Текст книги "Через мой труп"

Автор книги: Миккель Биркегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Быстрым, почти небрежным движением ты делаешь вертикальный надрез поперек повязки и поддеваешь скальпелем край кожи, так, что он повисает как кончик ленты. Бросив скальпель на стол, ты хватаешь приготовленные мной пассатижи.

Когда ты зажимаешь в них повисший кончик кожи, я зажмуриваюсь и чувствую, как твоя рука ложится мне на плечо. Носком ботинка ты упираешься в стул между моих ног.

И начинаешь тянуть.

Несмотря на то что мои глаза закрыты, меня ослепляет внезапная вспышка света, тело выгибается дугой. Я не в силах дольше сдерживать крик, и он потрясает комнату – долгий, первобытный вопль, не стихающий до тех пор, пока мои легкие не пустеют. Задыхаясь, я жадно ловлю ртом воздух, и на смену воплю приходит стон.

Через мгновение я решаюсь открыть глаза. Они полны слез, их режет от едкого пота, стекающего со лба, однако мне все же удается увидеть тебя. Ты стоишь прямо передо мной и разглядываешь лоскуток кожи, зажатый в пассатижах. С него срываются капли крови. В конце концов ты бросаешь лоскут на выложенный клинкерной плиткой пол, на который он приземляется с влажным шлепком.

Помимо моей воли взгляд падает на верхнюю часть руки. Полоска кожи шириной сантиметра два сорвана, включая подкожный слой, поэтому под льющейся ручьем кровью угадывается структура обнажившихся мышц. Я с ужасом замечаю, что сорвана только половина полоски, опоясывающей руку. Снова с всхлипом ловлю ртом воздух и отвожу взгляд. Ты заходишь мне за спину и заставляешь наклониться как можно ниже, чтобы добраться до оставшейся части полоски.

Чувствуя прикосновение пассатижей, я задерживаю дыхание в преддверии новой световой вспышки. Долго ждать не приходится. Я резко откидываюсь назад с такой силой, что стул бы опрокинулся, если бы ты не стоял у меня за спиной. От моего пронзительного крика вновь дребезжат стекла. Голова падает мне на грудь, плечи бессильно обвисают, дрожь сотрясает все тело. Дыхание превращается в хрип, в углах рта застывают струйки слюны.

Я чувствую, что ты выходишь у меня из-за спины и снова становишься напротив. Рана горит, как будто на руку надет раскаленный браслет из металла, однако эта боль постоянная, и я могу ее выносить. Ты бросаешь клещи с остатками кожи мне под ноги.

С неким чувством облегчения я констатирую, что татуировка теперь полностью удалена. Чувство это возникает не только потому, что теперь не нужно ждать нового рывка. Избавившись от доказательства своей причастности к созданию «Угла зрения смерти», я с облегчением понимаю, что свалил со своих плеч бремя ответственности писателя. Так, будто ничего и не было.

Огненное кольцо, опоясывающее мою руку, по-прежнему нестерпимо жжет, однако я пытаюсь сохранять спокойствие. Мои пальцы судорожно скрючены и напоминают кривые сучки. Малейшее движение отдается в плече и вызывает новую волну боли.

Я слышу, как ты наливаешь себе еще виски. Делаешь глоток и крякаешь от удовольствия. Затем выплескиваешь остаток прямо на мою обнаженную рану. Мое тело вытягивается в струну, насколько это позволяют путы. Задрав голову к потолку, я испускаю крик. Когда, хрипя и отдуваясь, я со стоном вновь опускаюсь на стул, ты показываешь мне зажигалку. Это самая обыкновенная одноразовая зажигалка, случайно обнаруженная мной на кухне в одном из выдвижных ящиков. Тем не менее она работает, и ты демонстрируешь это пару раз, поднося ее прямо к моим полузакрытым глазам.

Виски загорается медленно, как бы нехотя. Маленькие язычки пламени, появляющиеся в районе моей кровоточащей раны, лениво ползут вниз по руке. Я даже не сразу чувствую ожог. Сначала возникает почти приятное ощущение тепла, однако уже скоро жар становится нестерпимым. Мое тело моментально реагирует, пытаясь избавиться от обжигающего его огня. Я отчаянно дергаю сковывающую мои движения липкую ленту, мечусь из стороны в сторону на своем стуле, но все тщетно – освободиться я не в силах. Моих ноздрей достигает запах горящих волос и плоти, и я отчаянно кричу.

