Текст книги "Дневники 1914-1917"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

1917

<Петроград>

24 Февраля. Жена и невеста – одновременно и раздельно.

Современность: продовольствие – искусство, служба – литература, типы заячьего ведомства: [225]225
  типы заячьего ведомства… – попытка понять дух современности («двойственность существования») соединяется у Пришвина с мотивом ремизовской игры в идеальное человеческое общество, противостоящее действительности («Обезьянья Великая и Вольная палата», в которой у Пришвина был чин резидента заяшного ведомства). После Февральской революции (см. запись от 6–7 марта 1917 г.) этот мотив становится знаком другого ощущения жизни («Заячье ведомство распущено – все стали людьми»).


[Закрыть] барышни мечтающие и барышни деловые и проч.; министерство и заячье ведомство, государственность и человечность, воин реальный и воин идеальный – как ориентирует политическая газета… Разложение и двойственное существование.

Вчера забастовка рабочих. Как вел себя Окулич: «На Литейном уже стрельба».

Окулич двигает вагоны на службе, а дома чертит планы устройства своего имения в Сибири. Он обвиняет министра Земледелия, министр обвиняет статистиков и народ в отсутствии патриотизма. На его месте нужен бы человек, который просто делает, никого не обвиняя. В министерстве: хлопающие двери – кажутся выстрелами.

25 Февраля. Старинные часы (в моей квартире) играют несложную немецкую песенку, и слова ее во сне кажутся словами простейшей министерской бумаги: «Член Совета Министра, свидетельствуя совершенное почтение Вашему Превосходительству» и т. д.

Член Совета подал вчера Министру докладную записку с планом спасения России, в бумаге есть фраза: «Когда уже рабочие массы вышли на улицу» (откуда они «вышли», где они были?).

Часы играют свою несложную немецкую песенку, и время от времени хлопает на весь дом, как пушка, входная дверь: «Постреливают? начинают?»

На Невском, как и в 905 году. Трамваи остановились, где-то в районе Ямской улицы все еще ходит конка, старая, темная, настоящая прежняя конка. Никто ее раньше при трамваях не видел, а теперь с удивлением смотрят: конка ходит!

Вчера два мальчика в швейцарской крайней левой социалистической газеты «День» [226]226
  …социалистической газеты «День».. – имеется в виду ежедн. газ. И. Д. Сытина «День» (1912–1918); с июня 1917 г меньшевистского направления.


[Закрыть] подавали пальто сотрудникам, сегодня наборщики объявили забастовку, мальчишки не подают пальто и смотрят, как сотрудники, расходясь по домам, сами одевают друг друга.

Государственная Дума обсуждала отложить заседание до понедельника или продолжать совещаться и завтра: небольшим числом голосов приняли заседание на завтра.

Внезапно вынырнул откуда-то Уполномоченный Петрограда Вейс и предъявляет свои административные права.

Из статьи Леонида Андреева [227]227
  Из статьи Леонида Андреева… – в статье «Картина Петрова-Водкина («Мир искусства»)» («Русская воля», 23 февраля 1917 г.) речь идет о картине «На линии огня» (1915–1916), экспонировавшейся в дни Февральской революции в Петербурге и вызвавшей противоречивую реакцию в обществе. Ср.: Вернисаж.//Собр. Соч. 1982–1986. Т. 2. С. 627–629. Ср. также: «16 Апреля 1949. Война 1914 года подходила к концу, и все в обществе начинали чувствовать близость какого-то конца. О победе и речи не было, поражение? оно, это состояние, и было уже поражением. Молодой талантливый художник N (Петров-Водкин. – Я.Г.), занимаясь своей большой картиной, вдруг понял, что в его картине не хватает, если посмотреть со стороны «души» и если к себе завернуть вопрос, то не хватает поведения самого художника. Он писал это громадное полотно уже три года и начал его, когда в обществе были налицо патриотические чувства». (РГАЛИ).


[Закрыть] о картине Петрова-Водкина: «Но слова не бессильны!»

Любовь подлинная есть сила, которая не может быть безответной, и все-таки есть любовь «неудачная», безответная – что это за любовь? Ее бессилие, потому что она направлена на себя безудержно (слишком горячий новобрачный не может ничего «сделать»…); простота, здравость, внимание (Санчо-Пансо, Земляк) – элемент счастья, т. е. общения (соединения): несоединимость для Дон Кихота, беспредметность, отсутствие вещности (смехотворная ночь новобрачного: он и мог бы, но его настроение слишком высоко).

