Текст книги "Через мой труп"

Автор книги: Миккель Биркегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

10

В юности я никогда не испытывал особого желания жениться. Брак представлялся мне некой искусственной конструкцией, в основе которой в худшем случае лежала религия, то есть лицемерие, а в лучшем – бюрократический прием, направленный на увеличение списания налогов, то есть тот же обман. Мои друзья-коллеги по «Скриптории» придерживались точно такого же мнения, и мы не стеснялись озвучивать свою непримиримую позицию и излагать непреложные аргументы в ее защиту при каждом удобном случае. То, что, несмотря на все это, сам я впоследствии женился, едва ли можно объяснить какими-нибудь рациональными причинами – просто я почувствовал, что не могу этого не сделать.

Все те месяцы, что прошли с моей первой встречи с Линой, запомнились мне как одна сплошная череда радостных откровений. Раз за разом она изумляла меня своим искрометным юмором или же тем, насколько точно совпадали наши с ней интересы. Когда мы с ней занимались любовью, ощущение нашей близости поражало меня такой остротой чувств, какую мне никогда и ни с кем до тех пор не доводилось испытывать. Я и не подозревал прежде, что отношения с женщиной могут приносить подобное счастье. С ней я мог говорить обо всем, что мы, как правило, и делали. Наши с ней взгляды на политику и иные проблемы обычно совпадали, а если порой и отличались, то споры вовсе не портили нам настроение. Мы с Линой были вместе практически постоянно, за исключением того времени, что тратили, соответственно, на работу и учебу.

Из четырех детей в своей семье Лина была самой младшей. У нее были две сестры и брат. Уже на самых первых порах нашего знакомства мне стало ясно, что отношения между членами семьи очень близкие. Не проходило и дня, чтобы Лина не общалась с кем-нибудь из сестер, и как минимум раз в неделю все собирались за обеденным столом в доме родителей на Амагере. По прошествии двух недель со дня нашей встречи меня также стали приглашать на эти семейные обеды. Принят я был в высшей степени радушно, и в общении со мной все родственники были неизменно любезны и предупредительны. Разумеется, они тяжело переживали смерть матери и, принимая в свои ряды нового члена, как будто отчасти компенсировали свою утрату. Глава семьи, Эрик, состоял на государственной службе – он был инженером-проектировщиком автомобильных мостов. Со временем профессия превратилась для него в своего рода хобби. В рабочем кабинете виллы Эрика на Амагере красовалось более двадцати моделей автомобильных мостов, о каждом из которых он с гордостью мог рассказывать часами.

Обе сестры Лины, так же как и она, занимались танцами, и, когда они собирались все вместе, я чувствовал себя немного неловко. Сходство между ними было так велико, что возникало ощущение, будто я нахожусь в компании не с одной, а с тремя Линами – с трехлетней разницей в возрасте. В общем-то, это было даже неплохо: я мог представить себе, как моя избранница будет выглядеть через несколько лет. Брат Лины пошел по стопам Эрика – он работал инженером в консалтинговой фирме в Люнгбю. [21]21
  Люнгбю – пригород Копенгагена.


[Закрыть]Когда мы впервые с ним встретились, он как раз должен был отправляться в командировку на строительство водоочистных сооружений где-то в Африке, однако по причине смерти матери отложил свой отъезд на месяц.

Мне помнится, что спокойная, умиротворенная обстановка этих семейных обедов удивительным образом сочеталась с неизменно царившими за столом оживлением и искренней озабоченностью делами близких. Вместе с членами семьи приходили их дети, супруги и друзья, так что собиралась целая толпа самых разных людей, и при этом всем здесь было весело и интересно. Родные Лины – в отличие от моих собственных родителей – с самого начала приняли тот факт, что я собираюсь зарабатывать на жизнь ремеслом писателя, и, когда осведомлялись, как обстоят дела с моей работой, имели в виду именно работу над очередной книгой, а не существующий у меня на данный момент случайный приработок.

