Текст книги "Дневники 1914-1917"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Какие видения были мне под камнем, очень трудно мне рассказать: конечно, тут была со мной она, самая далекая и самая близкая моя подруга, Сонная Грезица [31]31
  ..моя подруга Сонная Грезица. – Образ, возникающий в снах, грезах, видениях и сопровождающийся воспоминаниями о первой любви и утраченной невесте; в снотворчестве выражает целый комплекс противоречивых эротических переживаний в духе символистской идеи Вечной Женственности. Для Пришвина всегда будет очевидным поэтико-символическая природа сновидений («Спящая голова творит свободно такие вещи, каких наяву никто не создаст, и бред сумасшедших, иногда полный музыки и красок природы, бесконечно талантлив, но не ценится»); в течение всей жизни он записывает в дневник сны и связывает это с собственной писательской природой («из таких снов вышел из меня добрый поэт»). Ср.: Дневники 1926–1927. С. 567.


[Закрыть]. Никогда я не видел ее в своем лице: то явится птицей зеленой, и я знаю, что это она, то представится мне в каком-то общественном саду каменной статуей, и я через камень с ней разговариваю, а бывает, и в совершенно уродливом виде, и я все-таки через урода с ней беседую, обмениваюсь короткими и полными значения, как у Ибсена, фразами. Лицо Сонная Грезица мне никогда не открывала, больше виделся я с какими-то каменными уродами. И когда я просыпаюсь и слышу – дождь льет, я думаю, что моет этот дождь и моет, размывает – он напрасно трудится – каменное уродливое тело Сонной Грезицы. Где она была настоящая, та, от которой получил я свои видения, мне было даже страшно подумать: где-то далеко на земле была она действительная, и путь к ней как между раем и адом, дорога была разделена бездонностью без мостиков, без Авраама и без Богородицы. А бездонность эта была просто гордость: она так хотела, я так, взяли и разошлись. И было уж это давно, так что не будь этой ссылки и одиночества в лесу, не было бы со мной и Сонной Грезицы. Может быть, я и тут мог бы отделаться от нее, заняться чем-нибудь, выпросить себе у крестьян место, строить собственными руками дом, мало ли что можно выдумать. Но этот осенний мелкий дождь поднял камни, и они легли на меня, и я не мог и не знал, для чего начинать что-нибудь, и жил только этими ночными встречами.

И до чего же я в это время слился с природой: бывает, повидится немного, проснешься, и опять закроется небо, и я вижу себя самого умирающим: до самого конца бывает <дойдешь>, то отпустит, то опять закроет, и к солнцу идешь, и чудо, и воскресение. Так случилось и тут. И вдруг чудо, да, это было чудо: старик приносит мне со станции письмецо, адрес написан голубыми чернилами, рука ее! У меня не было и переписки с ней, два, три письма, не больше, а лет-то сколько прошло, и потом я с ней же в Париже встретился и думал, что она так там всегда и живет, а, главное, я никогда не мог думать, что помнит она меня, живая, действительная, а Сонная Грезица мне только чудится, и ей <настоящей> неизвестна. И вдруг письмо от настоящей, живой! [32]32
  …письмо от настоящей, живой! – Речь идет о Варе Измалковой.


[Закрыть] Она писала: «Завтра я проезжаю вашу станцию, у нас пятнадцать минут, а может быть, больше, все зависит от Вас».

Я посмотрел на штемпель и побледнел: завтра стало сегодня, сегодня. Я посмотрел на часы: еще было время, можно было успеть, если сделать нечеловеческие усилия: выбирая <напрямую> тропинки, мчаться по ним во весь дух на велосипеде. Я помчался, ветер был в бок и не мешал. (Озорная тропа).

И я опустился на дно оврага, а сверху <1 нрзб.>смотрела. Может быть, все это было во сне, но может быть, и нет: странное то было время, все как во сне.

Мало ли из-за чего попадают в тюрьму! [33]33
  Мало ли из-за чего попадают в тюрьму! – Михаил Алпатов попал из-за женщины будущего. – Речь идет о периоде жизни Пришвина, когда он, будучи студентом Рижского политехникума, стал членом марксистского кружка, организованного В.Д. Ульрихом, и, в частности, занимался переводом книги А. Бебеля «Женщина и социализм» (Ср.: «Никакой поэзии не было в книге «Фрау унд Социализмус», но для меня книга пела о женщине будущего»). В 1897 г. Пришвин был арестован и помещен в тюрьму города Митавы (ныне Елгава) под Ригой.


