Текст книги "Командовать парадом буду я!"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)

– Нет, мы вроде готовы, – неуверенно и как-то по-детски наивно откликнулся Вадим.

Смирнова открыла свое досье и, внимательно-оценивающе посмотрев на Осипова, переложила в конец папки бумагу, лежавшую до этого первой.

«Ходатайство об отложении дела, – понял Вадим, – Ну и ладушки, тетя Алла, поиграем!» И опять-таки только Лена поняла значение той улыбки, которая еле заметно тронула губы ее мужа.

Судья, заседатели и секретарь вошли в зал одновременно. Причем секретарь, замыкавшая процессию, на ходу произнесла магическое: «Прошу встать, суд идет!», а Вадим, поднимаясь, про себя продолжил ее фразу: «И я с ним!»

Процесс шел именно так, как и предполагал Осипов. Смирнова все время перебивала Николая Петровича, демонстративно вскидывала руки, выказывая свое возмущение, когда он давал не те, что ей требовались, ответы на ее вопросы.

Вадим же, наоборот, вел себя очень тихо, старался казаться застенчивым и был предельно вежлив. Почти каждый свой вопрос к Манане он начинал либо с «извините», либо с «если вам не трудно, не могли бы вы сказать». Расчет на то, что судью Смирнова в такой ситуации будет довольно сильно раздражать, начинал оправдываться. И хотя вопросов Вадим задавал никак не меньше, чем Алла Константиновна, его судья не прерывала и его вопросы не снимала. Однажды Вадим чуть было не сорвался, когда Смирнова во второй раз откомментировала его вопрос словами «мой юный коллега считает…», но не успел – судья сама сделала Смирновой замечание за некорректное отношение к коллеге. Вадим в очередной раз подумал: «Что Бог ни делает, все к лучшему!»

К перерыву ситуация выглядела следующим образом.

По версии Николая Петровича, он зарегистрировал себя отцом ребенка по просьбе друга, для спасения репутации Мананы. Из роддома забирали ребенка вместе с Гиви Владимировичем. На снимке Гиви Владимировича нет, потому что он как раз эту фотографию и делал. То, что на фото присутствуют только он, Манана и младенец, – простая случайность. Да, дома бывал постоянно, но не у Мананы, а у Гиви. Детей у него быть не может, так как в связи с облучением страдает некроозоспермией. Манана воспользовалась его добротой и благородством, а теперь хочет еще и получать алименты. В такой ситуации Николай Петрович считает невозможным сохранять запись о его отцовстве. Не его вина, что он вынужден отказаться от обещания, данного умершему Другу, и рассказать публично всю правду.

Версия Мананы в обработке Смирновой являла полную противоположность первой. Манана забеременела от Николая Петровича. Тот умолял ее не открывать правду отцу. Как минимум, это грозило бы ему неприятностями по службе, так как Гиви Владимирович был членом парткома Академии имени Фрунзе, где они оба служили. Поэтому заявление в ЗАГС он хоть и написал, но взял с Мананы честное слово, что та никогда отцу не покажет свидетельство о рождении, где он указан отцом. Более того, Николай Петрович где-то раздобыл поддельное свидетельство с прочерком в графе «отец», чтобы именно его и видел Гиви Владимирович. Сейчас это поддельное свидетельство отсутствует, так как после смерти отца Манана его порвала и выбросила. Оно ей «руки жгло». Что касается расписки с ее отказом от алиментов, то, во-первых, деньги Николай Петрович ей всегда давал добровольно, с этим условием она расписку и писала, а во-вторых, юридической силы эта расписка все равно не имеет.

Дальше эстафета перешла к Смирновой, по поводу справки о некроозоспермии она представила суду несколько статей из медицинских журналов и плюс заключение врача-специалиста о том, что при этом заболевании с очень малой степенью вероятности, но все-таки могут присутствовать в сперме и живые, подвижные сперматозоиды. Таким образом, с медицинской точки зрения факт отцовства Николая Петровича исключить нельзя. Ну а фотографии: около роддома, в домашних застольях, с детской коляской – все это не фотографии друга семьи, а фотографии именно отца ребенка. Теперь, после смерти Гиви Владимировича, Николай Петрович отказался платить алименты, вот Манана и вынуждена обратиться в суд. Ее, несчастную, оставшуюся сиротой, теперь защитить некому, поэтому Николай Петрович и осмелел. Так советские офицеры себя не ведут! Позор!

