Текст книги "Через мой труп"

Автор книги: Миккель Биркегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Миккель Биркегор
Через мой труп

Пролог

До сих пор мне случалось убивать людей только на бумаге.

Без ложной скромности скажу, что получалось это у меня весьма неплохо. Я настолько преуспел в данной области, что даже сумел сделать это занятие основным источником своих доходов и привык называть его работой. В такой малой стране, как Дания, жить за счет издания продуктов собственного литературного творчества – это почти настоящая роскошь. Правда, в читательской среде найдется немало тех, которые отнюдь не считают меня настоящимписателем, а созданные мной произведения – настоящимикнигами.

На протяжении всей своей карьеры я постоянно сталкивался с нападками критики, меня даже не раз высмеивали, и иногда – в глубине души – я вынужден был скрепя сердце соглашаться с выводами рецензентов. Хоть это и обидно, но я и сам порой видел в своих книгах все те упущения и недочеты, в которые, как алчущие крови псы, вгрызались мои оппоненты.

Однако в дальнейшем моем рассказе речь пойдет совсем об иных вещах.

Я понимаю, что эта история разительно отличается от всего того, что было написано раньше. Как правило, я стараюсь оставаться в тени, быть неким невидимым рассказчиком, который ведет свое повествование, не привлекая к себе излишнего внимания.

Но на этот раз самоустраниться никак не удастся.

Наоборот, мне придется раз за разом привлекать внимание читателя к собственной персоне, и данное введение я пишу прежде всего для себя самого. Оно должно лишний раз заставить меня сосредоточиться, напоминать, на каких условиях и для чего я все это делаю. Стать мощным стимулом, побуждающим меня продвигаться вперед в своем повествовании.

Ибо я обязан идти вперед, причем мне предстоит делать это в полном одиночестве, не рассчитывая на чью-либо поддержку и помощь.

Я отрезан от внешнего мира. Отрезан целиком и полностью. По ночам окружающие меня мрак и тишина сгущаются. Кажется, будто я сижу в подземном бункере на глубине нескольких метров. Здесь ничего не видно и не слышно.

Но по большому счету мне это безразлично.

Все то, что я здесь описываю, уже произошло со мной и ждет лишь момента, когда посредством моих пальцев и клавиатуры компьютера появится в виде текста на экране монитора. События последних недель заставляют меня сосредоточить внимание в повествовании на собственной персоне и тщательно все записать, пока воспоминания не утратили свежести. Я не хочу утаивать ничего. Не собираюсь с помощью каких-либо хитроумных психологических конструкций и писательских приемов представить свою роль в случившемся в более выгодном свете. К сожалению. Ибо как бы ни было велико мое искушение приукрасить хотя бы некоторые из тех жутких эпизодов и омерзительных сцен, участником которых мне не так давно довелось стать, я сознательно не стану этого делать. На этот раз я не намерен ничего сочинять.

В каком-то смысле я даже испытываю от этого своего рода облегчение.

По крайней мере, мне не нужно лгать.

Даже техника описания событий в этот раз будет совсем иной. Теперь меня ничто не заставляет ломать голову в поисках разных драматургических ходов, способных завязать или обострить интригу. Я могу вести повествование без всяческих обиняков, описывать все так, как оно и было на самом деле.

Мне не придется ставить своего главного героя перед зеркалом для того, чтобы показать читателям, как он выглядит, ибо в данном случае главный герой – это я сам. Итак, Франк Фёнс, писатель, сорока шести лет от роду, не особо высокого – всего около ста семидесяти сантиметров – роста, худощавый, темноволосый, с коротко подстриженной бородкой и твердым, по отзывам окружающих, почти немигающим взглядом серо-стальных глаз.

Ну вот, похоже, с этим я справился.

Если бы не серьезность нынешней ситуации, я бы наверняка с восторгом воспринял тот факт, что теперь руки у меня развязаны, а также искренне подосадовал, что раньше мне никогда и в голову не приходило решиться на подобные эксперименты. Не то чтобы мне вообще не хотелось внести какие-либо кардинальные новшества в свою творческую манеру. Просто я довольно-таки рано – возможно, раньше, чем следовало, – вывел для себя определенную формулу успеха и с тех пор неукоснительно следовал ей.

Но только не сейчас.

Ибо правила игры изменились.

