Текст книги "Зодчий"

Автор книги: Мирмухсин Мирсаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– А знаете ли вы, почему мы покидаем Хорасан?

– Знаю.

– Пригласив нас в гости, вы можете навлечь на себя беду.

– Не говорите так, устад. Что бы я для вас ни сделал, все равно я буду всю жизнь перед вами в долгу. Те, кто желают вам худого, плохие, скверные люди.

– Меня изгоняет двор…

– Если они решили, изгнать святого человека, то нет у меня к ним уважения. Подлые люди вводят в заблуждение государя. Но я обязан сказать вам правду. Я не знал, что вы, уважаемый устад, поедете через Андхуд. Люди государя, по их словам, охраняют вас. Начальник отряда нукеров обратился ко мне и сказал, что вы находитесь в караван-сарае. И просил меня, если то в моих силах, поговорить с вами, ободрить вас. Они покинули Андхуд. Вот вам вся правда. И еще… Ваш арбакеш очень, очень хороший человек. Харунбек-пахлаван много раз бывал здесь, и мы его уважаем…

Зодчий задумался. Перед глазами его промелькнули Байсункур-мирза и десять охотников-нукеров. Но на самом-то деле – что это, забота или очередная хитрость сильных мира сего? Он уже отказывался понимать.

Вместе с женой, дочерью, учениками и арбакешей зодчий отправился в дом плотника Абдулазиза Ахсикати. Абдулазиз сообщил, что его сыновья вдосталь напоили лошадей, арбы уже приготовлены, что хозяин караван-сарая свой человек и потому ни о чем беспокоиться не следует. Все будет в порядке.

Они подошли к дому, стоящему и впрямь неподалеку от караван-сарая. В стороне от входа над связанной овцой стоял уже мясник, и, как только зодчий вошел, он попросил: «Благословите, устад!» Зодчий, воздев руки, дал благословение, и мясник тут же заколол овцу. Абдулазиз Ахсикати пригласил мужчин в большую комнату, а Масума-бека и Бадию – во внутренний двор, на женскую половину. Расстелили дастархан, подали лепешки, сладости, сливки и молоко. Принесли ароматный чай. Абдулазиз, оказывается, знал почти все, что случилось с зодчим, – знал о горе, обрушившемся на семью, об обвинении его сына Низамеддина в принадлежности к хуруфитам, о его казни. Выразив уверенность в том, что справедливость рано или поздно восторжествует, что слава зодчего никогда не померкнет, хозяин вознес за это молитву.

Зодчий остался ночевать в доме Абдулазиза. И на следующий день арбы, вычищенные и смазанные на славу в караван-сарае, подкатили прямо к дому Абдулазиза Ахсикати и уже отсюда тронулись в дальнейший путь.

Абдулазиз с сыновьями проводили зодчего, проехав с ними несколько фарсангов. И снова три арбы, одна за другой, въехали в пустыню.

Глава XXV
Караилан нападает на след

Остерегайся мухи, коснувшейся мертвой змеи…

Ибн Сина

После отъезда Наджмеддина Бухари из Хорасана Байсункур-мирза обратился с просьбой к устаду Каваму возглавить завершение строительства медресе и провести торжественную сдачу сооружения. Но устад Кавам, всю жизнь не без тайной зависти относившийся к зодчему Бухари, после его отъезда вдруг затосковал, ходил как в воду опущенный, точно человек, утративший что-то дорогое, близкое. Он отверг просьбу царевича.

– Я стар, – сказал он, – но, несмотря на годы, готов возглавить любое новое дело. Однако прийти на готовое не могу, просто не решусь.

Ответ этот не оскорбил Байсункура. Пожалуй, он ждал именно этих слов, но не мог скрыть отказа устада Кавама от государя.

Услыхав это, Шахрух-мирза нахмурился:

– Семья зодчего Бухари замешана в преступлениях хуруфитов и потому понесла заслуженную кару. Ну, а то, что он бесценнейший зодчий, мы сами прекрасно знаем…

После отъезда зодчего многие плотники и каменотесы, а также Хасанбек и Хусанбек, мастер по резьбе Худо-бахш с сыновьями, отказавшись подчиняться Ахмаду Чалаби, покинули строительство. Работы прекратились, и дворцовые чиновники и вельможи знали, что лишь пленный грузин со своим сыном продолжают прилежно трудиться.