[Закрыть] – Михаил Алпатов попал из-за женщины будущего. Только это очень тайное дело, очень тайное! На стене его было над столом написано: государственный преступник, и сам он был уверен, что какое-то большое государственное преступление готов был совершить, но… тайное было не только для других, но и для него самого тайное: это женщина будущего. Это было время, когда сажали еще молоденьких студентов за переводы запрещенных социалистических книг. Достигающий карьеры молодой товарищ прокурора связывал эти переводы с рабочими стачками и делал из нас государственных преступников.

Мать. Сколько времени было загадкою для меня, почему это мать моя в самые тяжелые минуты не помогает мне, а так вся живет для нас, хранит, собирает, оберегает для какого-то будущего. И наступило будущее, и видится старость моя уже, а она все хранит для какого-то будущего. Так что часто являлась мысль: а если мы с голоду помрем, что же будет тогда с накоплением? Теперь я понимаю это: будущее мое она видит в детях моих и в внуках (хотя бы у меня и семьи не было), это будущее она и охраняет, а не духовное мое будущее, на котором сосредоточено мое внимание. Я ожидаю помощи в минуты наибольшего духовного напряжения, а она ее готовит для годов спокойствия и равновесия. Мне ценны мгновения, ей века… Мать древняя старуха… Трагедия матери: скопила трудами для сына, сын легкомысленный, не верит ему, что может владеть, сын погибает с голоду, и она остается ни с чем: т. е. с накопленной материей для оберегания несуществующего рода. Трагедия мещанства (мещанство и трагедия!). Сын прошел в моряки, в дворянское общество, а женился на крестьянке. Мать не признает семьи сына. Столкновение закона духовного (гибель, разрушение плоти) и закона материи – сохранения.

Вообще понаблюдать купцов наших с этой точки зрения (трагедия мещанства – мещанский герой). Бабье царство – вызов герою (духа).

Почему зарождается образ смертельной мечты: внешнее – тюрьма, внутреннее – слишком сильное требование. Весна – невеста – зарождение смертельной мечты – в тюрьме.

Промышленно-торговый мир по рассказам Г. И.: наши купцы, когда <им> плохо, завидуют, конечно, как и все, богатому, но удивительно, что когда им хорошо, то горюют, что не ему одному, а и другому хорошо.

Еще он объяснил, почему русский купец не рискует, а предпочитает стричь купоны: рисковать не из-<за> чего, не так велика возможность обогащения, как за границей. У <нас> нет и кредита, благодаря которому предприниматель с небольшим капиталом может начать большое дело (как у нас же в хлебной торговле). Ко всему этому и склад жизни нашего купца совершенно особенный (постепенное накопление).

В следующую мою поездку по России нужно проследить весь путь купца: как он возникает из мужика (Карпов), и как становится собирателем (дед Терещенко), и как и отчего теряет к собирательству охоту (М. И. Терещенко и «Сирин» [34]34
  …М. И. Терещенко и «Сирин»… – крупный сахарозаводчик и политический деятель М.И. Терещенко в 1912 г. основывает символистское издательство «Сирин» (1912–1914).


[Закрыть], Стальнов – сын в Новгороде).

Литературная жизнь вся на булавках. Говорю Сологубу о мертвенности собрания, а он думает о себе и готовит шпильку, и так потом долго идет спор о шпильке. Вырабатывается особый прием разговора околицами и загуменными дорожками, а это нестерпимо тому, кто не привык к этому. А еще бывает симуляция искренности с многократным трясением рук, теософическим дрожанием жил и поцелуями в щеку, как у попов. В конце концов, умный человек в этом обществе непременно должен выработать свой особый стиль и покрыться им, как бронею.

Умный человек отлично понимает, что от врожденной черты своего характера можно отделаться только хитростью: нужно сознать ее и не избегать, не исправлять, а, напротив, давать ей полный ход проявления и наблюдать, что будет. Мало-помалу эта недостойная черта входит в стиль человека и становится стилем, а не существом и в таком своем значении может даже большую пользу оказывать.

Вопрос: не есть ли моя дальнейшая жизнь лишь ограничение, приспособление, притупление – нет! потому что радость моя у земли не обычная мещанская насыщающая радость, а особенная, в цветах и в свете солнца, в принятии на себя всего, чем страждут люди. Радость мира, приятие мира, Библии, отчий закон, природа, понимание человека, веков: красное солнце, склоненное к горизонту, и простолюдин, движение только внешнее, сущность вечна.

Наблюдения над товарищами юности: ссылаются, что будто бы их затянуло колесо жизни. Что это за колесо? Ахиллесова пята («корень нужно искать в физиологическом»), по-физиологическому очень легко объяснить, но по-духовному? как раз попадаются люди нравственные, а задето «физиологическое», ослабление духа в борьбе и <победа> может быть в виде радости жизни (семьи); вообще бабы во всех видах, и это неизбежно (тут и Розанов).

