Текст книги "Дневники 1914-1917"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

В этой войне мерятся между собой две силы: сила сознательности человека и сила бессознательного. Мы русские – сила бессознательная, и вещи наши на место не расставлены. Когда нам улыбается счастье, мы готовы верить в свое бессознательное, когда неудача, мы взываем к порядку: нет порядка, значит, нет сознания.

NB. Наша радость бессознательная: подымаются неведомые края и срединные лоскуты нашей земли – так страна <получает> незаслуженное? А может быть, и заслуженное: кто оценил, кто знал цену пролитых в юности слез над этими печальными полями.

А то радость порядка, радость и сила чисто выметенного двора, оглянулся – двор выметен: радость. Иногда завидуешь немцам: за что им дана эта радость порядка, чем они эту радость заслужили? Всматриваемся – ничем, они пропустили наше мучение и прямо перешли к достижению… и не хочется взять это и перейти к этому из-за скуки.

Так все сложно, так редко сияет то, из-за чего стоит хлопотать, выметать – а у них поставлено.

В конце концов: мы заслужим порядок, закон, мы поставим вещи на свое место, а немцы потеряют это, но зато получат вкус и радость глубины, потому что счастье и несчастье только две меры жизни, одна в ширину, другая в глубину.

25 Февраля. Нищета и нищие – все равно, что раненые, изуродованные в том единственном великом сражении.

Словом, нужно обыкновенную жизнь представить себе, как сражение (последствие войны). Так, например, было это настроение на войне: и он бежал с войны, но бежать было некуда, везде ему казалась война и даже та война, которую он видел, только продолжение начатой ранее войны.

Крестьяне, даже мои, например, крестьяне не хотят мне платить оброка. У Лескова в одном романе есть такой разговор: «Вероятно, в том выгоды не находят, – ответил хозяин. – Но что же делать, однако, должны мы помещики? Ведь нам же нужно жить? – А они, я слышал, совсем не находят в этом никакой надобности, – спокойно ответил хозяин». Так разговаривают помещики у Лескова.

Замените слово «оброк» «арендой», и вы с этим разговором смело можете входить в современную усадьбу.

Мы сидим за вечерним чаем, входит прислуга и говорит:

– Вас велели!

– Кто? – спрашивает хозяин.

– Мужики велели.

Такое нынче выражение: «мужики велели». Хозяин выходит к мужикам и через полчаса возвращается расстроенный:

– Какую штуку проделали: не хотят платить аренды.

– Вероятно, не находят в том выгоды, – ответили мы.

– Помилуйте: пить перестали, казенные пайки, урожай, высокие цены – вся жизнь у мужика и не платят. Что же вы нам прикажете делать, ведь нам нужно жить?

– А они не находят в том надобности.

Через некоторое время после ухода бастующих крестьян прислуга опять докладывает:

– Вас велели!

– Кто?

В этот раз прислуга поименно перечисляет пять богатых мужиков. И через несколько минут вопрос о дальнейшей жизни помещика в усадьбе решается: богатые мужики готовы взять в аренду и немедленно заплатить за то, что открывает общество.

Так наглядно показывается, что мужик обманывает различные и часто прямо противоположные группки деревенского населения. У одних взяли на войну работников, у других семья держится – есть деньги и они могут продолжать эту тихую осаду имения, незаметное ее завоевание путем аренды. Вопрос об аренде благополучно решается. На остатке лучшей приусадебной десятины хозяин засеет потребительское. Зимнее хозяйство. Выписка семян: чечевица, горох, бобы. Перед домом цветы. Чечевицу старается невдалеке, за садом. Все повыдергают. Дома думали и вдруг – да перед домом. И хозяин совершенно забывает о цветах и продает свое первенство за чечевичную похлебку [196]196
  …продает свое первенство за чечевичную похлебку. – Быт. 25, 31–34.


[Закрыть].

Сначала снимают отдаленные земли, потом эти земли продают арендаторам, в аренду сдают ближайшие поля и ближайшие продаются. Остается усадьба с прилегающим к ней огородом. И огород сдается. Сады везде сдаются. Оброк-аренда становится все меньше, меньше и, наконец, ясный вывод: молоко, масло дешевле купить в городе. Помещик продает усадьбу, покупает в городе домик и там тихо доживает свой век.

