Текст книги "Зодчий"

Автор книги: Мирмухсин Мирсаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Окруженный презрением и отвергнутый двором, Су-лейманбек поспешил убраться в Шираз под крылышко Ибрагима Султана. Распродав все свое имущество, собрался было уехать и Ахмад Чалаби, но неожиданно его разбил паралич и у него отнялась не только нога и рука, но и язык. Он пролежал три месяца, и его лечили все табибы, которые только нашлись в Герате. Наконец больной поднялся, но это был уже не прежний Чалаби: тощий, с желтым лицом и потухшим взглядом. Однако работа ему нашлась. Охотившийся за хуруфитами Мухаммад Аргун поручил ему сидеть ежедневно на людных улицах города и на базаре, слушать, что говорят люди, и следить за подозрительными, такими, например, как Али-водонос, замечать, с кем встречаются и беседуют подозреваемые, куда ходят и кто, кроме учащихся, посещает медресе Алия.

Так каждый день Ахмад Чалаби давал отчет людям Мухаммада Аргуна.

Вскоре и Абуталиб заметил за собой слежку: какие-то незнакомые люди ходили за ним по базару, по всем улицам. Гончар рассказал об этом своему сыну Абуали, а затем Хасанбеку и Хусанбеку. Как раз в эти самые дни стало известно, что двое учащихся медресе были схвачены и брошены в крепость Ихтиёриддин. И в скором времени их казнили.

Старый мастер Джорджи не мог опомниться, заметив слежку за собой, и решил переехать в Самарканд, – слава богу, хоть деньги на переезд у него нашлись. Уезжая, он предупредил своих друзей, чтобы те вели себя поосторожнее, так как Ахмад Чалаби наверняка выдаст еще не одного человека, близкого Наджмеддину Бухари.

И наконец, мастер Хасанбек также заметил за собой слежку и сообщил об этом своему младшему брату. Не миновала такая же участь и каллиграфа Джафара Табризи, мастера Ходжу Мухаммада и даже Ходжу Юсуфа Андугани.

Однажды, распродав свою посуду по лавкам, гончар Абуталиб неожиданно встретил водоноса Али, и тот сказал, что ему нужен небольшой кувшин, и что если дома у гончара есть готовый, то он пойдет вместе с ним за этим самым кувшином. Али пошел с гончаром и действительно купил кувшин, а по дороге под большим секретом сообщил ему, что он, гончар, находится под подозрением, что за ним следят государевы соглядатаи, а коль скоро сын гончара Абуали был вместе с Низамеддином в Ферганском походе, то и юношу подозревают в связи с хуруфитами, а значит, и за ним следят. Водонос посоветовал сыну гончара, да и гончару не выходить поздно из дома, не задерживаться на улице дотемна и быть осторожным в разговорах: «Ведь и вы были близки с зодчим».

– Последователи великого Фазлуллаха, вольнолюбивые борцы-хуруфиты, за себя постоят, но если будут схвачены и казнены люди невиновные, такие, как вы, то это весьма прискорбно. И посему мне поручено передать вам, что за вами установлена слежка и что вы должны быть сугубо осторожны. А кувшин, конечно, лишь предлог, чтобы встретиться с вами и сообщить об этом, не навлекая подозрений.

– Господи, когда же это все кончится? – воскликнул гончар. – Последнее терпение иссякло…

– Кончится тогда, когда придет конец тимуридам.

– Да неужто все тимуриды тираны?

– Конечно, все.

– А я-то думал, что вы обыкновенный водонос, – заметил гончар, – а вы, оказывается, еще и провидец.

– Да, гончар, я теперь о многом знаю, многое понял. И скажу вам, что испытал я на своем веку всякое. И все равно ищу правду.

– Слыхали, какое наплели про зодчего? – спросил гончар. – Что ваши товарищи говорят по этому поводу?

. – Говорят, что все это гнусная клевета. Но ложь разоблачена, и никто уже не верит ей.

– А как зодчий, здоров ли он?

– Здоров, – улыбнулся водонос, – только уж очень много вопросов вы мне задаете. Не спрашивайте ни о чем, ничего я не знаю. Конечно, вы человек честный, душа у вас светлая, в том я уверен. Ну, прощайте.

