Текст книги "Командовать парадом буду я!"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)

– Здравствуйте для начала. – Вадим решил немного поставить на место своего посетителя.

– Ой, извините, доброго здоровья. Мне вчера Марлен Исаакович так много о вас говорил, что сложилось полное впечатление старого знакомства. И вообще, будто не расставались с вами. Как бы я хотел, чтобы наш сын был на вас похож. Правда, Маша? – повернув голову к жене, спросил Степин. При этом по выражению его лица никак нельзя было заподозрить, что мнение Маши хоть в малейшей степени его волнует.

– Да, дорогой. Разумеется, – тихо ответила супруга журналиста. Вадиму показалось, что она при этом испытывала чувство неловкости за мужа.

– Хорошо. Давайте о деле. – Осипов не посчитал нужным реагировать на поток слащавых комплиментов. – Откуда у вашего сына машина?

– Мы сочли целесообразным сделать ему такой подарок к 18-летию. Понимаете ли, есть некий комплекс родительской вины. По делам службы я вынужден почти все время отсутствовать в Союзе. Мальчик недополучил родительского тепла. Возможно, это было ошибочное решение, но, поверьте, искреннее – хотелось как-то компенсировать ребенку сложности его детства.

Вадим был уже не рад, что задал вопрос. Разговор в том же стиле продолжался еще минут двадцать, пока Степин не извинился, что ему надо ехать на встречу в МИД, и не покинул кабинет адвоката. Маша осталась. Вадиму даже показалось, что в комнате стало больше свежего воздуха.

– Вам не понравился мой муж, правда? – В голосе Маши слышалась надежда, хотя сам вопрос звучал скорее как утверждение.

– Это вряд ли имеет значение. К тому же у меня есть правило – я не сужу людей, я их защищаю. – Вадиму не хотелось врать, поэтому перевести разговор в шутку казалось самым разумным.

– Нет-нет, это важно. Николай Николаевич почти двадцать лет провел в Европе. Там другие правила поведения. Там никто никого не грузит, как здесь сейчас стали говорить. Там у всех все в порядке. Все приветливы, все говорят приятное. Понимаете?

– Мне ответить вам по-советски или по-европейски? – обозлился на бестактность собеседницы Вадим.

– Понимаю вас. Понимаю. Но поверьте, Николай Николаевич – хороший. Ему просто там очень трудно. Он же журналист, у него нет дипломатического иммунитета…

Вадима как током ударило. Либо она болтливая дура, либо это вербовка. Мол – «теперь ты много знаешь, будешь работать на нас». Этого только не хватало.

Еще с пятого курса, когда КГБ завербовал несколько его однокурсников, кого официально пригласив на работу, а кого просто склонив к сотрудничеству, Вадим страшно боялся, что и его рано или поздно попытаются вербануть. Как себя вести в такой ситуации, решил давно – прикинется полным идиотом. Ну, например, радостно заорет, да погромче: «Ура! Я буду ловить шпионов!» Но, впервые столкнувшись с ситуацией, весьма похожей на попытку затащить его в сеть «понимающе-сочувствующих», Вадим растерялся.

– Вы знаете, я не очень интересуюсь заграничной жизнью. Там у них все фальшивое какое-то. У нас в программе «Время» часто показывают, как трудно там живется людям. Так что я хорошо понимаю – вашему мужу очень тяжело. И вам я тоже сочувствую. – Растерянность прошла, в роли идиота пришлось выступать без промедления.

Женщина смотрела на Вадима даже не с удивлением. С состраданием. «Наверное, счастлива, что не я защищаю ее сына», – подумал Вадим.

– Да, да, конечно! Не буду вас долго отвлекать. Скажите, чем мы можем быть вам полезны? – И тут же поспешила уточнить: – Я имею в виду в этом ужасном деле.

– Думаю, – Вадим обрадовался, что почва под ногами перестала быть зыбкой, – вам следовало бы встретиться с мамой моего Николая. Попытаться сделать так, чтобы она не была особо зла на вас, что ее сын сядет один. А точнее, вместо вашего.

Женщина, услышав последнюю фразу, вся вжалась в стул.

– Почему вы говорите «вместо»? Разве Коля не воровал колеса?

– Воровал. По просьбе или по подначке вашего сына.