Так завязалась эта невидимая бескровная война в области сельского хозяйства.

1 Марта. Фацелия. Ехали мы с агрономом Зубрилиным [197]197
  Фацелия. Ехали мы с агрономом Зубрилиным. – Запись является первоначальным вариантом поэмы «Фацелия» (Лесная капель. // Собр. соч. 1982–1986. Т. 5. С. 6–8), в которой трансформация образа утраченного счастья осмысляется через развитие символики цвета. В силу смещения от лилового к синему (синее поле – синие птицы) символ цвета получает общекультурное наполнение. Завершающая поэму «Фацелия» строка из А. С. Пушкина подтверждают значимость литературного контекста.


[Закрыть] осматривать клевера в Волоколамском уезде. Агроном Зубрилин, толстый и на вид жизнерадостный человек, восхищенно показывал мне клевера – цветущие, душистые. На помещичьей земле было целое необъятное поле клевера. На крестьянской – полосками. Мы задыхались от запаха клевера, такого сладкого, полного счастья, что становилось даже кисло во рту, и к этому запаху как будто чуть-чуть примешивался запах детской комнаты с пеленками.

И вдруг среди красного клевера показалось небольшое лиловое поле фацелии – медоносной травы. Странный цвет в наших полях… (пчеловоды… липовый сад).

Неожиданно спросил меня Зубрилин: «Сколько вам лет?» Я сказал. И он продолжает: «Теперь уже кончено: о на…»

И вдруг зарыдал. Мы остановили лошадей. Он все продолжал рыдать. Сбегал кучер за водой. Он выпил, оправился и стал говорить о какой-то сенокосилке новой конструкции.

Так это и кончилось, и прошло, и тайна этого толстого семейного человека, который хорошо устроился, чуть-чуть приворовывал, исчезла и осталась на лиловом поле фацелии среди душистых клеверов с их сладким запахом.

Зубрилин был весь, как природа; что там делается, то и у него: поставь ему под мышку барометр – можно бы узнавать погоду.

Милая Дуничка!

Поздравляю тебя с твоим большим праздником, думал поехать к тебе с Лидей, но тут скопились кой-какие дела по хозяйству, и мне хочется их переделать, чтобы, хотя на недельку, поехать в Москву.

Не было ни одной Евдокии (мартовской), чтобы я не вспоминал тебя, и каждый раз удивлялся себе, почему не пишу поздравление тебе с Ангелом.

2 Марта. Пройди по Руси, и русский народ ответит тебе душой, но пройди с душой страдающей только – и тогда ответит он на все сокровенные вопросы, о которых только думало человечество с начала сознания. Но если пойдешь за ответом по делу земному – великая откроется картина зла, царящего на Руси.

Семьи Лопатиных (дворяне) и Жаворонковых (купеческая) простейшие, жизнь их ладная – счастье. Игнатовы-Пришвины – стремление вдаль (индивидуализм).

В дворянстве (женились на родных) была бессознательно заложена мысль о родстве жениха и невесты (как у киргизов: «обещались родители поженить, когда жених и невеста были во чреве матери»). Система воспитания брачных людей.

5 Марта. Домучились мы с Ефросиньей Павловной до какой новости: нужно думать о другом так же, как о себе. Она говорит: «Вот как хорошо!» А у меня ядовитая мысль, не говорю ли я так: «Думай, Ефросинья Павловна, о мне так же, как о себе». Не учу ли я этому христианству для собственной выгоды.

Все резче на небе звезда утренняя, и восток сильнее обозначается, а луна не гаснет, светит по-прежнему, видно только, как злые порывы ветра качают оголенные ветви сада, как, словно бабочки, летят последние листья.

Елец. Сколько же лет пройдет, пока волны общества размоют утес неограниченной власти – трудно сказать! Как в личной жизни, так и в общественной бывают разные столкновения, возникают вопросы, которые, как ни думай, все равно не одумаешь за свою жизнь, и решаются эти вопросы после и другими людьми.

Эти вопросы – наше духовное наследство грядущим поколениям.

6 Марта. Попался он как рыба в сеть: самолюбие и бьется, бьется, ищет выход в свободный мир.

У Е. П. полное истощение духа, болеет. Отпустить на поправку к матери?