– Ну и пусть, – раздраженно сказал сыну Шахрух. – Разве нет у нас других дел, чем строительство зданий здесь, в Герате? Пора обратить свой взгляд на берега Далекого Сайхуна. Там степные кипчаки и Барак Углон собирают войска. И я хочу, чтобы вы это поняли.

Байсункур и сам понимал, что его державному отцу уже давно приелись вечные просьбы сына и напоминания о зодчестве, каллиграфии и науках, что государь по-настоящему раздражен, поэтому он покорно поклонился и вышел.

Прошло не более месяца, и мавляна Анвари также покинул Герат ради Самарканда. В кругу придворных пополз слушок, что Герат, мол, надо полагать, сглазили и что это весьма прискорбно. «Ничего не поделаешь, – говорили они, – и журавли улетают в теплые страны».

Сторонники Ибрагима Султана не слишком-то печалились по этому поводу. «Лебеди и журавли могут лететь куда им угодно, а вот соловей ни зимой, ми летом не покидает своего родного дома. А нам сейчас нужны не лебеди, а соловьи…» Желая отвлечь царевичей от раздоров и праздной жизни, от соперничества в играх и разгуле, Шахрух время от времени напоминал им, что не не следует забывать о подготовке к будущим походам на Китай, неустанно помнить о Бараке Углоне, держать войска наготове. Но на самом деле вся эта военная возня была и ему самому не по душе. Правя государством, созданным его знаменитым отцом, Шахрух беспрерывно устраивал пиры и тоже погряз в разврате. Под влиянием, даже под прямым давлением Гаухаршодбегим, Байсункура-мирзы, а также правителя Самарканда – старшего сына своего Улугбека, он вынужден был время от времени наставлять Ибрагима Султана, чтоб тот не столь ретиво преследовал и притеснял ученых, людей науки и, по возможности, не причинял бы им зла. Он не стал препятствовать желанию Ибрагима Султана вернуться в Исфаган, в свой дворец. Но Ибрагим Султан все же успел отправить по следам Наджмеддина Бухари верного своего Караилана с новым секретным поручением. Отъезд зодчего из Герата в тот же день стал известен Караилану и его людям. Знали они и о трех арбах зодчего, о договоре с караванщиком, о том, что поезд зодчего будет следовать впереди большого каравана. И, взяв с собой с десяток головорезов, Караилан отправился вслед за караваном. Лазутчики донесли ему, что зодчего и его семью везет неизвестный арбакеш из Бало Мургаба. Однако Караилан не проведал о совете Байсункура-мирзы и о том, что зодчий, изменив путь, проедет не через Кушку, Калан Мор и Ташкуприк, а через Бапо Мургаб, Майману, Чукургузар и Андхуд. Вырядившись в одежды торговцев, отряд Караилана двинулся вслед за большим караваном. В полночь Караилан был уже неподалеку от Кушки и, настигнув караван, осведомился о трех арбах зодчего. Ему ответили, что об этих трех арбах ничего не известно, и что знать об этом может лишь один караванщик. Караванщик был тут же разбужен и ответил, что три арбы вместе с Харунбеком впереди, что они обогнали караван и сейчас, должно быть, уже миновали Калаи Мор и находятся недалеко от Ташкуприка. Мнимые торговцы, не теряя времени, пришпорили коней и пустились вскачь прямо через степь. Следуя вдоль берега Кушки, они прибыли в Калаи Мор. В городе стояла глухая тишина. Их встретил лишь отчаянный собачий лай.

На рассвете, объехав весь город, они вломились в караван-сарай:

– Проезжали здесь три арбы? Останавливались?

– Ни вчера, ни сегодня, ни ночью сюда не въезжала ни одна арба, – ответил сторож.

– А нет ли другой стоянки в городе? – спросил кто-то из конных.

– Нет, господин! Город наш называют Калаи Мор, мы все здесь друг друга знаем. Ни одна не то что чужая собака, но и чужая змея не останется незамеченной.

Спрашивавший бросил взгляд на бледного человека с бородкой клинышком, державшегося поодаль. Тот промолчал. Этот немногословный человек с невыразительным лицом – ни гнева, ни радости нельзя было различить в его чертах – отправился в этот путь лишь из преданности Ибрагиму Султану. Дело, которое на сей раз было ему поручено, он считал пустяковым, мелким, и выполнить его он мог, как говорится, одним кончиком пальца.