Если будет анкета и меня спросят, то я отвечу, что книги, написанные мной, все плохи и только одна хороша, которая напишется в будущем.

Я думаю, что когда говоришь от себя, то больше скрываешь себя настоящего от воображаемого, и потому я буду говорить от себя: я хочу…

Или так: Глава I. Рождение моего героя.

Мой герой родился от меня настоящего (не-героя) в… я не могу сейчас вспомнить этот год, это было в год смерти моего отца в деревне Хрущево в небольшом имении. Аллея и проч. (см. голубые бобры [35]35
  …голубые бобры… – символ, не только связанный с образом умершего отца, своеобразный завет отца сыну, но и знак иной судьбы, обозначивший рождение личности, сознания в мальчике. В романе «Кащеева цепь» название «Голубые бобры» получило первое звено, посвященное детству Алпатова, в котором символика голубого цвета играет очень важную роль. Голубой бобер – геральдический символ древнего рода. Ср. запись от 13 Июня 1914.


[Закрыть])… и мне осталась мать моя, которая создавала мне будущее, а отец тип голубого бобра, и тут начинаются два совершенно разных человека, я настоящий, как я теперь есть, и другой, с голубым бобром. Это совершенно другой человек, и потому тогда будет лучше, если я окрещу его <совсем> другим именем, пусть он будет называться С, а я единственный интимнейший свидетель его жизни <2 нрзб.>, его тайны.

8 Февраля. На женском диспуте.

Раз на Невском проспекте у всех на виду поставлен памятник замечательной женщине, то, кажется, что же тут спорить еще: Екатерина, мудрая императрица и друг просвещения, говорит мне в пользу женщин гораздо больше, чем адвокат-феминистка или какая-нибудь знаменитая суфражистка.

И народ русский я тоже в этом отношении хорошо знаю: «колотят» жен не мужья, горе колотит, пьянство, нужда, тьма. Не могу удержаться, чтобы не рассказать здесь одно летнее наблюдение в деревне. Прибежали в деревню ребятишки и говорят, будто в поле на березе женщина сидит, вся в крови, а сказывал им об этом пастух. Староста с понятыми отправляется к березе, спрашивает пастуха: правда ли, что была тут женщина в крови.

– Была, – отвечает пастух, – только это не женщина, а мадам.

«Мадам» – это обыкновенное название женщин, состоящих в свободном браке.

Я собрался на петербургскую дискуссию по женскому вопросу, подхожу к вешалке, где висит мое пальто, и вижу – тут стоит почему-то метла. Спросил Аннушку, почему, для чего в моей квартире появилась метла. Оказывается, что это муж ее, дворник Иван, приходил сюда и забыл метлу. Шуткой говорю Аннушке, что, может быть, это Иван учит ее этой метлой <уму-разуму>.

– Нет, не поучит!

– А если все-таки вдруг да вздумает.

– Нет, не поучит. А вздумает, так и не увидит меня.

– Куда же пойдешь от него?

– А в прачки! Нынче ведь так, нет такого права.

Собираясь идти на дискуссию по женскому вопросу, я уж, конечно, обратил внимание на <понимание> права.

– Аннушка, – говорю серьезно, – а как же в таких случаях с детьми?

– С детьми просто: девочку ему, мальчика мне. Нынче это просто!

– А если он пожелает хоть одного мальчика?

– Ни одного! Нынче закон простой: мальчик мне, девочка ему, а я в прачки, <работать пойду>, мальчика мне, девочку ему, и кончено! И кончено!

Потом на лестнице, когда я спускался на дискуссию, а она со мной к дверям, как взбудораженная курица, все кудахтала и все повторяла:

– Мальчик мне, девочка ему!

И вовсе я не уверен, что почти той же метлой, если он выпивает, она не отколотит его.

Под этим впечатлением приехал я на диспут по женскому вопросу, и вот вижу – на кафедре женщина-великан выбрасывает сильно руками слова (так мне казалось, что она выбрасывала их сильным взмахом руки). Одно слово брани с особенной ненавистью, с особым подчеркнутым значением:

– Мужшш-чи-ны!

И в ответ громогласные аплодисменты множества других женщин, наполняющих зал.

Как будто множество сердитых аннушек, вооруженных метлами, собираются бить ненавистного Ивана. Как будто это продолжение какой-то ожесточенной семейной сцены, где вот Иван заменился этим мужшш-чи-ной.

Я проталкиваюсь к устроительнице вечера: она в полном отчаянии; вокруг нее тоже все в отчаянии и повторяют: он, он не приедет!

– Кто он?

