Текст книги "Эпопея любви"
Автор книги: Мишель Зевако
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
XIII. Тюрьма Тампль
Как ни торопился Марильяк в Лувр, Моревер оказался там раньше: крылья ненависти несли быстрей, чем крылья дружбы. Похоже, Моревера с нетерпением ожидали в той части Лувра, где располагались покои королевы-матери. Увидев его, капитан охраны де Нансей сразу же пригласил посетителя последовать за ним и тайными коридорами проводил Моревера в приемную Екатерины, а оттуда – в королевскую молельню.
Екатерина Медичи лихорадочно писала – перед ней на столе уже лежала груда законченных писем. Королева никому не доверяла и поэтому не пользовалась услугами секретарей, а всегда писала сама. При появлении Моревера Екатерина оторвалась от письма и знаком велела ему подождать, пока она закончит начатую фразу.
У Моревера было острое зрение, и он попытался прочесть адреса на запечатанных письмах, брошенных на столе. Ему удалось определить, что почти все послания были адресованы губернаторам провинций. Екатерина подняла голову и поймала взгляд Моревера.
– Пытаетесь узнать, кому я пишу? – спросила она. – Мне нравятся любопытные люди. Любопытство – признак ума. Ну-ка, отойдите к окну!
– Ваше Величество, поверьте, умоляю…
– Делайте, что вам говорят!
Моревер отошел к окну, выходившему во двор Лувра. Он почувствовал себя в опасности.
– Что вы там видите, во дворе? – спросила Екатерина.
– Человек тридцать курьеров; кони уже оседланы, похоже, ждут лишь приказа Вашего Величества.
– Хорошо, стойте там! – приказала Екатерина и, окончив писать, ударила в гонг серебряным молоточком.
Вошел вышколенный слуга, забрал запечатанные письма и, не произнеся ни слова, удалился. Моревер через две минуты увидел, как этот человек вышел во двор и вручил каждому курьеру по письму. Курьеры, вскочив на коней, ускакали, и двор Лувра опустел.
– В следующий раз, когда увидите своего друга, герцога Гиза, передайте ему, что видели, как мои курьеры отправились со специальными депешами к губернаторам провинций. Вы сообщите герцогу, что губернаторам разослан приказ собрать войска по провинциям и двинуться к Парижу, чтобы остановить безумцев, осмеливающихся плести заговоры против короля. Через несколько дней, господин де Моревер, армия в шестьдесят тысяч человек выступит на Париж и защитит короля.
По спине Моревера пробежал холодок: ему почудилось, что топор палача уже занесен над его головой.
– Я погиб! – прошептал он, склоняясь в почтительном поклоне. Екатерина посмотрела на Моревера, и во взгляде ее читалось презрение и торжество. Она, конечно, обманула его. В ее письмах к губернаторам содержался приказ задерживать любого курьера, направляющегося в Париж без специального пропуска, арестовывать беглецов из столицы и устраивать облавы на гугенотов.
– Если вы откровенны, сударь, – заявила Екатерина, – вашей жизни ничто не угрожает.
Моревер вздохнул с радостным облегчением – королева не собирается его арестовывать, она готова продолжить беседу, значит, он спасен!
– Как обстоят дела с заговором герцога Гиза? – холодно спросила Екатерина.
– Мадам, – ответил Моревер, делая невероятное усилие, чтобы казаться спокойным, – клянусь Христом, я в заговорах не участвую!
– Да вас никто и не причисляет к заговорщикам! Чтобы плести заговор, надо что-то из себя представлять. Но вы, конечно, прислушивались к разговорам и кое-что знаете…
– Мадам, все говорят, что Его Величество король не желает принимать необходимые меры против еретиков.
– Ну и что?
– Париж бурлит, мадам. Эти волнения могут быть использованы для того, чтобы аристократы, буржуа, простолюдины – словом, весь народ избрал герцога главой католической армии.
– А дальше?
– Это все, что я знаю, мадам…
– Лжете, господин де Моревер!
– Мадам, я и под пытками не смог бы сказать большего. Правда, я думаю… но это всего лишь предположения…
– Говорите же!