7 Марта. Дезертир: бежал с войны, но места не было, где не было войны, и когда забрался в деревню, то стала жизнь казаться последствием великой войны и проч. (возвращение к дележу земли).

Уездное Замятина: это один из тех авторов, которые литературно приближаются к народу и так создают иллюзию… даже не иллюзию… а читатель знает, как предпосылку, что автор близок, но не хочет быть близким – это блестящая литературная гримаса… А в общем, у них: но чем ближе литературно, тем дальше жизнью (так у Ремизова).

9 Марта. Отправка вещей на пяти подводах. Утром морозы, днем навозные ручьи. Весь город – сплошная куча навоза и местами курится.

В ночь со среды на четверг – дождик. Мужики в город все едут «по последнему пути», говорят, что кое-где «просовчики».

В пятницу мороз, лошади проехали, но одна попала в просов, и другой ногой перебила себе жилу. Навозный город и чистые снежные поля.

В ночь на субботу ночевали на даче, был ливень, сверкала молния.

10 Марта. Тушинскому вору наш город низко поклонился [198]198
  Тушинскому вору наш город низко поклонился… – речь идет о Лжедмитрии П, который выдавал себя за русского царя Дмитрия Ивановича, якобы выжившего в Угличе и спасшегося (Смутное время). В 1607–1608 г г. под Волховом (Орловская губ.) Лжедмитрии разбил войска Василия Шуйского и направился к Москве – некоторые города сдавались ему почти без боя – и разбил лагерь в Тушине.


[Закрыть] и поднес ключи. За это потом в городе нашем было много повешено людей. Была некоторое время постоянная виселица.

Где вешали – там теперь молятся. На месте виселицы крест стоит, Семик – на Русальной [199]199
  …Семик – на Русальной… – распространенный в средне – и южнорусских областях и на Украине праздник отмечался в четверг на 7-ой неделе после Пасхи, отчего неделя получила название русальной или зеленой – один из древнеславянских языческих праздников, сохранивший в христианской культуре не религиозный, а игровой характер: хороводы, игры, гадания, плетение венков.


[Закрыть] неделе сходится сюда множество народа, и с незапамятных времен горел здесь неугасимый огонь – кто его поддерживал?

Неизвестная старушка ходила из Александровской слободы и поддерживала. После нее другая старушка неизвестная – так и горел огонек. Теперь огонек погас, а крест цел. Ходят молиться в Семик, но по-прежнему толпой.

13 Марта. Густой туман окутывал все содеянное за ночь, только к вечеру пояснело на месте заката, и пролетели два громадные хоровода гусей. Павел урвался, проехал по большой дороге в город и привез по последнему почту. Теперь мы отрезаны недели на три – вода!

12-го нанялись ко мне Павел с Фионой. Хотя и бестолково и суетно и это вечная война мелочей у женщин, но все-таки жизнь тут складывается в родных местах, будто старый дом перевезли на новое место, не рубится дом, а складывается. И путь идет по старому пути матери, ее волей.

На последнем зимнем пути лошадь попала ногой в глубокий просов и пока вытаскивала, другой ногой подбила бабку в этой завязшей ноге, ступила шаг, два и захромала, дальше больше и вовсе не может ступить на подбитую ногу… Где тут переехать верх, залитый водой, где тут вытянуть сани на гору. Снег, как сахар моченый, только называется снег, а хуже воды. Глыба моченого сахара нависла над верхом, вот-вот повалится. Скифы помогают; разговор с ними: каких лошадей покупать, набор и проч.

Ранняя весна – какая-то нравственная чистка для города: город занавоженный, рыжий, навозу так много, что…

В какой тесноте живут здесь люди среди этих барских имений, только теперь стало заметно: теперь, когда сократили площадь посевов, меня везде преследуют крестьяне и приходят просить «полнивки» под овес. Как велика Россия! как общее не соответствует частному! По газетам сокращение посевов, здесь у нас ходят и просят «полнивки»! И как непрочно, безбожно: вообще мужик, а узнайте лично – какое житье их.