– Он? Вы не знаете? N. – умный противник женского движения. Без него видите, что получается.

Звонят по телефону. Не действует телефон. Посылают курьера. Нет, он не приедет! Отчаяние.

А весь зал гремит рукоплесканиями, и гигантская дама бросает слова:

– Мужшш-ская однобокая политика! Мужшш-ские вековечные предрассудки!

Между прочим, и я пришел исключительно из-за противника, потому что мало я женскому движению современному сочувствую <всерьез>.

– Скажите хоть вы что-нибудь! – обращаются к довольно мрачному молодому человеку.

– Я против женского движения? – удивляется он. – Как я могу быть против женского движения, если в Петербурге на самом видном месте <на Невском> стоит Екатерина Великая, мудрая императрица и правительница!

Нет противников! Мужчины один другого лучше: Шингарев и Кокошкин – вот красноречивые защитники женщин [36]36
  …Шингарев и Кокошкин – вот красноречивые защитники женщин. – В Государственной думе представители партии кадетов А. И. Шингарев и Ф. Ф. Кокошкин принимали активное участие в обсуждении женского вопроса и выступали за расширение прав женщин.


[Закрыть].

– А между тем они есть, – говорит одна женщина, – только они никто не выступают, должно быть, они лишены способности связать логично свои мысли (бюрократия), а так они есть, <противники>.

Молодой человек собирается с мыслями и говорит:

– Здесь ссылаются на общечеловечность, а для меня это звук пустой: существуют только биологические враги М. и Ж.

Трудно описать ту бурю, которая поднялась в рядах, какой свист, не дают говорить. С большим трудом удалось успокоить.

– Выслушайте противника.

– А я вовсе не противник, – заявляет молодой человек, – я не противник, защитник, только я стою не за равноправие М. и Ж., а за их самодеятельность. Ж. должна создать такую новую культуру, совсем не похожую на М. Я только против революции, против суфражисток [37]37
  …против суфражисток. – Суфражистки (англ. suffrage – избирательное право), участницы движения за предоставление женщинам избирательных прав.


[Закрыть].

– А разве мы <стоим> за революцию, мы тоже за самодеятельность: женщина созрела…

Выходят одна за другой <женщины>. Нет противников!

А между тем сколько их! Сколько их в затаенных уголках сердец здесь присутствующих мужчин и в особенности самих же этих женщин, если вызывать на бой «мужшш-чи-ну». Но нет того сурового женского противника, который мог бы осмеять женские права, <признав> справедливость содержания. Его ищут. И его нет.

Индивидуализм есть подчеркнутая слабость.

10 Февраля. Не совсем это совпадает с годами, но есть такое чувство своего настоящего возраста, и видишь, чем занимаются, чего ищут люди моего возраста, т. е. сначала увидишь это, а потом догадаешься о своем возрасте, что вот потому-то и обратил на это внимание, что возраст такой пришел. Теперь, например, вижу я, как люди добиваются из последних сил власти: Мережковский, Горький и, должно быть, Иванов-Разумник [38]38
  …и, должно быть, Иванов-Разумник… – автор одной из первых критических статей о Пришвине «Великий Пан» (1910–1911).


[Закрыть]. Наигрались – и кончено, полезай в берлогу, да здравствует общественность, долой индивидуализм!

Если только футуристов не подберет какой-нибудь высоко даровитый человек, то люди, подобные Горькому и Мережковскому, могут создать реакцию.

Ремизова как человека нет совершенно: [39]39
  Ремизова как человека нет совершенно… – с писателем А. М. Ремизовым и его женой Серафимой Павловной Пришвин познакомился в 1907 г. и вошел в «Обезьянью Великую и Вольную палату» («Я был очень близок Ремизову и не откажусь теперь признать его своим учителем», «Через Ремизова я поверил в себя»). Их взаимоотношения представляют интерес как с точки зрения влияния художественного мира Ремизова на Пришвина, так и с точки зрения последующего преодоления этого влияния («Теперь вспомнить стыдно, какой вздор писал под Ремизова»). РГАЛИ.


[Закрыть] человек, должно быть, весь в Серафиме Павловне, она его поглотила и направила. Теперь она уговаривает его покончить с собой, а вслух мне говорит о бесцельности самоубийства, так как все равно потом будет продолжение. Что это такое? А человек она такой, что говоришь «по душе», то принималось это, как милость, а когда скажет «жалею вас», то жалость эта не обидная, а как дар. И еще удивительно, что, несмотря на все ее внешние и внутренние достоинства, отчего-то при ней умерщвляется всякое чувственное влечение, как бы умираешь совсем, и в то же время все понимаешь с высоты: какая-то твердыня неприступная с такой далекой снежной вершиной, что люди в долинах и помыслить не смеют взойти наверх.