– Полагаю, утвердившись в Париже, как глава католических войск, герцог Гиз попытается использовать благоприятные для себя обстоятельства… чтобы непосредственно повлиять на короля…
«Похоже, он действительно ничего не знает», – подумала Екатерина.
Моревер воспрянул духом и вновь сделался спокоен.
– Сударь, – неожиданно сказала королева, – вы оказали мне большую услугу и, думаю, еще не раз окажете в будущем.
– Моя жизнь принадлежит Вашему Величеству, и вы можете располагать мной.
– Если герцог Гиз хочет стать вождем католиков, – заявила Екатерина, – пусть он им станет! Мне нравится, что он столь ревностно защищает католическую веру. Правда, это рвение толкает его к заговорам… для того, чтобы навязать королю свою волю. Но, думаю, он прав. А я помогу Гизу убедить короля, приведя в Париж целую армию. Теперь, что касается вас…
Королева проницательно взглянула на своего гостя, но Моревер мужественно выдержал этот взгляд, не показав, как он в глубине души испуган.
– Что касается вас, – продолжила Екатерина, написав несколько слов на листке бумаги, – вот что я могу для вас сделать…
Моревер попытался издали прочитать записку.
«Неужели это приказ о моем аресте и заключении в Бастилию?» – подумал он.
Но когда королева протянула ему бумагу, Моревер убедился, что это был чек на получение пятидесяти тысяч ливров из казны Ее Величества. Моревер почтительно, но сдержанно поблагодарил Екатерину.
«А он и вправду ничего не знает», – подумала королева, внимательно наблюдая, какое впечатление произвела на Моревера ее щедрость.
А вслух она произнесла:
– Назначенный час близок. Вам уже пора посетить каноника Вильмюра и проводить к нему вашего друга. Помните, мы о нем говорили…
– Мадам, – ответил Моревер, – моему другу уже заплачено. И пятьдесят тысяч ливров, которые Ваше Величество соблаговолили мне пожаловать…
– Они ваши – считайте эти деньги возмещением за необоснованные подозрения в ваш адрес, – и Екатерина обворожительно улыбнулась. – Кроме того, это благодарность за сообщенные вами сведения. Кстати, мне известно, что не без вашей помощи были арестованы два еретика. Между прочим, что с ними стало?
– Одного из них я освободил.
На лице королевы промелькнуло удивление и раздражение.
– Я спас от разъяренной толпы и освободил, – продолжал Моревер, – важную персону… Мне показалось, что Ваше Величество относится к нему с некоторым уважением… Этого гугенота зовут граф де Марильяк.
Королева оставалась совершенно спокойна, она улыбалась, делая вид, что услышанное ее совершенно не волнует. Но Моревер ужаснулся бы, поняв, что творится в душе Екатерины. Она заметила равнодушным тоном:
– Вы правильно поступили, отпустив Марильяка. Он один из моих друзей. А что с другим?
– С другим… Позвольте, Ваше Величество, напомнить вам о данном мне обещании.
– О каком обещании? – удивленно произнесла королева.
– Мадам, вы видите шрам на моем лице… я должен беспощадно отомстить за нанесенное оскорбление.
– Да, конечно, удар хлыстом… – вспомнила Екатерина.
– Да, мадам! Удар хлыстом… И около монастыря я захватил того, кто оскорбил и ударил меня!
– Шевалье де Пардальян…
– Именно он, Ваше Величество!
«Да этому Мореверу цены нет!» – подумала королева.
– Осмелюсь напомнить Вашему Величеству, что вы обещали отдать мне этого человека и позволили делать с ним все, что я захочу.
– Где же он? – спросила королева.
– Заперт в одной из келий монастыря.
– Куда вы хотите его поместить?
– В Бастилию… если Ваше Величество подпишет приказ.
– И что вы намерены делать с обоими Пардальянами?
– Как это «с обоими»?
– Ну да! Ведь отец, этот старый проходимец, уже сидит в тюрьме Тампль. Его захватили во дворце маршала де Данвиля. У маршала к нему свои счеты, уж не знаю почему, и он попросил меня подписать приказ о том, чтобы старого бродягу подвергли пыткам. Маршал хочет лично присутствовать на допросе. Но вообще-то это дело серьезное: ведь никакого суда не было. Признаюсь, Данвиль меня удивил – решил вдруг заняться не своим делом… Может, этому Пардальяну известны какие-то важные секреты?