Гриша-охотник. У него много оружия. Он говорит, что когда «начнется», – он сделает из своего дома крепость, у него столько-то патронов – в кого он будет стрелять?

– Попробуйте, придите!

За время службы (с 1-го ноября) прошла передо мной картина возрастающей разрухи продовольствия, начиная с Урала, как вздулось дело о хлебе (вздувались разные дела – то Урал, то молоко, то хлеб, то масло); спор нашего Превосходительства с вашим Превосходительством (Уполномоченные между собой) и другие все – надо вспомнить и соединить.

Страсть (половая) в конце показывает труп изуродованный обладаемого существа – но есть любовь (удалите из состава жизни Санчу-Пансу, и останется безумие). В эти дни это Санчо-Пансо спасал Россию.

При работе над собранием сочинений: повести верхние Дон-Кихотские: [228]228
  …повести верхние Дон-Кихотские<…> «Апис» и … «Раздел». – Имеется в виду цикл очерков под общим названием «Грезица» (Летопись. 1917. № 2–4), очерк «На посеве» (Речь. 1916, 24 апреля), рассказы «У горелого пня», «Радий» (Собрание сочинений в 3-х т. СПб.: Знание, 1912–1914. ТТ. 1, 3), «Иван Осляничек (Из сказаний Семибратского кургана)» (Заветы. 1912, № 2,3), <Никон Староколенный» (Альм. «Шиповник». СПб., 1912. Кн. 18). Очерки «Апис» и «Раздел» написаны, по-видимому, не были.


[Закрыть]«Грезица» и Санчо-Панчская: «Посев», «У Горелого пня», «Радий». Всегда после первого рода повести я пишу вторую: «Иван Осляничек», после чего «Никон», «Грезица» – после нее «Посев». И сейчас думаю «Апис» и одновременно «Раздел».

26 Февраля. Сегодня 26-го все газеты не вышли. Весь город наполнен войсками. «И кого ты тут караулишь?» – говорит женщина своему солдату. И так видно, что он не знает, кого он караулит: враг свой.

Только он один говорит одно, а когда будет вместе с ротой, то он будет другим. Патрульный солдат не пропускает рабочего: нельзя за малым. «А другое что можно: за большим?» – «То, – отвечает солдат, – можно, а это нельзя». И не пропускает. То, другое (большое), может быть, совершится в эти дни и разрешит положение. Действия правительства нетрудно разгадать: когда внутри обострится до последней степени, назначит диктатуру и заключит мир (в обществе очень распространена легенда об одном пункте договора с союзниками: если внутри будут серьезные беспорядки, то Россия может заключить сепаратный мир). Сила движения в том, что крайняя правая (и одной правительство) не хотят воевать и крайняя левая (рабочие); двигаясь к цели, заключению мира, в конечной цели они совершенно расходятся: одни желают абсолютной монархии, другие социальной революции.

Фабриканты говорят, что забастовка не экономическая, а политическая. А рабочие требуют только хлеб. Фабриканты правы. Вся политика и государственность теперь выражаются одним словом «хлеб». Как вначале вся жизнь государства была в слове «война!», так теперь в слове «хлеб!». Так что историк первую часть эпохи назовет Война и вторую Хлеб.

Рота солдат, проходя по Садовой, прислушивается.

– Двенадцать часов? – говорит унтер.

– Двенадцатый выстрел! – отвечает солдат. Так и солдаты настроены: ожидают выстрелов.

В бюро нашем кутерьма: потерялась шифрованная депеша о забастовке на патронном заводе, беда, просто беда, ищем, ищем, головы потеряли.

Есть такое общее ощущение, что эта забастовка с лозунгом «Хлеб» прорвала фронт мировой войны, и вся эта теория, кадетская ученая программа войны рушится. То была война, а то хлеб, то армия, а то «хлебармия».

Интересно вспомнить то время, осенью, когда я, интеллигент, явился на биржу хлеб свой продавать и чувствовал, что нелепо это, нехозяйственно, бесполезно – я один продаю!

Общее мнение теперь, что хлеб есть, и градоначальник вывесил объявление, что хлеб в Петрограде есть. И так вообще по Руси: «хлеб есть», но хлеба не дают.

Знакомые барышни стоят в очереди за хлебом: – Вы как сюда попали? – Мы шли на выставку Союза художников, смотрим, очередь коротенькая, и стали. Мы всегда, как увидим коротенькую очередь, за чем бы ни шли – остановимся. – Как птички… Приходим на выставку с кусочками черного хлеба – хлеб этот для дома, для семьи, а вот картины для себя: то хлеб, а то совсем другое, и та барышня милая, что стала в очередь из-за хлеба для семьи, мила.