Тряпкой ты тушишь последние язычки огня. Тем не менее я чувствую, будто мое предплечье все еще объято пламенем, и, лишь скосив глаза, констатирую, что все закончилось. Волосы на предплечье обгорели, кожа побагровела. Рана на плече покрылась черной коркой. Местами она потрескалась, и сквозь трещины сочится кровь. Крови, однако, немного – по крайней мере, она не течет ручьем, как раньше.

Мое лицо заливает пот. Из носа текут сопли, а глаза застилают слезы. Рот полон слюны, которую все время хочется сплюнуть. Меня начинает мутить, и, чтобы не стошнило, приходится делать глубокие частые вдохи. Потихоньку начинают неметь пальцы, сознание мутится. Голова бессильно мотается из стороны в сторону. Я делаю отчаянную попытку вернуть самоконтроль, стараюсь упорядочить дыхание, вдыхая воздух через нос. Сопли стекают прямо на грудь, которая все еще вздымается и опадает в бешеном темпе.

Наконец головокружение проходит, пальцы перестают неметь. Я слышу, как ты берешь с обеденного стола какой-то предмет, подходишь к стене и вставляешь штепсель в розетку, после чего следует щелчок тумблера. Ты ставишь предмет на пол возле ножки моего стула. Это утюг. Я вижу, что на нем горит красный индикатор – прибор еще не нагрелся.

Сердце бьется все сильнее и сильнее. Причина этого не в утюге, а в том, что должно произойти раньше, перед ним.

Я мотаю головой и всхлипываю. Рыдания рвутся из груди наружу, превращаясь в сухой отрывистый кашель, который толчками сотрясает все тело.

Ты встаешь перед моим стулом с рукописью в руках, переворачиваешь пару очередных страниц и удовлетворенно киваешь. Все идет по плану.

Красная лампочка на утюге гаснет.

Я пытаюсь опрокинуть стул назад, однако ты ставишь ногу на сиденье между моих коленей и делаешь все мои усилия бесполезными. В твоих руках появляется секатор – я даже не заметил, когда ты успел схватить его со стола. Ты берешь мою правую кисть. Я изо всех сил сжимаю пальцы в кулак и извиваюсь на стуле. Ты отпускаешь мою руку и отступаешь на шаг. Я немного расслабляюсь и сквозь пелену слез с ненавистью смотрю на тебя. Ты стоишь, уперев руки в бедра, и, по-видимому, выжидаешь. В твоем взгляде сквозит отвращение. Ни малейшего намека на жалость. Да и откуда ей взяться? Я сам просил тебя об этом, сам все это описал.

Здесь уже ничего нельзя сделать. Пути назад нет.

Я киваю и разжимаю пальцы. Когда ты вновь подходишь ко мне, я отворачиваюсь и закрываю глаза. Ты снова ставишь ногу на стул и берешь меня за запястье. Кисть начинает мелко дрожать, однако я растопыриваю и напрягаю пальцы, словно пытаюсь схватить ими футбольный мяч. Лезвия садовых ножниц смыкаются вокруг нижнего сустава моего указательного пальца. Кожа ощущает холод прикосновения металла. Ты с удвоенной силой стискиваешь мое запястье и прижимаешь его к подлокотнику. Я скрежещу зубами и задерживаю дыхание.

Звук ничем не отличается от того, с которым я срезаю ветки у себя в саду. Краткий щелчок. Что-то с легким стуком ударяется об пол. Точно так же упал бы огрызок яблока или оброненная морковка, но в данном случае это – шестисантиметровый кусок указательного пальца моей правой руки.

Моя кисть судорожно корчится, как будто сквозь нее пропустили электрический ток. Боль молниеносно растекается по всей руке, охватывает плечо и вонзается в позвоночник, заставляя его резко распрямиться, а затем выгнуться, как от удара бичом. Избыток образовавшейся при этом энергии выворачивает наизнанку мои легкие и вырывается изо рта в виде пронзительного протяжного воя. Мне кажется, что мозг увеличился в размерах и давит изнутри на череп. Когда легкие наконец пустеют, крик замирает, и я жадными глотками пытаюсь вдохнуть воздух. Зубы стучат, как от холода, хотя все тело объято жгучим огнем.