– Ваше Величество, только прикажите, и я сумею вырвать у него любой секрет!
– Но у меня-то нет никаких причин ненавидеть Пардальяна-старшего; это у вас на него зуб.
– Но ведь его сын оскорбил вас в Лувре.
– Думаю, он сделал это неумышленно. Кроме того, этот юноша оказал большую услугу королю – он спас нашу кузину Жанну д'Альбре от неминуемой гибели. Бедная, бедная королева Наваррская! Ее смерть была для нас таким несчастьем!
Моревер уже не мог понять, что к чему в рассуждениях королевы.
– Но я не отказываюсь от моих обещаний, – продолжала Екатерина, – и отдаю в ваши руки обоих Пардальянов. Может, стоит их воссоединить? Раз уж старик в Тампле, значит, и молодого отправим туда же.
С этими словами королева подписала приказ об аресте.
– Мадам, в Тампле ли, в Бастилии… не имеет значения. Лишь бы они были у меня в руках, особенно Пардальян-младший.
– Вы сказали, что готовы допросить их сами?
– Да, мадам. Тогда я буду отомщен.
– Так забирайте обоих, – и королева протянула Море-веру подписанный приказ об аресте.
Тот поспешно взял документ и поклонился.
– Ваше Величество позволит мне удалиться?
– Еще минуту, Моревер. Когда вы намерены приступить к допросам?
– Немедленно, мадам. Нужно лишь время для того, чтобы препроводить шевалье в Тампль и договориться с палачом.
– Но тюремный палач может действовать только в присутствии судей.
– Я об этом не подумал… – произнес ошеломленный Моревер.
– Однако в случае особого приказа… – добавила королева и быстро написала несколько строк, а затем вручила бумагу Мореверу. Это был приказ подвергнуть обоих Пардальянов как обычному допросу, так и допросу с пристрастием в тюрьме Тампль, в субботу 23 августа в десять часов утра.
– Мне придется ждать до субботы… – недовольно произнес Моревер.
– Сударь, я ждала дольше, чем вы… Сегодня уже воскресенье, осталось всего пять дней.
– Простите, Ваше Величество. Вы правы.
– И еще одно… Я не хочу, чтобы кто-нибудь присутствовал на допросе – только вы и палач! Поняли?
– Можете быть уверены, Ваше Величество.
– И вы точно сообщите мне признания этих людей?
– Клянусь, мадам!
– Хорошо! Но помните, я отдаю вам жизнь Пардальянов в обмен за Колиньи… помните, ваш друг обещал…
– Уже завтра утром мой друг займет позицию в монастыре, в доме каноника.
Когда Моревер вышел от королевы, лицо его горело, в горле пересохло, но в душе он ликовал.
«Ну что же, дело потихоньку продвигается, – думала Екатерина Медичи. – Молитесь, господин адмирал, молитесь! Но дойдут ли ваши молитвы до Господа?.. Что касается этих головорезов Пардальянов, то я узнаю, чего же хочет от них Данвиль… В Тампле, рядом с камерой пыток, есть темная каморка, там все превосходно слышно».
В молельню вошла королевская камеристка Паола.
– Мадам, в зале перед вашими покоями граф де Марильяк бурно объясняется с Нансеем.
Улыбка замерла на губах королевы.
– Чего же хочет наш дорогой граф?
– По-моему, он требует, чтобы капитан охраны немедленно попросил у Вашего Величества аудиенции для него.
– Хорошо, скажи, чтобы Марильяка впустили.
Лицо королевы выражало полную безмятежность, улыбка стала еще лучезарнее, но в душе она встревожилась: «Можно арестовать его прямо сейчас, – размышляла Екатерина. – Это так просто. Да… но вдруг он расскажет? Нет, арестовывать нельзя. Терпение, терпение… Еще денек подождем. Если я прикажу убить его сегодня, эта дура Алиса может такого натворить… А сейчас они оба у меня в руках. Не стоит портить игру!»
На пороге появился Марильяк, и королева ласково произнесла:
– Здравствуйте, дорогой граф! Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной…
Екатерина отодвинула в сторону письма на столе и знаком пригласила взволнованного бледного Марильяка подойти поближе.