К рассказу «Невеста»: [40]40
  К рассказу «Невеста»… – рассказ под таким названием неизвестен.


[Закрыть] она, Маруха эта самая [41]41
  …Маруха эта самая. – Маруха (местн.) – возлюбленная, разлучница.


[Закрыть]. Значит, девушка эта со снежной вершины, и вот она почувствовала прикосновение к своему тайному, самому тайному, и на мгновение сдается, чтобы потом в другое мгновение на этом же месте стала выситься гора с неприступной снежной вершиной – тут два пути, или монахиня, или Маруха (снежная гора) – гордая монахиня из интеллигенции в Шамордине [42]42
  …в Шамордине… – имеется в виду Казанская Шамординская женская пустынь, связанная с деятельностью иеросхимонаха, старца Козельской Свято-Введенской Оптиной пустыни, преподобного Амвросия.


[Закрыть] и смиренная Феврония: монахиня – правда, смирение, Христос; и Маруха – гордость, феминизм, директор английского банка [43]43
  …директор английского банка… – Пришвин ошибочно считал, что Измалкова, оставшись за границей, стала директором английского банка.


[Закрыть], как смерть, смерть (до чего же это ясно, ясно в Серафиме Павловне).

И вот интересно представить себе юношу и девушку, которые в долине, но видят эту снежную вершину, не видят, а которая между ними где-то, представить их чувства под знаком ее: например, он, почуяв веяние снега, восполняется чувством гордости: «Я достигну!», т. е. погибну, а если спросить его, чего он достигнет, то скажет, что достигнет обладания ею, и вокруг поют соловьи про любовь обыкновенную, и пахнет сиренью, и добродушная старушка приносит «даром» кружку пива, и эти немцы плодовитые завели граммофон с цыганскими романсами, и где-то в лесу жена лесного сторожа привесила колыбельку с младенцем, и множество деревенских баб у земли с их природными дарами… пчелы, <птицы>, животные, лиственницы.

Я достигну ее, невесты, и отказываюсь от даров ближайших, и оттого особенно как-то светятся зеленые листья, и далеко слышно, как поет дерево, все покрытое пчелами и всякими весенними насекомыми, и эти грубые деревенские женщины кажутся прекрасными…

Как это непонятно соседу, говорит: возьми! А я не могу, я берегу себя для снежной невесты и не понимаю, совсем не понимаю, есть смерть всего: умереть в это время значило бы умереть в звуке всей природы (счастье, кто умирает на Пасху).

И так наступает лето (или осень), я получил письмо, или так вдруг насквозь что-то пронзило, чувство ее ужаса, все мне стало близко, как на блюдце поднесли, и открылось, и непонятно было, как же это можно так жить, чтоб хотеть и не мочь: хочу и не могу.

И тут показалось это подножие горы, неприступной горы с далекой снежной вершиной, на которую не может взойти ни один человек, и так ясно голос: хочу и не могу.

На той же дорожке, где пели весной соловьи, не поют теперь соловьи, не светят деревья на солнце липкими зелеными листиками, только черные стволы под желтыми листьями, и так глупо, так чуждо ноет граммофон из мотивов цыганской песни.

Я бы все мог, но вот она не может: хочу и не могу. Так я же хочу, я могу, и с этого времени где-то в сокровенной тайне сердца началась новая музыка: я все могу!

Главное, что все это одно маленькое недоразумение, и только нужно увидеть ее, сказать ей два слова, и даже говорить ничего не нужно, как увижу ее и она меня увидит, так все и кончено, все будет понятно, только бы увидеть ее. А почему же не могу увидеть, поехать, и все будет кончено: увижу как-нибудь, Бог даст, увижу.

Сентябрь, дожди перепадали, то просветлеет, то закроется: и человек так, то оживет, то замрет (рыбак и ветры). Природа вся к роковому исходу, вся вокруг этой сложной горы, и весь роман есть описание ее (Марухи) в четыре времени года.

«Я – маленький» – это и есть начало сознания. Женский вопрос я понимаю как свой собственный мужской вопрос. У нее в письмах это затронуто: неужели она феминистка? Женский вопрос – это вопрос о пробуждении нашего сознания. Я рождаюсь в женщине. Женщина меня родила, но это не значит, что она моя или я ее, напротив, я есть только я.

Женщина (Маруха) – такой же знак, как и бесконечность, с помощью этой мнимой величины мы решаем уравнения жизни со многими неизвестными: у кого это известное и простое уравнение (дважды дза – четыре), тому…

Женский день. Весна – мимозы. Вечно-женственное. Героиня. Наталочка одна.