Я с трудом поворачиваю голову и заставляю себя открыть глаза. Затем медленно распрямляю пальцы. Они дрожат. На волосках, покрывающих нижние фаланги, выступили капельки пота. Когда я вижу обрезок своего указательного пальца, из груди снова вырывается крик. Но теперь я кричу уже не от боли, а от ужаса. От нижней фаланги остался всего лишь сантиметр, линия среза идеально ровная. Капли крови срываются с неестественно острого края культи и равномерно падают на пол. В луже крови я вижу обрубок своего пальца. Вид у него какой-то ненастоящий, как будто, отделившись от моего тела, он сразу же превратился в свою копию, сделанную из папье-маше.

Пользуясь тем, что я разжал пальцы, ты хватаешь мою кисть и выворачиваешь так, чтобы обрубок смотрел вверх. Одновременно другой рукой ты поднимаешь с пола утюг и, ни секунды не медля, прижимаешь его к безобразной культе. Раздается шипение, и утюг окутывает легкое облачко сероватого дыма. Моя рука дергается, однако ты крепко держишь ее и еще сильнее прижимаешь раскаленную поверхность к ране. Загорается красная лампочка, и ты снова ставишь утюг на пол.

В ноздри ударяет запах горелой плоти, и я чувствую, что уже не в состоянии сдерживать тошноту. Я рывком наклоняюсь вперед, струя рвоты ударяет в пол прямо возле моих ног. Отшатнувшись, ты отходишь чуть в сторону, пока мой желудок мощными частыми спазмами извергает все свое содержимое. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь. Кажется, что легкие перестали помещаться в грудной клетке. Ты наотмашь бьешь меня по лицу, и шок заставляет меня вновь вобрать в себя воздух. Я отчаянно кашляю, отхаркиваюсь, плююсь, однако в результате снова начинаю дышать, сначала судорожно, с перебоями, затем все ровнее и ровнее, как мотор старого трактора.

Палец больше не кровоточит. Рану покрывает черная корка, а на коже обрубка от соприкосновения с раскаленным металлом образовался глянцевый блестящий ожог, из-за которого кажется, что палец оплавился от линии среза до самой костяшки. Я снова ощущаю рвотные позывы, однако попытка стошнить приводит лишь к новому приступу удушья и утробной отрыжке.

Я не обратил внимания, куда ты отложил секатор на то время, пока обрабатывал мою рану, однако внезапно он вновь возник у тебя в руках. Лезвия щелкают перед самым моим носом.

Для большого пальца потребовалось, чтобы ты держал ножницы обеими руками. Я опять не могу ничего с собой поделать и сжимаю кулак. Тем не менее лезвие садовых ножниц уже проникло в щель между большим пальцем и ладонью, так что я не могу помешать ему вонзиться в палец, достигнуть сустава и продолжить свой путь навстречу второму лезвию до тех пор, пока они не смыкаются. Звука падающего на пол обрубка собственной плоти я не слышу, поскольку все чувства поглощены одним – криком.

Шум тебе надоел. Кроме того, ты, быть может, слегка волнуешься, что крики все же кто-то может услышать, поэтому ты отрываешь кусок скотча и залепляешь им мне рот. Приходится дышать носом, однако это требует таких усилий, что ты делаешь на скотче надрез, через который я могу дышать, однако по-прежнему лишен возможности издавать громкие вопли.

После того, как ты проделываешь все это, мой взгляд невольно падает на искалеченную руку. Вероятно, во время последней процедуры с секатором я все же слишком яростно дергался, поскольку несколько сантиметров кожи все-таки оказались содраны, а разрез проходит прямо посередине фаланги пальца. Белизна обнажившейся кости контрастно выделяется на фоне струящейся крови. На полу лежит кончик пальца. На нем по-прежнему полоска пластыря, которую я приклеил несколько часов назад. Я вспоминаю, что тогда это меня развеселило, и выдавливаю из себя пару истерических смешков, однако тут же скриплю зубами от боли.

