Текст книги "Зодчий"

Автор книги: Мирмухсин Мирсаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Глава VII
Строят медресе

Проснувшись на рассвете, зодчий позавтракал со своими учениками ®о внешнем дворе. Выйдя из дома, они первым делом зашли по дороге за смотрителем работ и отправились прямо в махаллю гончаров.

Смотритель работ Ахмад Чалаби пожаловался зодчему, что в последнее время мастера, изготовляющие изразец и мозаиковые плиты для облицовки здания, стали поставлять материал с изъяном, а роспись из лазурита и раствора желтого свинца и вовсе поступает с запозданием. В общем, происходит нечто странное и малоприятное. По всей вероятности., мастера чем-то недовольны. И впрямь, изразцовые плитки и все необходимое гончары обычно доставляли без лишних напоминаний и промедления, а теперь по какой-то непонятной причине вдруг стали тянуть.

Зодчий велел Ахмаду Чалаби прихватить с собою побольше денег и по дороге доведал своим ученикам, что мастер Абуталиб – человек вспыльчивый, но зато умелец, что называется, милостью божьей. Говорить лишнего ему не следует, и беседовать с ним будет он сам, Наджмеддин.

Поведал зодчий также, что Абуталиб был лет на десять моложе его и родом тоже из Бухары. Еще в Бухаре он поступил в ученики к Наджмеддину, и даже тогда, в те времена, учитель беседовал со своим учеником уважительно, старался ненароком не вызвать гнева Абуталиба, ничем не задеть его болезненного самолюбия. Но било у Абуталиба одно прекрасное качество стоило ему привязаться к кому-нибудь – он душу готов был отдать, работал так, что все вокруг ахали и охали от восхищения. Кроме того, был он человеком набожным до фанатичности.

Увидав входившего в калитку Наджмеддина Бухари, гончар, сидевший в середине просторного двора среди изразцовых плит и глиняной посуды и разводивший бентонит, буквально онемел от удивления. Обычно сюда заглядывал лишь распорядитель работ, платил деньги м, погрузив готовые плиты на арбу, уезжал.

Абуталиб поспешно вскочил с места и бросился навстречу дорогому гостю.

– Как поживаете, мастер, все ли благополучно в этом доме?

– Слава всевышнему! Как ваше здоровье? – Абуталиб вытер ладонь о полу одежды и протянул руку зодчему. Затем поздоровался с учениками. А вот на распорядителя работ, солидного Ахмада Чалаби, стоящего чуть поодаль, он взглянул хмуро и буркнул холодное «салам». – Проходите, пожалуйста, на айван, – пригласил хозяин.

Один за другим гости прошли на айван. После короткой молитвы Абуталиб приказал своим ученикам, разрисовывавшим посуду, принести чай и расстелить дастархан.

– Зодчий сел, скрестив ноги, и помянул добрым словом дедов и прадедов гончара, но особенно тепло вспомнил он старшего брата Абуталиба, умершего год назад Абу Шахбаза. Он прочел в его честь молитву и не спеша заговорил о том, какой то был замечательный мастер, редкостного таланта человек. Растроганный до слез гончар с благодарностью взирал на зодчего.

– Всевышний создал человека непохожим на все другие создания свои, поставил его над всем живым в мире и наделил чудесными свойствами. Всем прочим своим созданиям – животным и насекомым – он даровал кому четыре ноги, кому восемь ног, а кому даже сорок. Но человеку кроме ног он даровал еще и руки. В этом видна его великая мудрость, в этом главное благодеяние. Человек ходит, распрямив стан, и гордо несет голову, – закончил зодчий среди благоговейного молчания слушателей.

Гончар Абуталиб замер. Он любил легенды и предания и с детским любопытством ждал продолжения.

