Текст книги "Командовать парадом буду я!"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

При упоминании мужа женщина вздрогнула, отпрянула и стала хватать ртом воздух, как рыба, оказавшаяся на суше. Вадим подумал, что хоть и избитый образ – «рыба на суше», а точнее не скажешь. Жаль тетку! Мало того, что ни один нормальный советский человек не мог чувствовать себя хотя бы сносно в здании суда, так еще и муж, который бьет, и «гробовые» на кону!

В зал вошли двое. Немолодой поджарый мужчина в очках с толстенными линзами и женщина лет пятидесяти, в рубиновых серьгах и перстне с неимоверных размеров рубином на мизинце левой руки. Вадим сразу оценил адвоката-противника. Со вкусом – беда, рубиновые украшения – это для продавщиц овощных магазинов, хорошо имеющих с обвеса покупателей и «усушки» товара. Кольцо на мизинце – значит, куплено давно, с тех пор хозяйка сильно поправилась. Отсюда – закомплексована и зарабатывает не шибко много. Скорее всего, гонорар взяла маленький и рассчитывает на дополнительные деньги в случае выигрыша дела. Ну-ну!

Вадим подошел к адвокатессе:

– Здравствуйте, я представляю истца.

– Здравствуйте, молодой человек. Трудная у вас задача! Безнадежная. Вы ведь в нашем суде первый раз?

«Ого! – удивился Вадим. – Круто начинаешь, тетя! И «молодой человек», и «в нашем суде». Жуть как я вас люблю, адвокатов старой школы, – наезд, апломб, а дальше возврат гонорара клиенту».

– Да, первый. Я вот тут дополнительное исковое заявление подготовил. Не хотите ознакомиться до начала процесса? Чтобы потом перерыв не объявлять…

– Торопитесь? В нашей профессии, юноша, торопиться нельзя. Неужели вас этому не учили?

«Достала, – завелся Вадим. – Ладно, не я первый начал!»

– Ну, что вы! Разумеется, учили. Но, понимаете, на хороших адвокатов очень большой спрос. Вот нам и приходится крутиться, как белке в колесе. Слава богу, вы этого не испытываете. В своем суде.

Адвокатесса стала пунцовая.

– Да как вы…

– А вы читайте, читайте. И успокойтесь. Не хотелось бы откладывать процесс из-за вашего плохого самочувствия. И вообще, в вашем возрасте лучше избегать лишних волнений.

«Это тебе за «молодого человека» и «юношу», стерва!» – враз успокоился Вадим, повернулся и направился к Марии Ивановне.

Прошло несколько минут, адвокатесса читала текст. Дочитала. И, встав, обращаясь сама к себе, но так, чтобы слышали все в зале, сказала: «Ненормальный!» Победно посмотрела на Осипова и направилась к кабинету судьи. Стучать не стала. Вошла, предварительно надев лучезарную улыбку и согнувшись. От гордой осанки провинциальной актрисы на пенсии не осталось и следа. Дверь закрылась.

«Намек понял, – подумал Вадим. – Ничего, в кассации продолжим».

Через пять минут ожидания, а все это время Вадим напряженно смотрел на дверь судейского кабинета, высунулась голова секретарши, поискала глазами в зале – кто бы мог быть этим зарвавшимся юнцом. Остановила взгляд на Вадиме и, прыснув со смеху, сказала:

– Зайдите, товарищ адвокат!

Вадим пошел. В бой. Но медленно, поскольку ничего хорошего от разговора в кабинете не ждал.

– Товарищ адвокат! – неприветливо заговорила с ним судья, ровесница адвокатессы, но без украшений и с умными уставшими глазами, сразу притягивающими к себе внимание. – Я посмотрела ваше исковое и вот что хочу сказать. Бесспорно, вы прекрасно умеете доказывать, что белое – это черное, и наоборот. Но социалистическая законность исключает злоупотребление правами. Использование их вопреки интересам справедливости и морали. Подумайте, стоит ли вам настаивать на удовлетворении ваших требований!

Надо было видеть, как торжествующе адвокатесса смотрела на Вадима, пока говорила судья. Наверное, именно это и придало ему еще больше наглости.