– Но ведь Ваня должен был ему заплатить за эти колеса. Он просто приехал их забрать, не зная, что они ворованные. – Голос женщины стал крепче и увереннее.

– Знаете, мне нравится, когда клиенты начинают излагать адвокату его собственную версию событий. Приятно, когда то, что ты придумал, звучит так достоверно, что даже знающие правду верят вымыслу! – Вадим хлестал наотмашь.

– А разве это вы придумали, а не Марлен Исаакович? – Маша искренне удивилась.

– Разумеется – я. Он же не смотрит программу «Время». – Злоба на этих сытых баловней советской власти пересилила инстинкт самосохранения.

Маша помолчала, изучающе глядя на Вадима, и неожиданно сказала:

– Все не так просто в этом мире, молодой человек. Не так просто!

– Соглашусь, – примирительно сказал Вадим. – И даже приведу пример. Коля не нуждается в деньгах. Он снимал колеса не ради денег вашего сына.

– Это я поняла из разговора с его мамой. Мы встречались два часа назад. Она не только не взяла три тысячи, которые мы ей предлагали, а просто нас выгнала.

В те времена адвокат впервые мог встретиться со своим подзащитным только после окончания следствия. При ознакомлении с материалами дела. Одной из причин, заставивших Осипова все реже вести уголовные дела, была необходимость ездить в тюрьму. В Москве действовали только два «общенародных» следственных изолятора – «Матросская тишина» и Бутырка. Еще «пересылка», которую в народе называли «Пресней», хотя ютилась она где-то между Силикатными проездами, от настоящей Пресни достаточно далеко. Ну и разумеется, «Лефортово» – следственный изолятор КГБ. Но там Вадим никогда не бывал, так как допуска на ведение комитетских дел не имел, да не очень-то и хотел…

Вадим ненавидел поездки в следственные изоляторы. В СИЗО всегда воняло потом и кислыми щами. Любой его подзащитный первым делом интересовался, не принес ли Вадим поесть. Видеть глаза постоянно голодного человека – испытание не для Осипова. Утром, если мужу предстояла поездка «на каторгу», Лена заготавливала огромное количество бутербродов, предназначенных, если вертухаи спросят, для него самого.

Еще в СИЗО были очереди. Чтобы гарантированно получить свидание с подзащитным, очередь приходилось занимать часов в 6 утра. Если у адвоката не было машины, он ехал первым поездом метро вместе с заводскими рабочими, у которых смена начиналась в шесть тридцать или семь утра. Коммунисты делали все разумно: заводы начинали работать первыми, в восемь тридцать стартовали занятия в школах, с девяти открывались конторы служащих, и, наконец, в девять тридцать или десять – научные институты и министерства. Так что, как правило, в метро ездили однородными социальными группами. Но ранним утром, по дороге в СИЗО, адвокаты имели возможность оказаться буквально плечом к плечу с рабочим классом.

Очередь в СИЗО была единственным местом, где Осипов не мог «начитывать материал» для кандидатской диссертации. Обычно, где бы ни застала свободная минута, он извлекал из портфеля очередную, из десятков, монографию по наследственному праву, карандаш и стопочку нарезанных чистых листочков. Время для научной работы компенсировалось благодаря обязательной отсидке в очередях – в судах, в милиции, в поликлинике. Однако в СИЗО – не получалось. Мозги переклинивало. Свербила единственная мысль – как бы здесь никогда не оказаться в другом статусе. Как здесь выжить? Что испытывает человек, низведенный до положения арестанта?

И уж совсем жуткое впечатление на Осипова производили скрежет и хлопанье тюремных железных дверей. Никогда и нигде больше не слышал Вадим похожего звука. Его подхватывали каменные стены, покрашенные дешевой масляной краской, разносили по всем уголкам помещения, усиливая и повторяя гулким эхом…

Сегодня, слава богу, очередь занял следователь – одной из пыток для Вадима оказалось меньше.

Николая еще не привели. Следователь, полноватая женщина лет тридцати, встретила Вадима крайне неприветливо. Поздоровались, представились. Наталия Сергеевна, так звали милицейского следователя, проверила ордер Осипова, подтверждавший, что он является адвокатом ее подследственного. Стали ждать.