27 Февраля. Кинематограф, где мы сидели вчера вечером, погасил огни снаружи, чтобы забастовщики не остановили, но они все-таки заметили и остановили. Перед закрытием разговоры были: на Невском казак зарубил пристава, а Павловский полк стреляет, как хватил пулемет, по карнизам и проч. Неожиданно солидный инженер путей сообщения говорит:

– А вы думаете, правда – «товарная неделя»? угля не хватает, вот и неделя.

Так сплошь в России даже сами чины на кого-то жалуются и открыто спешат поделиться новостью, которая должна бы стать государственной тайной, будь дело государства личным делом чиновника.

Сегодня утро сияющее и морозное и теплое на солнце – весна начинается, сколько свету! На улице объявление командующего войсками о том, что кто из рабочих не станет завтра на работу, призывается в действующую армию. Мелькает мысль, что, может быть, так и пройдет: вчера постреляли, сегодня попугают этим, и завтра опять Русь начнет тянуть свою лямку…

Так думал и Протопопов.

Около трех дня прихожу к начальнику с докладом по делу Кузнецовской фабрики, а он говорит: теперь все равно: Артиллерийское Управление захвачено бунтующими войсками, Предварилка открыта – политические выпущены и проч.

Но бумаги мы продолжаем писать в Министерство Земледелия о том, что вследствие недостатка муки и рыбы каменноугольные копи Донецкого Бассейна должны прекратить работу, что Невьяновские заводы должны прекратить перевозку дров по недостатку овса.

«Свидетельствуя совершенное почтение Его Превосходительству и проч…» Часы играют свою несложную немецкую песенку. Подписывая бумаги, разговариваем с начальником, я говорю, что звонился к разным деятелям – нет никого дома, не собрались ли все где-нибудь вместе.

– Очень возможно! – говорит, подписывая бумаги. При выходе из Министерства смотрим на большой пожар на Выборгской стороне: Предварилка или Арсенал?

Хозяйка моя, немка, заявляет, что хлеба она больше давать мне не будет: теперь, говорит, каждый должен думать сам о себе. Я ей отвечаю, что теперь именно и должны мы думать не только о себе. – Нет, – говорит она, – теперь все о себе должны думать, как хотите!

Позвонился к Петрову-Водкину: ничего не знает, рисует акварельные красоты, очень удивился. Попробовал пойти к Ремизову, дошел до 8-ой линии, как ахнет пулемет и потом из орудий там и тут, выстрелы раздаются, отдаются, кто бежит, кто смеется, совершенно, как на войне вблизи фронта, только тут в городе ночью куда страшнее…

А телефон все работает, позвонил к Ремизову, что дойти до него не мог.

Швейцариха говорит:

– Присоединились, присоединились войска!

– Машины эти Протопопова! – Рассказывает, что три полка охраняют Государственную Думу и там заседают выборные и рабочие там.

И так кажется, что бы ни было, но все это к лучшему, что это гнев Божий и праведный гнев.

– Какой-то старичок на Лиговке, – рассказывает швейцариха, – хлеб получил в очереди два фунта, так, бедный, и лежит с хлебом в руках…

Наступили великие и страшные дни.

А все-таки мука есть! – вскричал Деммени.

– Мука может быть, но хлеба нет.

– Хлебом кормят лошадей.

– Овса нет, вот и кормят.

Пусть хлеб и прочее, он доказывает нелепости, ничего не зная, ничего не понимая, но когда все ему говорят, что нелепо, он кричит:

– А все-таки хлеб есть, не может быть, чтобы в России не было хлеба, хлеб есть!

Ночью С. П. позвонила: стрелял на Васильевском Финляндский полк, а теперь присоединился.

Завтра выйдет газета. И еще, чтобы не спать и принять, если кто попросится.

28 Февраля. Кончается длинный, длинный день, часы по-прежнему играют свою песенку немецкую, и чуть долетают в квартиру с улицы выстрелы пулеметов. К Ремизову добраться не решаюсь: в разных домах засели полицейские, стреляют, а по ним стреляют повстанцы, и не знаешь, где встретишь этот сюрприз (как вчера). От швейцарихи утром все новости.

– Присоединились! – настоящая революционерка. – А уж как барышни-то, с крестами, в автомобилях, да такие веселые, такие радостные!