– Товарищ судья! Решение принимать вам. Но позиция моей доверительницы абсолютно законна. Есть презумпция: деньги на книжке – это деньги лица, на имя которого открыт счет. Исключение только одно – деньги, положенные во время брака. Таким образом, на момент регистрации брака на счете моей доверительницы находилось одиннадцать тысяч рублей. После регистрации эти деньги, а я настаиваю, что именно эти – поскольку в той же сберкассе и в тот же день, – переведены на счет Николая Ивановича. Таким образом, даже на его счете они остаются ее добрачным имуществом. Вот и все. Вас мы будем просить только зафиксировать в судебном решении очевидный факт.

Судья смотрела на Вадима с нескрываемым интересом.

– В нашем суде таких решений не бывает, – заискивающе смотря на судью, сказала адвокатесса. – Я правильно говорю, Марина Карповна?

– Иногда, но сейчас не тот случай, Эльвира Ивановна, – отозвалась судья, не поворачивая головы. – А вы, товарищ адвокат, считали бы такое решение справедливым?

– Для моего юного коллеги, – не унималась адвокатесса, – любое решение в пользу клиента – справедливое. Это поколение вообще…

– Нет, Марина Карповна, – резко сказал Вадим, не обращая внимания на причитания «продавщицы овощей», как про себя он обозвал адвокатессу, – законным, но несправедливым.

– Но такого не бывает… – опять подала голос «продавщица».

– Помолчите, Эльвира Ивановна, – наконец повернувшись к адвокатессе, приказала судья. – Продолжайте, молодой человек, если вы позволите к вам так обращаться.

«Ох, неглупа! Как она просекла, что меня это задевает?» – удивился Вадим. Но виду не показал и спокойно продолжил:

– Да, законным, но несправедливым. Мы бы и не просили о таком решении, если бы… – Вадим вроде как замялся. На самом деле он ждал, пока в судье проснется любопытство. Но она молчала. – Ну, это не имеет значения, то есть имеет, но мы это в процессе не сможем доказать, – закончил Вадим.

– Что доказать? – вскинулась адвокатесса.

Вадим молчал. Судья смотрела на него и тоже молчала. Смотрела изучающе. С интересом. И наконец, слегка улыбнувшись, тихо спросила:

– Что?

– Понимаете, моя доверительница рассказала, что Николай Иванович ее постоянно бил. Упрекал, что много денег на лекарства тратит. Это, наверное, правда. Все-таки два инфаркта после гибели сына в Афганистане. Единственного сына, которого она поднимала без отца. Да и работа ее тоже здоровье не улучшает…

– А она разве не на пенсии? – удивилась судья.

«А я тебя, кажется, сделал!» – обрадовался Вадим.

– На пенсии. Формально. Но подрабатывает прачкой-надомницей. Ходит по чужим семьям и стирает белье. Согласитесь, это лучше, чем «копаться в чужом белье», – не удержался от шутки Вадим.

– Вы этого никогда не докажете! – бросила «продавщица».

– Чего не докажут, что белье стирает по домам, что у нее сын погиб на войне, что два инфаркта было? – неожиданно окрысилась на адвокатессу судья.

– Что бил ее, – сникнув, проговорила «продавщица».

– А если мне не понадобится никаких доказательств? А если я поверю по своему внутреннему убеждению ее показаниям? Что вы тогда скажете?! – все больше распалялась судья. И, повернувшись к Вадиму, не меняя тона, выпалила: – Выйдите в зал. Там подождите!

Вадим растерялся. Ему казалось, что он переманил судью На свою сторону. Где-то он ошибся. Иначе с чего вдруг судьиха выставила его за дверь?

Не прошло и минуты, как и секретарша выскочила из кабинета. Явно не по своей инициативе.

Мария Ивановна, тупо уставившись в точку где-то в районе герба РСФСР, висевшего над креслом судьи в зале заседаний, сидела, сложив огромные руки на коленях. Николай Иванович испепелял ее взглядом сквозь толстые линзы очков. «Похоже, у него минус десять», – почему-то подумал Вадим.

Сел рядом с клиенткой, но та даже головы не повернула. «Как бы ее „кондратий" не хватил», – забеспокоился Вадим.