– О чем вы желали спросить? – продолжала королева. – Хотите узнать, все ли готово к завтрашней церемонии?
Марильяк преклонил колени.
– Нет, Ваше Величество, – с дрожью в голосе произнес он, – вы так добры, что в завтрашнем дне я не сомневался ни на минуту. Нет, мадам, речь не обо мне, о другом. Я пришел просить помиловать моего друга.
– Помиловать? – удивленно спросила королева.
– Точнее, я молю не о помиловании, а о справедливости. Один из моих друзей арестован. Этот человек мне друг, мы с ним – как братья.
– Достаточно, граф, – взволнованно произнесла королева, – вы любите этого человека, поэтому я готова сделать для него все, о чем попросите. Я желаю ему добра так же, как и вам.
– Увы, мадам, к несчастью, он дважды разгневал вас. Первый раз при встрече с вами в доме у Деревянного моста, в той самой комнате, где я имел счастье познакомиться с вами. И второй раз – в Лувре, в кабинете Его Величества короля Карла.
– Граф, – с грустью заметила Екатерина, – люди часто огорчают меня – тогда я стараюсь поскорее о них забыть…
– Это шевалье де Пардальян, Ваше Величество. Королева сделала вид, что вспоминает, потом, всплеснув руками, воскликнула:
– Ну конечно! Я совсем забыла об этом молодом человеке… Теперь вспомнила – я предлагала ему поступить ко мне на службу. Неужели он арестован?
– Да, мадам! Прошу вас, освободите его. Клянусь, шевалье не мог ничего замышлять ни против короля, ни против Вашего Величества.
– Нансей! – позвала Екатерина, ударив молоточком в гонг.
Вошел капитан охраны.
– Нансей, вы знаете, что арестован один молодой человек, шевалье де Пардальян?
– Да, мадам, его уже арестовывали один раз, но тогда он сбежал из Бастилии.
– Кто отдал приказ об аресте? – сдвинув брови, спросила Екатерина.
– Его Величество король. Полагаю, этот молодой человек обвиняется в мятеже. Во всяком случае, мне известно, что он дважды оказывал сопротивление солдатам короля.
– О, мадам! – воскликнул Марильяк. – Позвольте объяснить, при каких обстоятельствах это случилось…
– Помолчите, граф, – сказала королева. – Вы свободны, Нансей.
Капитан удалился.
– Дорогое дитя, – обратилась Екатерина к Марильяку, – готова доказать вам мое расположение… так, словно вы мне сын, как Генрих и Франсуа… Обождите меня здесь.
Марильяк почтительно поклонился. Он дрожал – буря бушевала в душе его. У него появилась непоколебимая уверенность, что королева любит его, любит как мать. И эту женщину, которая смотрела на него с такой нежностью, говорила с таким волнением, называют преступницей и лицемеркой? Королева, считал Марильяк, безгранично доверяет ему, и это наполняло сердце графа благодарностью. Даже самому королю подозрительная Екатерина не доверяет так…
Королева оставила Марильяка в молельне одного, перед ним на столе лежали написанные ею письма. Конечно, граф мог бы узнать государственные секреты, но он скорее потерял бы зрение, чем позволил себе бросить хоть один взгляд на королевскую корреспонденцию.
Екатерина отсутствовала полчаса, но все это время она через потайное отверстие следила за поведением Марильяка в молельне. Все это время графа мучила одна мысль: Моревер сказал ему, что Пардальяна арестовали по приказу королевы-матери, но Екатерина, похоже, не помнила даже имени шевалье. Нансей же утверждал, что приказ об аресте отдал король. Впрочем, все это неважно, видимо, Моревер что-то перепутал.
Наконец вернулась Екатерина – радостная улыбка играла на ее губах.
– Удалось! – сообщила королева торжествующим тоном.
– О, мадам! – голос Марильяка прервался от волнения. – Неужели шевалье де Пардальян свободен?
– Король обещал мне, правда, нелегко было добиться этого. Кажется, ваш друг участвовал в заговоре, организованном маршалом де Монморанси.