Правда, что касается творческой работы, то здесь у меня не все клеилось. За несколько месяцев, прошедших после выхода моего первого романа, я почти ничего не написал. Все сводилось к кое-каким исправлениям, которые я считал нужным внести в «Угол зрения смерти». Холодный прием, оказанный книге отечественной прессой, отнюдь не добавлял мне энтузиазма. Если бы не Лина, я бы наверняка погрузился в то время в пучину уныния и жалости к самому себе, однако она была рядом, и я сумел сохранить присутствие духа. В ее обществе я был просто не в состоянии надолго оставаться хмурым и недовольным – услышав какое-нибудь шутливое замечание или же просто увидев ее веселое лицо, я не мог сдержать улыбку.

Бьярне Лина нравилась чуть ли не так же, как мне самому. Дело в том, что она умела превосходно готовить, я же делал вид, что разбираюсь в винах, поэтому Бьярне не упускал возможности позволить нам продемонстрировать свои таланты. Мы часто ужинали втроем, а последующие наши беседы часто затягивались далеко за полночь.

Мортис в наших посиделках участия не принимал. Он стал еще более замкнутым, часто запирался в своей комнате, утверждая, что пишет, сделался мрачным и угрюмым. Это так бросалось в глаза, что даже я, при всей своей влюбленности, не мог не обратить на это внимания. Тогда-то и выяснилось, что именно Мортис пригласил Лину на наш «Угловой праздник». Я попробовал было поговорить с ним об этом, однако, по-видимому, настолько увлекся, расписывая многочисленные достоинства Лины, что только все ухудшил.

По-видимому, он вздохнул с облегчением, когда я спустя три месяца после «Углового праздника» объявил, что переезжаю от них к Лине, в ее квартирку на Исландской пристани. По словам Бьярне, после моего отъезда Мортис заметно ожил. Он даже стал снова общаться со мной, когда я навещал друзей в одиночку, без Лины. Тем не менее наши с ним отношения так полностью и не наладились. Мою комнату друзья стали сдавать, и за последующие несколько лет в ней сменилось множество жильцов. Все они имели то или иное отношение к писательскому ремеслу, что в свое время послужило основой нашего союза, однако о гармонии, царившей в «Скриптории» в наши первые годы, оставалось только мечтать.

Последняя из жильцов, Анна, влюбилась в Бьярне, и он ответил ей взаимностью. Как и Лина, Анна умела превосходно готовить. Что же касается Бьярне, то он всегда был живым подтверждением старой поговорки о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Анна тоже любила вкусно поесть, и по ней это было заметно. Она была девушкой крупной – не то чтобы толстухой, однако при невысоком росте ее габариты производили внушительное впечатление, отчего, как мне кажется, она страдала даже больше, чем по ней можно было заметить. Нас, друзей Бьярне, она всегда встречала весело и радушно. Анна принадлежала к той категории людей, которые хорошо помнят все, что им говорят, и при следующей встрече не забывают поинтересоваться, как обстоят дела.

Пропуском в «Скрипторию» Анне послужило то, что она, как и Бьярне, писала стихи. Однако, в отличие от него, она оформляла свои стихотворения в виде ребусов, составленных из вырезок из разных комиксов, газет и еженедельников. Складывать воедино и читать их было сложно, поскольку иной раз приходилось догадываться, какие слова следует употребить и в каком порядке их расставить, однако в то же время это позволяло в полной мере ощутить вкус и значение каждого слова. А когда загадка наконец оказывалась разгаданной, возникало чувство гордости за то, что ты сумел все-таки с ней справиться. Лишь в этот момент все произведение представало в качестве единого целого, и смысл его полностью менялся – выходило нечто наподобие причудливого поворота в сюжете триллера. Получаемое при этом читателем удовольствие было столь велико, что, как правило, он тут же принимался за следующее стихотворение-загадку.