Прошло несколько минут, и из кабинета судьи вышла согнувшаяся, красная как рак «овощная продавщица». Ни на кого не глядя, села за свой адвокатский столик.

Секретарша впорхнула в кабинет и тут же высунула голову обратно.

– Зайдите, товарищ молодой адвокат. – И опять прыснув смешком, юркнула обратно под защиту судьи.

Вадим улыбнулся: «Вот ей можно».

– Я предлагаю вам заключить мировое соглашение, – не успел переступить порог кабинета Вадим, сказала судья. – Вся сумма, одиннадцать тысяч, делится пополам. Как совместно нажитое имущество. Якобы. – Она улыбнулась, понимая всю глупость сказанного. – Счет-то открыт в период брака. – Последнее утверждение больше походило на оправдание.

– Думаю, мы согласимся, – медленно произнося слова, ответил Вадим.

– Еще бы!

– Это предложение, от которого нельзя отказаться, если я правильно понимаю? – У Вадима был вид заговорщика.

– Почему, можно. Если вы считаете его несправедливым.

– Или незаконным?

– Несправедливым!

– Хорошо. В конце концов, за законность отвечаете вы. – Собеседники явно понимали друг друга.

Через тридцать минут мировое соглашение было готово. Мария Ивановна подписала его, как и первый документ, не читая и не интересуясь содержанием.

А с Николаем Ивановичем «продавщице» пришлось повозиться. Сначала, минут пять, в глубине зала, где они уединились с адвокатессой, он размахивал руками, вскакивал, опять садился, снова вскакивал. Потом слушал адвоката, которая неистово размахивала руками, пучила глаза. А затем, понурив голову, подписал.

Процедура утверждения судом мирового соглашения не заняла и пяти минут.

Вадим вместе с Марией Ивановной вышел из здания суда. Она ничего не соображала. Кроме, пожалуй, того, что все закончилось. Но как?! Вадим третий раз пытался что-то растолковать клиентке, но это было, как говорят юристы, «покушение на негодный объект», – она ничего не понимала. Тогда Вадим вынул из портфеля листок бумаги, присел на корточки перед скамейкой и коротко, простыми словами написал суть того, о чем достигли соглашения в суде. В конце приписал: «Зайдите ко мне через две недели». Сунул записку в карман пальто Марии Ивановны и распрощался.

Прошло два месяца. Мария Ивановна не появлялась. «Хоть бы позвонила, сказала „спасибо!". Поди, плохо, вместо тысячи, и то спорной, получила пять с половиной?» – снисходительно-беззлобно думал Вадим.

Как-то, выйдя в приемную консультации проводить очередного «своего клиента», Осипов увидел Марию Ивановну. Перед ней сидело человек пять, но Вадим пригласил именно ее. Хорошо одетые дамы и мужчины, а они-то составляли «персональную клиентскую базу» Вадима к тому времени, были неприятно удивлены, что предпочтение оказывалось явно простой женщине.

Мария Ивановна рассказала, что вечером в день суда у нее случился третий инфаркт. Слава богу, не обширный. Вот неделю как из больницы. Деньги получила. Пришла поблагодарить. С этими словами она вынула из сумки что-то, завернутое в носовой платок, развернула его и протянула Вадиму содержимое.

– Что это?

– Четыре тысячи пятьсот рублей, добрчеловек, – ответила Мария Ивановна.

– Да вы что! Зачем?! Я не ради денег ваше дело взял.

– Это я поняла сразу. Потому тебе, сынок, и поверила. Но мне чужие деньги ни к чему. На похороны и тысячи хватит. Мне и тратить-то не на что. А у тебя небось женка молодая. Купишь ей чего побольше. Здесь много…

– Да не возьму я!

Возьми, добрчеловек Не обижай меня. Ты ведь первый за всю жизнь мою, кто пожалел старую. Помог без расчету. Не обижай. Хоть ты не обижай. Тебе нельзя. Ты ж мне теперь самый близкий человек на свете…

Вадим вспомнил, что отказываться от «микста» очень плохая профессиональная примета.

Возможности доставать дефицитные вещи у Вадима уже были большие. Поэтому идею жены осуществили без проблем.