Отныне все самостоятельно выработанные и чужие литературные приемы и шаблоны стали неактуальными. Мне больше не нужно беспокоиться о соблюдении всех общепринятых условностей и неписаных правил по поводу того, что может позволять себе автор. И это поистине здорово, потому что я вынужден начать свой рассказ о том, как все это началось, с одного из самых избитых в моей профессии штампов: с телефонного звонка…

ВТОРНИК

1

В первой половине дня звонить мне не смеет никто.

Все те, кому кажется, будто они меня знают, полагают, что по утрам я отсыпаюсь с похмелья. Тем же, кто на самом деле знаком со мной, прекрасно известно, что до обеда я работаю и ненавижу, когда мне мешают это делать. Хотя если честно, то в тот момент, когда раздался звонок, я ничего не писал. Да, я сидел за письменным столом, компьютер был включен, рядом с монитором дымилась кружка свежесваренного кофе, однако мысли мои были далеко. С высоты своего рабочего места, расположенного на втором этаже «Башни» – так однажды окрестила наш дачный летний домик старшая из моих дочерей, – я разглядывал сад, прикидывая, стоит ли мне сегодня пройтись по лужайке граблями или, может, подождать, пока осенний ветер сам сдует с нее оставшиеся опавшие листья.

Сначала мне хотелось вообще не снимать трубку. Никаких хороших новостей звонок, раздавшийся в это время суток, не сулил. Скорее всего, какие-нибудь пустяки: реклама товаров по телефону или же просто кто-то ошибся номером. Выждав, пока телефон прозвонит пять раз, я все же взял трубку и пробурчал свое имя.

– Всплыл твой труп, – прозвучал голос с другого конца провода.

Это был Вернер. Он никогда не утруждал себя тем, чтобы представиться, и принадлежал к категории людей, которые считают, будто они меня знают. Тем не менее это не мешало ему звонить мне, когда вздумается, не обращая ни малейшего внимания на время.

Я был не в настроении состязаться с Вернером в остроумии, играя в словесные игры.

– О чем это ты?

– Кто-то повторил твое убийство.

– Которое из них? – поинтересовался я, не в силах сдержать досадливый вздох.

Вернер служил в полиции Копенгагена, и я не раз прибегал к его помощи, когда мне нужно было в какой-либо из своих книг подробно описать ту или иную полицейскую процедуру. Он не считал писательское ремесло настоящей профессией, но тем не менее отчаянно гордился своим вкладом в мой творческий процесс. От этой гордости у него совсем снесло башню. Полицейский искренне считал, что он вправе звонить мне в любое время суток со своими бредовыми комментариями и идеями.

– Убийство в бухте. – В его голосе чувствовалось возбуждение. – На дне у пристани в Гиллелайе [1]1
  Город в Дании. – Здесь и далее примеч. ред.


[Закрыть]найден изуродованный труп женщины, опутанный цепями.

Я закрыл глаза и сжал виски указательными пальцами. В сознании все еще крутилась мысль о том, что надо бы сгрести листья с лужайки. Кроме того, постепенно стали появляться угрызения совести по поводу бездарно потраченных утренних часов и невыполненной дневной нормы слов. Сообщение Вернера воспринималось медленно и с трудом.

– Ты что, издеваешься? – спросил я просто для того, чтобы хоть что-то сказать.

– Говорю же тебе – это твое убийство. – Было заметно, что Вернер начинает терять терпение.

– Наверняка на дне бухты Гиллелайе покоится не одно мертвое женское тело…

– Да, но среди них найдется не так уж много тех, кого отправили в воду еще заживо, да еще и с кислородным баллоном, – перебил меня Вернер. – Кстати, у нее тот же самый цвет волос. Все сходится. Даже груз, который не позволил ей всплыть.

– Мраморная статуэтка?

– Точно.

– И ты уверен, что все это произошло именно в Гиллелайе?

– Абсолютно.

У меня застучало в висках. Убийство, о котором говорил Вернер, было как две капли воды похоже на одно из событий, описанных в моей последней книге – «В красном поле».