Поскольку срез получился неровным, прижечь одним-единственным прикосновением утюга его оказывается невозможно, и волна тошнотворного запаха накрывает нас обоих. В самый разгар процедуры ты отступаешь на пару шагов и прочищаешь горло, я же лишен столь счастливой возможности и вынужден давиться кашлем. Залепленный скотчем рот превращает кашель в сипение, от напряжения у меня стучит в висках.

Когда рана наконец перестает кровоточить, приходит черед остальных пальцев.

В какой-то момент я теряю сознание. Не знаю, надолго ли я отключился, но первый звук, который я слышу, придя в себя, это рождественские псалмы. Когда я открываю глаза, то вижу тебя сидящим перед телевизором со стаканчиком виски в руках. В первый момент я не понимаю, где нахожусь, а когда наконец начинаю соображать, меня охватывает паника, и я начинаю биться всем телом, стараясь закричать сквозь стягивающую рот липкую ленту.

Ты нехотя отводишь взгляд от экрана телевизора и внимательно смотришь на меня, как будто пытаясь определить, окончательно ли я очнулся, или снова собираюсь впасть в забытье.

Затем ты поднимаешься, отставляешь виски в сторону и отрезаешь мне все оставшиеся пальцы под аккомпанемент рождественских псалмов и пение девичьего хора, транслируемых из какой-то деревенской церкви.

Подошва утюга стала черной от горелого мяса и запекшейся крови. Я уже притерпелся и свыкся с болью, однако, когда все десять обрезков пальцев оказываются у моих ног, я снова пытаюсь закричать. Быть может, от сознания того, что с потерей этих органов я утратил и собственную личность. Я больше не писатель – ведь теперь нет физической возможности нажимать на кнопки клавиатуры и воплощать свои замыслы на бумаге. Инструменты, верой и правдой служившие мне тогда, когда я причинял боль любимым мной людям, больше не являются частями моего тела. Мои кисти превратились в бесформенные культи с торчащими наружу мясом и костями – обожженные, кровоточащие и распухшие до неузнаваемости. Пусть критики ликуют. Сбылось то, что им больше всего на свете хотелось бы увидеть: Франк Фёнс стал хнычущим уродцем, который не в состоянии больше написать ни единого слова. Пал жертвой собственных омерзительных фантазий. Отныне мир избавлен от моих писательских потуг, пятнающих грязью и позором отечественную литературу.

Мой главный критик дожидается, пока я прекращу свои тщетные попытки издать крик, и одним движением срывает с моего лица скотч. Я не обращаю внимания на боль, однако чувствую, что вместе с липкой лентой с моих губ сдирается кожа. Я ощущаю во рту солоноватый вкус крови. Делаю глубокий вздох, стараясь вобрать в легкие как можно больше воздуха, закашливаюсь и сплевываю кровь.

Внезапно у тебя в руках возникают клинья. Последние пару дней я потратил на то, чтобы подобрать подходящие деревянные клинья-распорки. В качестве исходного материала я использовал полку из кухонного шкафа, распилил ее на треугольники и тщательно обточил их напильником. Треугольники должны были быть правильными, достаточно большими, но при этом полностью входить внутрь.

Предварительно сглотнув слюну несколько раз, я широко раскрываю рот. Ты заталкиваешь в него одну из распорок с левой стороны с такой силой, что чуть не сворачиваешь мне челюсть. Я пытаюсь застонать, насколько это вообще можно сделать с раскрытым ртом. Другую распорку ты загоняешь с правой стороны и забиваешь ее до отказа тыльной стороной ладони. Губы мои растянуты настолько, что у меня создается ощущение – еще немного, и они лопнут, как гнилая резина.

Ты нагибаешься и поднимаешь с пола пассатижи. Они перепачканы кровью, блевотиной и выскальзывают из твоих, затянутых в перчатки рук. Ты снова подбираешь их и тщательно вытираешь пассатижи и перчатки тряпкой. Во рту у меня скапливается слюна. Сглотнуть ее я не могу и поэтому наклоняю голову, так, что она струйкой стекает по моей нижней губе на подбородок. Ты кладешь мне руку на лоб и запрокидываешь голову. В другой руке у тебя пассатижи, которыми ты, примериваясь, осторожно постукиваешь по моим передним зубам. Удары металла о зубную эмаль заполняют все мое сознание. Я закрываю глаза.