– Пардальян? Что вы, мадам, нет! Я вам сейчас объясню… Дело в том, что маршал…
– Ни слова больше, граф! Это не мое дело. Если шевалье де Пардальян пожелает сообщить что-нибудь о маршале, он это скажет сам.
– Мадам, вы – великая королева! – воскликнул Марильяк.
– Увы! Я просто женщина, которая много страдала, а страдания делают нас снисходительными. Мне неважно, участвовал или не участвовал шевалье в заговоре, главное, что он – ваш друг. Передайте ему, что, если он хочет у меня что-нибудь попросить для себя или для маршала, я готова принять его послезавтра, в десять утра, после того, как король побеседует с ним.
– Его Величество желает лично допросить шевалье?
– Да. Мне удалось добиться отступления от официальной процедуры. Вашего друга будут допрашивать не судьи, а сам король… И, если ответы Пардальяна удовлетворят Его Величество, если шевалье объяснит, почему он скрывается во дворце Монморанси, его освободят и простят ему и скандал в Лувре, и пожар в трактире, и драку на Монмартрской улице.
– О, мадам! – воскликнул Марильяк. – Шевалье все объяснит без труда. Просто Пардальян и маршал хотят покинуть Париж. За всем этим кроется любовная история…
– Прекрасно, прекрасно. Прошу вас присутствовать завтра на утреннем приеме Его Величества, и вы сами сможете встретить своего друга.
– Мадам, он не покинет Лувр, не выразив вам глубочайшую признательность. Что касается меня, то моя жизнь принадлежит вам.
Зловещим блеском загорелись глаза Екатерины, но склоненный в низком поклоне Марильяк не заметил этого блеска, который привел бы его в ужас.
– Прощайте, граф, – произнесла королева. – Увидимся завтра в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа, а послезавтра утром встретимся в Лувре.
Граф удалился, чувствуя себя безмерно счастливым. Он решил вернуться к монастырю, и как раз в тот момент, когда Марильяк подходил к монастырским воротам, оттуда выехал всадник и поскакал в направлении Лувра. Граф попросил, чтобы его проводили к настоятелю. Встретившись с ним в приемной, Марильяк поинтересовался:
– Сударь, я хотел бы знать, если это не составляет для вас труда, здесь ли шевалье де Пардальян?
Услышав обращение «сударь», преподобный отец недовольно поморщился, но ответил вежливо:
– С удовольствием отвечу на ваш вопрос. Молодой человек еще здесь. Его должны были препроводить в Бастилию, но я только что получил приказ из Лувра, в котором мне предписывается оставить шевалье здесь до вторника и отдать ему лучшую келью в монастыре. Так что я уступил ему мое собственное жилище. Вот все, что я могу сказать вам.
– А что должно произойти во вторник? – спросил встревоженный Марильяк.
– Мне приказано освободить этого юношу во вторник утром и сообщить ему, что король желает побеседовать с ним во время утреннего приема и царственная особа рассчитывает, что он, как честный дворянин, не ускользнет…
– Ручаюсь, он будет в Лувре! – воскликнул обрадованный граф. – А можно с ним увидеться?
– Сударь, я лично не возражаю, но у меня нет никаких указаний на этот счет…
– Понимаю, – улыбнулся Марильяк, – понимаю и не настаиваю. Передайте, пожалуйста, шевалье, что во вторник утром я буду здесь и провожу его в Лувр.
– С удовольствием, – охотно согласился настоятель. – Через пять минут ваше поручение будет исполнено.
Граф совершенно успокоился и распрощался со святым отцом. Однако в душе его еще оставались какие-то опасения, неясные страхи, неопределенная тревога.
– Все прекрасно, – убеждал он самого себя. – Все складывается замечательно. Завтра утром король Генрих венчается в соборе Парижской Богоматери. После церемонии я свободен, у меня отпуск до начала военной кампании. А завтра в полночь – моя свадьба… и моя мать приведет Алису к алтарю, перед которым нас соединят навеки. Священник обвенчает меня с той, что мне дороже жизни… Католический священник! Ну что же, раз об этом просит королева… Послезавтра утром встречу Пардальяна, провожу в Лувр, добьюсь для маршала и его семьи разрешения покинуть Париж… Уедем все вместе! Ах, матушка, матушка, мог ли я думать несколько месяцев назад, каким счастьем одарите вы меня…
Марильяк обратил внимание на неразговорчивые компании, то тут, то там появлявшиеся на улицах. В воздухе Парижа чувствовалось приближение чего-то значительного…
– Видно, парижане готовятся к завтрашнему празднику, – решил Марильяк.