Девушки прекрасно ладили между собой, и мы вчетвером регулярно устраивали шикарные обеды, на которых нам с Бьярне отводилась роль тамады и посудомоек.

С приходом Анны в жизнь Бьярне Мортис снова оказался третьим лишним. От Бьярне он не отвернулся, как это было в случае со мной, и к Анне относился, в общем-то, неплохо, однако я подозреваю, что ему было невыносимо тяжко созерцать их семейное счастье. Он привык чутко улавливать настроение окружающих и вовсе не нуждался в жалости и сочувствии, которые невольно питала к нему эта сладкая парочка. Прожив с ними пару недель, он решил, что с него довольно, и перебрался в однокомнатную квартирку на Вестербро.

Оказалось, что Анна, как она ни пыталась это скрывать, особа весьма состоятельная, и это позволило им с Бьярне оставить за собой всю нашу огромную квартиру, не сдавая комнат новым постояльцам.

Итак, «Скриптория» стала для меня прочитанной главой, однако я не испытывал никакой тоски по ней. Лишь во время наших с Бьярне обедов иной раз всплывали из небытия прежние истории и проявлялся специфический дух, царивший некогда в этих стенах. В такие моменты мы с ним могли взгрустнуть по былому энтузиазму, свободным отношениям и дружеским попойкам, однако в то же время оба тщательно следили за тем, чтобы ничто не возвращалось на круги своя.

С моим переездом к Лине выяснилось, что ее квартирка маловата для нас обоих. Мне нужен был уголок, где я мог бы писать; Лина же нуждалась в месте для репетиций. К счастью, мы сумели подобрать вариант обмена на четырехкомнатную квартиру в том же доме, хоть это и нанесло чувствительный удар по нашему бюджету. Как писатель, я почти ничего не получал, а доходы от случайных приработков были мизерны. Лина выступала в различных театрах, и со временем она стала получать все лучшие и лучшие контракты, однако поначалу случались периоды, когда у нее вовсе не было работы. Поэтому в первый год нашей совместной жизни мы существовали исключительно на те деньги, что достались Лине по наследству после смерти матери, однако и при этом нам постоянно приходилось искать дополнительные источники заработка. Тем не менее наша нынешняя четырехкомнатная квартира оказалась для нас даром небес. У меня появился собственный кабинет, все стены которого были увешаны книжными полками. Кроме него, у нас были гостиная, столовая и спальня. За исключением моего кабинета, все остальные комнаты были обставлены по-спартански, при этом всю немногочисленную мебель мы приобретали исключительно на блошиных рынках. С другой стороны, благодаря этому в гостиной оставалось много места для ежедневных занятий Лины: она демонстрировала разные танцевальные па и растяжки, а я на время превращался в благодарную публику.

Несмотря на скудность обстановки, в квартире царил уют. У Лины был истинный талант извлекать максимум из любой мелочи, и при этом никакая работа по благоустройству жилья ее не смущала. К примеру, если ей казалось, что в интерьере комнаты прекрасно смотрелась бы определенная картина, она сама ее рисовала. Когда надо было развесить светильники, все они оказывались на нужных местах к моему возвращению. Даже перетяжка мебели ее не пугала. Обустраивая наше гнездышко, она полагалась исключительно на собственный вкус, однако меня все устраивало, и я ощущал себя на верху блаженства.

Между тем мои писательские труды продвигались крайне медленно. Чтобы свести концы с концами, мне приходилось одновременно работать на нескольких работах, так что для творческих изысканий оставалось совсем мало времени. Работа над рукописью второго романа, «Стены говорят», заняла у меня более двух лет, да и сама книга получилась, мягко говоря, не совсем удачной. Это был достаточно невнятный с точки зрения композиции рассказ о событиях, происходящих в стенах гостиничного номера. При этом в одну кучу были смешаны самоубийство, пьяные оргии, разврат и прелюбодеяния. До сих пор для меня остается загадкой, почему издательство все же решилось напечатать роман. Как бы там ни было, но книга все же вышла, хотя большая часть тиража в результате пошла под нож – по всей стране было продано не больше сотни экземпляров.