Спустя три дня два молодых человека втащили в однокомнатную квартирку опешившей Марии Ивановны самую современную по тем временам стиральную машину. С букетом цветов в придачу. Первым в ее жизни.

Глава 8
ТАЛОНЫ

Адвокатский мир устроен так, что ты можешь долго и хорошо работать, даже выигрывать процессы, но оставаться никому, кроме коллег по конторе, не известным, с маленькой клиентурой и соответствующими деньгами.

Может и повезти. По капризу судьбы к малоизвестному адвокату попадает громкое дело. Процесс, к которому приковано внимание прессы либо, на худой конец, представителей отдельной профессии, чей коллега попал на скамью подсудимых. Поскольку фигура подзащитного – личность заметная, логика окружающих движется по схеме: родственники подсудимого обратились именно к этому адвокату, а денег нанять хорошего у них предостаточно, значит, этот адвокат и есть хороший; просто мы его почему-то раньше не знали. (Тут стучат по дереву, сплевывают три раза через левое плечо и шепчут: «Не сглазить!») Как бы ни закончилось дело – фамилию адвоката запоминают. На всякий случай.

Вадим знал это правило.

Поэтому, когда жена спросила, не возьмется ли он за дело Мирского, Осипов почти крикнул:

– Разумеется!

Об аресте расхитителя социалистической собственности, Директоре одного из первых универсамов Москвы – а дело было в начале 80-х, – дважды писала «Московская правда» и один раз сама «Правда». Все торговое сообщество следило за судьбой Мирского с нескрываемым и более чем заинтересованным вниманием. А сообщество это тогда в стране было самым богатым. Не считая партийной верхушки. Но тех не сажали, и потому для Вадима они были неинтересны.

Прошло, наверное, с полминуты, пока Вадим переварил неожиданную новость.

– Ленк, это серьезно? Кто к тебе обратился?

– Татьяна Лысова.

– Кто это?

– Да Танька! Мы с ней вместе работаем. Ну, та, у которой муж разведчик.

– А-а, засекреченная болтушка?

– Перестань! Мы же подруги. Тоже мне, блюститель гостайны!

– Все, не будем. А какое отношение она имеет к Мирскому? Разве дело ведет КГБ? Тогда я не полезу.

– Я бы и не предлагала. Жена Мирского ее двоюродная сестра.

– Ну, это вообще пустой разговор. Она пойдет к кому-то из светил.

– Не уверена! Танька говорит, что Мила жадная. И поскольку дело тухлое, мужа ее, скорее всего, все равно расстреляют, она тратить лишние деньги не хочет. В смысле большие деньги.

Вадим подумал, что, в принципе, все логично. Не пригласить адвоката вообще, допустить, чтобы кто-то защищал мужа по 49-й, – неприлично. Светилу же платить придется по полной программе вне зависимости от результата, просто за имя.

А хорошего результата по этому делу ждать точно не приходилось. Мирского посадили по статье 93-й «прим» – хищение государственного имущества в особо крупных размерах, срок от 8 до 15 лет или «вышка». Обычно расстреливали, если сумма украденного переваливала за двадцать тысяч, а у Мирского набиралось под сто. Тем более смехотворно выглядела бы ситуация, когда человека, «намывшего» такие неимоверные деньги – четыре «Волги», между прочим, – защищал бы бесплатный адвокат.

Вадим повторил свою мысль вслух:

– В принципе, логично. А сколько она готова заплатить?

– Танька не знает. Сказала – тебе самому надо договариваться с Милой.

– Так Мила что, уже решила со мной?

– Ну, не знаю. Татьяна просит тебя с ней встретиться. Вернее, Татьяна передает просьбу Милы о свидании.

– Хорошенькая? – улыбнулся Вадим.

– Я те дам, кобель! – вскинулась Лена. Вспомнила, наверное, что жены подзащитных частенько становились любовницами адвокатов. По крайней мере, на время процесса в суде. Кто-то, оставшись без мужа, подсознательно искал мужское плечо, на которое можно было опереться, а кто-то примитивно пытался сэкономить на гонораре.