Вдруг Наталия Сергеевна без всякого повода стала сетовать на свою горькую судьбу:

– Вот объясните, как работать? Наверху уж совсем стыд потеряли. Раньше намекали, а теперь… вчера звонит генерал. Минуя мое непосредственное начальство, да и начальство моего начальства, и требует, чтобы я Степина «отсекла». Я спрашиваю – почему? Он отвечает – по кочану! Мол, у него самого приказ. Я, дура наивная, удивляюсь: «Да кто же вам-то может приказывать?» А он выматерился так, от души, со смаком, и отвечает: «Контора!» – Женщина раскраснелась от гнева. – Ну чего эти комитетчики всюду лезут?

Вадим, разумеется, знал о старой и закоренелой неприязни между гэбистами и ментами. Но обычно их свары разрешались тихо, без огласки. Посвящать в свои дела посторонних, тем более адвоката, – это выглядело странно. Но уходить от разговора Вадим посчитал неправильным.

– Понимаю! Мерзко это. Наверное, папаша Степина их человек. Ну а для своих у них особые правила. Я так думаю.

– А закон?! – Следователь взорвалась. – Закон не для всех один?!

– И что вы собираетесь делать?

– А что я могу? У меня в этом году очередное звание. Мне сейчас артачиться – себе дороже выйдет. – Наталия Сергеевна пар выпустила и успокоилась. – Вот, посудите сами, Вадим Михайлович, ну как мне Степина отсекать? На месте преступления был. В первых же показаниях подтвердил, что колеса – для его машины. Ну, ладно, пусть он не исполнитель. Пусть даже не организатор. Пусть, черт побери, даже не подстрекатель! Но покушение на скупку заведомо краденого я ему вменить обязана?

– Да-а. Ситуация! – Вадим быстро соображал, как бы вывести разговор в нужное ему русло. – А я вот не понимаю, мой-то чего полез для Степина колеса доставать?

– Как вы изящно выражаетесь – «доставать». – Следователь ехидно улыбнулась. – Говорите как есть – воровать!

– Я – адвокат. – Вадим был сама открытость. – У меня это слово в отношении подзащитного как-то не выговаривается.

– Кстати, нормальный парень. – Наталия Сергеевна вела дела малолеток уже не первый год и старалась не только докопаться, кто и что натворил, но и понять, почему паренек или реже девушка свернули на кривую дорожку. – Он, я думаю, сдуру залетел. Куражился.

– И я так думаю. – Подходящий момент настал. – Знаете, мне кажется, можно сделать так, чтобы все было по закону, а вы не подставитесь.

– Не уверена, у меня не очень клеится. – Вадиму показалось, что следователь его провоцирует, в глазах появились озорные искорки, а уголки губ чуть заметно дрогнули в улыбке.

– Ну, давайте посмотрим. Поверим Степину. Он не знал, что колеса ворованные. Тогда в отношении него дело можно, а генерал говорит – нужно, прекращать. Коля, следовательно, идет по первой части, так как нет группы. А с учетом данных по личности дело можно и прекратить.

– Ой, как у вас все просто получается! – Наталия Сергеевна рассмеялась. Причем смех этот не сулил Вадиму ничего особо радостного. – Если бы не одна маленькая, такая, знаете, малюсенькая деталь. Даже две. Машина посольская, значит, квалификация по 89-й УК, хищение государственного имущества. А по этой статье нам прекращать заказано. И вторая, генерал дал указание дело до суда довести, но без Степина. Как вам такая диспозиция?

– Плохая диспозиция. Во-первых, неправильная, во-вторых, нечестная.

– Чем же она неправильная, кроме того, что нечестная?

– Неправильная квалификация! – Вадим заговорил уверенным тоном профессионала, без эмоций, без улыбки. Сугубо по делу.

– То есть? – Следователь заинтересовалась.

– Машина действительно посольская. Но – посольства ФРГ, страны не социалистической. Имущество капиталистических стран, находящееся на территории СССР, рассматривается как частная собственность. Не государственная, а частная. Постановление Верховного Суда СССР от…

– Помню-помню. – Наталия Сергеевна, казалось, обрадовалась. – Согласна. Прозевала. Получается, что тогда это уже 144-я УК. Так?