Тем не менее я все же получил небольшой гонорар – не бог весть что, однако его вполне хватило на то, чтобы пригласить Лину отпраздновать это событие. Деньги мы потратили на посещение балета, прогулку по Тиволи, [22]22
  Тиволи – парк развлечений в Копенгагене.


[Закрыть]обед в ресторане гостиницы «Англетер» и поход на дискотеку. Передвигались мы при этом исключительно на такси, за исключением возвращения домой. Лина сама настояла на том, чтобы пойти пешком. Время приближалось к четырем утра, однако на дворе стояло лето, и было достаточно тепло, начинало всходить солнце. Добравшись до Исландской пристани, мы сели в обнимку на причале, молча созерцая простирающуюся до самой линии горизонта морскую гладь копенгагенской бухты. Лина скинула туфли и плотно прижалась ко мне. Дыхание ее было таким ровным и спокойным, что в какой-то момент мне показалось, будто она спит. Я сидел в довольно неудобной позе, однако боялся пошевелиться, чтобы случайно не разбудить ее.

– Прекрасный момент для того, чтобы сделать мне предложение, – внезапно сказала она.

Я едва не прыснул, однако тут же прикусил язык, поскольку ощутил, что она совершенно права, да и сам я вовсе не против такого шага. Я не видел ни единой причины, способной меня удержать, наоборот, мне сложно было представить себе свою дальнейшую жизнь без нее.

Осторожно увлекая за собой Лину, я поднялся, затем встал перед ней на колени и начал говорить, как сильно люблю ее. Она лишь молча улыбалась. К тому времени она уже прекрасно знала, какое влияние имеет на меня ее улыбка. Я же, воодушевленный ею, продолжал рассуждать о том, как обожаю каждую клеточку ее божественного тела, как восхищаюсь каждым ее поступком. Наверное, со стороны это выглядело бы сентиментальной чушью, однако в тот момент мы были слегка пьяны и воспринимали все абсолютно серьезно.

Кольца у меня, разумеется, не было, однако я выхватил из кармана любимый фломастер, который постоянно таскал с собой, и принялся рисовать кольцо прямо на пальце Лины. «Щекотно!» – хихикнув, сказала она, пока я заканчивал свой рисунок, снабдив кольцо камнем с выгравированной на нем буквой «Ф».

Ответом Лины на мое сватовство стало: «Конечно же „да“, дурачок».

Из-за стесненных материальных обстоятельств деньги на устройство нашей свадьбы так, как планировала Лина, мне пришлось занимать у родителей. Мне не очень-то хотелось просить их о помощи, однако они проявили неожиданную сговорчивость, поскольку сочли, что теперь я, вероятно, наконец-то возьмусь за ум и найду настоящуюработу, чтобы содержать семью. Меня их мысли мало интересовали, просто я хотел, чтобы у Лины была такая роскошная свадьба, о которой она мечтала: с венчанием в церкви, ресторанным застольем и со всей прочей ерундой. Все это вылилось нам едва ли не в шестьдесят тысяч, зато все прошло так, как ей хотелось. Большинство приглашенных составляли родственники Лины, и их позитивный настрой заражал всех, так что даже самые ярые противники торжественного празднования вынуждены были признать, что получили истинное удовольствие. Бьярне и вовсе оказался настолько впечатлен, что несколькими днями позже сделал предложение Анне.

В немалой степени из-за нашей с Линой свадьбы.

Непосредственно после свадьбы я был убежден, что отныне мы будем вместе навеки, равно как и все в нашем окружении придерживались того же мнения. Все говорили, что мы удивительно подходим друг другу, и, если кто-то из друзей устраивал праздник, нас приглашали только вместе. Я вовсе не хочу сказать, что мы постоянно были неразлучны. Нет, мы отнюдь не посягали на свободу друг друга, каждый из нас мог делать что хотел, однако при этом всегда знал, что его ждут дома.