На углу Тучкова и 1-й Линии кучка любопытных, мчится автомобиль с красным флагом с солдатами, пулеметом, и барышня там зачем-то сидит, и косичка у нее маленькая, маленькая рыженькая. «Ура!» – кричит, а из автомобиля стреляют: салют. Кто кричит «ура!», а кто удирает во все ноги. В Университете организуются санитарные отряды и питательные пункты, тут все новости: что Багдад взят, что распущены Дума и Совет, что телеграмму царю послали.

Вечером возле нашего дома стрельба: где-то тут укрывается пристав. Солдаты приступили к швейцарихе с требованием выдать пристава. Напугали женщину, и она, утренняя революционерка, вечером говорит:

– А что сделали это – лучше ли будет? (не такова ли и вся толпа?)

В министерстве в кухмистерской хозяйка-чухонка раньше кормила чиновников, а теперь несет «солдатикам»:

– А вас за что кормить?

Но ей сказали, что чиновники опять будут, и, подумав, она уступила и нас накормила.

Хозяйка обедов на Тучковой № 5, сказала, что будет кормить, и в это время нужно не только о себе думать. Новости в радостном свете: стройность, серьезность движения, борьба с полицией: кажется, что завтра рабочие станут за работу, пойдут трамваи. Телефон уже наладился. Две женщины идут с кочергами, на кочергах свинцовые шары – добивать приставов. Пожар охранки (архив-костер), дворцы Фредерикса и др. Слух о том, что царь согласился «присоединиться», – так и проходит весь день среди этих людей так, будто все теперь от царя зависит.

1 Марта. Что от царя зависит – успокоить революцию, по-видимому, совершенно забыто. Пришел студентик и рассказывает о митинге в Городской Думе, где <1 нрзб.> требуют первенства за первые жертвы.

Студент в повышенном тоне говорит, что социал-демократия не выражает народ. По сходке в университете видно, что манифест социал-демократов, опубликованный на одном листке с приказами Родзянки, произвел эту смуту: как будто два правительства: социал-демократов и думско-временное.

Спор начинается так. Студент-пораженец беседует с «товарищами» солдатами (рябой) и говорит ему: в Германии начнется то же самое, две страны… сговорятся… где-то рыжий, пухлый, темпераментный, розовый, в шарфе горячо об Эльзас-Лотарингии, а на что нам Константинополь … [229]229
  …а на что нам Константинополь… – ср.: Адам (1917) // Цвет и крест. С. 333.


[Закрыть] В это время подходит оборванец и горячо о единении, – рыжий встревается: социал-демократическую программу в сторону, преобладание рабочих депутатов, только политика и демократическая республика. Дело доходит до того, что пораженца называют изменником, вспоминают, кто погубил 905-й год.

Рыжий политик в очках с рабочим, рыжий:

– Так было везде, так было во Франции, так было в Англии и… везде, везде.

Рабочий задумчиво:

– А в России не было. Рыжий на мгновенье смущен:

– Да, в России не было. – И потом сразу: – Ну, что же… – и пошел, и пошел, вплоть до Эльзас-Лотарингии.

Венок студенту Смиренскому, умершему в тюрьме, с надписью:

«Вечная память! боролся за свободу,

Вечная память друзьям

Вечная память……….

Вечная память и месть врагам».

Потому что стреляли неизвестно кто и откуда, и там были вокруг военные, а здесь бегущая во все стороны в ужасе толпа. Я стал за угол дома и, сообразив здесь, с какой стороны стрельба, под прикрытием домов по линии вышел на Большой проспект и завернул на свою линию, повсюду была стрельба совершенно так же, как на передовых позициях. Телефон еще действовал, я позвонил к художнику, что дойти до него не мог. И он мне ответил, что это снимают Финляндский полк с 18-й линии. После этого телефон перестал действовать. Всю ночь за стеной слышится бой, а часы невозмутимо по-прежнему играют немецкую песенку: «Члены Совета, свидетельствуя совершенное почтение Его Превосходительству…».

Наскоро пишу я записку, кто я такой, что нужно делать после меня с имуществом, и в конверте запечатанном опускаю в боковой карман. Швейцариха радостно меня встречает и рассказывает все новости, которые я, впрочем, тоже знаю: о Думе. «Присоединяются, присоединяются!» – радостно повторяет она, – а царя больше не будет».