Большим пальцем ты упираешься в мое прикрытое веком глазное яблоко, а ладонью придерживаешь лоб. Я чувствую, как пассатижи смыкаются на одном из моих передних зубов, а твоя нога вновь становится на сиденье стула между моих коленей. Ты начинаешь давить на зуб, и он трещит, а когда наконец следует рывок, раздается неприятный характерный хруст, с которым корни зуба выламываются из челюсти. Моя голова резко откидывается назад. Я со стоном возвращаю ее в прежнее положение. Исходящая от рук боль заглушает все прочие ощущения, так что я просто ощупываю языком передние зубы и констатирую, что одного из них не хватает. Десна разворочена в клочья, а во рту начинает скапливаться кровь.

Я не успеваю опорожнить рот. Ты снова склоняешься ко мне, запрокидываешь мне голову назад и накладываешь клещи на следующий зуб. Кровь течет мне в горло, я давлюсь и кашляю. Брызги крови вылетают изо рта и оседают на щеках. Очередной рывок – и голова опять стремительно отлетает назад.

На этот раз я не теряю времени и сразу же нагибаюсь. Кровь хлещет изо рта, заливая брюки. Отверстия, в которых сидели вырванные зубы, пылают огнем, как кратеры вулкана.

Ты отходишь к печке, наблюдая, как я пытаюсь избавиться от заполнившей рот крови. С ней смешиваются слюна и мокрота. Все это образует некую вязкую, клейкую массу, которая свисает у меня с подбородка. Голова у меня раскалывается, челюстные мускулы ноют от столь долгого напряжения.

Проходит пять-десять минут, прежде чем кочерга нагревается до нужной кондиции. Ты немного неуклюже хватаешь меня за волосы и удерживаешь голову, одновременно прижигая раскаленным металлом верхнюю челюсть. Раздается шипение. Кочерга случайно касается верхней губы, и я чувствую, как она лопается. Жар невозможно терпеть, и я с такой неистовой силой откидываю голову назад, что в руке у тебя остается клок моих волос. Ты раздраженно трясешь рукой, стряхивая их с пальцев, как остатки скотча, которые никак не желают отлепляться.

Моя голова бессильно мотается из стороны в сторону, я то запрокидываю ее, то роняю на грудь. Мне трудно сосредоточить внимание и понять, что происходит вокруг. Я проваливаюсь в какое-то забытье. Не знаю точно, но, по-видимому, от чрезмерных физических перегрузок в моем сознании происходит своего рода короткое замыкание. Тем не менее сквозь пелену застилающих глаза слез я замечаю, что ты снова занялся моим ртом. Покончив с верхней челюстью, ты переходишь к нижним зубам. С ними ты не церемонишься – не выдергиваешь каждый, как верхние, а, взяв молоток, одним мощным ударом вбиваешь их все мне в рот. Судя по звуку, челюсть у меня треснула. Острая боль пронзает все тело, свет в глазах на мгновение меркнет, а затем следует яркая вспышка, похожая на блик фотокамеры. Я наклоняюсь и освобождаю рот от заполнивших его зубов и крови. Когда ты приближаешься с раскаленной кочергой, чтобы прижечь мою открытую рану, я воспринимаю это почти что с благодарностью.

Слава богу, что в комнате нет зеркал. Тем не менее я могу отчетливо представить себе собственный рот: зияющее отверстие, заполненное месивом из изувеченной, кровоточащей и обгорелой плоти, из гущи которой, как рыльце какого-то цветка, торчит целый и невредимый розовый язык.

Охватившее меня тупое оцепенение тебя явно не устраивает. Ты берешь со стола зеленый пластиковый пузырек с нашатырем. Острый запах аммиака ударяет мне в ноздри, заставляет выпрямиться и распахнуть глаза. Я вижу, как ты вооружаешься клещами и ножницами для подрезания крыльев домашней птице. Я невольно пытаюсь отвернуться, однако ты не позволяешь мне этого – клещи уже проникли мне в рот и стиснули язык. Резко потянув его вверх, к потолку, ты заставляешь меня запрокинуть голову. Отсутствие во рту зубов облегчает тебе задачу, и ты делаешь в языке V-образный вырез. Кровь в очередной раз заполняет мне рот, однако я этого почти не замечаю. Мое внимание поглощено созерцанием обрезка языка, который ты аккуратно кладешь на сиденье стула между моих коленей. Правда, из-за покрывающей его крови почти невозможно понять, что это такое.