Никакой ревности в то время между нами не было. Работа Лины предполагала гораздо более широкий круг общения, нежели моя. Она была вхожа едва ли не во все столичные театры и вела дела с самыми разными людьми. Многим непосвященным может казаться, что профессия танцовщицы делает женщину излишне чувственной и раскрепощенной, однако мне никогда и в голову не приходила мысль о том, что Лина может мне изменять. Несколько раз я даже пытался убедить себя в этом – главным образом для того, чтобы проникнуться чувством ревности с целью последующего его описания, – однако всякий раз с легкостью стряхивал с себя это наваждение. Я просто не представлял себе, как Лина может завести какую-то там любовную интрижку. Немалую роль здесь, по-видимому, играл и обмен обручальными кольцами. Ни в какие ритуалы я решительно не верил, однако вынужден был признать, что в этом все же есть определенный смысл. Мы как будто вручали себя друг другу, и эта декларация взаимного доверия вселяла спокойствие и умиротворение в наши отношения.

Если между нами порой и пробегала искра ревности, то виной тому были причины чисто экономического характера.

Содержание большой квартиры требовало уймы денег, а из нас двоих только у Лины был более или менее стабильный заработок. Я брался за любую халтуру, однако все равно получал недостаточно для того, чтобы платить за квартиру наравне с молодой женой. Мы никогда не обсуждали этот вопрос вслух и, в общем-то, не придавали ему особого значения, однако иногда моя гордость оказывалась уязвленной. Положение усугубляло еще и то обстоятельство, что в первые годы после свадьбы я мало что написал. График моих случайных работ был таким неудобным, а сами они отнимали столько сил и энергии, что в короткие свободные часы я был просто не в состоянии заставить себя сесть за пишущую машинку и думать креативно.

Меня неотступно преследовали мысли о провале романа «Стены говорят». Сюда же следует прибавить и растущее день ото дня раздражение от того, что мне никак не удается написать ничего нового. Впервые в жизни я начал сомневаться в том, действительно ли я создан для карьеры писателя. Быть может, я перегорел, даже не успев толком начать? Писать мне приходилось в самое разное время суток, когда удавалось выкроить часок-другой между очередной халтуркой и общением с Линой. Часто бывало, что в такие моменты я находился под действием алкоголя – привычка, сохранившаяся у меня со времен нашего писательского братства. Это отнюдь не улучшало качество написанного. Нередко с утра мне случалось уничтожать все то, что накануне вечером продиктовали мне пары́ виски, однако я продолжал убеждать себя, что алкоголь стимулирует мою работоспособность. На самом деле все его действие сводилось к тому, что по утрам я чувствовал себя абсолютно разбитым, с трудом справлялся с разовой работой и ощущал острое нежелание вновь садиться за письменный стол.

У Лины же, напротив, с карьерой все складывалось прекрасно. Ей постоянно предлагали все новые и новые роли, в большинстве своем – сольные партии, а появляющиеся в прессе рецензии были в основном хвалебными. Сам я использовал любую свободную минуту, чтобы посетить ее выступление, и даже мне – совершенно неискушенному в танцах, – было ясно, что она обладает недюжинным талантом. Кроме всего прочего, таким образом я получал прекрасный предлог для того, чтобы выбраться из квартиры, сбежав от письменного стола. Благодаря этому мне удалось побывать практически во всех столичных театрах, что я вряд ли сделал бы когда-нибудь самостоятельно. Иногда я брал с собой Бьярне и Анну, и после выступления мы вчетвером отправлялись кутить в город. Лина, невзирая на то что провела на сцене весь вечер, всегда не прочь была еще потанцевать. При всей моей нелюбви к подобного рода развлечениям, она даже могла вытащить меня за собой на паркет. Стоило ей лишь улыбнуться – а уж она, поверьте, знала как, – я не выдерживал и безропотно подчинялся. Всякий раз.