На такие дела он обычно посылал своих людей, но зодчий был известен всему Хорасану, и убрать его должен был только весьма «искусный хирург». Все должно было сохраниться в строжайшей тайне, и лишь поэтому Ибрагим Султан дал это поручение лично Қараилану.

– И чужая собака и чужая змея вошли в твой город, а ты проморгал! – злобно огрызнулся конный.

– Э, юноша, зря говоришь мне «ты»! Я человек старый, в возрасте пророка. Вас-то увидел я сразу, только не распознал еще, собаки вы или змеи…

Конный размахнулся и стегнул плеткой по лицу старика. Тот со стоном повалился на землю. Изо рта и носа хлынула кровь, он вздрагивал всем телом, словно петух, которому перерезали горло. Не обращая на него внимания и стремясь как можно быстрее добраться че рез Тахт до Ташкуприка, группа всадников поскакала дальше.

– Напрасно ты это сделал, – сказал Караилан конному в красном чапане.

– Этот негодяй посмел оскорбить нас!

– Как видно, ты еще зелен, – ощерился в улыбке Караилан.

Нукер испугался, заметив эту коварную улыбку, смысл который был ему слишком хорошо известен.

– Каюсь, господин, – сказал он, и голос его дрогнул. Тех из своих людей, которые осмеливались нарушить его волю и приказания, Караилан обычно валил с коня и втыкал в живот нож. А присутствующие при этой расправе молчали, не смея даже вздохнуть. Нукера в красном чапане начала бить дрожь. Слава аллаху, на сей раз ничего дурного не произошло: их властелин изволил помиловать «зеленого юнца».

Проскакав весь день, они добрались через Ташкуприк до Сандикоча и, не обнаружив там следов трех арб, снова вернулись в Ташкуприк, где и заночевали. Будь у этих трех арб крылья, и тогда не смогли бы они умчаться так далеко. Потягивая айран, Караилан думал о том, что, видно, кто-то проведал о его намерениях. Он не мог припомнить случая, чтобы когда-нибудь кто-нибудь из этих ученых болванов, которых он от души презирал, мог так легко обвести его вокруг пальца. Стало быть, есть какой-то недруг-предатель среди приближенных государя. И он злился сам на себя: «Как это я сразу не догадался, что этот старик, желая одурачить нас, поехал через Майману и Андхуд, через Карки или через Халач? Наверно, так оно и есть! Если им удастся перебраться в Мавераннахр, весть об этом тут же дойдет до Самарканда, и тогда пиши про пало».

Караилан поднялся на рассвете и, окинув взглядом всю свою шайку, отозвал в сторону худого ловкого джигита:

– Останешься со мной! А все прочие отправляйтесь в Герат! О нашем путешествии никому ни слова! Кто нарушит мой приказ, пусть пеняет на себя! Отправляйтесь-ка, мои ягнятки, отправляйтесь, – добавил он с улыбкой.

Джигиты не мешкая вскочили на коней и, точно дикие кошки, неслышно выскользнули со двора.

Караилан остался наедине с джигитом, которому доверял как самому себе.

– А тот глупец в красном чапане, что ударил старика, нехорошо поступил, – произнес Караилан. – В таком деле, как наше, нельзя оставлять после себя следы. Все должно произойти незаметно. Теперь в караван-сарае нас, конечно, заподозрили. Не знаю еще в чем, но заподозрили. Приходится вырывать колючку, впившуюся в ногу, подцепив ее жалом скорпиона!

– Каковы теперь будут ваши приказания, господин мой?

– А вот каковы: обернувшись змеями, мы вползем в пески и там настигнем свою жертву, понял?

– То есть?

– То есть, – повторил Караилан, простивший своему любимцу его недогадливость. – То есть проедем через Кумлик и Оби Кайсар прямо в Андхуд. Там мы прикинемся чабанами и уж не отстанем от наших путников. Только наши голубчики доберутся до Халача, и мы тут же в песках Калифа покончим с ними. Да, говорят, у зодчего молоденькая дочь. Так ей дадим не яд, а снотворное. Начнем сражение не кинжалами, а способом Мехтарбади Ялдаи Самарканди – ядом. И запомни раз и навсегда, отныне мы мургабские чабаны.

