Текст книги "Зодчий"

Автор книги: Мирмухсин Мирсаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Зульфикар умылся и позавтракал с Наджмеддином. Его распирала радость, и, несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хотелось, а хотелось бежать к отцу, поделиться своим счастьем.

От глаз зодчего не укрылось волнение помощи, он понял, как не терпится тому поскорее обрадовать отца. И он не стал его задерживать. Попрощавшись, Зульфикар бросился в караван-сарай. Отец ждал его с нетерпением и внимательно выслушал рассказ сына. Вначале он удивился, затем расхохотался, ударяя себя по коленям:

– Вот так старик, я слыхал кое-что о его нраве. Даже сам Байсункур-мирза прощает ему строптивость. А уж в знаниях, говорят, он, конечно, много выше устада Кавам. Когда строили Мусалло, Наджмеддин работал вместе с устадом Кавамомғ. Хотя наша благословенная Бухара и далеко отсюда, все-таки слухи нет-нет да и доходят до нас. Тогда ты еще на свет не родился…

Итак, пробыв в Герате полтора месяца, мастер Нусрат устроил сына в ученики к прославленному зодчему – своему земляку Наджмеддину Бухари, накупил подарков ребятишкам и жене и, радостный и довольный, направился с караваном обратно в Бухару,

Глава V
Странник

Стажа лютая зима, и в один из самых холодных ее дней, уже ближе к вечеру, в дом Наджмеддина Бухари постучал незнакомец. Заврак Нишапури, отворивший дверь, увидел на пороге худого, продрогшего человека в жалких лохмотьях. Незнакомец поздоровался и тут же сказал, что ему необходимо повидать зодчего. Он попросил позвать Наджмеддина Бухари. Заврак оглядел незнакомца с головы до ног и сразу заподозрил недоброе.

– Если у вас неотложное дело, то я, конечно, позову его. Если же нет, то лучше не беспокоить старого человека. Если вы пришли просить помощи, изложите вашу просьбу мне.

– Имению так, – подтвердил незнакомец, не спуская глаз с Заврака. – Я чужеземец, я приехал издалека и дошел, как вы сами видите, до самого жалкого состояния. Я немало наслышан о щедрости и благородстве господина зодчего. Поэтому-то я пришел к вам. Я не нищий.

Заврак вновь оглядел незнакомца. А что, если в рукаве у него припрятан нож? Несколько месяцев назад в соседнем квартале какой-то незнакомец убил знатного бека, и эта весть быстро распространилась до всему городу.

Завраку стало не по себе.

– Тогда приходите утром, – посоветовал он.

– Меня вылезли из караван-сарая, у меня мет денег… я голоден….

– Подождите-ка минуту, я сейчас.

Заврак предупредил Зульфикара о пришельце и пошел во внутренний двор. Он рассказал о просьбе незнакомца Низамеддину, потом Бадие. Зодчий, сидевший у сандала, услышал обрывки их разговора л подозвал Заврака. Заврак и ему рассказал все сначала и добавил, что пришелец внушает ему подозрение. Пришел в махаллю Дарул Хуфо искать господина зодчего.

– Странный какой-то, – добавил Заврак.

– Ну так я выйду к нему, – заявил зодчий. – А ты погоди, – обратился он к Низамеддину. – Нехорошо подозревать (без причины. Грех.

– Не нужно пускать в дом подозрительного человека, отец, – вмешалась рассудительная Бадия. – В городе множество обманщиков и мошенников. И каждый норовит воспользоваться вашей добротой. Уже привыкли. Сколько раз приходили разные люди просить денег. Пусть работают. Лентяи.

– Осмотрительность никогда не мешает, – поддержала дочь Масума-бека.

– Он замерз? – спросил Наджмеддин у Заврака. – Небось и одет-то кое-как.

– Весь дрожит.

– Веди его сюда. Пусть согреется у сандала. Накормите его. Если ему негде ночевать, пусть переночует здесь. А утром я с ним поговорю.

Услышав эти слова, и Низамеддин, и Бадия, и Масума-бека, и Заврак смутились, но не в их правилах было перечить старшему в семье. Заврак вышел к калитке, где Зульфикар уже разговаривал с незнакомцем. Он тоже не мог отделаться от чувства смутной тревоги, и ему не хотелось впускать этого человека в дом.