– А як же! – вспомнив свою псевдоукраинскую бабушку Анну Яковлевну, улыбнулся Вадим.

– Однако, – следователь помрачнела, – вторую детальку мне не обойти. Обвинение я перепредъявлю, Степина отсеку, на 144-ю переквалифицирую, но прекращать – не могу.

– TQ7 Только не забудьте, 144-ю, часть первую. Группы-то нет! – Вадим старался зафиксировать успех. Пусть его заслуга и была крайне мала, тетка сама оказалась и разумной, и порядочной, но лишний раз расставить все точки над «i» было нелишним.

– Тещу будешь свою учить! – радостно захохотала Наталия Сергеевна, давая понять, что соглашение достигнуто.

– А из-под стражи до суда не выпустите? – с надеждой спросил Вадим.

– Наглеете, юноша, наглеете! – не переставая смеяться, охладила оптимизм Осипова следователь.

Через полтора месяца дело назначили к слушанию. Николай «шел» один, по первой части 144-й статьи – «кража», она же – тайное похищение личного имущества граждан. Там санкция предусматривалась уже не такая страшная – либо лишение свободы на срок до двух лет, либо исправительные работы – до года. Плохо только, что попало дело к молодому судье – Васе Кострикову. А молодые судьи – это беда…

Вадим пару раз участвовал в процессах, где Вася, тогда еще студент, сидел секретарем судебного заседания. В перерывах они бегали вместе курить, травили анекдоты. Несколько раз Вадим даже выручал Кострикова, давая ему свои старые курсовые, чтобы парню не париться, а «передрать и сдать». По-простому

На правах старого знакомого Осипов зашел к судье за пару дней до процесса. Так, потрепаться.

Костриков Вадиму обрадовался, выслушал поздравления с избранием судьей, махнул рукой – мол, фигня все это. Вадим заговорил о деле Николая. Вася слушал невнимательно, чуть ли не позевывая. Потом, перебив Осипова посередь фразы, спросил:

– Вадим, чего ты от меня хочешь? Чтобы я прекратил дело?

– Ты прекратить не можешь. Либо оправдать, либо посадить, либо – на доследование.

– Спасибо, товарищ педагог! – Костриков вовсе не обиделся, что Вадим указал ему на ошибку. – Доследовать здесь нечего, оправдать не могу, сам понимаешь, посадить могу – но ты этого не хочешь. Что пристал тогда?

– А ты дай ему исправработы, зачти время в СИЗО и отпусти из зала суда, – обнаглел Вадим.

– Говно вопрос! С прокуратурой я договорюсь, чтобы не опротестовывали. Но, знаешь, ты на процесс опоздай на часок-полтора.

– Зачем? – не понял Вадим.

– А затем, мой ученый друг, что наши с тобой отношения хорошо всем известны! Тебе разговоры лишние нужны? А я до твоего приезда все оформлю. Ну и, конечно, замечание тебе в протокол занесу. Так, чтобы суд уважал и не опаздывал! – Костриков заржал.

– Как скажете, гражданин начальник, – в тон судье откликнулся адвокат.

– Да, кстати, мне всегда жутко нравились твои часы. Это «Ориент», кажется? – Вася смотрел на Вадима выжидательно. Вадим все понял. Решение надо было принимать немедленно.

– Говно вопрос, как вы изволили выразиться, товарищ судья. Наконец смогу передать эстафету в достойные руки. – Вадим снял часы и положил их на стол Кострикова.

– Я это расцениваю не как взятку, а как подарок по случаю избрания судьей. Я прав? – Костриков внимательно смотрел на Вадима.

– А вы о чем? – Вадим сделал непонимающее лицо.

– Значит, прав! – кивнул Костриков.

Вечером, после оглашения приговора, Вадим заехал в консультацию и зашел к Марлену. Тот, увидев Вадима, нахмурился.

– Я в чем-то виноват? – вместо «здрасьте» начал Вадим.

– Вы – нет. Просто вспомнил о неприятном.

– Что такое?

– Да этот Степин! Он ведь так и не рассчитался со мной. Да и с вами, кстати, тоже. – Губы Марлена стали тонкими, как ниточки. – Час назад позвонил из Шереметьево. Улетает в Париж месяца на три-четыре. Говорит, встретимся по приезде. Рожа гэбэшная!