– Прощайте, – растерянно сказал гончар. – Что же делать? Надо ведь что-то делать.

И семья гончара позвала на совет братьев Хасанбека и Хусанбека.

Узнав о слежке, Хасанбек возмутился. «Если бы наш Шадманбек вернулся живым из сражения, значит, и его ждала бы эта печальная участь…» – промолвил он.

И они решили отправиться в дальний путь, покинуть родной город. Недаром же сказал мудрый Лутфи, что, если подвергаешься гонению в родном краю, уезжай на чужбину. Но, отправляясь на розыск зодчего, они сочли благоразумным оставить в городе свои семьи, будто, мол, уезжают в поисках работы, на строительство медресе, которое затеял возвести Улугбек-мирза. Мавляна Табризи и Андугани еще прежде уехали в Самарканд, а в след за ними двинулись гончар и мастера. Они пристали к каравану, идущему в Бухару, и, добравшись до Карши, повстречали старого своего друга уста Абида, который и помог им отыскать зодчего, занятого сооружением водоема в степи. Вот так и встретились старые, добрые друзья.

Глава XXXV
Под голубым куполом еще купол

Неоглядная, бескрайняя, безмолвная степь, плоские, молчаливые холмы, заросли колючек, каменистые взгорья и равнины, равнины, покрытые скудной травой, – таковы и были владения Чули-бобо, находящиеся далеко от Ходжа Муборака. Центр этих владений – колодец и несколько домиков для людей.

Никогда еще эти забытые богом места не видели такого скопления народа. Здесь испокон веков обитали лишь чабаны, да и то потому, что вблизи имелся колодец. Весь день они пасли скот под палящим солнцем и к вечеру пригоняли его сюда. И вот теперь за какие-то две или три недели каменный водоем уже возвысился на три аршина над землей, был виден издалека.

Ходжа-табиб, наведывавшийся сюда каждую неделю, обычно останавливал свою лошадку у обочины дороги и, не слезая с седла, подолгу глядел на подымавшийся купол. Кругом точно муравьи копошились люди, и табиб думал, на что только не способны они, эти труженики. Купол был еще без верха и напоминал не прикрытую тюбетейкой большую голову.

Но нынче он неторопливо подъехал к зодчему, клавшему кирпич на куполе, и громко приветствовал его:

– Бог в помощь, зодчий! Не знать вам усталости!

– Приветствую вас, мулла Абдуласад-ходжа!

– Быстро же вы поднялись вверх! Хвала вам!

– Ничего удивительного, работаем не покладая рук.

– И вам хвала, уста Абид и уста Худайберган. И вам, уста Хасанбек и Хусанбек, и вам, Абу.

– Спасибо, – раздалось со всех сторон.

– Вижу, дела у вас идут споро. Слава аллаху, и сын господина бека поднялся на ноги!

– Вот и хорошо, – сказал зодчий. – Его светлость просил передать вам привет.

– Благодарим!

– Хочет прибыть сюда сам к завершению работ. Сказал, что сейчас чересчур занят делами, но осведомлен обо всем через Камбара-ходжу. А еще сказал, что если будет угодно аллаху, то в день завершения работ приедет вознаградить вас всех и пригласит в Карши, где собирается устроить пир и пожаловать вам златотканый халат. Он уже его приготовил.

– Ну, это уже лишнее, – заметил зодчий. – В этом необходимости нет… Если господин бек останется доволен, то это и есть лучшая награда мне, – добавил он со скрытой насмешкой в голосе.

Зодчий понимал, что добрый Ходжа-табиб преувеличивает и явно приукрашивает слова бека.

– Кладку мы делаем хорошую, прочную, – добавил он, – ведь сюда будут приходить люди и пить воду. Так пусть же они поминают нас в своих молитвах. Вот это и есть самая высокая награда за наш труд.

– Да ниспошлет вам господь всяких благ, – сказал табиб.

– Сюда прибыли дорогие для меня люди – гончар Абуталиб с сыном, мои добрые друзья Хасанбек и Хусанбек, – продолжал зодчий. – И это для меня огромная радость, больше того, счастье. Я не ошибся в них. Это благородные и верные люди.

– Счастлив человек, имеющий таких друзей. Я и прежде много хорошего слыхал о вас, ведь слава ваша достигла и нашей глухомани, а вот теперь бог привел увидеть вас, познакомиться и насладиться не только беседой с вами, но и вашим добрым расположением. И я счастлив чрезвычайно.