– Если в руки только что научившегося ходить младенца дать поводья целого каравана верблюдов, – продолжал зодчий, – он поведет их, и они пойдут за ним. Животные созданы для человека; созданы во имя его. Правда, мы их режем, едим, но они на нас не в обиде… Чего только не способны создать человеческие руки! А все потому, что всевышний создал его сильным и могущественным.

И ученики, и гончар, и смотритель работ затаив дыхание внимали речам зодчего.

– Не Авиценна вовсе «Аристотель эпохи», – говаривал Заврак Нишапури. – «Аристотель эпохи»– это наш зодчий Наджмеддин Бухари.

Ученики Абуталиба расстелили дастархан и подали чай. И прихлебывая горячий душистый чай, зодчий и гончар вспоминали прошлое. Но особенно обоих развеселил один случай, который они для краткости называли «дунь-ка разок».

…Было это давным-давно, еще в Бухаре было. Отец Абуталиба и Абу Шахбаза привел своих сыновей к Наджмеддину Бухари, занимавшемуся тогда обжигом изразцовых плиток, и отдал их ему в ученики. Оба подростка, толстогубые и черные, точно негритята, работали и учились у Наджмеддина целых три года. А когда прошли эти три года, нетерпеливый и упрямый Абуталиб, не испросив на то благословения учителя построил у себя во дворе печь для обжига и открыл собственное дело: начал мастерить посуду и изразцовые плитки.

И всего-то за месяц с лишним работящий и проворный юноша намастерил огромное множество и посуды и изразцовых плиток.

Брат же его, Абу Шахбаз, остался у зодчего и продолжал учение. С восхищением и восторгом глядел он на предприимчивого брата и верил, что тот в самом недалеком будущем прославит свое имя, разбогатеет.

Наджмеддин Бухари ничего не сказал Абуталибу, ни словом не попрекнул его. Теперь он и сам превосходный мастер, великолепно справляется с работой. Он полон сил и молодого задора – вон сколько товара смастерил. Плохо ли? Для такого прекрасного и большого города и сотни отменных гончаров мало. Пусть же на всех базарах Бухары будет больше посуды, пусть все новые здания будут сплошь украшены изразцовыми плитами с глазурью. И Наджмеддин Бухари по-прежнему ласково относился к Абу-Шахбазу и не препятствовал начинанию младшего брата его Абуталиба. «Что может быть прекрасней, когда птенец, набравшись сил и смелости, вылетает из родного гнезда?»– говаривал он.

Однако любому мастеру, занимающемуся столь тонким делом, потребуется сырье – карнаб – особо размельченная земля, белый песок, ангобская глина, ковыльный пух, медные и свинцовые опилки и еще многомного всего – все это тщательно размешивают, и тогда можно и к работе приступать. И если Абуталибу трудно было достать глину, или опилки, или еще что из нужных ему материалов, Наджмеддин Бухари неизменно приходил на помощь бывшему своему ученику.

И все же дело не ладилось.

Уже через месяц Абуталиб явился к своему учителю и хмуро положил перед ним горку лазуритовых плиток: «Вот такого добра у меня два хумдана. Дважды я закладывал плитки в печь для обжига, как и положено, наполнив ее до отказа, и оба раза все плитки мои вышли щербатые и блеску у них нет. Почитай, три года работал я с вами и сотни, если не тысячи раз сам обжигал плитки – выходило же! Я и сейчас делаю все в точности, как и здесь. Так почему же у меня ничего не получается? Вот поглядите, поглядите же, лазурит и позолота вся в пупырышках, корявое все, шершавое. Весь труд на ветер пошел. То ли я в последнюю минуту усомнился в успехе, то ли это потому, что я неблагодарный человек в отношении вас… А ведь чего я хотел? Только поскорее помочь старухе матери, младшим моим братьям… Вот больше тысячи щербатых плиток, не потащу же я их на базар».

«А вы внимательно прислушивались ко всему, чему я учил вас?» – спросил Наджмеддин.

«Ну конечно», – ответил Абуталиб.