Как только судья объявила перерыв на обед, Лена бросилась к мужу. Вадим не позволил ей и рта раскрыть, показав глазами на Смирнову, внимательно наблюдавшую за этой сценой.

– И правильно! – одобрительно сказала Вадиму Смирнова. – Я тоже в юности, пока опыта не набралась и не научилась хоть мало-мальски работать адвокатом, брала с собой в суд кого-нибудь для моральной поддержки. Правда, я ходила обычно с мамой. А вы, молодой человек, с сестрой?

– Нет, это отец моей дочери, – неожиданно зло огрызнулась Лена. – Причем настоящий отец, а не придуманный ради алиментов! – С этими словами Лена схватила Вадима за руку и потащила из зала.

Когда они оказались в коридоре, Лена внимательно посмотрела на Вадима и спросила:

– А ты уверен, что твой клиент не врет? Мне кажется, Манана говорит правду.

– Теперь уже уверен. Хотя, в принципе, ты знаешь мою позицию – я не судья, чтобы устанавливать истину, а адвокат, представляющий интересы одной из сторон. Все! Остальное – вопросы совести моего доверителя.

– Но речь идет о ребенке! Ты не можешь оставаться просто сухим профессионалом. Ты же человек, в конце концов!! – Лена перешла почти на крик.

– Прекрати! – рыкнул Вадим. – Что за истерика? Я знаю, что делаю! Манана врет! А детские дела, кстати, ты знаешь, я не веду. И не буду! А здесь меня Ирина Львовна попросила.

– Ну и что?! Ирина Львовна! Ирина Львовна! – передразнила Лена. – Это ее проблемы, пусть ее бессонница мучает! А я не хочу, чтобы тебя грызла совесть за то, что ребенка оставил без куска хлеба.

– Откуда такой пафос? – Вадим разозлился не на шутку. На правом виске начала пульсировать жилка, что случалось только в минуты крайнего раздражения, скорее даже бешенства. Но Лена, увлеченная спором, этого не заметила.

– А почему ты уверен, что Манана врет? – продолжала наседать Лена.

– А вот почему! – Вадим открыл портфель, вынул досье и быстро нашел в нем один документ. – Вот почему!

Лена прочитала бумагу, растерянно посмотрела на мужа и спросила удивленно:

– Не понимаю! Что это значит?

– А то и значит, что Манана – щука, хищница! Я тебе еще не все показал! – Вдруг Вадим сменил гнев на милость и ласково добавил: – Потерпи, котенок. Финал будет феерическим. Ты у меня очень добрая, это хорошо, и слишком доверчивая – а это плохо.

– Ну, для тебя-то как раз это особенно хорошо! – Лена улыбнулась, но сомнение во взгляде осталось.

Сразу после перерыва судья объявила стадию дополнений. Смирнова сказала, что дополнений не имеет, а Вадим попросил суд приобщить к материалам дела несколько документов. Смирнова вся напряглась и заявила, что документы надо представлять суду не в конце, а в начале процесса. Вадим, Наивно улыбаясь, но с издевкой в голосе попросил уважаемую Аллу Константиновну сослаться на норму Гражданско-процессуального кодекса, которая предписывает именно такой порядок представления документов.

Смирнова ответила, что помимо норм ГПК существуют еще и этические нормы уважения к суду и коллегам. Тут уже судья не сдержалась и бросила: «Ну, об этом не вам говорить!» Вадим понял, что первая победа достигнута – судью Смирнова раздражает сильно, а он вроде нет.

Вадим передал судье документы. Это были заверенные печатью копии.

Первый документ – заявление Мананы в Дзержинский районный суд г. Москвы об установлении отцовства и взыскании алиментов с гражданина Смирнова Ивана Ивановича.