Глядя на нее, я вспоминаю, что говорил Андрей Белый о состоянии духа, вышедшего за пределы черепа [230]230
  …говорил Андрей Белый о состоянии духа, вышедшего за пределы черепа… – имеется в виду один из излюбленных антропософских мотивов о выходе астрального тела за пределы тела физического; встречается в разных статьях А. Белого в 1910—1930-е гг. В частности, см. в кн.: Андрей Белый Революция и культура. М.: Изд. Г. А. Лемана и С. И. Сахарова. 1917.
  Пришвин познакомился с А. Белым в 1908 г. у Мережковских.


[Закрыть], я думаю – не думаю об этом, но знаю: за черепом швейцариха. И на улице тоже так: всюду слышна стрельба, а лица радостные, как на Пасху, все, как швейцариха.

По пути на студенческую сходку в Университете я захожу в Министерство позавтракать. Чухонка отказывается: чиновников она больше кормить не будет, за что кормить чиновников? Она понесет обед солдатикам. Один старый чиновник говорит ей: «Кто еще знает, как повернется, советую покормить и солдат, и нам сейчас дать хоть немного». Она вдруг что-то соображает, дает нам по кусочку телятины. «Вот так-то лучше!» – говорит старичок. Из любопытства прохожу по зданию Министерства: все пусто, нет ни души. Зато в Университете, как в 1905 году. Только теперь еще тут солдаты, и студенты их называют «товарищи». Нарастающая тревога… Чувствуется, что не праздник это тем, кто делает, что это все тыл: тут радуются, а там?.. И кажется, что толпа уж не такая радостная.

Швейцариха открывает мне дверь, я хочу разогнать свои нехорошие чувства о радость ее и говорю ее словами, что все присоединяются. Но она мрачная говорит: – Кто знает, будет ли нам от того лучше? Пораженный, смотрю на швейцариху, в чем дело? И она мне подробно рассказывает, что жил в этом доме пристав и убежал, а теперь солдат с ружьем пришел к ней за приставом, <выдать пристава> и грозил ей. Швейцариха теперь совсем не такая, как утром, и повторяет: «А хорошо ли, что так сделали?»

И уверены, что не будет выстрела, и нет – вдруг началось. В сердце творчества – в Думе.

Рябой солдат уверен, что Смиренский от радости умер (что выпустили). Как арестовали Хабалова, обстрел Зимнего Дворца, раздача оружия малолетним, начинают разбивать ренсковые погреба [231]231
  начинают разбивать ренсковые погреба. – магазины, торгующие виноградными винами (арх.: название всякого виноградного вина – «ренское», букв, рейнское).


[Закрыть]. Вопрос – где царь? Легенда слабая: «Царь сдался». Обстрел Зимнего Дворца. А Протопопов будто бы скрылся в Зимнем Дворце, но ему предложили сдаться, потому что из-за него разобьют дворец, и он сдался и впал в обморок, и его на носилках унесли в Думу.

Жуткий вопрос, что делается в остальной России – никто этого не знает. И кто-то говорит: «А радость какая, будто Пасха».

Посетил своего начальника. Его рассказ о князе Шаховском – встретил его в Москве – прострация: виноват Хабалов, что распустил солдат, ездили на трамваях, курили, так будет дня три, потом взять человек десять, повесить – и все будет по-прежнему.

Телефон: Москва присоединилась, Новгород присоединился.

Два брата: Разумник и Окулич. Когда я спросил по телефону Разумника: это ведет к междоусобной войне (Совет и Дума), он отвечает, что это будет через несколько дней. И потом, когда я объяснил «пораженчество» Окуличу, как он вскричал: «Так это измена!» По-видимому <Окуличи> и Разумники в огромном меньшинстве (даже среди рабочих).

Окулич пишет письмо Гучкову, что он не может сидеть без дела, и просит дать ему дело: «присоединяется».

По телефону: «полковник» застрял в Малой Вишере, к нему поехали Родзянко и Гучков отбирать подпись об ответственном министерстве. Есть слух, что телеграмму царя: «Подавить во что бы то ни стало» спрятали под сукно. Полковница под арестом. Шах и мат.

По телефону: Шаховского арестовали. Смерть (моральная) Протопопова. Министр торговли: Николай Ростовцев, Шингарев – министр земледелия, Керенский – юстиции и т. д. А городовой все стреляет, их упорство похоже на немецкое. Слухи о каком-то тайном коменданте Чебыкине, который распоряжается действиями городовых. Воображаю одного городового, который сидел на чердаке и не понимал, что все восстали, и стрелял во всех.

Спор Деммени и Васильева (есть мука', нет муки): Дем-мени не понимает, а Васильев туго, но начинает что-то понимать и «присоединяется».