Так вдвоем скакали они через пески, холмы и степи еще три дня и три ночи, делая лишь короткие привалы. И вот наконец город Андхуд. В пути Караилан сообщил своему приспешнику о том, что среди этого ученого люда немало политических преступников. Больно умны стали. И есть тайный указ его величества – в самые ближайшие годы покончить с ними. Ибо это прямая угроза царской власти.

– А среди царевичей, – продолжал он, – самый мудрый, бесспорно, Ибрагим Султан. И хотя считается, что все мы состоим на службе у Мухаммада Аргуна, на самом-то деле подчиняемся мы лично его величеству и царевичу. Со всех прочих вельмож, полководцев и придворных мы не спускаем нашего бдительного ока. Л если кто осмелится вести речи или препятствовать политике государя, смотри – вот эта железная пятерня сомкнется на его горле. Близок час, когда мы очистим Хорасан от всех этих вонючих мавлян и ученых, сомневающихся в канонах шариата. Вот тогда-то дела пойдут на лад, не останется ни сторонников сарбадаров, ни хуруфитов! И сейчас, и всегда мы есть и будем опора его величества. Мы – его карающий меч.

Спутник согласно кивал.

В караван-сарае Андхуда им сообщили, что три арбы действительно были здесь, но два дня назад отправились в дорогу. Неутомимые преследователи снова вскочили на коней. Пробыв в пути еще день и ночь, они наконец увидели вдалеке, около степного колодца, коней. Арбы стояли в тени.

Подъехав к колодцу, путники спешились. Поклонившись зодчему, сидевшему за немудреной трапезой, они представились чабанами из Карки и объяснили, что ездили в Андхуд за припасами и вот теперь возвращаются восвояси. Зодчий ласково пригласил их к трапезе, усадив рядом с собой. Однако и Бадия и Заврак сразу насторожились. Если эти чабаны держат путь в Карки, то как же они попали сюда? Ведь обычно люди предпочитают большую дорогу, где тоже есть колодцы, а эта стоянка, о которой знал лишь арбакеш Харунбек, находится далеко в степи.

Чабаны вытащили из хурджунов черствые лепешки, сушеный сыр и разложили на скатерти. Разговор как-то не клеился. Караилан огляделся и, заметив Масуму-бека, возившуюся у котла, сказал:

– В помощь старой женщине хорошо бы иметь невестку или дочь. Вашей почтенной супруге, верно, тяжеловато приходится.

– Верно, братец, дорога совсем вымотала нас, – сказал зодчий. – Старушка моя готовит шурпу, мясо уже сварилось.

Караилан не видел Бадию, она стояла позади него и, кроме того, была в одежде юноши. Таков был его первый промах, хотя Караилан славился своей наблюдательностью и зоркостью.

– Сынок, – обратился он к Бадие, – в горле у нас совсем пересохло, не принесешь ли паи немного воды?

Бадия схватила маленький медный кувшин и подошла к котлу. Спокойно и осторожно она вытащила из кармана снотворное, насыпала в кувшин, налила сверху колодезной воды и подала чабану. Караилан пил с жадностью и протянул кувшин своему спутнику, который допил воду до конца. И через несколько минут сон сморил их, сидящих. Бадия и Зульфикар тут же обыскали чабанов: извлекли кинжалы, яд в маленьких пузыречках, личное снаряжение, в хурджунах же обнаружили луки и стрелы, накладные усы и бороды, разные одежды.

– Отец, – шепнула Бадия, – это не чабаны.

Зульфикар и Заврак подтвердили ее слова.

Арбакеш Харунбек и Гаввас Мухаммад от удивления не могли выдавить из себя ни слова. Харунбека встревожили слова мнимого чабана о том, что «хорошо бы иметь молодую невестку или дочь», более того, вызвали у него подозрение.

– Эти люди гонятся за нами, – сказала Бадия.

– Если так, то их мог послать один только Абдулазиз Аксихати, – заметил Заврак. – Иначе откуда бы им знать, что мы здесь!

– Не надо так говорить, – прервал зодчий. – Абдулазиз – честный человек. Эти люди посланы не им.

– Что же делать? – Бадия вопросительно взглянула на отца.