Настоятель солгал графу, утверждая, что Пардальян находится в монастыре. Еще за час до этого в монастырь прибыли десятка два всадников во главе с Моревером. Связанного шевалье отнесли в закрытую карету. И верховые, и карета быстро умчались в сторону тюрьмы Тампль.
Тамплем называли целый квартал, огороженный стеной. Он получил свое имя тогда, когда его занимали рыцари-монахи ордена тамплиеров. Это был своего рода город в городе, недаром его иногда именовали Новый город Тампль. Однако еще два века назад орден тамплиеров был разгромлен, а рыцари Мальтийского ордена, занявшие квартал, постепенно покинули Париж. Многие здания Тампля обратились в руины, осталась лишь старая башня, в которую сто десять лет спустя заключат перед казнью короля Людовика XVI.
В 1572 году башня Тампль служила тюрьмой. Так повелось еще со времен Франциска I. Комендантом тюрьмы был Марк де Монлюк, сын Блеза де Монлюка, прозванного королевским мясником за резню гугенотов, которую он устроил в Гиени. Марк де Монлюк и по повадкам, и по характеру был настоящим тюремщиком. Лет тридцати пяти от роду, рыжий, с всклокоченной шевелюрой, бычьей шеей, кровавыми глазами, с лицом, отражавшим все его пороки, Монлюк смягчался лишь в компании доброй бутылки и веселой девицы. На место коменданта его устроил отец, старый Блез де Монлюк, служивший сначала под командованием коннетабля де Монморанси, а потом – маршала де Данвиля.
Захватив Пардальяна-старшего, Данвиль приказал заточить его в Тампле. Маршал не доверял коменданту Бастилии де Гиталану, который, хотя и был другом Данвиля, казался маршалу недостаточно жестоким. Анри де Монморанси доложил об аресте Пардальяна-старшего королеве Екатерине, естественно, представив в лучшем виде собственные заслуги в деле задержания столь опасного для престола человека. Но в планы Данвиля вмешался Моревер, ведь именно ему Екатерина поручила провести допрос Пардальяна-младшего. Кроме того, сама королева собиралась тайно присутствовать при допросе шевалье. Она назначила допрос обоих Пардальянов на субботнее утро 23 августа.
Королева разрешила Мореверу пытать отца и сына в награду за то, что он уберет адмирала Колиньи. Таким образом, за труп адмирала Екатерина отблагодарила наемного убийцу двумя трупами. Поистине королевская плата.
С той минуты, как шевалье приволокли в келью монастыря, он, не открывая глаз, лихорадочно размышлял. Лицо его было абсолютно спокойно, ироническая улыбка порхала на губах, но в душе он не сомневался, что Моревер решил его прикончить.
«Хотел бы я знать, в чьих интересах действует Моревер. Конечно, я его оскорбил и ударил – шрам остался до сих пор… Но вряд ли дело в этом. Кто-то очень хочет меня убить… Великая королева Екатерина? Все может быть… Но почему? Потому что я отказался убить ее сына… Бедный, бедный мой друг… думаю, мы умрем вместе… А Лоиза выйдет замуж за графа Маржанси… И всему конец!»
Пардальян предпринимал отчаянные попытки разорвать веревки, он то выпрямлялся, то изгибался дугой, но связали его крепко, и в конце концов шевалье отказался от этой мысли. Вдруг в келью вошли человек десять вооруженных людей. Пардальян попытался рассмотреть убийц, но, к своему удивлению, Моревера он среди них не обнаружил. Его подняли, вынесли из кельи и связанного бросили в карету. Экипаж двинулся в путь, и минут через двадцать Пардальян по стуку колес понял, что карета едет по подъемному мосту. Потом он услышал скрип затворявшихся ворот, еще через минуту лошади остановились и его вытащили из этой тюрьмы на колесах! Шевалье узнал двор Тампля и увидел Море-вера, разговаривавшего с высоким мужчиной, видимо, геркулесовой силы. За ними стояли строем десятка два охранников. Уже стемнело, и двое из них держали в руках факелы.