Второй – определение Дзержинского районного суда о прекращении производства по делу в связи с отзывом иска заявителем.

И третий документ – копия приговора Московского городского суда в отношении Смирнова И.И., осужденного к десяти годам лишения свободы за получение нескольких взяток в должности заместителя министра бытового обслуживания населения РСФСР.

При этом Вадим обратил внимание суда на даты документов. Заявление в суд было подано через три месяца после рождения ребенка. Прекращено по просьбе самой Мананы еще через два месяца. А вот из приговора суда было видно, что арестовали Смирнова как раз между этими двумя датами. Вадим не лишил себя удовольствия по ходу общения с судьей мимоходом поинтересоваться у Смирновой, не ее ли родственник Иван Иванович Смирнов, но тут же был остановлен судьей, сделавшей ему замечание за некорректное поведение. Хотя лукавая ухмылка и промелькнула на невозмутимом лице женщины-судьи…

Манана явно занервничала. Она подбежала к Смирновой и стала что-то шептать ей на ухо. Судья заметила и спросила, не желает ли кто-нибудь попросить перерыв для подготовки ответов на возникающие у суда вопросы.

Поняв всю провокационность вопроса судьи, Смирнова ответила и за себя, и за клиентку: «Нет, спасибо! Для нас это все не новость и не неожиданность!» Вадим оценил хладнокровие Смирновой и подумал, что он бы подобный удар так спокойно перенести не смог. Точно бы растерялся. Конечно, Смирнова суперпрофессионал. Хоть и хамка. Смирнова в это время что-то быстро шептала Манане, которая, наклонившись к адвокату, кивала головой, показывая, что все поняла и все запомнила.

– У вас есть вопросы к истцу? – обращаясь к Вадиму, спросила судья.

– Да, спасибо, товарищ председательствующий. – Вадим повернулся к Манане. – Даже не вопрос, а так, вопросик. Скажите, а кто отец ребенка?

В зале повисла гнетущая тишина. Все думали об одном и Том же – что может ответить Манана? Не что ответит, это значения не имело, ибо если ответит неправильно, Смирнова поправит, найдет способ. Именно – что может ответить, какой ответ может ее спасти? Отец – Смирнов? Тогда почему сейчас иск об алиментах к другому. Отец – Николай Петрович? Почему же был иск к Смирнову? Не знает точно, кто отец, – ну, дорогая, извини…

Манана с мольбой смотрела на Аллу Константиновну. Сама же Смирнова с любопытством рассматривала Вадима. А он торжествующе смотрел на Лену. Пауза затянулась.

– Я не помню – нарушила тишину Манана.

– Стыд-то какой! – неожиданно брякнула одна из народных заседательниц, но сразу осеклась, получив толчок локтем от председательствующей.

На улице к Вадиму с Леной подошла Смирнова. Приветливо улыбаясь, она поздравила коллегу с победой. Казалось, искренне.

Потом, обращаясь к Лене, Алла Константиновна, улыбаясь, сказала: «Решите развестись с этим хитрецом – дайте знать, у меня дочь на выданье!» Лена, продолжавшая воспринимать Смирнову как противницу мужа, зло бросила: «Не дождетесь!» На что Смирнова как-то по-доброму, почти по-матерински, сказала: «Не злитесь! Я же шучу! Клиенты приходят и уходят, а мы – остаемся! Я правильно говорю, Вадим Михайлович?» Вадим улыбнулся. И вдруг, посерьезнев, Смирнова добавила: «До встречи в «Клубе пяти», вы уже на пороге!» Повернулась и быстро зашагала прочь.

– Это она о чем? – спросила Лена

– О «золотой пятерке», – не скрывая удовольствия, ответил Вадим.

На следующий день, придя на работу, Вадим узнал от секретаря, что ему звонила «эта мегера Смирнова». Вадим слегка напрягся, но, вспомнив ее слова при расставании, набрал номер Аллы Константиновны почти без дрожи.

– Вадим Михайлович! – по телефону голос адвокатессы казался намного благозвучнее, чем наяву. – Боялась вас при жене перехвалить, потому и не поблагодарила.

– Помилуйте, Алла Константиновна, за что?! – испугался Вадим.