– Долго ли продлится действие снотворного? – в свою очередь спросил отец.

– Проспят до утра, – ответила Бадия, – снотворного я не пожалела.

– Тогда нужно скорее уезжать отсюда, – проговорил зодчий, – К тому времени, когда они проснутся, мы будем уже в Карки! К тому же нас семеро, а их только двое. Ничего они не смогут нам сделать!

Масума-бека быстро перелила шурпу из котла в большой медный кувшин и, поставив его на арбу, взобралась сама. Спешно погасили огни, запрягли лошадей. Страх невольно прокрадывался в душу.

А вдруг у этих людей есть соратники и они следуют за ними? По совету Харунбека отъезжающие прихватили иноходцев двух неизвестных чабанов, а хурджуны, кинжалы и прочее снаряжение погрузили к себе на арбу.

Арбы уже должны были вот-вот тронуться, но Бадия и Зульфикар, стоявшие над заснувшими лжечабанами, тревожно переглядывались. Все уже погрузились на арбы.

– Ну, что будем делать? – Бадия снова вопросительно взглянула на Зульфикара и на арбакеша.

– Они нас преследуют – это ясно, – сказал Харун-бек. – Вовсе это не чабаны.

Харунбек подошел поближе к спавшему человеку: бледное лицо, бородка клинышком. Мгновение стоял он, разглядывая его.

– Уж больно он похож на палача Караилана, – раздумчиво проговорил он. – Но тот – верный исполнитель воли царевича. Зачем ему преследовать беззащитных людей? Удивительное дело. Ему поручают лишь крупные дела, это охотник за ценной дичью. Если этот мерзавец действительно Караилан, то именно он повинен в смерти Низамеддина. Садитесь-ка на арбу, Бадия-бека! А господину Завраку Нишапури скажите, чтобы он взял лопату с крайней арбы и пришел сюда!

– Откуда вы знаете, что я Бадия? – гневно спросила девушка Харунбека.

Харунбек промолчал.

– Ну, говорите же!

– Побеседуем об этом лучше в пути, – сказал Харунбек. – Сейчас не время, да не место! Ждать мы не можем. А вас я знаю давно.

– Сон это или явь? – воскликнула Бадия. – Что происходит? Зульфикар-ага, я ровно ничего не понимаю.

– Во всяком случае, я не враг вам, – медленно проговорил арбакеш. – И не хватайтесь то и дело за кинжал!

– Отец мой жалеет и скорпионов и змей – это его беда, – сказала Бадия и отошла к арбе. Она села рядом с отцом.

Взяв в руки дамасскую саблю Низамеддина, Харунбек дважды воткнул ее в грудь Караилана. То же он сделал и с его спутником. Действовал он с каким-то странным спокойствием. Зульфикар и Заврак помогли ему забросать трупы песком.

– Если это действительно Караилан, то он уже давно гоняется за мною, – объяснил Харунбек своим спутникам. – Лишь бы на самом деле это был Караилан, а не какой-нибудь глупец разбойник. Я рад, что голова змеи, ползущей за господином зодчим, размозжена моими руками…

– Ведь вы же сами не визирь, не зодчий, почему же он преследует вас, да еще давно, по вашим словам? – спросил Зульфикар.

– Расскажу потом, – неохотно отозвался арбакеш.

Они бегом догнали арбы и уселись на свои места.

Бадия внимательно рассматривала арбакеша. Оказывается, он знает, что вовсе она не юноша, и к тому же без страха, собственной рукой расправился со злодеями. Ей чудилось, будто она видит перед собой не простого человека, а богатыря, подобного неутомимым в битве и отважным Джалаллиддину Мангуберди и Тимуру Малику, которые громили врага, брали приступом крепости. Она догадывалась, что на душе у этого человека есть какая-то тайна и он ревниво хранит ее. Сидя рядом с отцом, Бадия время от времени исподтишка поглядывала на Харунбека.

И снова перед путниками простирались степи да пустыни. То, что произошло у степного колодца, камнем лежало у каждого на сердце. Все молча сидели в раздумье.

– Не из Майманы ли вы? – спросил зодчий у Харунбека.

– Да, устад, из Майманы.

– А в караван-сарае вы сказали, что из Бало Мургаба.