Это был роман о психопате-психологе, который заставлял своих пациентов переживать худшие из их кошмаров, причем не с целью излечения несчастных, а для того, чтобы умертвить каждого наиболее мучительным для него образом. Так, утопленная им в бухте женщина больше всего на свете боялась утонуть. Психолог нырнул на дно вслед за ней и с наслаждением наблюдал за тем, как растет ее паника, до того момента, пока кислород в ее баллоне не закончился и она не задохнулась. Он же пребывал на верху блаженства, созерцая, как корчится от ужаса в холодной темной воде жертва, как расширяются ее зрачки, как сквозь мундштук кислородного аппарата и водяную толщу рвется наружу нечеловеческий вопль. В том же романе я описывал и другие убийства. Бедняги, страдающие боязнью игл, клаустрофобией или арахнофобией, сталкивались с самыми омерзительными кошмарами, на какие только было способно их воображение. Скажу откровенно, этот роман не принадлежал к числу моих лучших книг.

– Франк? – Голос Вернера прозвучал неожиданно жестко.

– Да-да, – поторопился ответить я.

– Что будем делать?

Я тряхнул головой:

– Не может этого быть. Наверняка это простая случайность.

– Она мертва, Франк. И этоуже не случайность.

– Но книгу-то ведь только-только напечатали, – попытался было возразить я. – Она еще даже не поступила в продажу.

Вернер поспешил закончить разговор, сославшись на то, что работа не ждет. Он служил патрульным в полиции Копенгагена – занимался борьбой с проституцией и прочими мелкими правонарушениями. Убийства были не его профилем. Поэтому во время своего первого звонка он не располагал никакими деталями. Благодаря своим обширным служебным связям Вернер легко добывал для меня разного рода сведения – о процедурах задержания, транспортной обстановке в городе, подробностях убийств, – которые я потом использовал в своих книгах. Перед тем как повесить трубку, он заверил меня, что в течение дня проследит за развитием событий и будет держать меня в курсе.

Сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне кажется довольно странным, что в тот момент мы так и не решились рассказать кому-нибудь о наших предположениях. В течение ряда лет Вернер снабжал меня конфиденциальной информацией и, по всей видимости, опасался серьезных неприятностей в случае, если все это когда-нибудь выплывет наружу. Я же, признаюсь, был тогда настолько обескуражен, что даже как-то не подумал об этом. Хотя у меня и мелькнула мысль, что подобного рода совпадение, вероятно, могло бы благоприятным образом сказаться на продаже выходящей книжки. Тем не менее я сразу же ее прогнал. С той же долей вероятности можно было предположить, что полиция запретит продажу всего тиража, принимая во внимания чувства родственников жертвы или интересы следствия. Я же в этот момент отчаянно нуждался в деньгах. На протяжении последних десяти-двенадцати лет я каждые полтора года выпускал по книге. Эта регулярность вошла у меня в привычку и позволяла планировать бюджет. Речь шла вовсе не о том, что я привык к роскоши. С момента развода я круглый год жил на даче. Это было не совсем законно, да и сам дом, если уж на то пошло, несмотря на еще вполне неплохое состояние, по большому счету не вызывал у меня какого-то особого восторга.

Моя так называемая «Башня» находится на третьей линии одного из старейших дачных районов – Рогелайе – на северном побережье Зеландии. [2]2
  Самый крупный остров Балтийского моря и второй после Гренландии остров Дании.


[Закрыть]Весь участок состоит из внушительных размеров лужайки, окруженной высокими березами и елями. Оттуда до Гиллелайе всего каких-то десять километров. Я регулярно бываю там – покупаю свежую рыбу в ларьках у пристани.

Именно тот факт, что местность была мне прекрасно известна, и заставил меня сделать бухту Гиллелайе местом преступления в романе «В красном поле». Теперь, разумеется, я уже жалел об этом. Сложно было представить себе, как я в очередной раз отправлюсь сюда за покупками. Да и вообще, у меня в голове не укладывалось, как в этой крохотной, сонной рыбацкой деревушке могло произойти такое громкое преступление.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я машинально начал заниматься хозяйственными делами, изо всех сил пытаясь забыть о том, что кого-то убили. Это было нелегко. Дело в том, что с мыслями о смерти мне доводилось иметь дело практически ежедневно. Не проходило и часа, чтобы я не начинал обдумывать какой-либо новый вид умерщвления или не изобретал очередной нестандартный способ причинить человеку боль. В моих фантазиях самые обычные инструменты и предметы домашнего обихода превращались в орудия изощренных пыток.