16 Марта. Размыло черную землю у нерадивых людей, треснула тучная земля глиняным оврагом от села до города. Разделил овраг поля и деревни. Дико, злобной гримасой отвечало поле с оврагом весенним мечтам о какой-то нетронутой жизни (здесь человек зарыл свой талант, и почему-то называют все такую жизнь свою Божьей)…

Лозинка бедная сама пробует все укрепиться на краю этого оврага, борется лет пять и потом падает при весеннем размыве в овраг и, повергнутая там, на дне оврага зеленеет еще одну весну.

Бедная! смотрю на тебя и кажется мне, что не ты, а моя собственная жизнь пропадает на краю земной трещины!

И опять этой весной я вижу новое дерево, на краю оврага, стоит, светится новой зеленью. Смотрю на тебя теперь, на твой зеленый свет, и кажется, будто и моя жизнь светится. И кажется мне, верность и постоянство мое и твое освободили из жизни тучной земли плененный в ней этот зеленый свет, и листьями радостью закрыли теперь для меня, а потом закроют для всех зияющую трещину родной земли.

И мне, как лозинке, в счастье было отведено малое место, и всю жизнь потом, как над оврагом в несчастье, мне суждено было вновь достигать своего счастья.

В этом отведен был мне такой маленький уголок, что о нем и говорить бы не следовало, но я постоянно думал о нем, и мало-помалу зеленые ветви закрыли овраг.

Ив. Мих., где клевер сеять. У Афанасия о рабочем. Узнать точно, что и в какое время делать весной. У Коли, что делать с сараями.

Сон: вот так и причинная связь! Никола Сидящий [200]200
  Никола Сидящий. – Ср.: очерк «Никола Сидящий» (1923) в цикле «От земли и городов». // Цвет и крест. С. 528–532.


[Закрыть]. И увидел он там стол, а за столом Бог сидит, и на столе, как стаканы, стоят причины всего, много всяких причин, и каждая сама в себе, как стакан с подстаканником, так и причина с подпричинни-ком. И вот Никола Сидящий посылает на землю причину любви, она одна единая Причина Любви, но, странствуя, она меняет обстановку и мы, замечая обстановку и вещи, поглощенные любовными думами… множество видов любви на земле…

18 Марта. Дом и земля. Мужики и бабы. Мужик всегда в чем-то бабе мешает – беречь не может мужик, все вдовы у нас отлично устроились. И баба мешает в чем-то мужику, он проклинает «бабье». Из этого не выходит, что баба – материалистка, а мужик – идеалист. Совершив свой круг, он тоже показывается не хуже бабы материалистом: «земли!» – мужичье. Бабье – дом, мужичье – земля.

19 Марта. Рубили в роще деревья для сеней. Еще нет движения соков. Отчетливо видны на пнях годовые круги. Нашли тоненький круг, сосчитали 26-й – в 89 году и вспомнили голодный кукурузный год. Плохой был полеток [201]201
  …Плохой был полеток… – (устар.) заработок за все лето.


[Закрыть] (какой задастся полеток). Туманно, пасмурно с морозцем по ночам, не узнаешь, когда солнце восходит, когда садится, по воробьям узнаем, как заиграют – шабаш вечерней работе. Целый день на постройке, по хозяйству, вечером к 10-му часу, редко моргая, останавливаются глаза, как у детей, и неудержимо клонит ко сну. Тело живет, дух отдыхает.

20 Марта. Стало некуда путешествовать – везде война. А если и нет самой войны, тень от нее. Горький пишет, что у нас нет энтузиазма в Скифии. Очаг мечты – душа личного человека.

21 Марта. После вчерашнего дождя ночного поля стали пестрые, где протаяло, вязнет нога по ступню, на полях табунами летают грачи и галки, грачи погракивают, галки покликивают – клик, клик! В лесах и на валах – снега. Ждем мороза – клевер сеять.