На следующее утро Вадим заехал к Жене. Вечером накануне тот звонил поблагодарить. Попросил заскочить.

Когда Осипов втиснулся в Женину будку, тот молча крепко пожал руку Вадима. Это было какое-то другое, необычное рукопожатие.

– Спасибо еще раз, – наконец произнес Женя. – Ну а теперь – сколько я тебе должен?

– Нисколько! Мой гонорар – ответ на вопрос, кто отец Николая.

Женя нахмурился. Помолчал.

– Я обещал, что никогда и никому этого не скажу. Правда, я не давал слова не говорить, чей он племянник. – Женя опять замолчал.

– Твой?! – с выдохом ахнул Вадим. Женя молчал.

– Так сколько я тебе должен?

– Я уже сказал – нисколько.

– Тогда мы перестанем общаться! – категорически заявил хозяин «Металлоремонта».

– Это время покажет, – не уступал Вадим.

– А почему ты опоздал в суд? Я, честно говоря, даже заволновался.

– Так было надо. – Вадим вовсе не собирался посвящать кого бы то ни было в детали только что законченного дела. Для себя он решил, что больше никогда к Кострикову в процесс не придет.

Словно читая мысли Вадима, вспомнившего о судье, Женя поделился своим наблюдением:

– У вас, юристов, что, «Ориент» – фирменный знак? Судья все время рассматривал свои часы. Точь-в-точь как твои.

Вадим помрачнел, и Женя это заметил. Посмотрел на левую руку Осипова.

– Понятно, – протянул Женя. – Тогда твой гонорар я определю сам – 350 рублей.

Что было хорошо при советской власти, так это стабильность цен. За пять лет стоимость часов «Ориент» не изменилась ни на копейку.

Глава 16
MAT

Как всегда, вызов в кабинет Марлена Вадима не обрадовал. Ни за чем хорошим заведующий консультацией сотрудников не приглашал.

– Вадим, вы знаете, когда у вас была последняя сорок девятая?

– Марлен Исаакович, не буду повторять анекдот про евреев, отвечающих вопросом на вопрос. Так вот, – а что?

– А то, что три месяца назад.

– Значит, уже целых три месяца я не гробил ни одного подзащитного! – пытался, как всегда, сохранить шутливый тон Вадим, хотя прекрасно понимал, что от очередного «адвокатского счастья» ему не отвертеться.

– Ой! И откуда это у вас такая самокритичность? – с легкой издевкой поинтересовался Марлен. – Не хотите ли покаяться в своих грехах, сын мой?

– Нет, падре! А то в качестве епитимьи вы мне дадите 49-ю в Мосгорсуд этак годика на полтора. Я обнищаю и гробану сберкассу, чтобы прокормить чад своих и домочадцев! Меня посадят, и уже вы по 49-й будете меня защищать. А я не могу вам такую подлянку подложить.

– Так у вас есть внебрачные дети, коли вы о чадах вспомнили? – Марлен был в хорошем настроении. – Вы не забыли, «явка с повинной облегчает работу следователя и уд. линяет срок»?

– Как можно, ребе? Но ведь сказано в Писании – плодитесь и размножайтесь. Поэтому при выборе путеводной звезды между моральным кодексом строителя коммунизма и заповедями господними я предпочел последние. Я правильно поступил, святой отец?

– Нам, католическим раввинам, вас, блудливых кобелей, не понять!

– «Блудливой корове бог рогов не дает», – поделился Вадим своей последней аранжировкой народных поговорок.

Марлен хмыкнул, махнул на Вадима рукой, понимая, что в этом соревновании ему «не светит», но последнее слово все-таки решил оставить за собой:

– А наше поколение для блуда пользовалось не рогами!

«Шутку не понял!» – подумал Вадим, но комментировать не стал.

– Короче! Вот повестка из суда и копия обвинительного. Хорошая новость – дело одноэпизодное, на одну персону. Плохая – дело арестантское, так что в СИЗО придется съездить.

Возвращаясь в свой кабинет, Вадим по дороге заглянул в приемную и попросил очередного персонального клиента подождать минут пять. Ему и вправду давно не назначали 49-х, так что отказываться было и невозможно, и, честно говоря, несправедливо. Говорить же Марлену, что он с уголовными делами решил потихоньку завязывать, казалось и вовсе преждевременным. Такие решения сначала выполняют и лишь потом декларируют.