– А что? Платить деньгами она же не хочет, – продолжал дразнить жену Вадим.

– Кстати, про мои тридцать процентов за привод клиента не забудь, – перевела опасную тему в шутку Лена.

– И ты их спрячешь в ту же тумбочку, куда я положу оставшиеся семьдесят, – подвел черту под семейным проектом Вадим.

Судья Московского городского суда Нина Петровна Косыгина уже неделю изучала дело Мирского.

Все было ясно и скучно. В магазин приходила партия овощей. Оформлялась как второй сорт. Продавалась по цене первого. Приходила первым сортом – шла в продажу высшим. Ну как покупатель мог отличить качество огурцов одного сорта от другого?

А «естественка» – естественная убыль? Есть норматив – до пяти процентов веса партии. Вот эти пять процентов и списывали. Конечно, стоят огурцы копейки, но если перемножить эти копейки на тонны, то получится совсем немало. Старая схема. Ею пользуются все, пока ОБХСС не схватит.

То же с колбасой. Только здесь не пересортица, а законная «усушка» – потеря веса при хранении. «Какой идиот придумал этот соблазн? – тихо закипала Нина Петровна. – За четыре дня хранения норматив «усушки» семь процентов. В каком это магазине колбаса пролежит четыре дня, – ее ж расхватывают за первый час!» А дальше все – просто. По отчетам проводят реализацию колбасы в течение семи-восьми Дней, списывают положенные семь процентов, и деньги – в карман. Поди плохо!

Косыгина в уме подсчитала: «Тонна колбасы, 1000 килограмм, по цене два двадцать. Это получается… Получается 2 тысячи 200 рублей. 7%. 1% – 22 рубля. 7… 140 и 14… 154. Половина моей месячной зарплаты. Даже чуть больше… И это с тонны. А тонна для такого универсама – максимум на день работы. Ну, конечно, поставляют не каждый день, Может, раз в три дня. Все равно, десять поставок в месяц, значит, «левых» – полторы тысячи рублей. Не слабо!»

Косыгина работала судьей много лет. А до этого десять лет адвокатом. Уж на что она насмотрелась всласть, так это на людские слабости. Не может обычный человек не начать воровать при таких-то условиях. Не может! Особенно когда у самого зарплата – рублей сто – сто двадцать.

Как только Косыгина прочитала обвинительное заключение, составленное следователем, ее больше всего озадачил вопрос – Мирский что, полный кретин? Мог спокойно, припеваючи жить на «естественке» и «усушке», носить взятки начальству в московский торг «Гастроном», обэхаэсэсникам и поставщикам дефицитных товаров, чтобы снабжали получше других, – никто б его и пальцем не тронул. Так нет, решил хапнуть по-крупному.

В обвинительном заключении следователь описывал, как к Мирскому пришел некто, следствием не установленный, и спросил, не может ли тот достать бланки талонов предупреждений к водительским правам. «Зачем?» у Мирского вопрос не возник, гаишники при нарушении правил прокалывали талон либо брали мзду, а за три просечки – год без прав. Вот водители и покупали поддельные талоны. Все равно получалось дешевле, чем платить на дороге. Да еще и унижаться при этом. Косыгина знала от мужа, что стоит такой поддельный талон десятку. Мирскому предложили продать, если достанет, по четыре.

«Это понятно, – подумала Нина Петровна, – рынок. Оптовая цена должна отличаться от розничной вдвое. Еще Маркс писал. Мирский все-таки недоучка, иначе требовал бы пять!» – заключила судья.

Мирский обещал попробовать достать. Посетитель сказал, что зайдет через неделю, и оставил 5 тысяч рублей в залог. Партия ему нужна большая, тысяч 20-30. Он, мол, все Зауралье снабжает. И на всякий случай добавил еще 5 тысяч рублей.

Горе-спекулянт, увидев деньги, потерял голову. Бросился искать, где бы достать подделки. Но он из другой сферы, сразу никто ничего предложить не мог.

Буквально через пару дней приезжий из Грузии («Тоже следствием не установленный», – отметила про себя Косыгина), пришедший к директору магазина купить домой московского дефицита и расплачивавшийся, по словам Мирского, денег не считая, так, между прочим, в разговоре бросил:

– А ныкому талоны к правам нэ нужны?