С удивлением выслушав приказание зодчего, Заврак пригласил незнакомца войти. Во дворе стояли Низамеддин и Бадия.

Незнакомец снял свои чарыки на ступеньках крыльца и вошел в комнату. Зульфикар шепнул Низамеддину: «Не нравится мне его взгляд».

– Низам-ака, – сказала Бадия взволнованно, – нужно бы с ним поговорить, выведать у него все. И не стоит сегодня спать. Возьмите кинжалы.

Наконец-то нашлось дело для молодых, а то они совсем заскучали, шутка ли сидеть дома в эти холодные зимние дни.

Бадия порывалась войти в комнату, ей ужасно хотелось задать незнакомцу несколько, на ее взгляд, важных вопросов, но Низамеддин не разрешил. Обиженная Бадия удалилась во внутренний двор к родителям.

Незнакомца усадили к теплому сандалу, и трое юношей устроились тут же рядом, как бы невзначай окружив его. Незнакомец поел и согрелся, обстоятельно ответил на все заданные ему вопросы, беспрерывно благословляя доброту зодчего. От сытости глаза его стали слипаться. Так он и уснул, сидя. А трое юношей с кинжалами за поясом не сомкнули глаз до самого утра.

Рассвело. Незнакомец проснулся рано, умылся и стал ждать зодчего.

Заврак приготовил трапезу и передал зодчему, что незнакомец его ждет.

При входе Наджмеддина Бухари чужестранец встал и низко ему поклонился.

. – Добро пожаловать, – проговорил зодчим.

Впервые со дня прибытия в Герат чужеземец услыхал эти слова, он вздрогнул и начал благословлять зодчего. Во время завтрака он снова стал рассказывать о себе: имя его Али, родом он из города Сабзавар, отец его – сабзаварский мастер-плотник. Все лето Али работал водоносом, но, не сумев заработать на жизнь, оказался в бедственном положении. Сейчас он прибыл в Герат с надеждой устроиться на строительстве медресе, но его постигла неудача, и он задолжал в караван-сарае.

– Вот если бы мне работу… – добавил он, опуская глаза.

– Хорошо, – сказал зодчий, выслушав его. – Идите на строительство, отыщите мастера Хасанбека, скажите ему, что виделись и говорили со мной. Думаю, что Хасанбек найдет вам работу. Сколько вы задолжали?

– Двадцать динаров.

Зодчий вынул кошелек и отсчитал пятьдесят динаров. По его знаку Низамеддин прошел во внутреннюю половину дома и вынес оттуда старый отцовский чапан, сапоги и рубашку. По обычаю, эти вещи зодчий каждую зиму раздавал беднякам. На сей раз бедняк сам, по собственному почину явился в их дом. Чужеземец не знал, как и благодарить зодчего. Как ни старался он взять себя в руки, но по лицу его покатились слезы.

– Успокойтесь, – обратился к нему Наджмеддин Бухари. – Увы, всем обездоленным помочь я не могу, но по мере сил…

– Господи, – сказал чужеземец, проводя ладонями по мокрым щекам, – пусть воздастся вам во сто крат за вашу доброту, дай вам бог увидеть счастье ваших детей.

Надев теплый чапан, он снова поблагодарил зодчего и удалился.

Вошедшая в комнату Масума-бека, увидев просветленные лица учеников, заметила как бы про себя:

– Даже ходже, вернувшемуся из Мекки, не оказывают столько почестей.

– Вспомни-ка, на прошлой неделе, – сказал зодчий, – ты ровно на пятьдесят динаров накупила подарков к свадьбе Насриддинбека. Для них это – капля в море. А тут перед нами настоящий бедняк, да и сколько их – таких горемык. Это не твой мерзкий бек. Чем быть соучастниками их пошлых торжеств, не лучше ли стать вязанкой дров и согреть чай хоть одному бедняку. Вот это и есть благодеяние.

Все в комнате притихли. Общее молчание нарушила Бадия.