Среди адвокатов ходила довольно циничная, на взгляд Вадима, шутка: «Когда идешь по 49-й, знать нужно только номер кабинета судьи и время начала слушания дела. Все остальное поймешь по ходу процесса». Но учителя Вадима – и Марлен, и Коган, и великий Гарри Тадва – внушали ему как раз обратное. Люди, которые сами не могут пригласить адвоката, нуждаются в защите более других. Либо потому, что их предали родственники, либо потому, что они и так уже на дне жизни. «Не хочется – но надо», – с этой мыслью Вадим принялся читать обвинительное заключение.

Из него следовало, что Юрий Юрченко пришел пьяным домой к бывшей жене, устроил скандал, бранился нецензурными словами, швырнул в женщину пепельницу. Она увернулась, но пепельница разбила окно. Все это происходило в присутствии их восьмилетней дочери.

Следствие квалифицировало действия Юрченко по части 2 статьи 206 УК РСФСР: «хулиганство, совершенное с особой дерзостью и цинизмом». Следователь даже не поленился растолковать, в чем эти «особая дерзость и цинизм» проявились, – матерился он при дочери! «Эка невидаль», – удивился Вадим. Дело более чем обычное, каких тысячи и тысячи. Мужик, естественно, под стражей, так что и обвинительный приговор суда предрешен. Да еще и виновным себя фактически признает, заявляя, что ничего не помнит. Зацепила Вадима одна деталь – Юрченко, как значилось в разделе «данные о личности обвиняемого», оказывается, мастер спорта по волейболу.

К волейболу Вадим относился по-особому. Сам в него играл и даже первый разряд получил. Еще один первый разряд он имел по шахматам. Но шахматы он воспринимал по-ленински. Именно вождю мирового пролетариата приписывали так понравившуюся Вадиму много лет назад фразу: «Для игры – это слишком серьезно, а для серьезного дела – все-таки игра». Вот волейбол… Вадим встречал только интеллигентных волейболистов. Игра-то интеллектуальная. Не футбол – «бей-беги». Представить себе мастера спорта по волейболу в роли бытового хулигана?.. Что-то здесь не так.

Этот проклятый скрежет решетки в Бутырке! Вошел в коридорчик – она поехала у тебя за спиной, выползая из проема в стене, и с клацаньем грохнула в противоположную стену. Бах! И свобода – где-то далеко. Сдал удостоверение – дверь лязгнула огромным замком времен Емельяна Пугачева, и… милости просим, ты в тюрьме.

Вадим перетерпел эту пытку и с завистью посмотрел на шедшего следом коллегу, так и не выпустившего из рук яблока, сочно хрустнувшего одновременно с очередным клацаньем двери. Бах! Хрум…

В кабинет свиданий ввели Юрченко. Высокий, даже не худощавый, а какой-то подсохший, длинные сильные пальцы, живые глаза. Но взгляд затравленный, испуганный.

– Здравствуйте, вы мой адвокат по назначению?

– Здравствуйте. Да, Юрий Юрьевич, я у вас по 49-й.

– Понятно. – В голосе звучали тоска и обреченность.

– Что понятно?

– Да ладно! Ничего, все в порядке.

– Юрий Юрьевич, так дело не пойдет! Вы мне не доверяете. Хуже – я вам неприятен. Я чем-то перед вами виноват? – Вадим пытался хоть как-то установить контакт.

– Нет, вы не виноваты. Просто, знаете, обидно – дожить до сорока и получить бесплатного адвоката. Вы небось первый год работаете? – В голосе звучала не агрессия, не недоверие, а досада.

– Нет, – как можно мягче ответил Вадим, – уже шестой. Ну а что касается «обидно» – никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь! – Вадим хитро улыбнулся.

– Ну да. Ну да, – все так же обреченно согласился Юрченко.

– Ладно. К делу. Что же случилось?

– Да я не помню. Правда! У меня с утра на работе проблемы возникли. Объявили о сокращении. Знаете, как сейчас в отраслевом НИИ работать? То ли сегодня уволят, то ли завтра. Я даже подумал, что не зря я аспирантуру бросил. Ну был бы кандидатом, а что толку?