– За то, что помогли лишний грех на душу не взять – я же ее и вправду пожалела… Теперь буду ждать с нетерпением, когда судьба сведет с вами в суде. Долг-то ведь платежом красен.

Глава 12
НОВЫЙ ГОД

Марлен редко вызывал Вадима к себе в кабинет. Ну, может, раз в месяц, а то и того реже. Поэтому, когда секретарь Анечка, взмыленная, влетела в клетушку Вадима и сообщила, что последовало приглашение на ковер, Вадим и удивился, и испугался. Вроде на сей раз никаких грехов за собой не припоминал. Значит – «телега».

Проходя длинным ломаным коридором к кабинету заведующего консультацией, Осипов пытался сообразить, кто мог накатать жалобу. «Частник» (частное определение) из суда – маловероятно. Судья должен в конце процесса если не огласить само частное определение, то, по крайней мере, сообщить о том, что он его вынес, и сказать, в чей адрес. Такого не было. Жалоба кого-то из клиентов? Все возможно. Вадим знал о случаях, когда клиенты, заплатившие микст, потом, после суда, требовали деньги назад, если оказывались недовольны его результатом. Некоторые адвокаты безропотно деньги возвращали, а некоторые твердо стояли на том, что микст платился не за результат, а за работу, а работа – выполнена.

Большинство клиентов, запуганные и затравленные советские люди, так боялись суда и всего, что с ним связано, то есть и адвокатов, что «утирались» и, ворча, удалялись восвояси. Но некоторые писали жалобы. Во все инстанции. От заведующего юрконсультацией до горкома партии. Все эти «обращения граждан» в итоге попадали в Президиум коллегии. Там неофициально адвокату «давали по мозгам» за то, что не умеет строить отношения с клиентом, а официально – приходили к выводу, что жалоба является необоснованной.

Правда, если адвокат числился на дурном счету, если заведующий его не просто недолюбливал, а ненавидел, и если сам заведующий являлся фигурой «в почете», то адвоката могли и из коллегии выгнать. Для статистики и для отчета перед горкомом партии это было даже полезно. Вот, мол, как мы боремся за чистоту наших рядов.

Собственно, борьба такая шла. Но избавлялись на самом деле от дураков и непрофессионалов, которые не умели работать, гробили дела клиентов. А что касается «левых» заработков, то… Людей же в Президиум избирали сами адвокаты, так что идиоты, начетчики и подонки туда не попадали.

«Нет, – подумал Вадим, – клиентская жалоба отпадает, вроде все довольны».

Оставался еще вариант жалобы со стороны противников по какому-либо из гражданских дел. Такое частенько практиковалось, чтобы выбить адвоката из дальнейшей борьбы в процессе. Мол, испугается, будет вести себя потише или вовсе соскочит. Но это не страшно. Марлен знал все эти приемчики, относился к ним крайне негативно, своих адвокатов в подобных случаях защищал и, более того, настаивал, чтобы они не науськивали собственных клиентов на адвокатов противной стороны.

Нет, такой жалобы Вадим не боялся. Даже наоборот, престижно! «Если на тебя пишут, значит, ты чего-то стоишь!» – с этой мыслью Вадим переступил порог начальственного кабинета.

– А-а-а, Вадим Михайлович! – Марлен был непривычно приветлив, что настораживало. – Как дела, молодой человек?

Обращение «молодой человек» – а Марлен не мог не знать, что Вадима бесили любые намеки на его возраст и юный вид, – не предвещало ничего хорошего.

– Спасибо, Марлен Исаакович! Работаю, стараюсь не опозорить честь родного коллектива.

– Не ершитесь! Ругать не буду, хотя, если покопаться, наверняка найдется, за что! У меня к вам просьба.

«Ого! – подумал Вадим. – Такого еще не было. Вот, значит, каким лапочкой становится Марлен, когда ему что-то надо!»

– С удовольствием, а я не чересчур молод? Справлюсь ли? – В словах Вадима сквозила нескрываемая ирония.

– Ну что вы такой колючий, Вадим? Мне же тоже иногда хочется подразниться! – Марлен рассмеялся.