Мирский «повелся». Когда узнал, что продает их его гость по три рубля, что купить можно сразу 25 тысяч, быстро сообразил, что навар – рубль с талона – дает чистыми 25 тысяч рублей. И делиться с руководством торга не надо, и куратору из ОБХСС – ничего. Новенькая «Волга» за простейшую комбинацию! Мозги отключились. «Куплю!» Грузин сказал, что талоны привез с собой из Сухуми, завтра вечером домой уезжает, так что с утра может зайти.

– Дэнги приготовишь, дарагой?

– Приготовлю, приготовлю! – заверил Мирский.

Взял из кассы магазина почти всю дневную выручку и наутро обменял 75 тысяч государственных рублей на 25 тысяч поддельных талонов. После чего стал ждать «следующей недели», покупателя и, соответственно, 25 тысяч навара.

Косыгина вспомнила, что читала в одном из протоколов допроса Мирского его объяснение, зачем ему были нужны эти деньги: «Для оплаты назначения на должность заместителя директора торга „Гастроном"». «Нет, полный идиот! Повесил на себя еще одну статью – приготовление к даче взятки! Мало ему было!» – искренне возмутилась судья. Удивилась при этом, почему прокуратура не предъявила обвинение Мирскому.

Покупатель, разумеется, не пришел, недостачу в кассе, 75 тысяч, покрывать «естественкой» и «усушкой» – история на полгода, а отчет по бухгалтерии – через десять дней. Мирскому ничего не оставалось, как идти «сдаваться».

Это была настоящая явка с повинной. Не «оформленная» добрым следователем, предварительно поймавшим за руку, а реальная. «Правда, вынужденная!» – мысленно уточнила Косыгина.

Нину Петровну заинтриговала деталь: «Залог-то в 10 тысяч рублей Мирский в кассу не внес. Видимо, понял, что ему деваться все равно некуда, а семье деньги оставить надо. Либо – на адвоката…» Косыгина задумалась: «Интересно, как адвокат будет строить защиту? Брыкаться-то негде. Полная «признанка», да еще документально подтвержденная. Небось какой-нибудь Великий придет, будет сидеть, надувать Щеки, а в конце процесса произнесет пламенную речь о гуманизме советского правосудия. Либо, наоборот, пришлют салагу по 49-й. И каждый день тот станет отпрашиваться в Другие процессы. Зарабатывать-то надо. Понять можно. Ладно, разберемся!»

Косыгина закрыла дело, убрала в сейф и стала собираться домой.

Вадим готовился к встрече с Милой. Дело Мирского упустить нельзя! Для него такой громкий процесс мог стать шансом сразу перейти в другую весовую категорию. Кроме того, даже если он возьмет по сто рублей за неделю, то и с материальной точки зрения дело выглядело очень аппетитным. Правда, велик риск, что подзащитного расстреляют. От адвокатов с опытом Вадим знал, что поначалу ощущения при таком исходе дела – весьма неприятные. Но потом – привыкаешь. У хирургов ведь тоже пациенты гибнут. Так Мирский будет первым. В конце-то концов! Кто-то должен быть первым. Хотя… Побороться можно. Что-нибудь да придумается… Надо только зацепить жену. Прежде всего, попробовать удивить осведомленностью!

Вадим просмотрел газетные публикации по делу Мирского. Немного и не очень информативно. Ну, директор универсама. Ну, под 100 тысяч хищение… Кроме огромной суммы – ничего интересного.

Через однокурсницу секретарши своей юридической консультации, работавшую в Мосгорсуде, узнал, что дело попало к Косыгиной. Тот еще подарочек! Бывшая адвокатесса, все «примочки» знает. Муж – действующий адвокат, не светило, но и много выше среднего. Никакие уже освоенные Вадимом адвокатские штучки с ней не пройдут. Это точно!

Правда, говорят, вежливая, следит за собой и действительно интеллигентная. Вроде бы смертную казнь давать не любит. Все-таки адвокатское прошлое сказывается на стиле мышления. Впрочем… Ладно, для клиента будет положительным моментом то, что он знает, у какого судьи дело. Сейчас важно это. И только это.