2 Марта. Утренний пеший поход в Государственную Думу. Полная тишина: ни одного выстрела. Будто переходишь из глубокого тыла на фронт. Литейный, Окружной суд – моряки в красном: а вообще все, как в завоеванном городе, и даже объявления старого правительства, как объявления в Львове старого правительства.

В квартире Масловского, как в штабе.

Для истории: 1-й выстрел раздался на дворе Николаевской Академии, и им был убит командир Волынского полка.

В Думе: у жерла вулкана. Котел с пищей под кафедрой – солдаты едят. Екатерининский зал: солдатский митинг. Нарастающий гнев журналистов на диктатуру эсдеков.

В редакции «День». Водовозов: – Что может наделать гадкий человек – я всю свою жизнь только одною мыслью – об Учредительном собрании.

Учредительное собрание. Тревожный вечер: ожидание, что все взорвется.

3 Марта. Время. Редко может кто сказать о событиях с точным определением времени, так много всего пробегает в обыкновенный его час. Настоящее начало революции, момент ее начала есть уже предмет исторического исследования. Свое же начало (как в моих наблюдениях) было так: я пошел к начальнику доложить о деле Кузнецова, а он говорит: «Ну, теперь все равно… артиллерийское Управление взято…» и проч. (это было часа в три) и прочее.

Плохо спится, и в утомленных глазах, насильно сомкнутых, в темноте так четко рисуются прекрасные здания, засыпанные снегом, и город из них прекрасно цельный, белый.

Утром: почта пришла, дымки курятся в трубах фабрик – неужели становятся на работу? Вчера дымков не было.

Увозить семью или подождать?

Вышли на улицу и слушали в народе весть о соглашении двух комитетов [232]232
  …весть о соглашении двух комитетов… – имеются в виду Временное правительство и Петроградский Совет рабочих и крестьянских депутатов.


[Закрыть] и новых приказах новых министров. День чудесный – солнечно-морозный март. И возрастающая радость народа. На Невском огромное движение, снимаются иллюминационные императорские гербы, складываются в кучи, зажигают, а в витринах показывается объявление об отречении царя. Процессии рабочих-солдат с: «Социалистическая республика» – «Вставай, подымайся» – («Боже, Царя» – не существует) [233]233
  …«Вставай, подымайся» – («Боже, Царя» – не существует). – В основу революционной песни «Рабочая Марсельеза» (1875) легли стихи, написанные русским философом, теоретиком народничества П. Л. Лавровым (с 1870 г. в эмиграции), в подражание известной песне времен Великой французской революции и гимну Франции «Марсельезе» (автор музыки и текста Руже де Лиль). Во время революции 1905 г. песня была популярна в России, а после Февральской революции 1917 г. была объявлена гимном Российской республики. «Боже, Царя храни» (текст В. А. Жуковского, муз. А.Ф. Львова) – до Февральской революции государственный гимн Российской империи.


[Закрыть].

Разумник, Щеглов и я едем из редакции в Думу, хроникер говорит нам, что вот по следующему переулку лежат какие-то спирали. Завертываем посмотреть на спирали и обсуждаем, глядя на них, что это за спирали. Спрашиваем солдатика, думая, что это какая-нибудь часть пулемета, а солдат говорит: «Тут участок жгли, это пружина от матраса пристава, тут вот и пианино сожгли».

Хроникер Сватиков – назначен помощником градоначальника, В. В. ходил к нему просить пропуск для осмотра архива. «Ваше превосходительство», – спросили его по телефону. «Сватиковых» явилось великое множество, большинство их – полуграмотные журналисты. Нас (генералов) в Думе Сватиков (один из них) заставил целый час дожидаться изготовления пропуска, и мы в это время обсуждали: не дать ли ему взятки в виде прибавки пятачка за строчку. Один из таких Сватиковых (Стеклов), получив уведомление от Исполнительного Комитета, что разрешает выход таких-то пяти газет, сообщил нам, собравшимся журналистам, что разрешается только печатать то, что они печатают в «Известиях» [234]234
  377. …что они печатают в «Известиях». – Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов, в который вошли эсеры, беспартийные и большевики принял решение издавать ежедн. революц. Газ. «Известия».


[Закрыть]. Это произвело ошеломляющее впечатление.

Товарищ Максим со своей «Летописью» [235]235
  …Товарищ Максим со своей «Летописью»… – речь идет о М. Горьком и его ежемес. литерат. журн. «Летопись» (1915–1917).