– У вас это получается, – мрачно откликнулся Вадим и вдруг рассмеялся сам, поняв, что коли Марлен позволяет себе так строить разговор, то, значит, признает Вадима своим человеком.

– Ну, вот и хорошо! Ладно – к делу! – Марлен моментально перешел на деловой тон. – Тут есть одно обращение, которое я не знаю, кому передать. – Марлен выжидательно смотрел на Вадима. Лицо Осипова не выражало никаких эмоций. Он просто слушал. – Дело весьма своеобразное, крайне непростое и с какой-то загадкой. – Марлен опять посмотрел на Вадима, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Но ее не последовало. – Вам не интересно? – не выдержал заведующий.

– Нет, ну что вы, – спокойно ответил Вадим. – Я просто слушаю, но пока не могу реагировать, так как до сути вы еще не дошли. – В глазах Вадима мелькнула ироническая искорка.

– Я бестолково излагаю? – Правая бровь Марлена поползла вверх, верная примета, что он начинает злиться.

– Боже упаси! Но я ведь тоже живой человек и тоже люблю подразниться. – Вадим весело, простодушно рассмеялся.

– Один – один! Оценил. – Марлен улыбнулся. – Итак. Дело уголовное. Знаю, что вы их не очень любите. Но это – моя просьба. Обратился курирующий нас инструктор горкома…

«Мимо денег!» – сразу понял Вадим.

– Но это не значит, что работать придется «за спасибо», – будто читая мысли Вадима, не меняя интонации, продолжил Марлен – Более того, гонорар предполагается весьма приличный. Хотя, насколько я понимаю ваш характер, Вадим, такое дело вы и бесплатно провели бы с радостью. – Марлен выжидательно смотрел на Вадима.

– Разумеется, это же ваша просьба, – улыбнулся тот.

– Нет, на сей раз я серьезно. Восьмидесятитрехлетний старик обвиняется в изнасиловании двух первокурсниц! – И Марлен с нескрываемым любопытством приготовился наблюдать реакцию молодого коллеги.

Вадим аж рот открыл:

– Это как это?! – Осипов подался вперед, а Марлен явно наслаждался произведенным эффектом. Не зря он так долго «тянул резину»: даже самоуверенную звезду его конторы оглушила такая развязка…

– Вот и разберитесь. Он на свободе, вину свою признает, но наш горкомовский друг, который ему приходится племянником, то ли за собственную карьеру боится, то ли и вправду дядюшку любит, но сам оплачивает защиту. Правда, предупреждает, что по своим каналам поддержки не обещает.

Вечером Вадим заехал к родителям. Отец привез из гастронома продукты. Их надо было забрать. Сверх прочего Михаил Леонидович сумел выклянчить у директорши два говяжьих языка и рассказал по телефону о своем успехе Лене. Та сообщила Машке, ну, а та позвонила Вадиму и стала канючить, что страшно соскучилась по языку.

Вадим попросил маму приготовить любимое внучкино яство. Так что ехал Вадим не просто за продуктами, а за ужином-мечтой для дочки.

Бабушка Аня тоже заехала за деликатесами. На семгу пенсии и ее адвокатских гонораров не хватало, а вот горбуша семужного посола – как раз то, что нужно. Но ее надо было достать! Хотя, конечно, в «старобольшевистских» заказах к 7 Ноября и 1 Мая по 300 грамм этой не совсем пролетарской закуски тоже выдавали…

Вадим почти с порога стал рассказывать, какое дело ему сегодня передал Марлен.

Илона расцвела, – ее сыну сам заведующий поручает дело из горкома партии. Значит, доверяет!

Бабушка Аня выдала реакцию парадоксальную:

– Вот наше поколение! До старости мужчинами остаются.

Михаил Леонидович сразу встрял:

– Небось, член партии с 1917 года? Чувствуется партийная закалка!

Не успела бабушка Аня ответить на очередной наезд на родную партию, как бабушка Эльза внесла свою лепту:

– А что вы удивляетесь, Миша? ОБ еще во времена Гражданской научился насиловать женщин. Плебей всегда остается плебеем.