– Отчасти и из Бало Мургаба… Там у меня братья, родственники. Жил я и в Бухаре, и в Шахрисябзе, и в Самарканде, и в Балхе, и в Калласаркоре, Оби Кайсаре, Давлатабаде. При случае и называю эти места.

– Оказывается, вы повидали немало городов, – сказал зодчий, – наверное, в качестве арбакеша побывали во всех этих местах?

– Не без того. Но вообще-то я, как и мой отец, – ткач.

Сердце зодчего замерло. Он внимательно разглядывал арбакеша. «Харун-ткач?!»

Глава XXVI
Люди познаются в пути

Незнакомцы, назвавшие себя чабанами, почтительное внимание Абдулазиза в Андхуде, Харунбек-ткач – слишком много переживаний обрушилось на старика зодчего. Да и вообще кругом одно горе. Шутка ли, ведь не двух овечек зарезали в степи – умертвили двоих, – вот что пугало и волновало его. Харунбек говорит, что размозжена голова змеи. Может быть, и змеи, но для зодчего, в жизни своей не обидевшего и мухи, это хладнокровное убийство стало огромным потрясением. Смерть сына – да можно ли смириться с этим! А вот случай на празднике у подножия Кухисиёха, когда его родная дочь заколола напавшего на нее негодяя! Всю жизнь зодчий не знал другого дела, кроме строительства, расчетов, кроме радости созидания, и был сейчас растерян и испуган.

– Ничего не бойтесь, отец, по словам арбакеша, голова змеи размозжена, и нам ничто не угрожает, – обратилась к нему Бадия.

Зодчий вздрогнул.

– Что? Что ты сказала?

– Я говорю, что наши преследователи были разбойниками, а не мирными чабанами. Ну скажите сами, к чему чабанам столько яда, кинжалов, фальшивых бород?

– А может, они преследовали не нас, не нам собирались мстить?

– А если и не нам, если даже другим? Все равно мы не могли этого допустить. Иначе бы зачем Байсункур послал с нами своих охотников? Теперь я верю, что он хотел уберечь нас. Наш враг не Байсункур-мирза, и слова его оказались правдой. А этих двух пригнала сюда их собственная смерть.

– Ты говоришь так, словно ты не дочь зодчего, а дочь палача.

Бадия потупила глаза.

– Пройдут ли когда-нибудь эти черные дни, о великий боже! Каюсь в грехах своих перед тобою, прости нас, владыка, и помилуй, – прошептал зодчий.

– Пройдут и эти черные дни, – вмешалась в разговор Масума-бека. – Говорят же мудрые люди, что если пятнадцать дней в месяце были черными, то следующие пятнадцать будут светлыми. – Уже давно, затаив дыхание, она прислушивалась к разговору, осторожно поддерживая кувшин с шурпой, боясь ее расплескать.

– Если бы они не убили моего брата, разве я стала бы такой жестокой? – заметила Бадия.

– Успокойся, дочка, и помни, что ты у нас одна, ты нам теперь и дочь и сын. Хватит проливать кровь. Все от бога, молись всевышнему, кайся в грехах своих.

Бадия опустила голову и зашептала что-то, и, желая успокоить отца, трижды промолвила: «Каюсь, господи!»

А вокруг тянулись бескрайние пески. Огибая темнобурые холмы, медленно ползут три арбы.

Тишина. Высунув голову из-под полога арбы, Бадия пристально разглядывает все вокруг. Ни души, ни единой птицы в небе. Безжалостно палит солнце, лошади все в мыле, они тянут арбы из последних сил.

– Мургабские кони непригодны для пустыни, – обратился к зодчему Харунбек. – Для песков хороши явмутские, те гораздо выносливее. Вот у них были явмутские кони. Видать, хозяева знали, что придется скакать через пески. Жаль только, они непригодны для арб.

Зодчий и Бадия молча слушали Харунбека.

– Девочка права – этих людей пригнала сюда их собственная смерть, – снова заговорил Харунбек, с сочувствием глядя на зодчего. – Они преследовали нас, искали нашей смерти. Я ра: згадал это сразу. Вас выслали, как человека опасного для двора. И в Бухаре, ради всего святого, будьте осторожны, не вмешивайтесь в политику. Уж если они решились убрать вас, то нужно стать невидимым, ни в коем случае не сыпать соли на их раны. Государи не вечны. А вы живите тихо, пока не взойдет на трон кто-нибудь из царевичей. Каждый новый государь старается на первых порах делать добро, показать всем, что любит, мол, свой народ, готов наобещать людям невесть чего. Только потом приходит и тщеславие, и любовь к пирам, разгулу. И тогда снова наступают черные дни.