– Благодарю вас, табиб.

Уста Абуталиб с сыном, Хасанбек и Хусанбек, не пожелав отдохнуть после изнурительного пути, стали рядом с зодчим и сразу же принялись за работу. Они рассказали обо всем, что произошло в Герате со времени отъезда зодчего, и решили после завершения работ ехать вместе с зодчим в Бухару, найти там место для жилья, а осенью привезти свои семьи. Они уверяли, что климат Мавераннахра много благодатнее климата Хорасана.

Чули-бобо частенько говаривал о том, что стоит овце увидеть другую пасущуюся овцу, и она тут же начинает с аппетитом щипать траву. Так и зодчий, распределив работы между людьми, не мог сидеть сложа руки, а работал наравне со всеми. И, видя, как он, повязав лоб скрученным в жгут платком, кладет кирпичи на самом верху купола, люди трудились без отдыха, осторожно переносили кирпичи, складывали их горкой и, стоя на лесах, передавали из рук в руки, предварительно окунув в тазы с водой, отчего простые кирпичи, насыщаясь влагой, становятся еще крепче. Одни приготовляли раствор ганча, и наполнив им ведра, подавали мастерам, стоявшим наготове с мастерком в руках, другие подравнивали ломаный кирпич и подавали его для наклонных переходов и впадин. Молодые рабочие лопатами и кетменями углубляли впадину водоема, у двери сооружали ступени, а несколько человек разравнивали русло ручья до самой вершины Караташа.

Местные женщины ходили в пестрых платьях, надев их одно на другое, навешивали на шею тяжелые ожерелья. А Бадия, в легком, платье, сапожках и платочке на голове, вместе с матерью помогала готовить еду. Чули-бобо с чабанами не жалели баранов – надо же хорошенько накормить работников, да еще таких усердных. Жены и дочери чабанов, то есть вся женская половина населения степи, вели свое происхождение от племени кунград, и все они были очарованы озорной, ловкой, доброй на язык красавицей Бадией, хоть и родившейся в Герате, но происходившей из бухарского племени мангиб, и до смешного старались подражать и ее походке и ее манере говорить. Они знали о Бадие все: и то, что предки ее матери Масумы-бека были родом из Шаша, что на берегу Сайхуна, и происходили они из узбекского племени, и о том, что на семью зодчего обрушилось страшное горе – их единственный сын был казнен в Герате. Харунбек посоветовал Зульфикару и Завраку не говорить об этом ни с кем, но, так или иначе, судьба зодчего не была здесь ни для кого тайной. Сам зодчий был на редкость обаятельный человек, на удивление стойкий и сильный духом, и поэтому все здешние уважали его, а уж если он удостаивал кого своим особым вниманием, тот чувствовал себя на седьмом небе. Работал он па самом важном и трудном участке, и работал удивительно ловко. И это тоже вдохновляло работающих. Сооружение, рассчитанное на полтора месяца, быстро двигалось к концу, хотя не прошло еще и месяца. Водоем был почти готов и лишь на самом верху купола оставался просвет аршинов в пять. Этим трудным делом занимался сам зодчий. Помогали ему только ученики, работавшие на лесах с внутренней стороны купола. Другие же мастера работали внизу.

Когда купол был почти закончен и водоем сооружен, как-то вечером из дальних джейлау и далеких степей прибыли певцы – бахши. Чули-бобо пригласил и своих друзей чабанов из Джумабазара, Карагульбазара, Акел-шурча, Замука и Джейнава. Приехали чабаны и из Кай-кудука, Шуркудука, Раимсуфа и Олачабоба и привезли с собой своих певцов – бахши. И каждый гость прихватил с собой овцу или барана в качестве гостинца.

Весть о том, что неподалеку от Ходжа Муборака, у колодца Чули-бобо, сооружается огромный водоем, дошла и до чабанов Кызылкумов и до самых глубин пустыни Карнабчул. И приглашение Чули-бобо каким-то образом дошло до тех мест, куда не так-то просто добраться и пешему.