– Где же мама?

– На службе!

– Как! Мама на службе, что ты говоришь!

– Вы не знаете? мама уже три месяца ходит на службу: на Фонтанке, ходит, и там в конце четыре высокие трубы, там служит мама в счетном отделе.

Бедная Наталочка. Сидит одна у окна, как мимоза из Ниццы Петербургской весной. В доме ходит чужая женщина, прислуга: раньше они прислуги не держали. Сергей Петрович прокладывает новые пути в педагогике и потому зарабатывает мало. История их жизни: генеральская дочь сначала истратила все деньги, потом отдала все женское: стала кухаркой и, наконец, героиней. И когда очень стало плохо: общества нет и проч., – ей представилось, будто она обыкновенная женщина и не пара ему совсем, и тут она стала писать стихи: разлад, драма: а ему кажется, что она из всего делает драму.

Их сентиментальность: природа и божьи коровки.

Роль судьи: через меня друг с другом разговаривают.

Свои средства истратила. Клавдия Викторовна – генеральская дочь! – сама все делала: и полы мыла, и отводила девочку в школу, и готовила.

– Сколько же мама теперь зарабатывает?

– Мама получает в месяц тридцать рублей. Уходит в девять, приходит в шесть.

За тридцать рублей в месяц весь день! А прислуга стоит не меньше тридцати рублей, и вот Наталочка теперь одна.

Что же это такое, какая корысть? Пробовала писать стихи, потом пробовала делать переводы с французского, занималась корректурами.

Но только ясно, почему: Сергуня прокладывает новые пути, и она хочет прокладывать свои пути в корректурах. Четыре фабричные трубы – это совсем другое, это совсем серьезное дело. Только почему не такое же дело домашнее хозяйство, свой собственный уют и близость к Наталочке?

Почему вообще это бескорыстие и внизу движение, похожее на движение рыбы через водопад: с громадной высоты падает вода по скалам, сверкая серебряными чешуями на солнце, бросается рыба вверх на скалы, прыгает с одной скалы на другую, выше и выше, одна ошиблась и, разбитая, плывет теперь вверх брюшком, другая разбилась, третью на камне клюет хищная скопа, четвертую накрыл мальчишка сачком. Но все равно не остановишь ее ни перед чем: ей непременно нужно попасть в верховье реки, к местам размножения, и это понятно: у рыбы корысть – размножение.

Какая же корысть служить весь день между четырьмя фабричными трубами и на эти деньги нанять чужую женщину к родной дочери?

Звонок.

– Рано. Это не мама. Кто же это? Мама!

Она взволнованная, в красных пятнах, и с нею он, вызвали по телефону: случилось что-то чрезвычайное.

– Ах, как хорошо, что вы здесь, – радуется мне Клавдия Викторовна, – ну, вот обсудимте вместе все, все обсудим. Садитесь здесь. Сергуня, ты сюда; ну, вот как это вышло. Он – ему нет другого названия – он, этот жирный субъект, сидит за своим столом на возвышении и пьет будто бы квас, все знают, какой это квас: наливается, наливается, краснеет, пыхтит. И вдруг ни с того, ни с сего к Ивану Михайловичу, посмотрел на его <1 нрзб.> и растопался, и растопался, кричит на него, да как кричит! схватил его за волосы; одумался, уходит. «Господи! – говорю я, – нам необходимо выразить протест от всего отдела, нужно сказать ему так: «Весь счетный отдел выражает вам лично негодование…» Перебивает меня: «Кто же выразит протест, кто же осмелится, вы?» – «Я!» – «Не осмелитесь!» – «Я не осмелюсь?» Ну вот цветочки! Выхожу и звонюсь к Сереже. Ну, давайте же теперь обсудим вместе, в какой форме ему выразить, помогайте мне, я готова!

– Я ничего не имею против, – говорит Сергей Петрович, – тем более, что жалованье твое, в сущности, не играет роли в нашем бюджете.

– А если бы играло, не все ли равно?

– Тогда бы нужно подумать…

– Как! – вспыхивает Клавдюша, – есть такие положения, когда люди не смеют думать, не имеют права думать.

– Думают вообще без права…

– Как? Это ты говоришь!

Нервы Клавдии ослабели. Слезы… Домашняя сцена.

И вот, когда все мы снова помирились, объяснились, я спрашиваю решительно: почему она служит, если это в денежном бюджете ничего не составляет и Наталочка одна остается с чужой женщиной.

Бывают между супругами тайны, о которых они никогда ничего не скажут друг другу отчего-то и таят в себе, пока не явится третий, добровольный судья.