[Закрыть] в корректуре. Он приводит меня в Совет рабочих депутатов. Полное изнеможение, мозоли водяные на ногах, в два часа ночи будит телефон. Петров-Водкин: в восемь часов всем завтра прийти на организацию министерства Изящных Искусств.

Старое правительство арестовано, но и новое под арестом Совета рабочих депутатов – ужасающе-трудное положение правительства, и отсюда в сердце каждого думающего новая тревога, как мы не знали раньше, покупая спокойствие ценою рабства братьев своих.

Вечером собрались у Разумника: я (ваше превосходительство), полковник Масловский, рядовой Петров-Водкин, княжна Гедройц и читали друг другу стихи. Говорили о сборнике «Скифы» [236]236
  …Говорили о сборнике «Скифы»… – организатором изд-ва «Скифы» и редактором двух сборников (1917) был Р.В. Иванов-Разумник; пафос первого сборника был направлен против войны, второго – против тактики Временного правительства. В первом сб. «Скифы» был опубликован рассказ Пришвина «Страшный суд». (См.: Цвет и крест. С. 316–320). Третий сборник, предполагалось открыть поэмой Блока «Скифы».


[Закрыть] и давали материал художнику: скифы счета не знают, европейцы все учитывают. Приходит в голову, что если бы можно было по правде писать, что думаем, что делаем мы ежедневно: как Ремизов болел, как Г. себе рак вырезает, как Петров-Водкин ходил к адъютанту учиться честь отдавать, и что при этом думают и чувствуют. Так под давлением войны, военной цензуры и всяких подобных скал лежит сдавленная личность, и не слыхать ее стона. Как они, эти люди, до сих пор не могут начать соединяться для спасения мира; не только этого нет, но даже голоса Предтечи грядущего. Этот мир, о котором оповестили нас немцы, будет не ими возвещен и не англичанами, не государствами и народами, он будет возвещен государствам и народам личностью страдающего распятого Бога. Но пока и Предтеча Его не являлся.

Разумник и Жаворонков. Материал первого – история, второго – бытовая история интеллигента и параллельная история сына елецкого мукомола. Жизнь моя в Петербурге и жизнь моя в Ельце. Когда затрубила труба, то как затрубили интеллигенты, и как один из них «не приял» (от разума). В народе все шли по повелению, нужно идти, Иван Митрофанович, конечно, не пошел добровольцем и пребывал в умножении отцовского добра, а Михаил Михайлович – воин, по-видимому, так зарядился войной, что уже ничего и не помнит: самоутешение в отчаянии, какие-то принципы: самому убить человека, испытать до конца.

4 Марта. Почему-то все мои новые знакомые по квартире, по столовой стали опять незнакомыми, и сидим опять мы за обедом, уткнувшись в свои тарелки, и если сказать соседу что-нибудь, то, кажется, почти что залезть ему в карман.

«Скверное обстоятельство», о котором намеками говорил Масловский, оказалось то, что царь передал верховное командование Николаю Николаевичу.

– Помолиться бы, – говорила женщина.

– За кого молиться: митрополит арестован, царь отказался, другой царь отказался [237]237
  митрополит арестован, царь отказался, другой царь отказался… – речь идет об аресте митрополита Петроградского и Ладожского Питирима (Окнова), который 1 марта 1917 был арестован, поскольку не присоединился к одному из первых актов Синода, принятых после отречения императора и его брата, о возглашении во время службы многолетия «Богохранимой Державе Российской и Благоверному Временному Правительству», а также о двух отречениях от престола 2–3 марта: Николая П и Михаила.


[Закрыть], за ломового извозчика разве?

– А за народ?

– Ну, за народ попы еще молиться не прилажены.

Возвращение на место службы: ох, как трудно заниматься мирным делом, и только на этом понятно, как устал, сколько пережито. «Козочка» скакала по революции радостная [238]238
  …«Козочка» скакала по революции радостная. – Так называет Пришвин свою знакомую Софью Васильевну Ефимову, соседку по дому на Васильевском острове, где писатель снимал квартиру. Ср.: Цвет и крест (1-я и 2-я редакция) // Цвет и крест. С. 31–63.


[Закрыть]. Плебисцит: все барышни за республику, один только регистратор из семинаристов за монархию, даже курьер Васька сказал: республика. Позвали к Товарищу министра: совершенно исчезла неловкость с начальством (даже я это чувствую).

По разным признакам видно нарастающее нерасположение общества к эсдекам. Главное – по вопросу обороны, а они спешат пичкать солдат пряниками: выдают векселя товарищам сознательным солдатам. И раздражение разных культурных индивидуалистов, вроде меня, за лишение свободы слова, за «Участок» и проч.