– А что вы заканчивали? – Упоминание об аспирантуре Вадима задело за живое. Он уже год тянул с защитой, хотя диссертация была практически готова и сроки все вышли. Если бы не Лена, которая его запилила: «Защищайся! Защищайся!», то точно бы бросил. А так все время обещал и ей, и себе, что вот с весны, нет, с лета, ну, в крайнем случае с осени обязательно займется вплотную.

– Бауманский. И аспирантуру – там же.

– Так вы бросили аспирантуру или закончили?

– Отучился четыре года, на заочной, а потом отчислили с формулировкой «без представления диссертации». Дочь родилась. Надо было зарабатывать.

– А меня «с представлением».

– Что с представлением? – В Юрченко, казалось, проснулся интерес.

– Ну, я тоже аспирантуру окончил. Год назад. И меня отчислили, но «с представлением». А вот доделать руки не доходят.

– Защищайтесь! Точно вам говорю, защищайтесь. – Юрченко ожил окончательно. – Не для денег, их не прибавится. – Вадим кивнул. – Для себя. Для самоуважения! И жену не слушайте! Им, бабам, всегда нужно все и сразу! Ей сегодня приспичило, чтобы муж зарабатывал. А потом пилить начинает, мол, другие защитились, а ты… Моя сама настояла, чтобы я бросил все и стал репетиторствовать. А чуть с деньгами наладилось, завела: «Что ты за человек, даже кандидатскую защитить не мог!» – Юрченко говорил быстро, на повышенных тонах, руки выделывали какие-то фигуры в воздухе.– Может, имей я кандидатскую, меня бы и не сократили? А ей – по фигу! Сам, говорит, виноват! Я виноват?! Я для них, для нее с Анькой, старался! Вкалывал по 16 часов в сутки. Я и пить-то начал, потому что напряг такой держал, что иначе не уснуть. А она мне – на дверь. Мол, пьяница и неудачник! Мне такой не нужен!

– А я, когда совсем в ступоре, когда уже не уснуть, еду в Воронцовский парк, там мужики до поздней ночи в волейбол режутся. Попрыгаю часок и сплю как убитый. – Вадим-таки вывел Юрченко на контакт. Про волейбол сказал не случайно. И не ошибся. Юрченко с удивлением посмотрел на Вадима.

– А вы в волейбол играете? – В голосе впервые послышались нотки уважения. – А я думал, в шахматы.

– И в шахматы. А для волейбола, на ваш взгляд, я чересчур субтильный? – Вадим рассмеялся.

– Нет, – смутился Юрченко, но быстро сообразил, как переключить разговор. – Простите, я ведь не спросил, как вас зовут?

– Осипов Вадим Михайлович. Но лучше – Вадим, мне так привычнее.

– Принимается. А я – Юрченко Юрий Юрьевич, – протягивая руку, представился подзащитный.

– Да я вроде догадался, пока дело ваше читал. – Вадим принял рукопожатие, лукаво улыбаясь.

– Ой, я – идиот! Ну конечно! А я – Юра, – вконец смутился Юрченко.

– Так идиот или Юра? – не унимался Вадим.

– Да ну вас! – Юрченко дружелюбно рассмеялся.

Беседа подходила к концу. Все было бездарно безнадежно. Юра не вспомнил ничего важного для адвоката. Вадиму удалось лишь вытащить более-менее связную картину произошедшего.

После объявления о сокращении Юрий напился, хотя и был в завязке больше года. Решил позвонить Насте – бывшей жене, чтобы все ей высказать про загубленную ею жизнь. Нади, с которой он уже полгода жил, как назло, не было в Москве – уехала в командировку, а в пустую квартиру возвращаться не хотелось. Тем более квартира-то ее. Насти дома не было, трубку взяла дочка Анечка. Приехал и час Настю прождал. А она пришла с букетом. Ясно, со свидания. Вот тут его и переклинило! Дальше ничего не помнит.

Вадим подумал, что, может, на состояние аффекта попытаться вытянуть. Но сам же от этой идеи и отказался. Не признают советские психиатры аффект при наличии алкоголя в крови. Ни за что не признают!