– Ну, скажите же, разве это большая тайна? Вам лучше быть дома с Наталочкой?

– Лучше.

– Ни полов, ни кухни вы не боитесь, я знаю.

– Нет, я не боюсь.

– В чем же дело?

Молчание, и глаза у всех в разные стороны, еще мгновение, и срывается с уст:

– Тут женское. Я хочу ему нравиться.

Упали первые капельки дождя, и все полилось.

– Я хочу ему нравиться, как это ни странно. Я буду мыть иолы, с засученными рукавами буду встречать в запахе кухни, масла…

– И почему же тут драма?

– Никакой, никакой драмы – уверяю вас, – спохватывается Сергей Петрович, – она из всего представила себе драму.

– Факты!

– Никаких фактов!

– Ну, пусть мое воображение, пусть: я все равно пережила драму, единственное серьезное во всей жизни переживание, дожидалась со страхом чего-то и дождалась, дождалась. Я поняла, что я ему не пара. Главное, у меня своего нет, я ищу своего: <просто> я ничего больше не могу дать ему, а это ему мало, я это поняла при случае: уверяю вас, тут была драма.

– Никакой драмы.

– Факты!

– Никаких фактов: это она все воображает себе, решительно все в воображении.

– Я ему не могу угодить: я вся для него кончилась. Раньше у меня были средства, я вносила их, теперь у меня нет ничего, все отдала, и ничего для себя. А нужно как-то для себя, и тут я ничего понять не могу. И они все такие, мои сослуживицы.

Поплакала, успокоилась: у ней теперь это протест и средство понравиться: она хочет понравиться, она протестует, это уж мое, свое, никто из отдела не решается, она героиня!

– Ну, давайте же обсудим, как можно выразить протест, я предлагаю так сказать, кратко: «Милостивый государь, весь отдел выражает свой протест относительно вашего неблагородного поступка с Ивановым». Достаточно?

– Совершенно достаточно и так, по-моему, Клавдия, не мешает вам спросить по телефону Иванова, как он?

Решаем позвонить к Иванову, конечно же, его надо спросить, ведь на него же может за это обрушиться.

Мы звоним Иванову. Он взволновался, он в ужасе, он хочет сам явиться просить Клавдию Викторовну отменить этот протест.

– Я виноват сам!

– Но ведь вас же за волосы таскали.

– Пусть, я заслужил, так меня и нужно.

Петербургская весна.

Солнце: жар-птица, и прямо после этого описание света северного и цветов из Ниццы в магазинах – первая весна. Перелет птиц. Переселение хорьков из города. Город и зависть: невозможно овладеть полнотой бытия: зависть на автомобили, и хотя вперед известно, что нет ничего у них на автомобилях, скука во дворце, набережной, скука, а все-таки есть что-то прекрасное и действительно необходимое… (аквариум). Город и его окружение: болота – Охта – роща хулиганская, капустники. Люди: горбунья и жених, Верочкина мать, героиня, заяц [44]44
  …Верочкина мать, героиня, заяц. – Герои первого утраченного рассказа Пришвина «Домик в тумане» – «униженные и оскорбленные» люди петербургской окраины. Диалог с Ф. М. Достоевским занимает существененное место в дневнике Пришина (Ср.: «Читаю «Записки из подполья». Что-то пережитое. Что-то осталось большое… будет приходить опять и уходить. Но что это, я сказать не могу. Как близка мне эта сцена в ресторане, сколько тут из моей темы «я маленький»»). Ранний дневник.


[Закрыть].

Самое большое зло нашего времени, нашей культуры, что дураку и нахалу теперь везде ход, и он чувствует себя все равно как и гений, и нет средств никаких усмирить его. Раньше он был овечкой и Богу молился просто. Умный же никогда не просто… не молился.

Настоящий господин – это такой человек, что увидишь его и кажется, что и сам настоящий господин. А когда в присутствии важного господина становится за себя стыдно и неловко, значит, он не настоящий господин, а только внешнее подобие.

Бывает, когда манит к себе «истинный труд», это значит, что человек хочет заглушить в себе пробуждающуюся личность. А то, бывает, хочется взять себе ребенка чужого и вложить свою жизнь на его воспитание. Хочется какого-то подвига, но всегда так, чтобы «отдать себя» на что-то: что-то будет жить, а я тому служить буду, я исчезну. Вообще отдаться, а не взять.

Эти моменты и есть женственные стороны моей души, настолько женственные, что когда я читаю записки женщин, то ничего нового для себя не нахожу: я совершенно отдельно от своего мужского чувствую в себе женщину.