11

Финн дал мне целую пачку бесплатных входных билетов на книжную ярмарку.

С годами у меня выработался своего рода ритуал – обязательно посещать родителей и вручать им несколько билетов. Они этого ждали. И вовсе не потому, что сами не могли купить билеты. Они уже вышли на пенсию, имели солидные пенсионные страховки, а также владели достаточно дорогой недвижимостью – собственным домом в Вальбю и дачей в Мариелюст. [23]23
  Вальбю – район Копенгагена; Мариелюст – курортное местечко на побережье Балтийского моря.


[Закрыть]Тем не менее они принципиально не считали нужным раскошеливаться даже на такую мелочь, как входные билеты на выставку, и начинали напоминать мне о них за несколько месяцев до ее открытия. Они также настаивали на том, что поскольку я приезжаю в город, то должен вручить им билеты лично. Эту традицию мы также свято соблюдали вот уже много лет. Кроме всего прочего, это был единственный раз в году, когда мы имели повод встретиться: за обедом с обязательным красным вином и последующей беседой о книгах – наиболее нейтральной темой из всех, которые с ними можно было обсуждать.

Мой отец, Нильс, работал когда-то школьным учителем, отсюда был и его интерес к литературе. Мать, Ханна, продолжая традиции своей семьи, с юных лет занималась врачебной практикой. В ее семье много читали. Я помню огромную библиотеку в их богатом доме в Хеллерупе, с томами классиков в роскошных переплетах на бесчисленных стеллажах, полки которых начинались от пола и заканчивались у самого потолка. Нам, детям, никогда не разрешали играть в этой комнате с толстыми коврами и мягкой кожаной мебелью.

Именно общий интерес к литературе свел в свое время моих родителей. Они встретились на вечере поэзии, проходившем в студенческом общежитии Королевского дома [24]24
  Общежитие Королевского дома – старейшее студенческое общежитие Дании для студентов Копенгагенского университета и Датского технического университета, основано в 1623 году.


[Закрыть]в самом центре Копенгагена. Оба в ту пору были еще совсем юными студентами, и со стороны матери выбор, сделанный ею в пользу моего отца, явился своего рода вызовом ее собственной семье. Родные Ханны были совсем не в восторге от Нильса. Они-то надеялись, что их дочь встретит какого-нибудь врача или профессора, их интеллектуального единомышленника, с которым было бы о чем поговорить за обеденным столом. Нильс же был в своей семье первым, кто пошел дальше общеобразовательной школы, и потребовалось несколько лет, прежде чем родня жены решилась наконец-то его принять. Этому способствовали, разумеется, и его познания в области литературы, однако – и это стало решающим – прежде всего, то обстоятельство, что он подарил им внука.

Литературные пристрастия моих родителей на мои книги не распространялись. Когда выходил очередной роман, я всегда отсылал им экземпляр с посвящением, но обычно родители его даже не открывали. «Это чтение не для нас», – наверняка ответили бы они, если бы я оказался настолько глуп, чтобы спросить, понравилось ли им. Разумеется, первые несколько книг они еще пытались прочесть, однако иных комментариев, кроме: «Вероятно, мы слишком стары для всего этого», я так никогда от них и не услышал. Может, конечно, отчасти так оно и было, но мне представляется, что они скорее никак не желали смириться с мыслью о том, что у меня так до сих пор и нет настоящейработы. Поскольку оказалось, что две мои дебютные книги имеют, мягко говоря, довольно холодный прием, родители наверняка понадеялись, что я сдамся. Это привело к ряду стычек между нами, кульминацией которых стал полный разрыв отношений, случившийся как-то вечером спустя несколько месяцев после свадьбы, когда мы с Линой были у них в гостях. Они в очередной раз заговорили о том, что мне следует сменить род занятий. Я разозлился и ушел, хлопнув дверью, прервав тем самым любые контакты на довольно длительный срок, несмотря на посреднические усилия Лины, старавшейся нас примирить. Если бы она не забеременела и не настояла на восстановлении отношений с родителями ради будущего ребенка, я бы, наверное, так никогда их больше и не увидел.