– Господин де Монлюк, – сказал Моревер коменданту, – до субботы вы несете ответственность за этих двух заключенных.
«Почему за двух? И почему до субботы? – подумал шевалье. – Впрочем, я забыл, второй, конечно, Марильяк».
– Слушаюсь, господин де Моревер, – ухмыльнулся Монлюк. – Я о них буду так заботиться, что им просто расставаться со мной не захочется. Но это до субботы, а что же произойдет в субботу?
– Читайте!
И Моревер протянул коменданту бумагу.
– Понятно, – ответил комендант. – Стало быть, в субботу допрос. Обычный допрос?
– Нет, допрос с пристрастием, господин де Монлюк.
Шевалье охватила дрожь.
– Предупредите приведенного к присяге палача, начнем в десять, – продолжал Моревер.
– Палача – к десяти, а могильщиков – к двенадцати! – расхохотался Монлюк.
В глазах шевалье потемнело: исчезли мрачный двор, красная, пьяная физиономия Монлюка, ряды стражников… Пять или шесть тюремщиков потащили Пардальяна под мощные своды старой башни. Они поднялись по лестнице, остановились, отперли дверь. Жана развязали и втолкнули в камеру, точнее в настоящую темницу.
– Всего хорошего, господа! – раздался из-за захлопнутой двери голос Монлюка.
«Господа? Почему господа?» – подумал шевалье.
И тут кто-то обнял шевалье. Жан в темноте не мог узнать человека, который с плачем прижимал его к сердцу. Наконец раздался хриплый от волнения голос:
– И ты, сынок, ты здесь! В этом аду!
– Отец! – воскликнул шевалье и неожиданно для себя обрадовался, нежно обняв старого бродягу.
– Похоже, на этот раз нам конец! – вздохнул Пардальян-старший. – Мне-то все равно скоро помирать, а вот ты, ты, шевалье…
– Видно, судьба нам умереть вместе…
– Это удовольствие я вам гарантирую! – усмехнулся за дверью Моревер. – Эй, господа! За все можете благодарить меня: и за тюрьму, и за пытки, и за скорую смерть. Дорого вы заплатите за удар хлыста!
– Подлец! – взорвался старый солдат, кинувшись к двери.
А шевалье даже не пошевельнулся.
– Иди ко мне, сынок, – сказал отец, взяв Жана за руку. – Сядь сюда, бедное дитя!
Старик уже хорошо ориентировался в камере. Он отвел сына в угол, где была свалена солома – и постель, и стул для обитателей этого мрачного места.
Шевалье улегся на соломе, руки и ноги у него ныли: он слишком долго пробыл связанным. Радость прошла, и теперь он страдал. Мучился он сильней, чем в момент ареста. Ведь он рассчитывал на отца, думал, что бывалый солдат сумеет спасти Лоизу! Даже если бы Жан погиб, отец помог бы девушке перебраться в безопасное место…
А теперь все было кончено! Пардальян-старший тоже оказался в тюрьме! И снова тревога и боль сдавили сердце шевалье: отца будут пытать, мучить на глазах у сына. Бедный старик!..
Жан зарыдал и обнял любимого отца:
– Батюшка! Батюшка! Дорогой мой!..
Пардальян-старший испытал настоящее потрясение – впервые в жизни он видел слезы на глазах у сына. Именно так! Сколько он ни вспоминал, он так и не вспомнил, чтобы шевалье плакал. Даже в детстве, получая от отца шлепки, Жан лишь упрямо смотрел да отворачивался. Но никогда ни слезинки!.. Через много лет, когда старый солдат решил расстаться с сыном и покинуть Париж, при прощании он заметил, что глаза шевалье подернулись влагой… но все-таки он не заплакал! Когда молодой человек, без памяти влюбленный в Лоизу, узнал, что она предназначена другому, не уронил ни одной слезы!
Чувствуя, как горячие слезы сына капают на его седую голову, отец был удивлен и потрясен.