В женском движении, как и во всяком, есть движение личное и общественное…

Замечательное постановление съезда криминалистов о ненаказуемости аборта. Присоединиться к нему можно, только если совершенно не признавать существующих начал государственности и вообще иметь перед собой идеальный строй общества, в котором личность абсолютно свободна и к ней существует абсолютное доверие. С этой точки зрения можно радоваться развитию проституции: ведь Невский, наполненный проститутками, сутенерами, есть только зеркало тайных пороков в этих роскошных домах, так много всяких тайных пороков и трещин в буржуазной семье, что они выползли на свет, на улицу: это значит только, что настоящую семью они покинули, они получили возможность существовать вне семьи и не нужно будет прикрываться семьей и браком для порока: с этой точки зрения – чем хуже, тем лучше – можно присоединиться и к ненаказуемости аборта.

Смыкалась улица, навстречу одна к одной подходят две стены, голые, без окон и между стенами дачка, деревянная, в три окошка, с мезонином – чиновник-мечтатель <купил> себе, устроил идиллию, всю жизнь копил – в даче <всё>.

Я – подкидыш, я – Лермонтов [45]45
  ..я – Лермонтов… – один из прафеноменов творческой личности Пришвина («по-настоящему я Лермонтов») связан со стих. М. Ю. Лермонтова «Ветка Палестины».


[Закрыть] (развить тему: скажи ты, веточка, и пр.)

Социалистов можно переплавить в государственников, а не в религиозных людей.

Революция – это месть за мечту.

Правая рука моя одна, я чувствую ее по тяжести мускулов и костей и еще чего-то такого, про что не знаю и как сказать: но правой рукой в детстве я крестился, на правую руку ангелы были, туда плевать нельзя, нельзя на правую сторону мочиться <3 нрзб.>, на правой стороне ангел плачет, на левой стороне шут пляшет: плюнь на правую сторону – и заплачет ангел, и засмеется шут. Да и мало ли <чего> еще я знаю, какая у меня правая рука и какая левая. А Левушке в немецкой школе на правую руку бантик красный привязали, и, когда я спрашивал, какая у него правая рука, он отвечает: с бантиком.

Почему я знаю вчера и завтра: вчера было, а завтра может быть Страшный Суд и загорится небо.

Чистая красота (бесполая, как Венера Милосская) достигается художником.

Весеннее утреннее шампанское света будит меня прямо после восхода солнца, и опьяненный, с безумной радостью и выходящий из горя, я спешу все взять, все схватить, и этот спех губит меня: больной, утомленный, хожу по грязным лужам и не в силах, разбитый… Вечера голубые: снег голубой, небо голубое, глянешь на окно, обласканное голубым, долго не заходящим светом, и потом лампу зажгли, и домашний свет и там оберегает, хранит от тумана и сырости еще не обогретых вечеров.

Весь женский вопрос уже давно изображен великими художниками, создавая образ Венеры Милосской [46]46
  …образ Венеры Милосской… – женское движение рассматривается Пришвиным в широком контексте русской и мировой культуры. Классический идеал античности осмысляется им как образец синтеза противоположных начал – мужского и женского – тема, существенная для русской культуры начала века.


[Закрыть], мастер перепробовал все дозы мужского и женского, пока не удалось найти ему чудесное гармоническое сочетание: женщина вся осталась, но она действует, а не только отдается, просветляет, а не затемняет дневное сознание.

Наш женский вопрос хорош и приемлем, как творчество подобного образа, как устремление в будущее. А в настоящем поле видим только неудачное смешение краски, полузаконченные образы: на лице Венеры то вдруг проглядывается купчиха и даже купец, а какие движения!

Скверная сторона женского вопроса та, что новая женщина, принимая в себя слишком большую дозу мужского, отравляется и при свете этого сознания обнажает все тайно-женственное. Голая, животная и сладострастная (по воскресеньям)… Боится боли и тем оправдывается, ссылаясь на высшую любовь, боится боли, жертвы… хочется и колется… и крик, вдруг крик… кричит от воображаемой боли.

Женский день (рассказ). Интеллигент Петербургской стороны. Интеллигент – <типичный>, бытовой, как купец (найти его черты, черты Сергея Петровича): рядовой человек он и тип (тип есть общественная кристаллизация бывшей некогда индивидуальности). Жена его одевается в перья передовой женщины (чтобы нравиться ему), поступает на фабрику и там разыгрывает героиню. Семга и водопад. «Не семга, а сельдь, – сказал Сергей Петрович, – воткни кол, и пойдет кол сам…»– «Я – свободная гражданка!» Развитие сюжета: Наталочка одна! Мама служит. Я вспоминаю прошлое и описываю типичного интеллигента и задаю вопрос: почему же мама служит? И вот начинается действие: входит героиня и прочие.