Я наклоняюсь, пытаясь снова опорожнить распахнутый рот. Свитер мой уже насквозь пропитан кровью, а пол вокруг стула давно стал красного цвета. Трудно сказать, сколько крови я потерял, однако ясно, что немало, ибо каждый раз, как я стараюсь поднять поникшую голову, меня начинает мутить.

Ты опять засовываешь раскаленную кочергу мне в рот и прижигаешь только что нанесенную рану. Кочерга быстро остывает, и тебе приходится несколько раз курсировать между печкой и моим стулом, прежде чем результаты «врачевания» наконец тебя удовлетворяют и ты удаляешь ставшие ненужными распорки. Правда, особого облегчения мне это не приносит, поскольку закрыть рот у меня все равно не получается. Растянутые челюстные мышцы полностью онемели. Они отказываются сокращаться и смыкать челюсти.

Моя голова снова бессильно свешивается вперед, подбородок упирается в грудь.

Вероятно, я мог бы всего этого избежать. Поскольку автор сценария – я сам, мне несложно было бы приготовить тебе ловушку. К примеру, что мешало мне спрятаться в кустах и оглушить тебя ударом лопаты по затылку в тот момент, когда ты стоишь на пороге и ждешь, пока я открою тебе дверь? А затем связать принесенным тобой скотчем запястья и лодыжки, затащить в комнату и угоститься стаканчиком купленного тобой односолодового виски? Кстати, фантастически вкусного. Этот стакан поистине можно было бы считать кубком победителя – как правило, такой на старых черно-белых фотографиях осушают охотники на крупную дичь, снятые на фоне своих трофеев. Затем, дождавшись, когда ты очнешься, выбить из тебя признание – истязать с помощью тех инструментов, которые ты только что испытывал на мне, до тех пор пока ты не сознаешься, что убийства Моны Вайс, Вернера Нильсена и Линды Вильбьерг – твоих рук дело. Предусмотрительно зафиксировать признание на диктофон или видеокамеру. После этого я бы вызвал полицию, снял с себя все подозрения и превратился в героя. Попал бы на первые полосы всех отечественных газет. Мои книги стали бы снова продаваться, а эту рукопись моментально издали и экранизировали. Все бы жаждали услышать от меня самого, что на самом деле произошло в этом дачном домике близ Нюкёбинга. Даже ты смог бы стать знаменитостью. Различные газеты и телеканалы стали бы предлагать кучу денег за интервью с тобой в стенах камеры. Может быть, ты написал бы свою версию этой истории, и мы с тобой встретились бы в каком-нибудь из многочисленных ток-шоу: ты – в наручниках, под охраной двух полицейских, я – в новом костюме и со свежим маникюром. Лина с девочками сидели бы среди зрителей, а по окончании передачи мы с ними отправились бы в ресторан. Там бы я поведал им, что бросил пить, и пообещал, что больше никогда в жизни не напишу ни одной книги. И держал бы данное мной слово очень долго… целых несколько месяцев.

Да, я вполне мог спасти свою жизнь – но не свою душу.

Резкий запах аммиака обжигает мне ноздри, я дергаюсь всем телом. Кашляю. Брызги слюны и крови вылетают у меня изо рта и попадают тебе на одежду. Ты не обращаешь на это внимания, фиксируешь мою голову и большим пальцем открываешь мне верхнее веко. Я пытаюсь сосредоточиться, собраться с силами, однако это нелегко, и, как только ты отпускаешь веко, оно бессильно закрывается.

Я жутко замерз. Одежда насквозь промокла от пота и крови, все тело содрогается от холода и приступов нервной дрожи.