– А этот чужеземец действительно пойдет к Хасанбеку или исчезнет бесследно? Вот что хотелось бы мне знать.

– Слишком многое тебе хочется знать. Думаешь, я не догадался, что вы все четверо взяли кинжалы и не спали всю ночь? Этот несчастный шел сюда утолить голод, а вы навыдумывали невесть что, вообразили, будто он разбойник. Молодцы же вы у меня! Вот увидите, сегодня же он пойдет к Хасанбеку.

И в самом деле, в этот же день, к вечеру, в доме зодчего стало известно, что Али-водонос встретился с мастером Хасанбеком и получил работу.

Глава VI
Прекрасная Бадия

Проводив отца, Зульфикар Шаши совсем затосковал. Особенно тяжелы были первые дни в этом шумном городе. И хотя у него почти совсем не оставалось свободного времени и некогда ему было скучать, он никак не мог привыкнуть к чужому дому. Первый, кто тепло и по-дружески отнесся к нему, был Заврак Нишапури, юноша небольшого росточка, чернявый, с толстыми губами и бельмом на левом глазу. Был он подвижный, энергичный, деятельный и, что называется, остер на язык. Когда ему приходилось разговаривать с Бадией, он норовил повернуться к ней боком, чтобы не видно было его изуродованного левого глаза. Он находчиво и метко отвечал на шуточки этой шаловливой девушки, которая порою, не щадя его самолюбия, подсмеивалась над ним, даже над его физическим недостатком, и все равно ему хотелось почаще видеть ее, подольше беседовать с ней.

Прибытие Зульфикара и обрадовало и в то же время насторожило его. Конечно, хорошо, что рядом с тобой теперь находился славный и работящий юноша, который так интересно рассказывает о своей родной Бухаре и может стать верным другом, но не надо забывать, что Зульфикар очень хорош собою – высокий и стройный, да к тому же догадливый и смышленый – ведь выдержал же он с честью испытание, которое устроил ему зодчий, чем расположил к себе не только самого Наджмеддина Бухари, но и всех его домочадцев. Не то что бы ревность, а какое-то смутное, тревожное чувство пробуждалось порой в душе Заврака.

В первые дни Бадия вообще не обращала внимания на нового отцовского ученика, да и старалась не выходить из внутреннего двора во внешний, где жили ученики. Казалось, будто никто из них вообще ее не интересует. Лишь порою она звала Заврака и поручала ему кое-какие домашние дела, а обрадованный Заврак, словно получив приказание учителя, неизменно отвечал: «Будет исполнено, моя госпожа» – и действительно со всех ног мчался исполнять просьбу Бадии. А Бадия, словно бы и не замечая остальных юношей, величаво шествовала во внутренний двор. На самом-то деле она хорошо знала всех учеников отца – недаром она была единственной дочерью зодчего Наджмеддина Бухари – одного из известнейших людей Герата. Эта смышленая, неприступная и гордая девушка знала и то, что очень красива, но ведь великие и мудрые люди скромны, невзыскательны и добросердечны, и в этом их главное украшение. Вот младшая дочь государя Гульгун Ако во всем Хорасане славится своей необыкновенной красотой, но красота – это еще не все. А дочь зодчего нарекли Бадия, что означает прекрасная, совершенная. И нарекли потому, что как раз в тот день, когда она появилась на свет, мавляна Лутфи, которого сам великий Алишер назвал «властелином поэтического слова» или «шахом красноречия», глядя на медресе, которое возводил Наджмеддин Бухари, промолвил: «…И величественно и прекрасно».

Семья устада Кавама поднесла Масуме-бека по случаю рождения дочери нитку жемчуга. И когда Бадия подросла, она часто надевала на шею этот драгоценный жемчуг. И при всей любви ее к украшениям красота ее сочеталась со скромностью и послушанием.

Порою Заврак Нишапура рассказывал ей смешные истории, и она от души хохотала, но вдруг лицо ее омрачала тень печали. И в минуту беззаветного веселья она вдруг вспоминала, что ее участь уже решена, что ей предстоит выйти замуж за Худододбека, вечно слонявшегося где-то поблизости. Что бы то ни было, она будет женой этого молодого человека со статью воина.