И вот теперь все это стало реальностью.

Итак, в тот день я так и не сгреб листву и не выполнил свою обычную дневную норму в две с половиной тысячи слов. Когда по истечении часа стало ясно, что мысли о произошедшем убийстве не собираются покидать мою голову, я решил подкрепиться виски. Усевшись со стаканчиком на террасе, я принялся наблюдать, как низкое осеннее солнце тщетно пытается пробиться сквозь бегущие по небу огромные тучи. На лужайке громоздились груды опавшей листвы, сильный ветер раскачивал высокие деревья. Время от времени в такт порывам ветра с берез срывалась целая россыпь крохотных семян-чешуек и накрывала террасу. Некоторые из них попадали в мой стакан. Там они медленно плавали, складываясь на золотистой поверхности виски в разные причудливые узоры. Долгое время я сидел неподвижно, внимательно наблюдая за тем, как, напитавшись влагой, чешуйки постепенно опускаются на дно стакана.

Человека, который копирует «чужое» убийство, принято называть по-английски copycat. [3]3
  Copycat (англ.) – дословно: «кот-копиист», «кот-имитатор».


[Закрыть]Я никогда не понимал этого термина. Причем здесь какой-то кот? По-датски мы бы сказали, что один убийца обезьянничает с другого, и в этом сравнении, на мой взгляд, гораздо больше смысла. Я сразу же представляю себе обезьяну, которой, как ребенку, нравится подражать чужим движениям. Интересно, что для передачи одного и того же понятия в разных языках упоминаются два столь непохожих друг на друга зверька. Почему? Чем дольше я размышлял об этом, тем более абсурдной казалась мне данная ситуация.

Виски было выпито, и я сходил за новой порцией, прихватив заодно один из авторских экземпляров «В красном поле», которые мне доставили пару недель назад прямо из типографии. Вернувшись на террасу, я отыскал в тексте то место, где описывал убийство. Сцена занимала семь страниц и была расположена примерно в начале последней трети книги. Как правило, убийство в моих романах является кульминацией – тем моментом, который я наиболее тщательно продумываю и от которого отталкиваюсь, выстраивая все остальное повествование.

Жертву в триллере «В красном поле» зовут Кит Хансен. Это красивая девушка двадцати восьми лет, рыжеволосая, стройная, с хорошо тренированным телом и полной грудью. Страх перед водой – больше всего на свете она боится утонуть – имеет в ее случае вполне логичное объяснение. Однажды она отправляется со своим дружком в Шарм-эль-Шейх, [4]4
  Город в Египте на берегу Красного моря.


[Закрыть]где они учатся плавать с аквалангом. И всего несколько дней спустя после получения сертификатов дайверов с ними происходит несчастье под водой. На дне они попадают в рыбацкую сеть и запутываются в ней. Кит удается выбраться, и она лихорадочно пытается освободить своего бойфренда, но безуспешно. Он гибнет прямо на глазах у подруги. Обуреваемая чувством вины, Кит возвращается на родину в Данию, где ей приходится рассказывать родственникам своего друга об обстоятельствах его гибели. Из-за этого девушка испытывает сильнейший нервный срыв, который приводит ее к полному выпадению из реальной жизни. Она теряет свое место в рекламной фирме, отгораживается от окружающего мира и начинает злоупотреблять антидепрессантами. По прошествии некоторого времени в нее влюбляется сосед. Он – единственный, кто заботится об одинокой девушке, от которой все отвернулись, и в конце концов Кит замечает его любовь и отвечает взаимностью. С помощью нового друга она преодолевает медикаментозную зависимость. Он заставляет ее обратиться к психологу, некоему Венстрёму, который в итоге ее убивает. История заканчивается тем, что соседу удается покончить с Венстрёмом, однако лишь после того, как тот, зная о фобии молодого человека – боязни игл, – подвергает его жестокой пытке.

Я полистал книгу в поисках описания внешности Кит Хансен и стал размышлять над тем, насколько она похожа на ту, реальную, убитую женщину. Или, скорее, наоборот. Если это и впрямь было имитацией описанного убийства, то какого цвета были волосы у жертвы? Рыжие? Есть ли у нее, как и у Кит, шрам на голени – в том месте, где сеть впилась ей в тело, разрезав мясо чуть не до кости, во время отчаянных попыток освободиться на дне египетского рая для ныряльщиков? Насколько сильно убийца старался подобрать себе жертву, точно подходившую под мое описание?