– Вы, оказывается, много знаете, во многом разбираетесь, – улыбнулся в ответ зодчий.

– О политике нужно говорить не только с вельможами, но и с арбакешами. Ведь они ездят по белу свету, все видят, все слышат. Я и впрямь много знаю, хоть мне и не довелось учиться в медресе.

– Дай вам бог счастья, – сказал зодчий. – Путешествия делают людей мудрыми…

– Да, путешествия делают людей мудрыми… А вы заметили, как тот, назвавшийся чабаном, расспрашивал, нет ли у вас невестки или дочери? Откуда бы ему знать, что с нами должна быть девушка? Он просто не узнал Бадию в юношеской одежде, но через некоторое

– время, глядишь, и догадался бы.

– И то верно, – согласился зодчий.

– Я ведь за ним наблюдал. Он все озирался, все искал глазами кого-то. Они наперед знали, сколько нас должно быть здесь.

– Да что вы все об одном и том же, – вмешалась Масума-бека. – У меня сердце замирает от страха, так и кажется, что нас нагоняют их дружки.

– Не бойтесь, мама! У государя и без нас дел хватает. Если он и узнает, что этих нет в живых, жалеть о них он не станет. Кому нужны храбрецы, которые не сумели справиться с такими мирными ягнятами, как мы. Поверьте, никто не пожалеет о них. И преследовать нас больше некому!

Масума-бека шептала молитвы, просила аллаха защитить их от бед.

– Смотрите, смотрите, варан! – вдруг закричала Бадия.

И действительно, на бархане застыл огромный варан. Но лишь только Гаввас Мухаммад, безмолвно сидевший на арбе, уставился на варана, тот начал беспокойно озираться по сторонам. Через минуту снова послышался голосок Бадии:

– Глядите, глядите, песчаная змея!

Все снова высунули головы и поглядели на змею, стремительно ползущую по песку. Казалось, она плывет по воде. Заврак грозно потряс в воздухе камчой, крикнул. Но змея продолжала ползти, не обращая ни на кого внимания.

– До чего же гордая, – сказала Бадия Завраку, – даже не удостоила обернуться, чтобы поклониться господину Нишапури!

Заврак рассмеялся. Впервые за весь сегодняшний день прозвучал смех. И все с облегчением вздохнули. Заврак Нишапури был скор на язык и умел мастерски отражать любые насмешки.

– Весьма бескорыстная змея и умная к тому же. Когда змея не кланяется, по крайней мере хоть знаешь, что это настоящая змея. А как красиво ползет и как грациозна…

– Уж не околдовала ли она вас, что-то больно вы ее расхваливаете, – сказала Бадия.

– А на меня колдовство не действует. Ведь я ношу на шее амулет. Его заговорил святой гадальщик, который вот уже семьдесят лет живет в развалинах под Нишапуром. А надела на меня этот амулет родная мать. Так что никакие злые духи, никакая нечистая сила не могут даже приблизиться ко мне. Ни колдовство, ни чары, ни яды, ни даже слова на меня не действуют.

– Ой-ой-ой, – улыбнулась Бадия, – о том, что на вас не действуют слова, мы, представьте себе, догадывались, а вот про амулет ничего не слышали.

– Да, госпожа, не скрою, есть во мне излишнее ухарство, что ли. Недаром сказано: «толстая кожа защищает душу», – ответил Заврак, подмигнув Гаввасу.

Бадия дала себе слово не говорить ничего, что могло хоть как-то обидеть человека. Поэтому она не ответила Завраку.

И снова бурые песчаные барханы. Дорога вьется змеиной тропой до самого небосвода. Мертвая тишина. Путники уже плохо представляли себе, куда они едут. Порою, когда скрещивались две дороги, Харунбек глядел по сторонам, затем вытаскивал из кармана припасенный компас и клал его на ладонь. Порою он советовался с зодчим. За несколько фарсангов он угадывал колодцы и ни разу не ошибся.