Нина Петровна и ее муж часто обсуждали дела друг друга. Для него было важно, как судейские мозги воспримут то или иное обстоятельство, поверят ли именно таким показаниям свидетеля, что может заставить с состраданием взглянуть на дело в совещательной комнате. Она же больше рассказывала, а не советовалась. Все-таки судья! Но рассказывала не без корысти. Муж был хорошим адвокатом. Реально хорошим. И он всегда мог предупредить, где ждать подвоха, предугадать, как его коллега – если, конечно, он вменяемый и потому предсказуемый – будет строить защиту, как и в чем постарается обмануть судью. Прокуроров они не обсуждали.

Хорошие, грамотные прокуроры остались либо только в Генеральной прокуратуре Союза, либо встречались среди совсем зеленой молодежи, которая выступала в районных судах. Набравшись опыта, толковые и молодые до городской прокуратуры не доходили – сматывались в адвокаты.

Выслушав рассказ Нины Петровны о деле Мирского, муж развел руками:

– Тухляк!

– Ты бы что придумал? – спросила судья.

– А что здесь придумать? Явка с повинной, все доказано. Психиатрическая экспертиза была?

– Была, даже стационарная. Абсолютно вменяем, – казалось, с сожалением ответила Нина Петровна.

– Значит, пару месяцев поскучаешь в процессе, а в конце услышишь, что был этот Мирский хорошим пионером, любил собак и кошек, что у него маленькие дети, и прочую лабуду, дающую адвокату право настаивать на проявлении гуманизма, являющегося отличительной чертой советского правосудия.

– Перестань ерничать! – прервала жена. – Пошли есть, макароны сварились.

Мила опаздывала на десять минут. Вадим стал волноваться – вдруг вообще не придет. Но, слава богу, пришла. Села напротив, поздоровалась и принялась внимательно рассматривать Осипова. Открыто, не стесняясь. Вадим почувствовал, что начинает краснеть.

– Не бойтесь, я не кусаюсь, – неожиданно заявила Мила.

– Да я и не боюсь, собственно. Чего мне бояться? Важно ведь не то, понравлюсь ли я вам, а то, понравитесь ли вы мне, – перехватил инициативу Вадим.

Взгляд Милы стал пристальнее, глаза, казалось, сузились, а легкая улыбка, с которой она произнесла первую фразу, исчезла.

– Я – понравлюсь! – уверенно сказала Мила. – Я плачу деньги, значит, понравлюсь!

Вадиму ужасно захотелось обматерить эту торговку с ее примитивной базарной философией и выгнать из кабинета. Почувствовать себя гордым, независимым, благородных кровей. Но ведь правда – она платит деньги. Вернее, возможно, будет платить.

– И правильно делаете, что молчите, – подытожила Мила, – значит, человек разумный. Что по нашим временам немало. В отличие от моего идиота! – зло выпалила Мила. Но тут же взяла себя в руки и почти светским тоном спросила: – Каков ваш гонорар?

«Эта сука считает себя самой умной в мире, – успокоился Вадим. – Используем это заблуждение себе на пользу».

– Я не назначаю гонорары. Либо принимаю предложение клиента, либо нет, – жестче, чем собирался, ответил Вадим.

Теперь наступила Милина очередь задуматься: «Парень-то себе цену знает. Или по крайней мере хорошо прикидывается. С амбициями и неглуп. Землю будет рыть носом. Никто из друзей Сергея меня не обвинит, что я наняла кого попало».

– Хорошо. Три тысячи рублей за все дело вас устраивает?

Вадим чуть не поперхнулся. Больше чем на тысячу он не рассчитывал ну никак.

– И да, и нет. Если процесс продлится не больше двух месяцев, то устраивает. Если больше, то я бы хотел получать по тысяче за каждый следующий месяц.

– А вы не слишком быстро согласились? – подковырнула Мила.

– Не думаю. Объясню честно. Первое: это дело стоит больших денег. Но не скрою, я заинтересован провести громкий процесс. Второе, и это главное, у вас – большое горе. Я не могу позволить себе наживаться на чужом несчастье, – наконец поймав нужную уверенность в голосе, медленно ответил Осипов.