Итак, в среду с самого раннего утра со всех четырех концов начали съезжаться чабаны, прихватив с собой кто что мог. Огромная степь заполнилась людьми, стало шумно и многолюдно, как на знаменитом самаркандском базаре. Чули-бобо приветливо здоровался с приезжими, тепло пожимал руки одним, обнимал других, расспрашивал о житье-бытье, представлял каждого чабана зодчему и, глядя, как зодчий протягивает им руку, умилялся до слез. Он с увлечением рассказывал о том, что лет восемьдесят назад, когда он сам был еще десятилетним мальчишкой, его деды Юлчи-чабан и Элчи-чабан собирались построить здесь водоем и как не хватило у них

– ца это сил. А наместники Кебакхана, жившие в Кеше, не то что о водоеме, даже о колодце не помышляли.

Молодые люди и подростки, приехавшие вместе с отцами и дедами, решили покухарить, а женщины расстилали ковры и войлок прямо на траве и приготовляли дастарханы с различными яствами и сладостями.

Для самых пожилых гостей разостлали два яркокрасных ковра, а рядом с ними по кругу войлок и паласы. Мужчины вырыли очаги и поставили на них два огромных котла, в которых варились две упитанных телки и несколько баранов.

Обычно, устав после тяжкого рабочего дня, люди приходили сюда вечером поесть и тут же шли отдыхать. И тогда всей степью смело завладевали сверчки и кузнечики, их звонкое пение разливалось далеко окрест. Но сегодня никто даже не слышал их и не до отдыха было людям. Все расселись в кружок около купола водоема, старики, молодежь, девушки и женщины, дети. Бескрайнюю степь оглашали радостный говор и смех.

На почетном месте, на красном такаявмутском ковре, сидели зодчий, его гератские друзья, Ходжа-та-биб, ус га Абид, уста Худайберган, старейшины чабанов и певцы – бахши. Как хозяин и главный устроитель торжества, Чули-бобо встречал гостей и отдавал распоряжения. Два кувшина мусалласа, привезенные из Ташкудука и Шуркудука, поставили возле зодчего. Буза, айран и кумыс были расставлены на дастарханах. Подали лепёшки, замешанные на молоке и сале, и еще тонкие лепёшки из пресного теста для супа, на огромных блюдах аппетитными горками лежало жареное и отварное мясо, была еще и лапша на мясном бульоне и шурпа в глиняных чашках.

На втором красном туркменском ковре разместилось несколько старых женщин, Масума-бека, Бадия и кое-кто из молодух, а напротив них Зульфикар, Гаввас, Заврак, Харунбек и Абуали, а также с десяток чабанов богатырского телосложения, тех самых, что крушили глыбы в Караташе. Старцы произнесли молитву, и лишь после этого присутствующие принялись за угощение. Молодежь, почтительно ждавшая, когда начнут есть старики, потянулась к кумысу, и вскоре громкий говор, смех, шутки слились в общин веселый гомон. Эти люди __ умели трудиться, но умели и наслаждаться отдыхом.

Взгляды молодых чабанов, прибывших из дальних и ближних мест, то и дело останавливались на Бадие. А она, нарядившись в лучшее свое платье, чудом уцелевшее после бурана в Халаче, убрав волосы в две толстые длинные косы, была настоящей царицей этого степного пира. Взгляды юношей немного смущали ее и явно были не по душе Зульфикару. Еще вчера, когда младший сын Чули-бобо, красивый, статный юноша, не отходил от Бадии, Зульфикар хмурился и бледнел. Ведь ради нее он забыл родителей, а они, его старики, с нетерпением ждали сына в Бухаре. А теперь Бадия – единственное его счастье, единственная его отрада – улыбалась шуткам чабанов и хохотала вместе с ними. Неужто она такая? – с тревогой думал Зульфикар, и в душу его закрадывалось смятение. Неужто, чуть завидев юношу получше и покрасивее его, готова увлечься им? Откуда только такое легкомыслие?

Зульфикар старался не показывать своей ревности, но сердце его точила боль, и он молча сидел среди своих товарищей, не смея поднять глаз на Бадию, не желая видеть ее оживленного веселого лица. И все равно видел, как она радостно взволнована тем, что все до единого молодые мужчины не отрывают от нее глаз, от нее – единственной дочери прославленного зодчего, да к тому же еще такой красавицы.