В Вальбю я отправился на такси. Дело шло к вечеру, однако солнце все еще светило так ярко, что водитель вынужден был надеть темные очки. Обычно я всегда сажусь сзади, тем самым давая понять, что не склонен вести беседу. Однако на этот раз водитель попался явно непонятливый – он без умолку трещал о разных глупостях: о погоде, спортивных новостях и последних газетных заголовках. Хоть говорить мне практически и не приходилось – он прекрасно справлялся в одиночку, – я все же чувствовал легкое раздражение.

Поэтому, когда я прибыл наконец к родительскому дому в пригороде Копенгагена, настроение у меня уже было испорчено. Не улучшала его и перспектива провести вечер наедине с Ханной и Нильсом. Чаевых от меня водитель так и не дождался.

Мать с порога огорошила меня невероятно радушным приемом, а Нильс сунул в руку бокал с невероятно сухим мартини еще до того, как я успел снять куртку. С годами они очень постарели. Ханна стала совсем седой, вокруг глаз проступила густая сеть морщинок, кожа лица заметно обвисла. Лысина отца еще больше увеличилась. Сохранилось лишь несколько сантиметров волос, обрамлявших ее со стороны висков и затылка, но, в общем-то, это ему даже шло. Внезапно мне пришло в голову, что им совсем уже недолго осталось, и я твердо решил, что сегодня вечером все у нас будет хорошо.

Как выяснилось, их хорошее настроение объяснялось тем, что они заказали наконец тур в Таиланд, о котором уже давно мечтали. Целых шесть недель в декабре-январе с прогулками на лодках и яхтах, посещениями храмов и катанием на слонах. После выхода на пенсию большую часть своих денег они тратили на разнообразные путешествия. Теперь они наяву переживали то, что им уже довелось много раз представлять себе, читая любимые книги, и я был рад, что у них появилась возможность увидеть мир вживую, без радужных очков.

Самым щекотливым моментом во время всех моих последних визитов к родителям было то обстоятельство, что они по-прежнему поддерживали контакты с Линой и внучками – моими дочерьми. Вид их новых фотографий на стене каждый раз являлся для меня легкой неожиданностью. Разумеется, их жизнь, так же как и моя, продолжалась, однако я порой совсем забывал об этом, так что, когда взгляд мой падал на лица Лины и девочек, меня как будто поражал разряд тока. Просто невероятно, как они менялись год от года. Я словно не узнавал некогда столь близких мне людей. Девочки росли с безумной быстротой, а Лина с возрастом становилась все очаровательнее. На снимках они всегда выглядели такими счастливыми, что у меня начинало щемить сердце. Иногда вместе с ними на фотографиях присутствовал нынешний муж Лины, Бьорн, и, видя его, я не мог не думать, что девчонки зовут его папой. От этих мыслей мне становилось трудно дышать.

В первые несколько лет после нашего развода мать с отцом старательно прятали эти фотографии перед моим приходом. Однако на стенах были ясно видны места, где они висели. Затем, по-видимому, родители стали забывать об этом, а может, решили, что я уже переборол себя и взял в руки. Возможно, они были правы, и все же, когда я видел снимки, сердце мое начинало тоскливо ныть, и нередко в такие моменты я жалел о том, что все не сложилось иначе.