Мила несколько секунд смотрела на Вадима, потом кивнула и произнесла:

– Хорошо. Вопрос решен. Принимается, – и совсем другим тоном, даже, казалось, жалобно добавила: – Только я вас очень прошу, пожалуйста, постарайтесь Сереже помочь.

Такого поворота Вадим не ожидал. В клиентке было что-то человеческое.

Прошла неделя. Еще одна. Коллеги по консультации отпоздравлялись, кто искренне (меньшинство), кто с завистью, а кто и вообще сквозь зубы, с добавлением «и зачем тебе это надо».

Эйфория от полученных полутора тысяч аванса прошла.

Вадим кропотливо изучал дело. Страница за страницей, т0м за томом. А томов было двадцать семь. Из них половина – документы: товарно-транспортные накладные, акты на списание, бухгалтерская отчетность, акты сверки расчетов, опять накладные. И все по второму кругу. Потом по третьему, четвертому, пятому… Можно сойти с ума. Отличались только номера страниц, даты документов, количество килограммов и суммы. Все это надо было переварить, понять и найти, где следователь ошибся. Где его можно подловить.

Все оказалось много сложнее, чем рассчитывал Вадим.

Мирскому инкриминировалось хищение 98 тысяч рублей. И если 75 он признавал, сам на себя заявил, то оставшиеся 23 отрицал категорически. Их ему насчитали по результату ревизии, проведенной сразу после прихода Мирского в ОБХСС с повинной. Сергей же говорил, что работал исключительно честно, незаконных списаний товаров ни по «усушке-утруске», ни по «естественке» не делал и что ревизоры и бухгалтеры-эксперты, привлеченные следователем, во всем ошибаются.

Ангел, черт его побери!

Впрочем, Вадим понимал, что Сергей вел себя правильно. Это обвинение признавать было нельзя. Одно дело, когда взял государственные деньги на время, пусть и незаконно, но рассчитывал их вернуть, пусть и после криминальной операции с поддельными талонами, а потом сам пришел с повинной. И совсем другое, когда похитил жульническим путем, положил в карман и еще все отрицает.

Двадцать три тысячи сами по себе тянули на расстрел. С этим обвинением придется бороться по полной программе.

Вот Вадим и корпел.

Вадим приходил домой злющий-презлющий. Еще ни разу с ним такого не случалось – он ничего не мог придумать. Включай голову, не включай голову – все едино.

К экспертизам не придерешься. Расчеты сумм, уведенных Сергеем из кассы, выполнены безупречно. Что было говорить в суде по поводу этих проклятых 23 «косых», оставалось совершенно неясным. С деньгами, потраченными на талоны, ситуация проще. Помимо явки с повинной, здесь можно no-Рассуждать о том, что «черт попутал», нашло затмение, человек – слаб, и отпущение однократных грехов испокон веку было свойственно любой власти, и светской, и церковной. Достаточно вспомнить, что еще в «Русской правде», в «Законах Хаммурапи», в «Законах Двенадцати таблиц» и так далее и тому подобное…

Но все это работало, когда больше за человеком ничего не было. А тут 23 тысячи примитивного, традиционного, будто по «учебнику молодого расхитителя социалистической собственности», тупого воровства.

Каждый вечер Вадим ложился спать с надеждой, что во сне, как это многократно бывало, в отдыхающем мозгу родится что-то само… И каждое утро просыпался разочарованным. «Нет, не Менделеев», – не в первый раз признавался Вадим, чистя зубы.

Лена уже жалела, что втянула Вадима в дело Мирского. Деньги деньгами, но без них можно и обойтись, а Вадим мучился, переживал, огрызался, когда она его спрашивала: «Как дела?» – и, что ее настораживало больше всего, почти потерял к ней мужской интерес. Это не компенсируешь никакими деньгами.

Составив полное досье по делу, Вадим поехал к отцу. Все-таки тот много лет проработал юрисконсультом в торговле. Вдруг что-то предложит.

Просидели вместе два вечера. Вадим вернулся мрачнее прежнего. Ничего! Михаил Леонидович признал свое полное фиаско и предрек сыну аналогичное.