Общие числа в России как будто не имеют никакого отношения в жизни личной, это самое трудное для изучающего Россию англичанина. После этого случая у меня как-то руки опустились. Ну, как тут поступить в общество, в это общество я не поступил и из-за сахара… и я выдумал себе мед вместо сахара. – Не выкидывает? – спросил батюшка. Я догадался: по мнению многих от меда на тело «выкидывает» прыщи. – Нет, – говорю – ничего, не выкидывает. Батюшка мою пассивность не одобрил, да я и сам не одобряю: это не принцип, это просто лень. А может быть и потребность не такая серьезная: утренний кофе я заменил теплым молоком с булкой и скоро к этому привык, после обеда медом, жить вполне можно. Многие крестьяне у нас вовсе не пьют чаю, а те, кто пьет, опять-таки это не самое же главное. Вот городское мещанство, городская беднота – это другое дело, там народ «чаевой», с кусочком сахара он пьет десять стаканов горячего чаю, с чаем ест хлеб и это все его питание. Стыд и срам: на днях я почти целую версту ехал этим мещанским сахарным хвостом полной тележкой сахара, всматривался в эти бледные измученные лица и не раздал, не раздал. Это вышло совсем случайно, упало как снег на голову, я получил повестку от с. х. общества, что на мое имя оставлено пять пудов сахара! Еду в город получать сахар, все еще не верю счастью. Плохо стало жить: пришел в гости батюшка, большой любитель чайку попить, а у меня вместо сахара мед. И какая дрянь мед! по доверию к пчеловоду я не пошел смотреть, как он его «спускает», и он спустил мне в мед всякой дряни, с червой, с хлебушком, прибавил муки, воды, патоки. Эту сладко-горькую зеленоватую жидкость он продал мне по сорок копеек за фунт, и вот уже месяца полтора я питаюсь этой гадостью. А сахару ни кусочка, ни зернышка песку; о варенье и говорить нечего – смородина, крыжовник, вишни, земляника и клубника так прошли. Батюшка попробовал меду, поморщился и не то с сожалением, не то с оттенком презрения к моей бесхозяйственности, спросил:

– Ну, почему же вы не запасетесь сахаром?

– Где? Как?

– Вам везде можно. В потребилке [202]202
  В потребилке – (простореч.) – Магазин потребительского общества, кооперативная лавка.


[Закрыть].

– Знать не хочу вашу потребилку. Не хочу поступать в члены общества из-за сахара [203]203
  …Не хочу поступать в члены общества из-за сахара… – см.: Сахар. // Цвет и крест. С. 494–497.


[Закрыть], не хочу за пятирублевый взнос переходить в другой класс общества, отличный от простого народа, за пять рублей получать возможность шушукаться с членами правления, получать количество сахара почти прямо пропорциональное количеству десятин и связанным с этим моим значением, не хочу со своим пудом в тележке проезжать через толпу ожидающих возле потребилки не-членов… Если бы кооператив, а то потребилка.

Раз я сунулся в потребилку, потому что в городе мне сказали, что я, как сельский житель, должен получать сахар в местном кооперативе. Обыкновенная толпа чающих стояла перед потребительской избой, в толпе спорили два мужика: один нечлен «чистил» члена правления всякими нехорошими словами, а тот успокаивал его, оглаживая ласковыми словами:

– Не горячись, милый, не горячись: нужно уметь лавировать собой.

– Черт ты немазаный, скажи ты мне, член ты или нечлен? – Член правления, старый член-перечлен. – Почему же ты, член-перечлен, допускаешь такие безобразия. Следуют перечисления безобразий, их множество, всех я не упомню, но главное, что местный крупный землевладелец получил не в пример другим 16 пудов сахару, а самое главное, что теперь все члены, всякий русский человек нуждается, должен быть членом бесплатно. – Не горячись, не горячись, – уговаривал член правления, – нужно уметь лавировать собою… – Лавировать, лавировать, а сам… ам! Во время спора вышла барыня с мешком сахара, бабы кинулись на нее. – Шляпу, шляпу с нее сдирай! Едва, едва барыня отбилась и, взволнованная, раскрасневшаяся в негодовании укатила в тележке свой сахар. – Ну, смотрите! – ответил батюшка.

И действительно, вскоре на всех начало сказываться вредное действие меда. В это время, когда мы сидели и без сахара и без меда, приехала из Калужской губернии племянница и привезла 0,8 фунта песку. Она приехала как будто из другой страны: в Калужской губернии, оказывается, введена карточная система и каждый получает 0,8 ф. песку в месяц, то, о чем мы мечтали, ссылаясь на Германию. Племянница рассказывает, что в фунте песку содержится 54 чайных ложечки, что в стакан требуется около 2 ложечек, значит 0,8 ф. не хватает, даже если пить по одному стакану в день. Но калужцы отлично приспособились: они варят песок с молоком до большой густоты, полученную довольно обширную массу разрубают на кусочки и получают очень серый кусковой сахар. Племянница тут же и проделала все это варево и наделила всю нашу семью твердыми тянучками. (Целую жизнь мы потом подбирали сахар.)