Вот и сейчас стены украшали новые фотографии, действительно новые, ибо на них было запечатлено лето на даче в Мариелюсте, то есть им было месяца два-три от силы. Одно фото вышло особенно удачным. В середине была Лина, по краям – девочки, все трое были одеты в белые летние платья. Младшая, Матильда, старалась надеть Лине на голову самодельный цветочный венок. Старшая, Вероника, улыбалась прямо в камеру. Она стала совсем взрослой. Сколько ей уже лет? Тринадцать или уже четырнадцать? Улыбкой она в точности копировала мать.

– Хорошие фотографии, – сказал я и сделал глоток из своего бокала.

Ханна хлопотала на кухне, готовя праздничный обед. Нильс сидел в своем любимом кресле.

– Да-а, – немного погодя, откликнулся он, – я купил цифровой аппарат последней модели.

– Как там у них дела? Все в порядке?

– Конечно, – поспешно ответил он. – Все прекрасно.

Я нагнулся к фотографии, стараясь получше рассмотреть какую-то тень на лице Матильды.

– А обо мне они когда-нибудь спрашивают? – будто бы невзначай спросил я.

– Э-э-э… – отец замялся. Было видно, что он изрядно смущен. – Да я, собственно, и не знаю, Франк. Ты лучше у матери спроси. Я с ними на эти темы не разговариваю. Вот если надо им что-то почитать или сыграть в крокет…

Возникла неловкая пауза. Потом я спохватился и задал вопрос о новом фотоаппарате. Нильс с удовольствием подхватил тему и начал рассказывать обо всех фантастических функциях, которыми обладает его новое приобретение. Я же продолжал рассматривать фотографии, благополучно пропустив мимо ушей бо́льшую часть его разглагольствований.

За обедом мы говорили об их предстоящей поездке и о книгах. Родители уже выбрали для себя те выступления и интервью, которые хотели посетить на книжной ярмарке, а также вынашивали планы покупки там разных новейших путеводителей. Коснулись мы и некоторых последних книг, прочитанных нами за прошедший год, а под конец отец разразился довольно длинной саркастической лекцией на тему современных методов преподавания литературы в школах.

Разговоры о книгах, после издания которых в реальном мире не происходило ничего похожего на разного рода насилие и убийства, доставляли мне истинное удовольствие. Гастрономические изыски матери в виде фирменного жаркого из говяжьей грудинки помогли отодвинуть на задний план все тяжкие мысли о невольной причастности к гибели Моны Вайс, а остатки тревоги растворило изрядное количество выпитого за столом прекрасного «Бароло» [25]25
  «Бароло» – итальянское вино.


[Закрыть]– второго из объектов капиталовложений моих родителей после их выхода на пенсию. Пара солидных рюмок коньяка к десерту окончательно закрепили успех. В конце обеда все мы были уже слегка пьяны.

По сложившейся в доме традиции отец приступил к исполнению своей почетной обязанности – мытью посуды – занятию, которое, в общем-то, было ему по душе. Родителям никогда и в голову не приходила мысль о покупке посудомоечной машины, причем вовсе не из скупости и не потому, что она была им совсем не нужна. Просто Нильс получал своего рода удовлетворение, самостоятельно споласкивая тарелки.

Мы же с Ханной настолько объелись, что продолжали смаковать остатки коньяка, не в силах подняться из-за стола. В конце концов мы обсудили все известные нам новые книги, и в беседе возникла пауза.

– А девочки и вправду неплохо выглядят, – сказал я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

Мать улыбнулась.

– Они такие славные, – сказала она. – Этим летом они провели у нас в поместье целую неделю.

– Как у них дела?

– Выросли, – усмехнулась она. – Детям свойственно быстро расти.

Я поднес свою рюмку к носу и с наслаждением вдохнул аромат коньяка:

– Обо мне спрашивают?

Улыбка матери погасла. Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Будь так добр, не начинай. – В ее взгляде читалась чуть ли не мольба.

Я пожал плечами.

– Просто мне хотелось знать, они совсем забыли меня или пока еще нет, – попытался как можно спокойнее объяснить я.