Выпив по пиале мусалласа, старцы принялись за мясо. Перед зодчим поставили фарфоровое блюдо с вареной бараниной и бараньей головой. По принятому здесь обычаю, зодчий отрезал для себя правое ухо, а левое протянул Чули-бобо и, подняв блюдо, подал его сидевшим рядом. Он тоже с удовольствием выпил мусаллас и с не меньшим удовольствием лакомился мясом и печенкой. Чули-бобо как гостеприимный хозяин предлагал зодчему отведать то или другое блюдо, а гости почтительно взирали на них и подчинялись безмолвным указаниям распорядителя пира – старика Чули-бобо. Гератские гости замечали, с каким уважением относятся к ним здесь, в этом забытом богом и людьми краю чабанов. И вспоминалось им, что в Герате достоинство человека ценилось слишком дешево, вернее, совсем не ценилось и никому не было дела, жив ли ты или умер. Даже раздавались голоса, что слишком много народу развелось на белом свете и поэтому, мол, никого не интересует судьба отдельного человека. Люди таили зло друг на друга, проклинали друг друга, боялись, не верили, и это считалось явным свидетельством близкого конца света. А в краю чабанов царили добрые отношения, чуткость и внимание, уважение друг к другу. Мир в этих местах словно бы рождался заново. Во время своего пребывания здесь гератцы испытывали это на себе. И хотя жили они тут в простоте, а порою и тесноте, но жизнь эта не омрачалась ни коварством, ни хитростью, ни зазнайством, ни клеветой. Никто здесь и не помышлял завладеть чужой долей. Пусть здешние жители на первый взгляд могли показаться грубыми, но под этими толстыми, ватными, пропотевшими халатами и бязевыми платьями бились чистые, словно хрусталь, словно родниковая вода, сердца.

Вскоре среди пирующих послышались голоса: «Пусть Эльтузар-бахши прочитает что-нибудь из „Алпамыша“. Чули-бобо повернулся к бахши в огромном малахае из куницы, подпоясанному золоченым поясом:

– Просим вас, Эльтузар-шаир. Народ просит!

– Что ж, я готов.

Эльтузар подозвал к себе своих учеников и вытащил из бархатного футляра домбру. Минуту он сидел молча, перебирая струны. Воцарилась тишина. И Эльтузар-шаир затянул певучим голосом:

– „…Алпамышхан, едучи по стране Калмак, по пустыне Чилбир, увидел: развалились тут на земле овцы, девяносто отар. Эти девяносто отар овец были овцами Байсары. Пастухом этих девяноста отар был болтливейший и наиболее заносчивый среди чабанов Кайкубат-кал – Кайкубат-лысый. Глядя на Кайкубата, Алпамыш спросил, не появлялся ли в этих местах Элибай.

 
Ассалам-салам-алейкум, э, чабан!
Замечаю, рваный носите чапан.
Замечаю, сыром обожрались вы,
Если тучны, словно матерый кабан.
Не прикочевал ли бай один сюда?
Пусть его мольбы достигнут райских врат!
Тысяч сорок стад имеет, – говорят![41]41
  «Алпамыш», Ташкент, 1974, стр. 92. Перевод Л. Пеньковского.


[Закрыть]
 

Эльтузар-бахши пел об Алпамыше, справедливом и храбром богатыре, о том, как был он предан своей возлюбленной Барчиной, о его любви к народу и ненависти к врагам. И люди, сидевшие кругом и слушавшие его, замерли от восторга и восхищения. А на глаза Наджмеддина Бухари навернулись слезы, когда бахши запел о судьбе Байсары, вынужденного покинуть свой родной край и уехать на чужбину. Он подумал и о своей судьбе, столь схожей с этой. Его мальчик, его Низамеддин был совсем как этот Алпамыш, жаждущий счастья для своего народа.

Так и сидел он, глубоко задумавшись, сердце его болело и ныло, и слезы лились из глаз. И люди, сидевшие рядом, и его ученики поняли, о чем скорбит его душа.