Обиженная бабушка Аня не стала удостаивать ответом домашних диссидентов и просто с партийной прямотой спросила:

– Миша, где моя рыба? Мне надо ехать.

– Ты торопишься на свидание, мама? – продолжал раздухарившийся Михаил Леонидович.

– Нет. У нас кустовое собрание ветеранов, – гордо вскинула голову старая большевичка.

– Бабуля, будь осторожна. Вдруг среди твоих вечерних ветеранов кто-то, как мой подзащитный… – Вадим не успел договорить.

– Вадик! Прекрати! – вмешалась Илона.

Вместо одного удовольствия – говяжьего языка, нашпигованного чесноком и сваренного в укропном бульоне, Вадим получил еще и второе – бесплатный цирк в исполнении собственных родственников.

После встречи с дочерью деда-насильника, разговора с ним самим и штудирования материалов уголовного дела картина для Вадима выглядела следующим образом. Дочь Ивана Ивановича Старостина и ее муж – оба геологи, в стараниях заработать денег на вступление в жилищный кооператив несколько лет постоянно ездили «в поле», возвращаясь в Москву на месяц-полтора раз в году.

Их сын Сергей учился на первом курсе «Керосинки» – Нефтехимического института им. Губкина. Поскольку родители как раз находились в экспедиции, старый дедушка – не помеха, младшая сестра – в зимнем пионерском лагере, а трехкомнатная малогабаритная квартира – просто хоромы Царские, то именно у Сергея на Новый год и собралась компания однокурсников.

Первый студенческий Новый год подразумевал много выпивки, сигареты, западные пластинки или магнитофонные записи на больших бобинах с хрустящей коричневой, постоянно рвущейся пленкой и, конечно же, гитару. Задача была не столько в том, чтобы хорошо и весело отметить Новый год, сколько в том, чтобы доказать окружающим, а главное самим себе, «какие мы уже взрослые».

Многие первокурсники, особенно немосквичи, впервые в жизни вырвались из-под родительской длани и удержу не знали ни в чем.

Так или иначе, но опьянела вся компания быстро, еще задолго до окончания новогоднего «Голубого огонька», и расползлась спать по всей квартире, включая, как выяснилось поутру, и ванную комнату, и прихожую. Все бы это вызвало утром только смех и новый взрыв удалого веселья, если бы две девушки, протрезвев, не обнаружили, что их изнасиловали. Более того, одна из них при этом лишилась невинности.

Именно по заявлению ее родителей, поданному в милицию прямо первого января, и было возбуждено уголовное дело.

Допрашивали всех, и мальчишек и девчонок, но никто ничего толком сказать не мог. Все парни давление оперативников выдержали, и ни один вины за собой не признал. Вадима приятно удивил характерный момент – никто не стал показывать пальцем на соседа, никто не попытался прикрыть себя за счет доноса на однокашника.

Допросы шли почти непрерывно неделю, пока вдруг не явился с повинной дед. Его заявление в милицию читалось почти как порнографический роман. События он описывал в подробностях, смакуя детали, весьма натуралистично. Это было первое несоответствие, которое отметил Осипов. Психологически неточно для человека, идущего с повинной, то есть хоть немного, но уже раскаивающегося в содеянном, так откровенно, с упоением рассказывать, как и что он делал. Тем, в чем раскаялся, – не гордишься!

Вторая деталь, показавшаяся Вадиму подозрительной: после появления на сцене деда многие, если не все участники новогодней гульбы стали вдруг припоминать некие детали, так или иначе подтверждавшие его вину. Один вспомнил, что слышал шаркающие шаги, а потом какую-то возню, второй – что видел сквозь сон старика, снимавшего штаны. Одна из потерпевших показала, что хорошо запомнила длинные волосы насильника. Разумеется, выяснилось, что длинными волосами никто, кроме деда, не обладал.

Было понятно, что оживление памяти свидетелей и потерпевших стало результатом достаточно топорной, но от этого не менее эффективной работы следователя. Однако, чтобы доказать последнее предположение, надо было на что-то опереться. А на что, если дед чуть ли не с гордостью повторял раз за разом, – да, именно он изнасиловал девчонок?