С самого начала пути Гаввас Мухаммад был неразговорчив и печален, а когда арбы выехали из Андхуда и углубились в пески, он и вовсе загрустил. Ничем нельзя было его утешить, все ему было не по душе, он капризничал, как ребенок, грубил товарищам. Но об этом знали только те, кто ехал с ним в одной арбе. Вечными своими жалобами он уже давно вывел из терпения Зульфикара с Завраком. Ни зодчий, ни Бадия не догадывались об этом. Они понимали, что Гаввас тоскует о доме – ведь, чтобы повидать Бухару, он оставил свой теплый кров и пустился в долгий путь. Ему уделяли больше внимания, чем всем остальным, – он и старше Зульфикара и Заврака, да к тому же в Герате у него осталась семья. Над ним не подтрунивали, но, откровенно говоря, юноши не слишком радовались, что Гаввас едет с ними.

Прошел еще долгий день. На ночь остановились у колодца, поели и легли отдохнуть. Когда все уснули, Заврак и Зульфикар, положив рядом с собой сабли, решили по очереди бодрствовать. А кони, словно почуяв тревогу этих измученных людей, были тихи и послушны. От малейшего шума или шороха они вздрагивали и настораживались. Глухая и безмолвная пустыня словно застыла в мертвецком сне, вселяя ужас не только в души людей, но и животных. Зульфикар сидел не смыкая глаз. Небо, будто гвоздиками, утыкано золотыми звездами. Их так много и так они близко, что, кажется, – протяни руку и сорвешь любую, как персики с дерева. Зульфикар, лежа на спине, глядел на небо: вот наискось, перечеркнув его, слетела звезда. Луна, точно серп, неподвижно висит среди звезд. А вот и знакомое созвездие Семь Разбойников. Он вспомнил, как мать его просыпалась в рамазан и глядела на эти звезды. Когда они скрывались за Минораи Каланом, она разводила в очаге огонь и начинала готовить еду. А сейчас Семь Разбойников ярко сияют над безмолвной пустыней. Но его размышления прервал Заврак.

– Теперь ты поспи, – сказал он, – а я посижу…

Вдруг с первой арбы легко спрыгнула Бадия и подошла к ним.

– Ложитесь-ка вы оба, – сказала она, – а я покараулю. Мне все равно не спится. – В голосе ее звучали и жалоба и приказ одновременно, так что не покориться было нельзя.

Юноши согласились.

– Только ступайте на свою арбу, к родителям, – посоветовал Зульфикар. Когда Бадия удалилась, шепнул на ухо Завраку – Из-за этой ее настойчивости меня уже раз изгнал зодчий из дома. Я не желаю больше огорчать старика.

– Все равно ты любишь ее, – отозвался Заврак, – да и она к тебе небезразлична.

– Не надо, – попросил Зульфикар.

– Им-то со стороны виднее…

– Оставь ты, ради бога, эти разговоры.

– Влюбленные – самые беспечные на свете люди, – продолжал Заврак, – ничего вокруг себя не замечают.

– Дашь ты мне немного поспать или нет? Вот и сон из-за тебя прошел.

– Завидую тебе, друг мой. Полюбят ли меня когда-нибудь? Мой глаз, да и фигура тоже…

– Не в фигуре счастье, Заврак, не надо огорчаться – ты добр и умен, ты благороден.

– Это только ты так говоришь а девушкам подавай красоту да осанку. Ну, спи, друг, спи.

– О чем вы тут шепчетесь? – спросила, вновь подойдя к ним, Бадия. – Мне страшно одной, все кажется, вокруг ползают змеи. А вон там, слышите, воют шакалы. Воют и плачут, словно младенцы…

– Идите-ка на свою арбу, госпожа, так будет лучше.

– Да чего вы гоните меня, разве я не стала вам сестрой? Не бойтесь вы, ради аллаха, даже Харунбек нас не осудит.

– Тогда садитесь рядом с нами, – предложил Заврак.

– Не так-то уж мне хочется сидеть рядом с вами. Просто мне страшно. Вот посмотрите, на вершине бархана стоит див. Смотрите, смотрите, он движется. У меня мурашки по коже бегают. Люди говорят, что нельзя пролить кровь дива, потому что из каждой капли его крови рождается новый див. Это правда?