По существу дела ничего толкового Юра не дал. Полезного не дал. «Значит, будем говорить о том, какой он был хороший пионер, сколько собрал макулатуры и металлолома», – подумал Вадим и в очередной раз пожалел, что нет у нас суда присяжных. Им можно было бы показать, как плохо человеку, как ему трудно. Убедить, что никто не застрахован. Простые люди – поймут, пожалеют.

Неожиданно Юра сказал:

– Ты прости меня, Вадим.

– За что? – удивился Осипов.

– Я ведь, это, не поверил в тебя вначале. Думал, мальчишку прислали. Знаешь, «пришла беда – открывай ворота». А теперь вижу, ты – нормальный. – В глазах Юрченко сверкнули слезы.

– Да ладно! Брось. Я тоже ожидал увидеть пьяницу-хулигана. Что, мне тоже теперь извиняться? – Вадим старался говорить как мог веселее. Помогло, Юрченко улыбнулся.

– Можно я тебя кое о чем спрошу? – Юра заробел.

– Да спрашивай. Я ведь по 49-й, все бесплатно! – решил подпустить иронии Вадим.

Но Юра напрягся:

– Я, когда выйду, заплачу.

– Брось! Я же шучу. На хрена мне твои деньги! Что я, думаешь, так просто коллеге-волейболисту помочь не могу?

– Ну вот, хоть какая-то польза от волейбола, кроме травм, – улыбнулся с облегчением Юрченко.

– Есть польза. Ладно, спрашивай, что хотел. – Вадим посмотрел на часы.

– Да нет, если торопишься, то не важно. Это так – личное.

– Спрашивай, спрашивай! – ободрил Осипов.

– А что ты в шахматах нашел интересного? Это же скучно.

– Как сказать, как сказать. – Вадим покачал головой. – Шахматы – это психология. Причем не твоя, а противника. Угадал, что у него на уме, – выиграл. Думаешь только о своих ходах и планах – проиграешь.

– Интересно, – протянул Юра.

– А еще я ими на жизнь зарабатывал. – Вадим улыбнулся чему-то далекому.

– Как это?

– Понимаешь, я учился в школе рядом с Гоголевским бульваром. А там ЦШК – ну, Центральный шахматный клуб. Так вот, старички-пенсионеры днем собирались на бульваре и играли в шахматы «по три рубля под доску». Я снимал комсомольский значок, повязывал пионерский галстук, чтобы бдительность усыпить, и после школы приходил на бульвар. Подхожу, говорю: «Дяденька, а можно мне сыграть?» Ответ стандартный: «Мы, сынок, на деньги играем». Ну, я из кармана заготовленную трешку вынимаю, показываю: «Я знаю». Первую партию выигрывал, чтобы своими не рисковать, потом проигрывал, чтобы не спугнуть. Дальше – три партии кряду брал и с девятью рублями – домой. Прикинь, сколько это за месяц получалось. – Вадим будто вновь переживал азарт одной из первых своих «операций по включению мозгов».

– «А вы, батенька, жулик», – к месту вставил Юрченко киношный штамп.

– Нет, Юра, просто выдумщик. – Вадиму стало неловко за свою несдержанность.

– Выдумай что-нибудь для меня. – Осипов не услышал в голосе Юрченко никакого напора. Только тоску.

В дверь вошел конвоир, которого несколько минут назад вызвал Вадим, нажав кнопку «вызов». Каждый раз он ужасно боялся перепутать ее с соседней «тревога», представляя, как врывается толпа вохровцев и, не разобравшись, для начала начинает мутузить его подзащитного…

– Постараюсь, Юра. Держись! – бодро закончил разговор Осипов, понимая, что придумать-то в данном случае ничего не удастся.

Дома Вадима ждал сюрприз – Лена сообщила, что звонили от Павлова, а тому – от Конотопа. Вопрос с квартирой решен положительно. Вадим крякнул от удивления и радости и вдруг заметил Ленин растерянный взгляд.

– Что такое? Ты чем-то недовольна?

– Мне как-то не по себе. Ты подумал – четырехкомнатная квартира на троих? Нас же все друзья возненавидят!

– Значит, это не друзья! Знаешь, поговорка «друг познается в беде» – ошибочная. Неправильная. «Друг познается в радости».