Устад Кавам, этот «властелин зодчих», и Наджмеддин Бухари лелеяли мечту породниться между собой. Бадие было известно, что устад Кавам сватает ее за своего сына.

Высокий, стройный, прекрасный наездник Худододбек, рассчитывавший стать военачальником в войсках его величества, загорелся было желанием жениться на дочери визиря Шуджи Аргуна и просил мать заслать в дом Аргуна сватов. Но устад Кавам, проведав, что Шуджи Аргун собирается стать сватом другого визиря, мудро решил: «Ровня с ровней. Мы породнимся с Наджмеддином Бухари. Они, в сущности, тоже мавераннахрские, из племени мангит».

Худододбек не возражал, ему нравилась Бадия.

Порою, принарядившись и нацепив исфаханский кинжал на золотой пояс, он появлялся на строительстве и заводил беседу о том, что происходило в мире. Но больше всего он любил распространяться о высокой государственной политике: например, сообщал, что Муҳаммад-мирза зарится на Хорасан, что он спит и во сне видит свои походы на Самарканд, а затем на Балх, а Шахрух подумывает о походе на Мангит. Иногда он так увлекался разговором и так откровенно хвастал своей осведомленностью в делах государства, что не замечал, как отец, искоса поглядывая на сына, хмурится, кусает губы. И наконец, улучив подходящую минуту, устад Кавам выговаривал юноше, что не следует так распускать язык, особенно когда речь идет о; государственной тайне, дескать, разные есть на свете люди.

– Ты и мне-то не говори об этом, – такими словами заканчивал свою отповедь устад Кавам, – ведь и стены имеют уши. Попридержи язык.

И напомнил сыну историю Хусаина Дамагани, который за одно неосторожное слово лишился головы.

Худододбек поступил в медресе, но, проучившись ровно два месяца, сбежал оттуда. И отец и мать оправдывали сына: не будет ученым, так будет воином.

И впрямь Худододбек не проявил никаких способностей ни к математике, ни к другим наукам. Все его помыслы занимало другое: пиры, верховая езда, фехтование на саблях.

– Красавицы любят смелых, а не маменькиных сынков, – говаривал он. – Если ты родился мужчиной, то и будь мужчиной – дерзким, смелым. Выживает сильный, а побежденный, проигравший в борьбе, погибает. Мир прекрасен лишь для сильного.

Правда всегда на стороне сильного. Науки всегда служили, служат и будут служить сильным. Красота, развлечения, слава – все для сильных. Слабый вечно зависим и должен служить сильному. Такова была его жизненная мудрость.

Слушая эти речи, Заврак Нишапури лишь улыбался. Потом и Зульфикар Шаши тоже понял, что спорить с Худододбеком бесполезно. Л поначалу он затеял было спор с сыном устада, но Заврак незаметно сделал ему знак, призывая «спуститься на землю».

– Держите себя в руках, друг Шаши, – сказал Заврак, когда они остались одни, – все равно его вы не переубедите, такова уж его философия. И не только его, но и военачальников и солдафонов. Да и государь наш придерживается, полагаю, такого же мнения, – так зачем же спорить и доказывать?

Но Зульфикар горячился:

– Нет, вы слыхали, что говорит этот глупец? Наука должна служить власть имущему! Значит мудрец должен служить глупцу?

Заврак рассмеялся:

– Иногда бывает и так. Друг мой, я прошу вас лишь об одном: не горячитесь вы и не вступайте в спор с Худододбеком, ну сдержитесь, что ли, пересильте себя. Наш устад любит его, и вообще… Худододбек будет его зятем.

Пораженный этой вестью, Зульфикар умолк. С этого дня он старался даже не глядеть на дочь своего устада, не слушать ее шутливые и озорные словечки, а уж отвечать ей почитал за великий грех. Да и о чем нм говорить? Ведь зодчий Наджмеддин Бухари и устад Кавам – знатные люди Герата, его опора, а Зульфикар и Заврак обязаны помнить, что они только ученики, и у них одна цель – набираться знаний, научиться ремеслу. Для того они и приехали сюда. Эта мысль угнетала, более того, печалила Зульфикара. С первой же встречи, с первого же взгляда Бадия как полновластная хозяйка вошла в его сердце.