Между тем начало сказываться действие алкоголя. Тело постепенно стало наливаться тяжестью, контролировать свои мысли становилось все труднее и труднее. Я вновь перечитал сцену убийства. Мало-помалу события утра стали представляться мне какими-то нереальными, поэтому в конце концов я начал думать, а действительно ли Вернер мне звонил? Может, все это – лишь мои необузданные фантазии, подсознательная попытка найти оправдание несделанной дневной работе.

Мне необходимо было съездить в Гиллелайе, чтобы самому все разузнать. Следовало выяснить, действительно ли там произошло убийство, и если да, то определить, правда ли, что его обстоятельства напоминают историю, описанную мной, или же Вернер попросту страдает паранойей.

2

Когда я повернул ключ в замке зажигания, стоявшая на дворе несколько месяцев «тойота» отчаянно зачихала и закашляла. В конце концов она все-таки уступила и завелась. Я двинулся вдоль побережья по направлению к Гиллелайе. Почти на всем его протяжении шоссе окружали дачи и хвойные деревья, однако кое-где в просветах между ними просматривалось море. Начинался прилив. Гребни накатывающихся на берег волн украшали белые барашки, а пляж представлял собой небольшую – три-четыре метра шириной – полоску, усеянную голыми камнями с клочьями морской пены.

Народу в гавани оказалось немного. Стоял ноябрь, туристический сезон был окончен, и владельцы гриль-баров и прочих закусочных уже успели убрать свои пластиковые столы и стулья. Мне даже удалось припарковать свою «тойоту» у самого причала.

В романе не говорилось, в какой именно части бухты было совершено убийство, так что я, не выходя из машины, принялся оглядываться по сторонам сквозь лобовое стекло. Резкие порывы ветра увеличивали гребни и без того высоких волн. Многие лодки были уже вытащены на берег. Те же, которые еще оставались на воде, отчаянно раскачивались и, задевая друг друга бортами, издавали неприятный звук трущихся друг о друга кусков резины. Их заглушал только скрип металлических тросов на алюминиевых мачтах.

На противоположной стороне бухты было припарковано около пяти автомобилей, один из которых явно принадлежал полицейским. Ощутив внезапно нахлынувший приступ дурноты, я изо всех сил вцепился в руль, прикрыл глаза и сделал глубокий вздох. Посидев так некоторое время, попытался успокоить дыхание. «Расслабься!» – приказывал я своему телу. Могла существовать тысяча разных причин, по которым сюда явилась полиция, и лишь одна из них имела какое-то отношение ко мне.

Через пару минут я все же собрался с духом и открыл глаза. Вблизи машин стояло всего несколько человек, основное скопление людей наблюдалось на волнорезе. Они постоянно двигались, перегибаясь через поручни и высматривая что-то в глубине моря на противоположной стороне мола. Я обратил внимание на то, что полицейских ограждений не было видно.

Выйдя из машины и приняв самый равнодушный вид, на который только был способен, я неторопливо побрел по направлению к противоположной оконечности гавани. Вскоре стали слышны отдельные голоса и треск полицейских раций. В кузове полицейского фургона сидели двое мужчин в водолазных костюмах и молча пили кофе. Когда я проходил мимо, стоявший рядом с ними полицейский в форме проводил меня внимательным взглядом. Не глядя в его сторону, я спокойно проследовал к молу. Здесь собралось около двадцати-тридцати взрослых и детей. Все они смотрели на что-то, расположенное в море за волнорезом. У некоторых из них были бинокли и фотоаппараты. Подойдя ближе, я тоже попытался разглядеть то, что так привлекало их внимание.

Метрах в ста от нас на волнах раскачивалось две лодки: одна – побольше, красная с желтым, спасательная, другая – черная, резиновая. Возле них четырьмя буями с красными флажками был огорожен квадрат двадцать на двадцать метров.

– Сегодня утром они достали оттуда дамочку, – раздался чей-то тоненький голосок. – Совсем-совсем голую.

На лавочке рядом со мной стоял рыжеволосый парнишка лет десяти в желтом дождевике и синих резиновых сапогах. На шее у него висел огромный бинокль.