Я чувствую, как ты снова берешься за веко – на этот раз большим и указательным пальцами – и оттягиваешь его, обнажая глазное яблоко. В свете висящей над столом лампы блестит лезвие скальпеля. Ты сосредоточен – внимательно смотришь на мой открытый глаз, – а скальпель меж тем медленно срезает мне веко. Я инстинктивно пытаюсь закрыть глаз, но не могу. Отныне я уже не в состоянии избавить себя от зрительных впечатлений. Стекающая на глазное яблоко кровь моментально окрашивает комнату в розовый цвет. Я мотаю головой, стремясь убрать ее как можно дальше от тебя, однако ты хватаешь меня за волосы и возвращаешь голову в прежнее положение. Я изо всех сил стараюсь зажмуриться, но сквозь розовую дымку вижу, как скальпель неумолимо приближается ко второму глазу. Поскольку тебе приходится удерживать меня за волосы, оттянуть веко ты уже не можешь и потому режешь скальпелем кожу под самой бровью и плавно ведешь лезвие по дуге вдоль кости до переносицы. Затем отбрасываешь скальпель, берешься пальцами за лоскут кожи и резким движением отдираешь его, как кусок использованного пластыря.

Когда ты отпускаешь мои волосы, моя голова вяло свешивается набок и замирает на плече. Из-за заливающей глаза крови я вижу лишь какие-то смутные тени, однако различаю, что ты идешь к печке и берешь кочергу. Мгновение спустя ты снова хватаешь меня за волосы, запрокидываешь голову и прижигаешь раскаленным железом рану над одним глазом. Когда ты проделываешь процедуру повторно, я вздрагиваю, и металл прикасается к глазному яблоку. Раздается шипение, и я кричу.

Внезапно красная пелена, застилающая мне глаза, пропадает, и я вижу, что ты стоишь передо мной. В руке у тебя стакан. По моему лицу стекает вода. Обрезком языка я пытаюсь поймать капли, и тотчас же меня пронзает резкая боль. В горле все распухло и пересохло, я пытаюсь попросить воды, однако из отверстия, бывшего когда-то моим ртом, слышится лишь какое-то хриплое шипение. Тем не менее ты угадываешь мое желание, идешь на кухню, неторопливо наполняешь стакан водой и возвращаешься в комнату. Я запрокидываю голову и подставляю рот, чтобы тебе удобней было вливать в него жидкость. Ощущение такое, будто одновременно в горло сыплются снежки и горящие петарды. Я давлюсь, кашляю, однако жажда пересиливает, и я изо всех сил пытаюсь глотать воду.

Поле моего зрения теперь ограничено – с правой стороны застыло огромное мутное облако, которое и не думает рассеиваться.

Ты подходишь к обеденному столу. Правда, теперь он больше похож на стол для инструментов на какой-то скотобойне. Вокруг скальпеля, пассатижей, садового секатора и ножниц для подрезания крыльев домашней птице растеклись кровавые лужицы, тут же валяются крохотные кусочки моей плоти и вырванные зубы. Строгий порядок, в котором я выкладывал инструменты на стол, давно нарушен.

Здесь осталось лишь две вещи, которыми ты еще не пользовался.

Когда ты берешься за спички, я тяжело вздыхаю. Поднеся коробок к уху, ты встряхиваешь его и убеждаешься, что он почти полон. С удовлетворенным видом ты суешь его в задний карман и подхватываешь со стола небольшую пузатую пластиковую канистру с бензином. Бензина там немного – всего четыре-пять литров, – однако больше и не потребуется. Эту канистру я нашел здесь, в сарае, а бензин слил из собственной машины. Правда, смешивать топливо для газонокосилки и автомобильный бензин не рекомендуется, однако горит такая смесь неплохо.

Присев передо мной на корточки, ты открываешь канистру. Съемная насадка для наливания бензина закреплена под ручкой канистры, причем настолько туго, что, с трудом выдернув ее, ты едва не теряешь равновесие. Я ощущаю запах бензина. Как я ни пытаюсь дышать ровно, вскоре дыхание учащается. Лоб покрывается испариной, из подмышек ручьем течет пот. Нашатырь тебе больше не нужен. Все мои чувства обострились до предела, с растущим страхом я отмечаю каждое твое движение.

Ты медленно навинчиваешь насадку на горлышко канистры и затягиваешь ее до предела.