А бахши все пел о борьбе правды и лжи, изобличал тиранов-правителей, прославлял справедливость, веру народа в счастье и добро. После песен Эльтузара, а за ним и Хуррама-бахши двое юношей, гревших свои бубны на огне костра, вошли в круг и по знаку Чули-бобо ударили по туго натянутой и прогретой коже. В середину круга степенно выступили двое молодых чабанов, слегка пританцовывая, они спокойно обошли круг, а затем так же спокойно сплясали какой-то диковинный танец. Их сменили еще двое чабанов побойчее, и танец их под веселое бренчанье бубнов развеял тяжкие мысли зодчего. Он глубоко вздохнул и, поддаваясь общему веселью, захлопал в ладоши в такт музыке. Всей душой он разделял радость, торжество этих людей, празднующих завершение строительства столь необходимого им водоема.

Радостная и счастливая Бадия сидела среди женщин, ей нравились танцы чабанов, но казались слишком сдержанными и медленными. Она ожидала, что вот-вот сейчас в середину ворвется юноша и птицей полетит по кругу. Но охотника не нашлось. Заврак подмигнул Бадие. „Ну-ка, госпожа, покажите, как танцуют наши гератцы“, – словно говорил его взгляд. Он-то знал, что девушка все равно не выдержит и ворвется в круг.

– Что это вы делаете мне знаки? – озорно спросила Бадия.

– Выходите в круг! Если уже не здесь, то где же еще и танцевать! – ответил Заврак.

Зульфикар тоже с улыбкой глядел на нее, забыв свою недавнюю досаду. Он знал, что Бадия любит танцевать под дутар и бубен и танцует превосходно. Улыбки Зульфикара и Заврака еще больше подзадорили Бадию. Она оглядывала людей, которые громко переговаривались и смеялись. Но на сердце ее еще было тяжко – еще жила скорбная память по брату. И только с разрешения Масумы-бека она вышла в круг. Вначале, как то принято, она оправила на себе платье и сделала знак бубнистам, играйте, мол, быстрее, раскинула руки и поплыла. Танцевавшие юноши тут же отошли в сторону, чтобы не мешать ей. Шум, говор и смех стихли, все невольно хлопали в такт музыке и смотрели только на дочь зодчего, а она прекрасной птицей летала по кругу. Еще трое бубнистов присоединились к музыкантам. На всю степь зазвучали их бубны. Раскрасневшаяся от волнения Бадия обошла круг. Впервые после всего пережитого за последние месяцы она чувствовала себя легко и свободно. И танцевала она сейчас не на чьей-то свадьбе и не по чьему-то велению, а по своей воле, для этих простых и добрых тружеников, празднующих свою радость. Чабаны, прибывшие из дальних мест, как зачарованные глядели на танец этой прелестной девушки. А она держалась смело и прямо, то летела на самых кончиках пальцев, то плавно и грациозно скользила точно по воздуху, то лукаво улыбалась, то словно птица широко раскидывала руки-крылья и приподымала плечи, то сгибалась в почтительнейшем поклоне, одаряя кого-то мимолетным ласковым взглядом, то гневно вскидывала голову, а затем смущенно опускала глаза. Танцевала она с такой страстью, с таким внутренним волнением, что зрители были совсем ошеломлены. А зодчий, и Масума-бека, и Харунбек, и гератские мастера счастливо и гордо улыбались. Бубны гремели так громко, так гулко, что, казалось, вот-вот лопнут от ударов сильных рук, и под их перестук Бадия, похожая на всплывшую в небе звездочку, вдруг низко согнулась, кланяясь женщинам, замерла на миг и выбежала из круга.

Восторженные крики сотрясли небо и землю. Все танцевавшие после Бадии и юноши и девушки казались вялыми, все это было уже не то. Танцы продолжались еще долго, но говорили только о ее пляске, о пляске Бадии. Гости ели, пили, смеялись и веселились допоздна.

В полночь Чули-бобо прочитал благодарственную молитву, и гости разошлись на отдых. Степь может вместить всех, всем здесь найдется ночлег. А в мыслях у каждого была Бадия, ее чудесный танец, шаловливая улыбка, кокетливые движения. Когда закончился пир, Бадия со своими друзьями Харунбеком, Завраком, Гаввасом и Зульфикаром пошла прогуляться вокруг купола. Веселой гурьбой они направились к водоему, но тут Заврак потихоньку потянул за рукав Гавваса и Харунбека, и все трое незаметно зашагали в сторону. Через минуту Зульфикар обнаружил их исчезновение, но промолчал. Увлеченная разговором, Бадия и вовсе ничего не заметила. Они уже подошли к дверце водоема, и тут Бадия воскликнула: – Глядите, глядите-ка, небо полно звезд… Кажется, протянул бы руку, достал любую. Совсем, совсем близко. Так, наверное, бывает только в степи. Под небесным куполом еще купол…

– Да, – сказал Зульфикар, – под бархатным куполом небес, усеянным золотыми монетами, еще один золотой купол. Среди одного мира другой мир…

– Как вы это прекрасно сказали, – промолвила Бадия.