«А вот мне кажется, вы зря поспешили. Ушли, не испросив благословения учителя, стали работать один, не пригласив других мастеров, знающих все тайны обжига. Забыли о том, что подлинный мастер не только накладывает мозаику. А когда вы уже провели свинцовой краской по плитке, вы, конечно, не догадались дунуть на нее, сдуть пыль, осадок? Этого-то главного секрета гончаров вы так и не усвоили. А сдули бы пыль – и плитка выходила б из печи гладкой и блестящей. А ваши, кто ж спорит, и впрямь щербатые. Видно, не успел я вам преподать святое правило гончара: „дунь-ка разок“.

– Потом уж Абуталиб сделал все как полагалось, по правилам, и изразцы его засияли, засверкали на солнце и стали еще лучше наших. На радостях Абуталиб принес в жертву духам петуха и устроил угощение – пир горой. Вот такое событие произошло когда-то в Бухаре, – заключил зодчий, глядя на внимавших ему Зульфикара и Заврака. А Абуталиб, тоже с наслаждением слушавший рассказ, довольно улыбался – приход гостей его обрадовал.

Напившись чаю, зодчий перешел к главному.

– Ну вот, дорогой мой, – сказал он, – по какой такой причине вы в последнее время подводите нас? Мастера на кладке арок сидят без дела. Вот и господин Чалаби жалуется. Вы, наверно, знаете, что Мирза сам хочет прийти в начале месяца рабиульавваль посмотреть на работы. Надеюсь, что нам отпустят еще денег…

– Верно, верно, устад, – подхватил Абуталиб, пристально глядя на зодчего. – Мы же понимаем, для изразцовой кладки вам нужны лазуритовые плитки, и это для нас дороже и труднее, чем изготовлять посуду. Вы сами знаете, что тут нужны дорогие материалы – и свинцовые, и прочие краски, лазурит, – в общем, вам это лучше меня известно. И мы все делали, устад, ради вас делали. Вот уже два месяца господин Чалаби не выдает нам ни таньги. Приходится покупать на базаре еще и ковыльный пух, и дрова. А у нас пусто не только в карманах…

– Я ведь ясно объяснил гончару, – начал было Ахмад Чалаби, побагровев, – что…

Но зодчий остановил его движением руки. Смотритель работ пробормотал что-то, смешался и умолк.

– Совершенно справедливо, – сказал зодчий, – без денег много не наработаешь, гончар прав. Виноваты мы. Большую часть средств пришлось отдать рабочим, обжигающим кирпич, много ушло на ганч, на подсобных рабочих. Смотритель работ не рассчитал, он думал, что с изразцовыми плитками спешки нет, отрицать это мы не будем. Ну-ка, господин Чалаби, выдайте, пожалуйста, деньги.

Смотритель работ вытащил из кармана мешочки с золотом и серебряными монетами.

– Здесь триста шахрухия, – проговорил зодчий, принимая из рук Чалаби мешочки и протягивая их Абу-талибу. – Тратьте их смело. В ближайшие дни, если господь будет к нам благосклонен, я принесу еще денег.

– Благодарствуем, – радостно отозвался гончар. – Послушайте, устад, уж вы не утруждайте себя. Пусть кто-нибудь из ваших учеников даст мне знать, и я сам приду. Мы вовсе не желаем беспокоить вас.

– Следите хорошенько за глянцем, прочностью, – сказал зодчий.

– Это уж как водится.

– Ну, встали, – зодчий провел ладонями по лицу.

– Может, останетесь пообедать? – учтиво предложил хозяин.

– Время дорого, спасибо вам, прошу вас, пожалуйста, ускорьте работы.

– Если бог будет милосердным.

– От устада Кавама тоже есть заказы?