Ситуация отягощалась тем, что экспертиза биологических следов насилия по группе крови не проводилась. Почему-то в деле вообще отсутствовали упоминания следов спермы на одежде или телах девушек. Следователя это никак не смутило, а на вопрос Вадима деду тот с гордостью заявил, что он опытный мужчина и всегда предохраняется…

Вадим стал консультироваться со специалистами. Ближайший друг Автандил, детский врач-уролог, сказал, что у деда мания величия, заржал и пообещал поговорить со «взрослыми» урологами. Через пару дней передал их мнение – практически исключено. То есть, вообще, может быть, дед еще что-то и может, но не в форме насилия и не два раза за одну ночь. При этом Автандил все время смеялся, рассказывал байки о вечной молодости кавказских мужчин, приговаривая, что «негорцы» – это совсем другое дело. Вадим же, которому было вовсе не до шуток и который очень надеялся, что именно врачи дадут ему ту самую «точку опоры, которая поможет перевернуть мир», злился и закончил общение с другом словами: «Ну тебя к черту, дурак!» Чем немало удивил Автандила.

Ирина Львовна Коган связала его со знакомым профессором-психиатром. Тот, услышав историю в пересказе Вадима, тоже почему-то стал смеяться, но обещал проконсультироваться со своим бывшим аспирантом, ныне уже доктором наук, ударившимся в лженауку – сексопатологию. И тоже через несколько дней Вадим услышал – маловероятно, либидо в этом возрасте уже совсем не то, чтобы «мозги снесло» и человек пошел на насилие. Только если уж вовсе спьяну. А дед-то как раз был трезв…

С кем бы Вадим ни пытался заговорить об этом своем Деле, все начинали по-дурацки хихикать, рассказывать анекдоты, безнадежно махать рукой и не могли ничего ни исключить полностью, ни подтвердить наверняка.

Уже две недели Вадим ходил мрачнее тучи. Лена спрашивала, в чем дело, но Вадим отмалчивался и огрызался по пустякам.

Осипов окончательно понял, что влип. Конечно, он много раз слышал о том, как адвокаты вели защиту при самооговоре. Слышать-то слышал, но все его попытки найти среди корифеев того, кто бы сам такое дело проводил, кто бы мог на собственном опыте подсказать, как строить защиту, не смог.

Полез читать книги по адвокатуре, судебные речи великих адвокатов, даже нашел кое-что из литературы по психологии – науки, в то время в Советском Союзе если и признававшейся (в отличие от генетики), то лишь в качестве вспомогательной, чуть ли не как «упрощенная психиатрия». А психиатрия тогда находилась на службе «партии и правительства». Даже анекдот такой был, что недовольными занимаются психиатры, а довольными – обэхаэсники. Правда, наличествовал и вариант, где вместо психиатров поминались кагэбэшники. Но от этого связь между этой наукой и КГБ просматривалась еще более прозрачно…

Вадим никак не мог найти алгоритм защиты. Обычная схема – прокурор обвиняет, подзащитный отрицает, здесь не работала. Прокурор обвиняет, подзащитный радостно подтверждает – вот с чем столкнулся Осипов. Так на что опереться в данной ситуации? На свои домыслы? Потребовать проведение экспертиз, исключающих возможность изнасилования со стороны восьмидесятитрехлетнего старика? Но уже понятно, что такого вывода от экспертов он не получит. В лучшем случае они дадут заключение, что это маловероятно. А для признания вины «маловероятно» в устах специалистов будет звучать как «наверняка». По крайней мере, суд уж точно воспримет это заключение именно так.

Надо было найти что-то, чего ни следователь, ни дед не предусмотрели. Другими словами, надо было ответить на два вопроса. Первый: кто на самом деле изнасиловал девчонок? Но в этом разбирательстве Вадим неизбежно превращался в обвинителя, пусть и ради защиты своего клиента. Обвинителем же Вадим становиться никак не хотел. И второй: ради чего, почему дед пошел на самооговор? Здесь вообще все было непонятно. А дата суда приближалась. Оставалось десять дней.