Приглядывался Зульфикар и к сыну зодчего Низамеддину. Между Низамеддином и Худододбеком существовало несомненное сходство: один – настоящий сарбаз – воин, второй, хотя и не служил в войсках государя, был страстным любителем военной премудрости и безукоризненно владел саблей. И Низамеддин и Худододбек считали себя личностями незаурядными, а к ученикам своих отцов относились как к людям второстепенным, не способным на «великие подвиги». Наши «зубрилки» слишком миролюбивы и неповоротливы, считали они. Вот эти-то общие взгляды на жизнь и делали их похожими друг на друга. Но почему-то они встречались довольно редко и, по-видимому, не дружили. У Низамеддина были совсем иные приятели. Много времени проводил он в Баг-и-Джахан-аро («Саду, украшающем мир») и в районе кандагарского базара.

Но больше всего поражало Зульфикара равнодушие Низамеддина к ремеслу отца. Как может сын не воспользоваться такой редкой удачей – учиться у собственного отца? Низамеддин похож на человека, умирающего от жажды на берегу реки, думал Зульфикар. Неужто нет у него желания испить хоть каплю из этого чудесного источника? Солнечные лучи равно озаряют и обогревают землю, но, на нашу беду, бок о бок вырастают прекрасный цветок и горькая полынь.

Вскоре Бадия заметила, что новый ученик отца не обращает на нее никакого внимания. Однажды она вышла в наружный двор, где находились комнаты учеников, и встала на пути возвращавшегося с работы Зульфикара. Она оглядела его с головы до ног. Внезапное появление прелестной девушки, которая обычно не обращала внимания на живущих в доме учеников, поразило Зульфикара. «Очевидно, юная госпожа желает поручить мне какое-то дело», – подумалось ему. Он смущенно поклонился ей и густо покраснел. Потом, увидев, что поблизости никого нет, обратился к ней:

– У уважаемой госпожи есть поручения?

– Нет.

– Тогда разрешите мне пройти в свою комнату, – Нет! Я хочу хорошенько вас разглядеть.

– Пожалуйста! – Зульфикар уже оправился от смущения и посмотрел прямо в ее прекрасные глаза. – Ну как, не очень плохая картина?

– Нарисовано неплохо… но вот содержание…

– Не интересуйтесь, уважаемая госпожа, содержанием этой картины. Она не стоит вашего внимания, – осторожно заметил Зульфикар.

– Очень может быть…

Зульфикар не ответил и опустил голову.

– Простите, – сказала она через минуту, – я задержала вас.

– Не стоит просить прощения. Вы оказали мне милость, удостоив разговора, и я счастлив.

– А если так, то почему же от вас я не слышала ни слова, хотя вы уже давно живете здесь?

– Есть в вас некая непреодолимая сила, и стоит вам лишь появиться, как я теряюсь. Началось это с первого же дня моего приезда. Человек не может смотреть на солнце, вот так и я…

– А вы, оказывается, красноречивы… – И, словно решив, что на сегодня достаточно, Бадия заговорила о другом – Проголодались? Принести еду?

– Нет, госпожа, я сыт.

– Когда явится Заврак Нишапури, пусть придет ко мне во внутренний двор, я дам еду…

Бадия повернулась и ушла.

«Разговорилась-таки, – подумал Зульфикар, – а я целый месяц боялся рот открыть».

Еще в Бухаре приятель не раз внушал ему, что когда разговариваешь с девушкой, главное – смелость, только смелость, иначе останешься навсегда в тени.

С этого первого разговора, можно сказать, и началось знакомство Зульфикара с Бадией, Событие это Зульфикар держал в тайне от Заврака и Гавваса Мухаммада, но огонь, вспыхнувший в сердце его, был источником безграничного счастья. Он сам дивился, как и чем мог он обратить на себя внимание этой несравненной девушки. Казалось бы, и не красив, и не знатен, и не чета Худододбеку. Более того – чужеземец. А на прелестную дочь зодчего заглядывается не только Худододбек, но и дорогой гость этого дома царевич Байсункур-мирза. Когда кто-то сказал, что такая девушка достойна украсить дворец одного из царевичей, Масума-бека возразила:

– Вовсе нет. Не будет моя дочь служанкой царевича, а будет царицей простого смертного.