Воздав должную похвалу Калужской карточной системе, мы принялись пить чай, но как ни ухитрялись, 0,8 фунта на всю семью хватило всего на неделю, и мы снова остались без сахару.

Когда кончился сахар, она же, калужская племянница, научила. Утренний кофе мы заменили горячим молоком с булкой, вечерний чай пили, как говорила племянница, «по-аристократически» без сахара: она уверяла нас, что в высшем обществе пьют чай всегда без сахара, используя аромат его… вполне… как китайцы. В это время я получаю из сельскохозяйственного общества, где я давно состою членом, бумагу, и в ней обыкновенными буквами написано, что написано! что будто бы на мое имя в обществе оставлено пять пудов сахару! В семье переполох, недоверчивая радость, торопливость, скорей, скорей ехать!

Огромный хвост встретил меня в городе, хвост сахарный тянулся от Мясных рядов через всю (Успенскую улицу) и до самого Рыбьего базара – не меньше версты. Бледные лица заморенной городской бедноты под непрерывным окладным дождем казались еще бледнее, но стояли настойчиво… очевидно, без всякой надежды получить. Выдавали в чайном магазине по два фунта песку. Ни дворянин, ни крестьянин не поймут. Нужно знать жизнь всей этой мещанской бедноты города, чтобы понять этот хвост, эту настойчивость, эту потерю времени. В деревне крестьяне не так потребляют чай. Чаевой народ… Какая-то сила…

Как я мог думать, проезжая сахарным хвостом, что я, через несколько минут буду этим же хвостом везти нагруженную тележку с сахаром – я стал в этом сомневаться. В общем, когда я вошел, барыни стали шушукаться, и мне казалось, что у них какой-то тайный заговор. Может быть, они шушукались о своих домашних делах, но я думал, что о сахаре. В обществе не было приказчика, и я должен был сам вынести все пять пудов сахару. Когда я укладывал, мне казалось, что из всех домов смотрят на меня. И когда, укрыв сахар хорошо брезентом, тронулся в путь вдоль сахарного хвоста, мне казалось, я вор, я украл и вот, вот крикнет кто-нибудь «караул». И дома не было успокоения: дома украдкой от прислуги – разнесется молва.

В обществе мне сказали, что это не все, на днях придет еще вагон, и я получу еще пять пудов, снова я казался… Только уж когда я уехал домой: удачная охота.

Но как-то совестно… Меня уверяют, что эти мои преимущества, потому что я – член общества и принадлежу к организованный России, что если бы все сделались членами разных обществ и все получили бы. Все это, конечно, неправда. В военное время мы все – равноправные члены общества и все должны получать одинаково. Необходимо ради выгоды во времени ввести карточную систему повсеместно по всей России.

30 Марта. Боялись, что не будет утренника, и вдруг зима с метелью, ветрами морозами. На третий день северный ветер повернул на восток, на четвертый подул западный, стало мягчить, но земля еще не оттаяла, и мы успели посеять клевер. Утром поле было еще покрыто снегом, клевер падал и утыкался в снег, как дробинки. В полдень весь снег исчез и все поле было покрыто ровно клеверными крупинками.

Ход весны: в Феврале долго без оттепелей стояли ясные морозные дни, не было оттепелей всю зиму, снег лежал без осадков, не было и очень сильных морозов, кроме недель двух перед самым Рождеством. В Феврале все такие морозные дни чередовались с сильными метелями, которые совершенно завалили снегом нашу усадьбу. Как будто не в силах справиться с зимой штурмом метелей во второй половине началась правильная осада зимы: в полдень рушились намерзшие за вечер и уже блестящие февральские сосульки. 12 или 13-го марта, на другой день после нашего переезда, эта осада, казалось, была законченной и начался, казалось, небывало дружный штурм весны: молния сверкала без грома, прилетели все птицы, сбежали верхи, показалась острая как игла трава из-под снега, и выросла крапива под окном. Благовещение – теплый день, в тени доходило до 12-ти, санный путь прекратился совершенно, стали думать о посеве овса. Как вдруг вечером 25-го задул северный ветер, ночью при морозе пошел снег, и утром лежал снег при морозе в 6° и сильном холодном ветре – санный путь восстановился, Благовещение переездили. 28-го ветер переменился на восточный, 29-го на западный, 30-го на юго-восток, в ночь под 31-е буря и дождь… природа: путешествие на месте.