– Нет. Они пользуются услугами гончаров Васиятиддина и Насреддина. А лазуритовые краски для наших плиток делает сам Мухаммад Сабзавари – химик. Да вы его хорошо знаете, он из рода Шахабиддина Дулдай…

– Вот это большая удача, нам, можно сказать, повезло, – заметил зодчий, направляясь к калитке. – Счастливо вам оставаться, да ниспошлет господь благополучия вам и вашим детям. Успеха вам в работе.

– И вам того же, устад.

Зодчий распрощался с гончаром. Они отправились на стройку: зодчий и смотритель работ Ахмад Чалаби шли рядом, ученики – чуть поодаль.

Порталы нового медресе уже поднимались в небо.

Изо дня в день все краше и величественнее становилась столица государства, а медресе Мирзо, который строил Наджмеддин Бухари, радовало глаз не только дворцовой знати, но и простых горожан.

Договорившись с гончарами и убедившись в том, что теперь-то уж лазуритовые плитки будут доставляться вовремя, зодчий пришел в хорошее расположение духа и сейчас беседовал без неприязни, почти приветливо даже с Ахмадом Чалаби, которого недолюбливал, считая карьеристом, человеком не слишком честным. Он шел рядом с Чалаби и думал о том, что вот Улугбек Мирза пригласил здешнего известного астронома Алауддина-ибн-Мухаммада аль-Кошчи и оказал ему великие почести. Приехавший из Кеша друг зодчего рассказал ему об этом во всех подробностях. Да и вообще весть о том, что Улугбек. Мирза неустанно печется о служите.; с науки, что он далек даже от мысли преследовать зодчих, астрономов и звездочетов, строителей и врачевателей, что он жалует их своей милостью, весть эта распространилась по всему Мавераннахру и Хорасану, проникла даже в Ирак.

Астроном Али Кошчи родился в кишлаке Кутчи, что неподалеку от городов Кеш и Китаб. В южной части Самарканда, у подножия годы Кухак, у него была крошечная обсерватория. Отец его Фазыл Кошчи, человек, преданный науке, служил у Мирзы Улугбека. Прослышав о том, что сын Фазыла учился у Салахиддина Руми и увлекается астрономией и алгеброй, Улугбек призвал Алауддина в Самарканд, ввел его в круг ученых, дал ему жилье и постоянно держал при себе. Слава Али Кошчи как ученого астронома росла день ото дня, так что вскоре сравнялась со славой великого Лутфи. Зодчий восхищался Али Кошчи, думал о том, что когда-нибудь и он, Наджмеддин Бухари, будет окружен таким же уважением и завоюет такую же известность. До него доходили слухи, что Али Кошчи даже прослыл „Пифагором эпохи“. Думал зодчий и о том, как взволнованно говорил когда-то Улугбек о Субутае. Субутай полагал, что жители Хорасана и Мавераннахра употребляют в пищу слишком много зелени и посему они не люди, а скорее уж животные. Великий султан Субутай созвал ханов монгольских племен и вместе с ними смел с лица земли множество городов и сел. „Мы не едим травы, мы питаемся скотом, потребляющим эту траву. А вот эти племена едят не тех, кто потребляет траву и ботву, а жрут саму ботву. Значит, они не люди. Животные они. Поэтому долг наш истребить сих двуногих животных и тем сберечь корм для наших лошадей“. Вот какие речи держал Субутай перед своим свирепым полудиким воинством.