– А вы прекрасно танцевали, – подхватил Зульфикар, когда они подошли к самой дверце водоема, и взял руки Бадии в свои.

– Вам понравилось?

– Очень… – Зульфикар хотел было притянуть Бадию к себе, но та выскользнула из его объятий и со смехом убежала.

– Где вы?

– Не знаю.

– Все это проделки господина Нишапури, кто же, кроме него, придумает такое. Ах, негодники! Вы только поглядите, – сказала Бадия, озираясь по сторонам, ища своих попутчиков. – Ушли, нарочно оставив нас вдвоем!

– Да неужто?

– Пойдемте скорее! Найдем этих негодников!

Обогнув водоем, Бадия и Зульфикар быстро перешли на другую сторону и, увидев своих приятелей, шагавших поодаль, быстро нагнали их.

– На такие проделки способен один лишь господин Нишапури! – заявила запыхавшаяся от быстрой ходьбы Бадия. Она вместе с остальными пошла рядом, нарочно не выпуская из своей руки руку Зульфикара – пусть видят, коли так.

– Да я не виноват, – улыбнулся Заврак, – это вот господин Гаввас Мухаммад предложил уйти…

– Зачем же лгать? Ведь это вы предложили, – вознегодовал Гаввас.

– Я слишком хорошо знаю господина Гавваса, он человек скромный и такого ребячества себе никогда не позволит. К тому же здесь, говорят, водятся волки. Кто же бросает ночью друга в одиночестве и спокойно отправляется восвояси?

– Простите, госпожа, во-первых, никто вас в одиночестве не покидал, – оправдывался Заврак, – с вами был господин Зульфикар Шаши. А во-вторых, как вам известно, я не способен бросить человека одного в степи и, если вы помните, сопровождаю вас от самого Герата. А эта степь ничем по красоте не уступает, долине у подножья Кухисиёха. Вы, надеюсь, помните, госпожа, тот веселый праздник. Лишь бы сейчас все кончилось добром. Никакой волк не сумеет похитить вас, и, по-моему, волки должны вас остерегаться. А потом, поглядите сами, сколько волков вокруг вас вьется, – он кивнул на своих спутников.

– Молодчина! – засмеялась Бадия. – Одолел-таки в споре. Нет, с господином Нишапури не стоит вступать в пререкания. Уж очень он остер на язык. В последние дни вы были почему-то на редкость молчаливы, а сейчас, слава богу, у вас прорезался голос.

Помирившись после этой веселой дружеской ссоры, они пошли домой – каждый к своему ночлегу.

Светало… Рассвет в степи – такого не увидишь, пожалуй, и по сне. Воздух чист и прохладен, солнце выпускает одну за другой свои еще не жаркие стрелы-лучи, а от блеяния овец и лая собак рассвет становится словно бы еще прозрачнее и прекраснее.

На следующий день к вечеру гости, простившись с Чули-бобо, начали разъезжаться по своим пастбищам. Зодчий же, вместе с мастерами, засучив рукава снова принялся за работу. И, глядя на них, чабаны тоже взялись за дело – оставалась уже самая малость.

Через три дня, к субботе, все работы были завершены. Выложили кирпичом и самый верх купола. В воскресенье ожидали приезда бека. И впрямь, к середине дня на большой дороге появились трое конных. Сидевшие у водоема несколько удивились: неужели бека сопровождают только двое всадников? Но оказалось, что сам бек и не подумал приехать – это был его младший брат и секретарь Камбар-ходжа. За ними на своей кобыле плелся табиб.

Чули-бобо удивленно взглянул на секретаря:

– Что случилось, почему же не приехал господин бек?