23 Апреля.

– Вильгельм – умнейшая голова! Из-за чего, говорит, мы воюем – из-за вашей земли? Плевать на вашу землю. Мы воюем, чтобы на земле был один царь.

– Чей же царь?

– Все едино чей, только бы один.

– Умнейшая голова!

– Сказывают, правда ли, что он из купцов?

24 Апреля.

– Вильгельм хочет, вы знаете, чего он хочет? вы думаете, он так воюет, подико-ся так! нет он не так, Вильгельм хочет по всей земле одного царя поставить, чтобы один царь был на земле и никаких!

– А ежели его не пожелают?

– Ну, что же: он-то необязательно, чтобы себя или немца какого, а кому придется, а может, очередь будет, только чтобы один царь был на земле и никаких!

– Умнейшая голова!

– Да, еще какая умнейшая-то!

– А правда ли, сказывают, он из купцов вышел?

– Как из купцов?

– Да так: не как прочие из принцев там или из дворян, а из купеческого сословия продрался и вышел в цари?

– Умнейшая голова!

– Одно слово немец – немец.

– А что, правда это, немец обезьянку к пулемету приладил?

Так мирно беседуют плотники во время завтрака, и вдруг пронзительный радостный крик:

– Мир заключен, мир заключен!

Я знаю, в чем дело: вчера дети поссорились между собой за лозиновые свистки, весь день ходили надутые, а я склонял их к миру, и они обещали мне мир на следующий день. Они кричат: «Мир заключен!» и эти неграмотные плотники, большие бородатые дети на одну минуту верят, что настоящий мир заключен. Радость тронула нежданно: вот отсрочили набор до 15 мая, много ли их тут, пять, шесть человек, и вот одному из них это большая радость. А тут: мир заключен!

Потом посмеялись, но на несколько секунд можно было видеть по этим людям, что значит мир!

В имении, где я живу, дубовый лесок продается, и хозяйка время от времени как женихов принимает купцов.

– Кому живется на Руси, какому сословию? Все сословия отличаются. Богач богатеет.

26 Апреля. Спор в гостиной: побогател мужик или по-беднел. Основная ошибка состоит в следующем: человек, желающий сделать вывод, берет людей с христианскими именами Иван, Петр, Михаил, складывает их и получается столько-то мужиков и потом мужика среднего, о котором говорят, уже не упоминая его христианского имени. Если я прихожу в незнакомую деревню, ищу себе приюта в крестьянской семье, то сколько я делаю усилий, чтобы сойтись с людьми, зарекомендовать себя, познакомиться. Но приезжий чиновник имеет дело с отвлеченным средним мужиком. Общество живет одной жизнью, государство другой. И власть государства над обществом происходит именно через эти средние числа – кто-то в среднем числе убавляется, приносится в жертву. И оттого человек, названный при крещении Иоанном, никогда не узнает в себе создателя Российской империи и создатель империи никогда не увидит в себе Иоанна.

27 Апреля. Май начался в апреле: цвела черемуха, сеяли просо, сажали картошку, все в апреле и считали это время за май.

Не то что, как говорят, «коллектив», которому немцы все приносят в жертву, нам страшно это общечеловеческое, и даже не то, что немцы превыше всего ставят свой немецкий коллектив – тоже это обыкновенное, но чужд, ненавистен и страшен для нас их путь, их насильственно-разумный переход от «моего» к «нашему» – нам не нравится тон их «сознательности».

Настоящая сознательность – лично мною найденный переход от личного к общему, от моего хутора ко всем хуторам.

Характерная черта простого народа в России теперь – претензия, малограмотный человек оказывает претензию.

Вот если у кого есть возможность и верный глаз, хорошо бы понаблюдать иностранцев-пленных не в казармах, а в нашем быту. Это поистине новое, небывалое: сотни тысяч этих людей не как варяги, признанные властвовать, а в рабском виде совершают свой крестный путь на Руси.