– Она была вся такая белая-белая, – продолжал мальчишка. – И рыжая.

– Ты сам все это видел? – спросил я. Голос мой слегка дрожал.

Он энергично закивал.

– Я здесь весь день стою. – Парнишка с гордостью подбоченился и кивнул в сторону лодок. – Они сюда с самого утра приехали. Уйма всяких водолазов и полицейских. Поначалу они пытались меня прогнать, но я все время возвращался. В конце концов им это, видно, надоело. – Он усмехнулся и горделиво выпятил грудь.

– И что же та… дамочка?

– Она была совсем белая, – повторил он. – А на ней – цепи и камень.

– А волосы – рыжие? – спросил я.

Он с удивлением воззрился на меня:

– А ты откуда знаешь?

Я пожал плечами:

– Ты ведь сам только что сказал, что она была белая и рыжая.

Мальчишка кивнул:

– Ну да, волосы тоже были рыжими. Но еще у нее были какие-то рыжие пятна и полосы вот тут. – Он резанул себя ребром ладошки сначала по верхней части груди, а потом по шее. – А еще вот здесь, на ногах и на руках.

Я не знал, что ему ответить, да и вообще не был уверен, что смогу выдавить из себя хотя бы слово. Отвернувшись, я посмотрел на лодки. Несколько минут мы стояли молча, потом я все же осторожно кашлянул и показал на его бинокль:

– Отличная штука. Можно, я попробую взглянуть?

Парнишка с готовностью кивнул, снял бинокль с шеи и протянул его мне:

– Только если что-то там произойдет, сразу же верни.

Я поднес бинокль к глазам, навел резкость и начал рассматривать лодки. В резиновой сидел человек в водолазном костюме. Он обеими руками сжимал конец троса, уходившего через борт куда-то в воду. Лодку отчаянно раскачивало, и, чтобы сохранять равновесие, водолазу приходилось время от времени отрывать одну руку от троса и придерживаться ею за бортик.

Разумеется, я вовсе не ждал, что на поверхности моря будет очерчен контур тела жертвы, и, тем не менее, надеялся разглядеть что-нибудь необычное. Как бы там ни было, увиденное меня слегка разочаровало. Почему-то казалось, что я смогу заметить какие-нибудь визуальные признаки разыгравшейся здесь жестокой драмы. Однако вода надежно хранила свои тайны, и лишь присутствие лодок и буйков указывало на то, что в этом месте случилось нечто особенное.

– Ну что, что там такое? – нетерпеливо спросил стоящий рядом малыш.

– Ничего, – ответил я, возвращая ему бинокль.

Он моментально прижал его к глазам, чтобы – не дай бог! – чего-то не пропустить.

– Как думаешь, может, еще кого-то достанут? – с надеждой спросил он.

– Да нет там больше никого.

Я повернулся, собираясь снова вернуться на берег.

– А ты сам-то кто будешь, полицейский? Или что-то вроде того, да? – поинтересовался мальчуган, однако я уже молча шагал прочь.

Когда я поравнялся со стоящими на набережной полицейскими, они одарили меня презрительными взглядами.

– Ну что, поглазел на все, что хотел? – спросил один из них, когда я проходил мимо.

Что ж, их вполне можно было понять. Жаждущие кровавых подробностей зеваки – зрелище поистине гнусное и отвратительное. Но ведь меня-то сюда привело вовсе не любопытство. Или, по крайней мере, не то любопытство, которым были охвачены все люди, стоявшие на волнорезе. Я был здесь не для того, чтобы ощутить всплеск адреналина при виде крови, искореженных костей, обнаженных внутренностей или разбрызганных мозгов. Разумеется, когда в моих книгах кого-нибудь убивают или калечат, я использую все эти подробности в качестве средства эмоционального воздействия на читателей. Однако для этого мне вовсе не нужно воочию видеть то место, на котором разыгрывались сцены жестокого насилия, – я черпаю вдохновение, так сказать, изнутри. Мне не требуется видеть реальные ужасы. Как правило, чтобы представить их, достаточно просто закрыть глаза. Картины, которые при этом рисует мой собственный мозг, получаются достаточно яркими и живописными.

Однако, как бы там ни было, полицейский оказался прав: в бухте Гиллелайе я посмотрел все, что хотел.