян встал, вежливо поклонился и спросил:

– Ваши условия, монсеньер?

– Самые простые – перестаньте мешать мне, вы и ваш сын можете покинуть Париж и уехать, куда вам вздумается, хоть к черту, хоть к дьяволу. Я дам вам лошадей, к седлу каждого коня будет приторочена сумка с двумя тысячами экю.

Пардальян склонил голову и, казалось, глубоко задумался.

– Подумайте хорошенько, – продолжал маршал. – Вы сохранили мою тайну, и я вас уважаю. На вашем месте другие давно бы предали меня. Вы оскорбили меня – я это прощаю, вы предали меня – я вычеркну это из памяти. Я даже готов забыть о том, что вы проникли в мой дворец, собираясь убить меня. Вам и вашему сыну я желаю только добра. С этой минуты мы не враги, но и не друзья. Вы для меня как бы посторонний, точнее, военнопленный. Вы сильны и храбры, но вам не устоять против солдат с аркебузами, алебардами, шпагами… Вы в ловушке и сбежать не сможете. Я держу вас в руках, мой друг! Соглашайтесь на мое предложение, и вы свободны!

– Допустим, я соглашусь, – ответил после долгого молчания Пардальян-старший, – что тогда предпримете вы, монсеньер? Вы недоверчивы, вряд ли вы распахнете двери своего дворца, услышав лишь мои обещания…

В глазах маршала де Данвиля вспыхнул огонек радости.

– Я приму лишь самые необходимые меры предосторожности. Вы напишете письмо сыну, письмо достаточно убедительное для того, чтобы он прибыл сюда, во дворец. Мой человек доставит шевалье ваше послание, и, когда ваш сын придет сюда, вы оба дадите мне слово не возвращаться в Париж в течение трех месяцев. Я провожу вас с охраной до тех ворот Парижа, которые вы мне назовете, и пожелаю вам доброго пути. Вы согласны? – взволнованно спросил Данвиль.

– Конечно, монсеньер. С радостью и с благодарностью.

– Тогда пишите письмо! – воскликнул маршал.

Он бросился к шкафу, достал чернила и бумагу. Но Пардальян не спешил приняться за письмо.

– Еще одно, монсеньер, – произнес он. – Я-то согласен, но ведь обещать могу только за себя.

– Ничего, ничего! Пишите, а я берусь убедить шевалье!

– Минутку, монсеньер! Я своего сына знаю: вы и представить не можете, как он подозрителен. Он мне не доверяет, сам себе не доверяет, опасается даже собственной тени. Сколько раз, монсеньер, мне приходилось краснеть из-за его излишней недоверчивости. Ну, я-то сам, конечно, безгранично верю обещаниям такого человека, как вы…

– Что вы имеете в виду? – возмутился маршал.

– Только то, монсеньер, что, прочитав мое письмо, шевалье де Пардальян воскликнет: «Как! Мой отец в плену у маршала де Данвиля и хочет, чтоб и я отправился к маршалу! Пишет, что заключил мир с монсеньером… Да быть такого не может! Батюшка, видно, с ума спятил! Забыл, что Данвиль злодей и предатель! (Это мой сын так сказал бы.) Забыл, сколь коварен маршал де Данвиль!.. Да все это шито белыми нитками: ясно, что он хочет убить нас обоих. Но я молод и хочу жить. А вы, батюшка, достаточно пожили и можете умирать без меня, раз уж сделали глупость и сунулись прямо волку в пасть!»

Вот, что скажет шевалье, прочтя мое письмо! Я, словно наяву, слышу, как он рассмеется…

– Отказываетесь писать? – процедил сквозь зубы Данвиль.

– А это все равно ничего не даст, монсеньер. И еще… Предположим невозможное – мой сын приходит сюда. Знаете, что произойдет?

– И что же?

– Шевалье не только недоверчив, он еще и упрямец, каких мало. Тут он похож на вас. Он вбил себе в голову, что должен вырвать из ваших когтей госпожу де Пьенн, ее дочь, а заодно и вашего брата. И от своих намерений шевалье не откажется никогда. Понимаете, монсеньер, я-то с благодарностью принимаю ваше благородное предложение… но шевалье… Знаете, что он вам сказал бы?

Пардальян-старший выпрямился и встал, гордо положив руку на эфес шпаги.

– Он вам сказал бы так, монсеньер: «Как! Мой отец и вы, герцог, осмеливаетесь предложить мне подобную низость! Это мерзко, господа! И всего за четыре тысячи экю и за двух коней в золотой сбруе? Да предложи вы мне за это четыре тысячи мешков по четыре тысячи экю в каждом, и тогда я счел бы подобное оскорбление смертельным! Неужели кто-то мог подумать, что шевалье де Пардальян продаст свою шпагу, по примеру отца бросит двух несчастных женщин, которых поклялся спасти. Неужели кому-то пришло в голову, что шевалье де Пардальян струсит? Нет, батюшка, я с гневом отвергаю ваше оскорбительное предложение. Вспомните, что в основе человеческого достоинства всегда лежит самоуважение, пусть позор от предложенной мне сделки падет не на вас, а только на маршала де Данвиля – ему не привыкать к вероломству и предательству!»

– Мерзавец! – прорычал Анри де Монморанси.

– Одно слово, монсеньер, только одно! У шевалье есть еще один недостаток, вдобавок к тем, что я уже перечислил: он любит меня таким, каков я есть. Если он сегодня на рассвете не встретится со мной (а ему известно, что я пошел к вам), боюсь, что моему сыну взбредет в голову пойти в Лувр и рассказать, как вы с Гизами готовитесь убить короля… Конечно, шевалье не выносит доносчиков и, может, после этого ему придется покончить с собой.

Маршал, готовый уже растерзать старого солдата, при этих словах замер и побледнел. Вид Анри де Монморанси внушал ужас, на губах его выступила пена. А Пардальян, улыбаясь в усы, спокойно проговорил:

– А что вы на это скажете?

Но маршал уже потерял голову и забыл об осторожности. Ярость и ненависть захлестнули его. Он был выведен из себя словами Пардальяна и обезумел, словно бык на арене, исколотый бандерильями.

– Плевать мне, что будет! – взревел Данвиль. – Пусть все рушится! Солдаты, ко мне!

Пардальян молниеносно выхватил кинжал и бросился на маршала:

– Ты умрешь первым! – воскликнул старый солдат. Но Данвиль не растерялся: увидев направленный на него кинжал, он ничком бросился на пол. Пардальян не сумел удержать равновесие и споткнулся. В то же мгновение к нему подскочили солдаты с алебардами и шпагами. Пардальян попытался вытащить шпагу, чтобы умереть с оружием в руках, но не сумел. Его схватили, обезоружили, связали, а рот заткнули кляпом. Ему ничего не оставалось как закрыть глаза и недвижно замереть.

– Монсеньер, спросил Ортес, – что делать с этим бродягой?

– Повесить, что же еще? – ответил разъяренный Данвиль. – Но этот бродяга владеет тайной, которую в интересах Его Королевского Величества следовало бы вырвать у него.

– Стало быть, пытки? – уточнил Ортес.

– Конечно! А я уж позабочусь о том, чтобы предупредить приведенного к присяге палача, и сам буду присутствовать при допросах.