Уставший после работы Зульфикар лежал в своей комнате и думал о Бадие. «А может, она только от скуки или забавы ради удостоила меня своим вниманием? Или она просто неискренна?»

Он слыхал, что гератские девушки общительны и приветливы. Наверно, нет на свете другого такого города, как Бухара, где женщины закрывают лицо и руки и не смеют при мужчине поднять голос.

Прошло больше часа. Бадия снова появилась во дворе и, повернувшись к окнам комнат учеников, позвала:

– Ага Заврак!

Заврак пользовался особым ее доверием, он беспрепятственно входил во внутренний двор и выполнял все работы, которые полагалось бы делать Низамеддину – старшему и единственному сыну зодчего.

Бадия относилась к Завраку как к родному брату, называла его «ага» – брат и, не задумываясь, давала ему поручения. Сейчас Заврак Нишапури, только что вернувшийся домой и что-то весело рассказывавший Зульфикару и Гаввасу, прервал беседу на полуслове и выскочил из комнаты на зов Бадии. Он боялся показаться в ее глазах нерасторопным или медлительным и не желал, чтобы Бадия, единственная и любимая дочь его учителя, недовольно хмурила бровки.

– Я здесь, госпожа Бадия.

Бадие нравилось, когда ее величали госпожой – бека, ведь к имени младшей дочери государя, красавицы Гульгун-Ако, тоже добавлялось слово «бека» – госпожа.

– Возьмите еду, – сказала Бадия, – устала держать. Что же мне теперь, прикажете кормить вас, как маленьких? Уговаривать, уламывать?

– Простите, я не сразу услышал, госпожа, – оправдывался Заврак.

– Что это ваш бухарец так мало ест? – продолжала Бадия. – Ему не по вкусу, видно, наша еда. Скажите, что придется все-таки есть нашу невкусную гератскую пищу.

Зульфикар прислушивался к словам Бадии, сидя у себя в комнате.

– Нет, нет, что вы, госпожа Бадия, еда, приготовленная вашими руками, не может быть невкусной, наоборот, это такая прекрасная, необыкновенная еда, что, если я когда-нибудь уеду в Нишапур, я просто пропаду без нее. Я ведь привык к вашей стряпне, совсем разбаловался. Конечно, никогда я не покину своего учителя, но если вдруг мою сказочно прекрасную госпожу похитит какой-либо бек или принц, то я буду плакать и взывать к господу богу и, словно верный пес, пойду искать мою госпожу, рано или поздно найду ее и лягу стражем у ее порога…

– Вот и камень наконец заговорил, – засмеялась в ответ Бадия. – Ах, Нишапури, ведь я думала, что вы подлинно бесчувственный камень. Странно, с появлением этого бухарца и у вас прорезался голос.

– Уважаемая госпожа, ведь и ваши предки тоже родом из Бухары. Родились вы, конечно, в Герате, но ваши деды и прадеды исконные бухарцы.

– Спасибо за разъяснение. Не очень старайтесь, брат Нишапури, не хочу я знать никаких беков. Я дочь своего отца. Человек тянется к солнечному лучу, так вот и меня привлекает мудрость, искренность, храбрость.

– Все эти качества воплощены в вас, – заметил Заврак Нишапури.

– Ну вот вы и прежний Нишапури. Ступайте и несите еду, а то остынет.

Бадия направилась во внутренний – двор. Она не шла, а плыла, плечи ее чуть покачивались в такт ходьбе. Трое юношей проводили ее восхищенным взглядом. Заврак так и застыл посреди двора, а Зульфикар и Гаввас – у окна комнаты, А она не торопилась, чувствуя на себе их взгляды. Да и все, что говорила она сейчас, было обращено вовсе не к Завраку, а к тому, кто сидел в своей комнате и не смел выйти.

Зульфикар часто задумывался и старался по-своему истолковать слова Бадии. Многого он еще не понимал в ее словах, в ее поступках.