Я пытаюсь взмолиться о пощаде, однако с растрескавшихся губ слетает лишь какая-то непонятная смесь гласных звуков вперемежку с всхлипами. Из лишенных век глаз текут слезы, голова склоняется на плечо.

Ты смотришь на меня с явным отвращением, которое, по-видимому, лишь подхлестывает тебя, резко встаешь на ноги и поднимаешь канистру над моей головой. Я корчусь на своем стуле под водопадом стекающей по телу жидкости. В ранах толчками пробуждается боль, они посылают отчаянные сигналы SOS моей нервной системе, которая в данный момент как будто вся состоит из вибрирующих нитей накала. Я извиваюсь всем телом, но ты не обращаешь на это внимания и продолжаешь лить бензин. Струя ударяет мне в лицо, и кажется, что мои глаза плавятся. Следует ярчайшая вспышка, после чего все цвета моментально гаснут, а мускулы вокруг глаз начинают сокращаться, тщетно пытаясь их зажмурить, хотя закрывать их теперь нечем. Когда бензин затекает мне в рот, я хриплю и надсадно кашляю.

Наконец обливание закончено, и ты отшвыриваешь канистру. Она с глухим шлепком ударяется о пол, пару раз подскакивает и замирает на боку. Вонь стоит жуткая. Пары бензина, попадая мне в легкие, вызывают рвотные позывы, однако стошнить мне никак не удается.

Бензин почти полностью смывает кровь с того, что некогда было моими руками. Он обжигает их как кипяток, и обрубки пальцев смешно шевелятся, корчась от боли.

Я слышу какой-то звук и поднимаю взгляд. Ты стоишь передо мной и, криво ухмыляясь, потряхиваешь зажатый в руке спичечный коробок. На мгновение боль покидает меня, вытесненная ужасом. Я стараюсь раскачать стул, однако он почти не движется.

С первой попытки у тебя ничего не получается. Я слышу, как покрытая серой головка спички чиркает по коробку, однако характерного шипения пламени за этим не следует. Ты пожимаешь плечами, берешь коробок и следующую спичку и быстрым движением ударяешь спичкой по серной поверхности. Сыплются искры, и пламя наконец вспыхивает. Пару секунд ты удерживаешь спичку в наклонном положении, чтобы дать огню разгореться.

Наши взгляды встречаются.

В твоих глазах ясно читается нетерпение пополам с уважением. Я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание.

Мы подошли к концу пути.

Как в замедленном кино, вращаясь в воздухе, спичка летит ко мне. Огонек, преодолевая сопротивление воздуха, становится голубоватым, маленьким, однако совсем не гаснет. Траектория полета спички заканчивается где-то в районе моего паха. Однако она не успевает меня коснуться – прежде, с громким хлопком, вспыхивают пары бензина. Пухх!Разноцветное сине-желто-красное пламя мгновенно с головы до ног охватывает меня.

В первые секунды я абсолютно ничего не ощущаю. Я вижу языки огня, почти осязаю его, однако боли не чувствую. Свитер начинает плавиться, появляется запах горелой синтетики. Жар охватывает шею и ползет вверх. Загораются волосы, и жар становится нестерпимым. Одновременно боль вспыхивает и в руках. Обрубки пальцев пылают, как крошечные факелы, и шевелятся помимо моей воли. Я напрягаю все силы, стараясь разломать стул. Тело отчаянно извивается в попытке укрыться от пожирающего его пламени. Боль поистине невыносимая. Она словно взрывается во мне слепящей белой вспышкой, не имеющей ни центра, ни краев, и даже не думает стихать, а, наоборот, с каждым мгновением разрастается. Моя кожа плавится. Крик заглушает какое-то бульканье и клекот, как будто в горло мне вливают раскаленный жидкий свинец. Горящие волосы клочьями осыпаются с головы и с шипением падают под стул в лужу крови. Скотч на левом запястье лопается, и рука взмывает к потолку, инстинктивно стараясь, насколько возможно, отдалиться от объятого пламенем туловища. Обретя свободу, она выписывает дымные круги в воздухе и напоминает вольную копию руки американской статуи Свободы. Я не властен над ней, но вскоре она сама, чувствуя, что от огня не укрыться, бессильно падает вниз. То, что когда-то было моей ладонью, плюхается мне на лицо и залепляет рот.