– Мы сами произведем расчет, – холодно ответил Камбар-ходжа, переглянувшись с братом бека. – Его высочество занят неотложными делами.

Ходжа-табиб с низко опущенной головой отошел в сторонку.

Зодчий почуял что-то неладное и, помолчав с минуту, взглянул на гордо стоявшего перед ним Камбар-ходжу и вежливо сказал:

– Пожалуйста, начинайте расчет.

Камбар-ходжа присел на камень, вынул из-за пазухи бумагу, расправил ее и начал читать:

– „Зодчий Наджмеддин Бухари работал ровно тридцать два дня; по договоренности за каждый день положено две таньги. Итого шестьдесят четыре таньги“. – Он вынул из мешочка серебряные монеты и отсчитал ровно шестьдесят четыре.

– Уста Абид, – продолжал секретарь, – вам положено тридцать две таньги. Считайте.

– Но ведь господин бек обещал расплачиваться золотыми монетами. А вы расплачиваетесь серебром.

– Я выполняю данный мне приказ. К чему все эти мелочные пререкания? Будьте довольны и этим, – хмуро пробурчал Камбар-ходжа.

Уста Абид удивленно посмотрел вокруг, но, встретив холодные взгляды спутников секретаря, молча взял деньги.

– Уста Худайберган, и вам тридцать две таньги.

Уста Худайберган протянул руку за деньгами.

– Ученикам господина зодчего по десять таньга. Примите их как дар его светлости. Вообще же мы не имеем обыкновения платить ученикам да подмастерьям.

Гаввас, взявший деньги, хотел было бросить их в лицо секретарю, но, заметив строгий взгляд зодчего, отошел в сторону. Зульфикар и Заврак тоже получили по десять таньга.

– Вот и копчено, – заключил Камбар-ходжа. Он поднялся и отряхнул полу халата.

– Что же, – начал зодчий, – мы весьма тронуты щедростью бека! Если бы он нам и этого не дал, мы тоже не были бы в обиде.

– Ничего больше не хотите ему передать?

– Нет.

– Значит, расчет произведен полностью.

Камбар-ходжа вместе с братом бека направился к водоему. Они вошли во внутреннее помещение. Водоем уже наполнился ледяной водой. Пройдясь по кругу, они полюбовались куполом и, осмотрев сооружение, шепотом высказали свой восторг, затем вышли и сели на коней.

– А вы едете? – спросил секретарь у Хаджи-табиба.

Услышав в ответ, что лично он, табиб, прибудет в город к вечеру, когда будет попрохладнее, люди бека умчались.

– Что же произошло? Как это понимать? – спросил удивленный и растерянный уста Абид.

– Я предчувствовал, что так оно и получится, – заметил зодчий.

– Да, нехорошо получилось, – протянул Ходжа-та-биб. – Но когда из Герата дошла весть…

– А мы ведь ничего и не скрывали от бека, – сказал зодчий. – Ведь тогда, во время завтрака, я сообщил ему, что моего сына казнили, что мы высланы из Герата и едем в Бухару. А бек тогда сказал: „Ничего, обойдется“.

Все помолчали.

– Не печальтесь, – сказал Чули-бобо, – мы сами доплатим то, чего недодал бек. Аллах с ним…

– Не расстраивайтесь, – шепнул Харунбек зодчему, – и у меня и у Гавваса есть деньги, как-нибудь уж не пропадем.

Зодчий засмеялся:

– Дорогие мои, да я нисколько и не печалюсь. Водоем мы построили не для бека, а для здешнего трудового люда, для простых чабанов. Он нужен и путникам, и животным, и даже птицам. Мы совершили благое дело, а благие дела не нуждаются в вознаграждении. Я доволен тем, что мы сделали здесь, и ни на кого не жалуюсь.

Уста Абид и уста Худайберган, которые удрученно молчали, явно повеселели после слов зодчего.

– Вот эти деньги поделите между собой, – продолжал зодчий, протягивая им свою долю. – Даю от всей души! Вам должны были заплатить золотыми монетами, но из-за меня и вам не заплатили как следует.

– Нет, зодчий, не надо, мы не возьмем, – сказал уста Абид.

– Возьмите, прошу вас, иначе я обижусь.

Гаввас, Зульфикар и Заврак тоже отдали свою долю уста Абиду и уста Худайбергану.