– Жан, – тихо сказал он, – Жан, сынок, нет у меня слов, чтобы утешить тебя… Как же ты страдаешь! Такой молодой, такой красивый и отважный! Если бы я мог умереть дважды: и за тебя, и за себя… Но нет!.. Этим негодяям нужен ты! Они и меня схватили, чтобы поймать тебя… Плачь, плачь же, сынок, оплакивай свою разбитую жизнь!
– Отец, обожаемый отец, вы ошибаетесь… Я приму смерть, не дрогнув, и не посрамлю имени Пардальянов.
– Ты плачешь о Лоизе?
– Нет… Лоиза любит меня, я знаю… и эта уверенность дает моей душе райское блаженство… с ним я и умру… Но, простите мне минутную слабость: не будем больше говорить о ней… Побережем наши нервы…
Не в силах более произнести ни слова, Жан прикусил губу. А старый солдат вскочил и возбужденно заметался по темной камере.
– Шевалье! – ворчал он. – Какой же я дурак! Сам полез волку в пасть! Был бы я на свободе, сжег бы весь Париж, а тебя освободил!
Старик рассказал о своем визите к Данвилю, а Жан поведал ему обстоятельства своего ареста. Потом шевалье, разбитый усталостью, заснул и проспал несколько часов.
Когда он открыл глаза, слабый свет уже пробивался сквозь крохотное оконце. Жан первым делом решил осмотреть камеру: дверь, стены, окошко. Пардальян-старший ему не мешал, но и не помогал. Когда Жан закончил осмотр, отец заметил:
– Я это уже проделал в первый день. И вот к какому выводу я пришел: даже если нам удастся открыть дверь – нужно десять – пятнадцать дней работы, – мы попадем в коридор, а там тридцать солдат с аркебузами…
– А окошко? – спокойно спросил шевалье.
– Посмотри: чтобы добраться до решетки, надо выломать три-четыре каменных блока, а выходит окно во двор, где полно стражников…
– И никакого другого способа? Никакой надежды?
– Никакого другого способа совершить побег. А надежда у меня осталась только одна – я надеюсь умереть достойно…
Перед тем как покинуть тюрьму Тампль, вернемся ненадолго к малоприятной фигуре Монлюка, которого мы уже представили читателям. Отведя нового заключенного в камеру, комендант Тампля отправился в свои покои. Прибытие Моревера как раз прервало ужин Монлюка. Надежно заперев пленника, комендант вернулся к столу.
– Вина! – приказал он, рухнув в кресло.
Стол у Монлюка был богато заставлен яствами и бутылками. Стояли три прибора: для Монлюка и для двух молодых дам. Они-то и поторопились поднести Монлюку стакан вина в полпинты.
Дамы были полураздеты, обширные декольте не скрывали бюстов, лица щедро покрывала краска, волосы убраны кое-как. Обе были хороши собой, хотя разврат уже наложил печать на их лица. Одна из этих радостных девиц, ярко-рыжая, так и именовалась Руссотта-Рыжая, а вторая, с роскошной черной шевелюрой испанки, – Пакетта.
Обе были безобидны, симпатичны и глуповаты. Они не очень гордились своими потрепанными прелестями и охотно соглашались на все.
Монлюк залпом опрокинул вместительный стакан и повторил:
– Вина! У меня горло горит!
– От ветчины, наверное, – заметила Руссотта-рыжая.
– Нет, скорей, в седле козы слишком много было пряностей, – поспешила возразить Пакетта.
– Как бы то ни было, куколки, я жажду! Жажду вина и любви!
– Пейте же, монсеньер!
И обе девицы, схватив две бутылки, с двух сторон наполнили огромный стакан.
Ужин превратился в оргию, что и планировалось с самого начала. Когда пришел Моревер, Монлюк уже был изрядно пьян. Теперь он совершенно опьянел. Хорошо выпившие девицы устроили настоящую вакханалию. Они скинули легкие одежды и скакали голые, а Монлюк, разыгрывая фавна, носил их на руках, посадив Пакетту на правую вытянутую руку, а Руссотту – на левую. Потом он подбрасывал их к потолку и ловил. Они смеялись, хотя были уже изрядно поцарапаны, а у Руссотты шла кровь из носу. Комендант веселился безудержно. Ему вздумалось бороться с девицами.