Никогда не сеяли и не жали племена монголов, и питались они лишь мясом, молоком да маслом. В глаза они не видели того, что родит земля, неведом им был вкус груши, персика, винограда, граната, инжира. Словно Гог и Магог из библейских пророчеств, соя вокруг ужас, налетали они, как стаи ненасытной саранчи, и истребляли все на своем пути. Прекрасные наездники, ловко и мастерски владеющие мечом, не знали они поражений, и, как ни прочны были крепостные стены Хорасана и Мавераннахра, как ни стойки и сметливы были полководцы и военачальники, как ни героически сражались защитники, орды кочевников захватывали и уничтожали все вокруг. После вражеских наездов в руинах остались лежать не только крепости и цитадели, но даже мечети и медресе. Сколько величественных зданий и построек погибло от их руки. А потом настала година, когда повергнутые города Хорасана и Мавераннахра Самарканд и Герат, Бухара и Мешхед вновь возродились к жизни. По словам Наджмеддина Бухари, эпоха эта началась с восшествием на престол Самарканда Амира Улугбека. Началась с того времени, когда сарбадары в битве с беспощадным воинством монгола Ильяса отстояли Самарканд. И вот тогда-то пришла пора созидания и расцвета: вновь подымались из груды развалин уничтоженные врагом города. Канули в вечность и Дарий, и Искандер, и Чингис, и Угудай, и Субу-дай, и Чигатай, и Мункер. И Тимур тоже. Уходят цари, а здания, воздвигнутые нами, стоят вечно. Нам, зодчим, неведома смерть. Словно недреманные зрачки глаз сверкают вечно лазуритовые узоры и резьба на порталах медресе, и нам дано видеть наших потомков поколение за поколением…

Вот такие мысли порою одолевали зодчего.

Глава VIII
Пленный мастер Джорджи

На следующий день рано утром зодчий, как обычно, пришел на строительство медресе с тремя своими учениками. Не обнаружив в маленькой служебной комнатке Ахмада Чалаби, он спустился во двор медресе, а затем по лесам добрался до угловых башен, стоявших но бокам портала. Там работали мастера по облицовке. Одеты они были в незатейливые матерчатые халаты, перепоясаны ремнями, все – в сапогах, и в рыжих выгоревших чалмах, вйдав зодчего, они на маг прервали работу и приветствовали его вежливым кивком.

Юноши, перетаскивавшие кирпичи, проходя мимо зодчего, почтительно здоровались с ним, называли устадом; впрочем, мягкий, обходительный зодчий с открытым добродушным лицом сам торопился поздороваться с людьми первым и ласково им улыбался. Около своих сверстников он задерживался, расспрашивая, здоровы ли они, как их дети; засунув под мышку свернутые трубкой диеты бумаги, здоровался с друзьями за руку, интересовался, нет ли каких затруднений в работе, предлагал свою помощь, буде в ней нужда. Твердил о том, что нет ничего важнее здоровья, что по лесам следует ходить с осторожностью и что надо бы выполнить обещание, данное Мирзе, – закончить стройку к сроку.

Рабочие, лишь недавно поступившие сюда, с любопытством разглядывали зодчего, уступали ему дорогу и останавливались в сторонке, почтительно сложив руки. A кое-кто поспешно подбирал с его пути обломки кирпича и камней.

Нет, не духовники придумали изречение, гласящее: «Сердце живо любовью, а руки – работой», – его придумали зодчие. «Трудись и обретешь счастье», – говорит народ. Еще отец Наджмеддина учил сына тому, что только труд дает человеку удовлетворение, а ревность, равнодушие и небрежность губят его, доводят до нужды и нищеты. Зодчий вспомнил отца, вспомнил, как тот радовался деятельным и ловким людям, как восхищался ими, как восторженно хвалил их.

Зодчий ходил по крыше строящегося здания, наблюдал за работами, останавливался около рабочих, размешивающих ганчевый раствор и клавших кирпичи, остановился он и около братьев Хасанбека и Хусанбека, трудившихся здесь с первых дней, сначала на земляных работах, а теперь на самом верху, поздоровался с ними и от души пожелал удачи этим искусным и умелым труженикам.

– Пусть господь ниспошлет вам удачу, – проговорил он, – я не нарадуюсь на вашу старательность и добросовестность. Мы с распорядителем работ говорили о вас самому Мирзе, и надеюсь, сей достойный и щедрый муж не обойдет вас своею милостью.