Чужой, свободный от наших обид и наших привязанностей глаз, но с тем же нашим полным опытом, смотрит теперь на всю Русь от Польши до Владивостока – что они увидят, что они скажут?

Не берусь обсуждать эту тему, но у меня, как и у всякого теперь, есть свои личные впечатления. Помню, этой зимой едем мы с двумя землевладельцами, один из них оседлый, живет у себя в имении, другой имеет в городе магазин, а в имение только наезжает. На козлах сидит австриец Автонас, которого здесь называют Афанасием. Я задал несколько вопросов этому Афанасию о его положении, стараясь хоть как-нибудь соприкоснуться с душой этого непонятного человека. Пока я расспрашивал, между хозяевами завязался отчаянный спор о труде военнопленных, оседлый помещик доказывал, что русские рабочие никуда не годятся в сравнении с иностранными, что только благодаря им он убрал свой урожай. Кочевой помещик, напротив, ругательски ругался. Спор был отчаянный, ничего нельзя было разобрать, но после я собрал сведения о хозяйстве того и другого помещика. Оседлый помещик лично сам выбрал себе пленных и сам распоряжался их работами. Все отлично работали, только два почему-то все отставали. Стали их расспрашивать, чем они занимались на родине: один оказался садовником, другой парикмахером. Садовнику дали сад и, уж это я лично от многих слышал этой осенью, во что превратился этот сад через год, какие там цветы, овощи, фрукты, все говорят: «нечто небывалое». С парикмахером долго не знали что делать, но потом само собой вышло, что ходить ему за лошадьми и, говорят, он это дело выполнял, очень исправно.

Совсем другое дело в хозяйстве помещика кочевого. Тот вызвал австрийцев по телефону, человек пятнадцать чехов, кафешантанных музыкантов, кажется, даже всех из одной капеллы. Можно себе представить, что из этого вышло! Так что популярный очень среди помещиков вопрос о качестве труда военнопленных, по-моему, решается просто качеством самого хозяина.

Наслышались мы, что пленных нужно как-то особенно не по-нашему хорошо кормить. Многие мои знакомые только из-за этого избегают брать к себе пленных, да и правда как-то совестно поселить человека иностранного в людской, заставить спать его на соломе возле телят и овец, да и многое такое, с чем русский человек вполне сроднился и не замечает неудобств, а иностранец возопиет. На этой почве есть у нас примеры отвратительные: верст за пятнадцать от нас одна Коробочка завела себе рабочих-австрийцев [204]204
  …одна Коробочка завела себе рабочих-австрийцев… – аллюзия на поэму Н. В. Гоголя «Мертвые души».


[Закрыть]; иностранцев она поселила у себя в доме и кормит их чуть ли не с барского стола, а своих русских рабочих держит в людской и кормит их солониной из вонючих овечьих… И в обращении ее с иностранцами и русскими, и в пище, и в жилище контраст…

Выходит, что выгоды оно нам никакой не дает, но у них и у меня есть лошади, кое-какие машины, кое-какой скот, земля своя.

Когда-то мы землю, эту же землю отдавали в аренду зимой: зимой арендная плата была пять рублей, и убирали за нас десятину. Теперь эта же десятина обходится пятьдесят пять рублей!

Неимоверно вздорожал черный труд, цена его с года на год готова поглотить и ренту, и проценты на капитал. К добру это или ко злу?

Наше хозяйство окружено несколькими деревнями, населенными людьми в земледельческом смысле почти что нищими: у них полевой земли на душу приходится по полдесятины, которая, конечно, даже не может их прокормить. Неизбежно им приходится у помещиков землю арендовать. Но помещик не отдает им землю за деньги: часть он берет деньгами, а другую платит трудом, обрабатывая землю в пользу помещика. Так было прошлый год и за десятину ценой в 25 руб. они платили по 17 руб. деньгами, а за остальные 8 рублей они должны совершенно убрать одну помещичью десятину.

В ужасающем росте цен есть что-то роковое, висящее над головой.

Картина на постоялом дворе – на карту: покажи мне Россию.

Строим дом, вернее, не строим, а складываем старый дом на новое место. Плотники – люди забракованные: у одного на коленке шишка в кулак, у другого золотуха, у третьего шея кривая, плотники – люди для войны негодные.