В воскресенье, когда Вадим с женой и дочкой поехали на озеро купаться, Лена не выдержала и потребовала, чтобы он рассказал, в чем дело. Уж на что Вадим был мрачен и весь погружен в себя, но первый Ленин вопрос, когда Машка убежала в воду со стайкой своих сверстников, его искренне развеселил.

– Вадик, у тебя появилась другая женщина? Я хочу знать правду!

– Нет, другой мужчина. – Вадим рассмеялся. – Ленк! Оставь в покое. Просто очень тяжелое дело, – уже серьезно ответил жене Вадим, надеясь, что закрывает тему.

– Тогда расскажи, какое? Ты уже три недели – чужой человек. Приходишь домой, как в гостиницу, – переночевать. К тебе не подойти, ни о чем не поговорить. Ты даже ни разу не спросил, как у Машки дела в школе! – Лена явно не была настроена дать мужу хоть малейший шанс уйти от разговора.

Вадим стал рассказывать. Лена слушала внимательно, не перебивая. Только один раз засмеялась, и именно тогда, когда Вадим сказал, что старик изнасиловал двух девушек. «Всем смешно, а мне – отдуваться!» – подумал Вадим и вдруг сообразил, что дело-то вовсе не в уникальности именно этого сюжета! Просто любой разговор на тему секса у любого его собеседника вызывает дурацкое хихиканье!

Когда Вадим закончил свой рассказ, реакция Лены оказалась более чем неожиданной. Она не спросила, как обычно, что он собирается делать, не стала задавать вопросов о деталях, что и для самого Вадима бывало весьма полезным, поскольку заставляло задуматься, взглянуть на что-то под иным углом. Лена просто кипела от злости.

– Ну, вот ты и докатился!

– Докатился до чего? – удивился Вадим.

– Первое. Ты защищаешь насильника, хотя сам мне много раз говорил, что ни убийц, ни насильников никогда, ни при каких обстоятельствах защищать не станешь!

– Погоди! Но это просьба Марлена. И потом, он – не насильник, я в этом убежден!

И это – второе! Ты стал сам судить, кто прав, кто виноват! А не ты ли мне говорил, что не дело адвоката выносить приговор? Но сейчас ты его вынес, причем оправдательный! А если ты ошибаешься?! А если этот старый развратник действительно надругался над девушками?! – Лену несло. Такого скандала она Вадиму не закатывала еще никогда.

– Но я же знаю, убежден, что это не он!

– А в остальных случаях ты не убежден? Тебе наплевать, виноват – не виноват? Лишь бы деньги платили?! – Лена уже себя не контролировала. – Я не могу жить с человеком, у которого отсутствуют принципы. Только одно – амбиции! Победить любой ценой и в любом деле! О ком бы ни шла речь!!!

– Прекрати! – чуть ли не крикнул Вадим и, схватив Лену за руку, сильно дернул ее на себя. – Прекрати истерику! Слушай!

Лена, то ли от рывка, то ли потому, что Вадим говорил резко, отрывисто, выстреливая словами как из пистолета, вдруг вся обмякла и затихла, опустив голову.

– Когда я защищаю того, кто признает свою вину, я вправе в этом усомниться. Я его ведь не обвиняю, я его защищаю, возможно и от него самого. Когда человек свою вину не признает, я не имею права даже усомниться в этом. Это не моя функция. Понимаешь? Я только защищаю. За этим ко мне приходят. За это, черт побери, мне платят деньги. Я не отпускаю грехи, не прощаю, я только подвергаю сомнению и проверяю на прочность обвинение. Даже если оно подкреплено и собственным признанием!! Поняла? – Последние слова Вадим произнес уже не жестко, руку Ленину не просто крепко держал в своей, а нежно поглаживал большим пальцем, ослабив хватку.

– Мне страшно, Вадик, – тихо произнесла Лена, – страшно, потому что я не хочу, чтобы ты стал таким, как твои клиенты. Я ненавижу их! Они занимают твои мысли, они отнимают тебя у нас с Машкой. Я не знаю, но что-то здесь не так.