– Благодарствуем, – отозвался Хасанбек, – пока господь дает нам здоровье, мы будем трудиться не покладая рук. А доброе ваше участие и забота о нас, дорогой устад, придают нам еще больше сил. Сердце живет любовью, руки – работой…

– Вовремя получаете заработанные деньги?

– Получаем…

– Лучше сказать всю правду, – вмешался Хусанбек, – нам уже давно ничего не платят, устад.

– Не беспокойтесь, – подхватил Хасанбек, – мы сами поговорим с господином Чалаби, он подсчитает и выдаст деньги.

– Нет, поговорю с ним я, – сказал зодчий, – Заработанное следует платить вовремя. Нет никакой причины задерживать деньги, из казны они поступают в срок.

Внимательно прислушивавшийся к этому разговору Заврак Нишапури пометил что-то в своей тетрадке. Эго сам зодчий просил его делать заметки и после напомнить о них.

Попрощавшись с братьями, зодчий снова по лесам поднялся еще выше – почти на самый верх.

«Ах ты изверг», – раздраженно думал он об Ахмаде Чалаби. Позади зодчего шагали его ученики, Заврак, Зульфикар и Гаввас.

– Работнику одну денежку, болтуну – тысячу, – вот как оно получается, – проговорил он, оглянувшись на Зульфикара и Заврака. – Трудно понять, что за человек этот господин смотритель работ.

У самого края крыши стоял высокий, стройный и кудрявый юноша и вытягивал веревкой ведра с водой, которые ему подавали снизу. Он обернулся к старику, сидевшему поодаль и обтесывающему кирпичи, и что-то сказал ему на незнакомом языке. Старик обернулся и поглядел на медленно поднимающегося по лесам зодчего. Поглядел, но позы своей не изменил. И бросил короткую фразу юноше. Зодчий догадался, что старик попросил сына быть поосторожнее, повнимательнее. Два дня назад один из рабочих свалился с крыши и в тот же мир скончался, даже не успев издать стона.

– Здравствуйте, мастер Джорджи! – начал зодчий, подходя к старику. Настоящее имя старика было Георгий, но здесь, на постройке, все звали его Джорджи.

– Здравствуйте, зодчий, – ответил старик, медленно поднимаясь с присущей кавказцам степенностью и достоинством.

То был один из тысяч и тысяч пленных, взятых когда-то Амиром Тимуром в дни его походов на Кавказ. Шли годы, многие из пленных кавказцев стремились вернуться на родину, но что ни делали они, как ни билась, пришлось жить на чужбине. Остался в Герате и мастер Джорджи. Старшего его сына звали Иосифом, но здесь, в городе, этого красивого и ловкого юношу окрестили Юсуфбеком. И отец и сын свободно говорили по-тюркски, и, хотя жили на положении полурабов, держались достойно и благородно, трудились старательно и не подвергались унизительным преследованиям. Они свято придерживались своей веры, в домашнем кругу говорили только по-грузински и строго исполняли свои религиозные обряды, не забывая родных обычаев. Много пленных из Грузин было в Хорасане. Жили они в разных городах, и использовали их обычно на тяжелых работах. Особенно много их насчитывалось в Мавераннахре, В Самарканде кавказцы поселились в построенном ими «христианском квартале».

– Пришел узнать, как вы здесь, – сказал зодчий, – здоровы ли, бодры ли?

– Здоровы, зодчий. И дела идут неплохо, – ответил мастер Джорджи, стоя против Наджмеддина и глядя ему прямо в глаза. – Мы, грузины, не отчаиваемся никогда. Такова, видно, воля божья. Но вы, зодчий, вы хороший человек, вы мне по сердцу. Когда я вас вижу, у меня на душе становится легче, светлее. Вот и медресе уже достраиваем.

– Те же чувства и у меня, мастер. Судьба забросила вас сюда. Значит, суждено вам было здесь найти свой хлеб насущный. Знаю, вы человек честный и благородный. А ну-ка скажите, деньги вам выплачивают?

– Выплатят, зодчий. Кто посягнет на деньги бедняков-чужеземцев? Разве мусульманин позарится на чужое? Вы не забыли, что обещали мне поговорить с царевичем?

– Не забыл, мастер.

– Мне уже за семьдесят. Хочется увидеть родную Грузию, там уснуть вечным сном. И сын Иосиф тоже должен жить на родной земле. Разве можно верить слов м человека, лишенного родины, как бы ни уверял он, что здоров, что ему, мол, хорошо живется. Даже когда уста наши смеются, сердце наше плачет. Вы умный человек, зодчий, и все понимаете сами. Явите божескую милость, скажите его светлости Байсункуру-мирзе несколько добрых слов о нас, попросите его, пусть, когда завершим строительство вот этого медресе, разрешит нам уехать на родину.

– Не огорчайтесь, друг мой Джорджи. Непременно поговорю с Мирзой.

– Благослови вас бог. Вы счастливый человек. С вашей чуткой душой вы понимаете наши чувства. Что может быть страшнее терзаний и горечи разлуки с родным краем? Разве поймут это правители, воины, начальники? Что сгубило нас? Правители наши враждовали между собой, не поддерживали друг друга и поэтому не смогли объединиться и противостоять захватчику. Даже самые прочные крепости, возведенные на вершинах гор, не выдержали неприятельского натиска. Наших жен и дочерей угнали в плен. Есть ли, зодчий, большее оскорбление, унижение, беда? А грузинский народ – народ мудрый и талантливый. Мы ценим добро, у нас богатая и древняя история, вы знаете это не хуже меня. Не дай господь никому пережить муки и страдания пленения.

– Я понимаю ваше горе, ваши тревоги, мастер Джорджи, мои ученики тоже всей душой сочувствуют вам. Дай вам господь осуществить сокровенные ваши мечты. Аминь!

Зодчий провел по лицу ладонями. Старый грузни перекрестился, на глазах его выступили слезы.

– Такова жизнь, – грустно произнес зодчий. – Таков еси бренный мир. Вот мы, мавераннахрские и хорасанские, словно бы победители, а вы – побежденные. На неравенстве зиждется мир. При дворе завоевавшего вас Амира Тимура был один человек, вроде бы посол или посланник по имени Клавихо. Так вот он написал: «Жителей этой новой, открытой нами земли, не принадлежащих к европейской расе, мы именуем инками». Выходит, что и мы с вами степные инки, другими словами, люди второго сорта. Помню, слова эти привели в уныние и удручили Байсункура-мирзу, да и устада Кавама. Вы считаете себя побежденными, а нас победителями. Но есть люди, которые не признают ни нас, ни вас. Такова жизнь, мастер Джорджи. Не огорчайтесь, наберитесь терпения, недаром говорится: «Милосердие – на сз;-.том дне терпения».

– Благодарствуйте! Да благословит вас господь за вашу доброту.

Зодчий попрощался со старым мастером и двинулся дальше. «А ведь мастер Джорджи прежде работал с устадом Кавамом, – подумалось ему. – Да и сын его тоже. Грузины невзлюбили мастера Кавама за его высокомерие, за то, что ни на минуту не забывал он, что принадлежит к высшей знати. Он без дальних слов прогнал старика грузина, посмевшего в глаза возразить прославленному зодчему, но не решился расправиться с ним, опасаясь гнева других пленников».

Да, устад Кавам знал цену своим заслугам, упивался тем, что причислен к узкому кругу знатнейших людей Герата, да, устад Кавам не щадил тех, кто становился на пути его, а пуще всего боялся, что чья-то тень упадет на него. Наджмеддину Бухари был слишком хорошо известен характер устада Кавама, и он старался держаться подальше от него, а когда все же приходилось бывать Вместе, зодчий чувствовал себя весьма и весьма неуютно, словно человек, знающий, что где-то совсем рядом рыщет хищник.