Кажется, высказанная мной вначале формула будущего верна: если немцы будут наступать, правительство новое окрепнет, если будут соблазнять миром – то соблазнят, и пойдет междоусобие.

Студентам все еще не наскучило таскать с собою винтовки.

Риттих не застрелился, а прощен и уехал к себе – несправедливость.

Редактор «Дня» разводит руками: главный материал газеты – критика правительства, – что же теперь делать?

«И восстенаете тогда от царя вашего [239]239
  «И восстенаете тогда от царя вашего… – I Цар. 8, 18.


[Закрыть], которого вы избрали себе, и не будет Господь отвечать вам тогда».

Но, кажется, это Он ответил, и революция эта будет русскому народу прощена: тут не было рассуждения, «преступления с заранее обдуманным намерением»; никто не знал, что будет завтра и кто что сделает: полки шли покорять Петербург, но, далеко не доходя, опускали оружие и присоединялись к восстанию. – Что же мне делать? – спросил государь. – Отречься от престола. И он отрекся.

И так надвое думается, а в то же время согласно: что нужно готовиться к войне, а войны не будет: война кончена. Как – неизвестно, немец, может быть, и наступать будет, но фронт всеобщей войны прорван.

Республика или монархия? Я себе так отвечаю: Союз областей (федерация) при царе, совершенно бесправном (разработать).

5 Марта. Как будто не только освобожденные, но и прощенные люди. Толпа Невского, от которой раньше все стремились свернуть в переулок, теперь такая, что жалко оставлять ее, свертывая в переулок. И мил мне стал даже В. В. Водовозов, глухой человек, всю жизнь живший одной думой об Учредительном Собрании. Обезьянкой поджав ноги, садится на диван и приставляет ухо ко рту оратора. Он весь высох, он весь – только шкурка интеллигента, – он только раздражительность и продолжает раздражаться, – но все равно, теперь этому улыбаешься и любишь, потому что и он принят в Общее царство.

Колокола – первый раз услыхал колокола, воскресенье. В ожидании первых газет длинная очередь. И когда они вышли, то все с разных сторон города весь день, возвращаясь домой, пуками, как носят вербу, цветы, несли газеты, кто какие добыл.

«Прорвалось» – «нарыв»… самые употребительные слова. Может быть, там, на фронте (в Государственной Думе) все еще боятся краха, но здесь, в тылу, совершается празднество настоящей великой победы.

– Товарищи! – говорит извозчик, – посторонитесь.

– Товарищ! – говорит офицер извозчику, – довези до Литейного.

Появились в ходу огромные бумажные цветы, и солдаты их лепят и на грудь, и на живот.

Князь Л. Наконидзе, секретарь отдела мореплавания, погружен в работу и в восторге пишет бумаги. Так, вероятно, будет и со всякой работой. Видимо, уже исчезает страх перед опасностью голода: моя хозяйка принесла мне большой хлеб.

Большая толпа следует за военным, и настроение ее опасно: – Арестовать! – слышится. А сказал он, выслушав уличного оратора, только так: «Ну, смотрите, много беды наделает вам социализм». Вслух не все можно сказать (свобода слова?) [240]240
  Вслух не все можно сказать (свобода слова?). – С первых дней революции ставит Пришвин под сомнение реальность ее основных лозунгов.


[Закрыть]. Бородаевский сочинил гимн [241]241
  …Бородаевский сочинил гимн… – имеется в виду стих. В. В. Бородаевского «Песнь народу русскому», который претендовал на роль гимна.


[Закрыть], мне он не понравился, я переделываю про себя слова «Боже, Царя» и бессознательно напеваю гимн, чуть слышно, и вдруг останавливаюсь: мне кажется, кто-то слышит меня… А что, если правда кто-нибудь меня услышит?

Вечером почему-то долго не приходит М. – не погиб ли там, на Знаменской? И как тогда эта радость представится? Сколько их таких? Потому много их, что и война вся эта была, как революция, и жертвы ее – жертвы революции. Не будь войны, не было бы и революции…

Мелочи могли бы все изменить: если бы царь не уехал в Ставку, и с ними можно бы разговаривать было?

К концу апреля написать и отправить Корнею Ивановичу Чуковскому для «Нивы» [242]242
  …для «Нивы»… – популярный российский еженед. журн. (1870–1917, изд-во А. Ф.Маркса) с приложениями, ориентированный на «семейное чтение». К. И. Чуковский с 1917 г. был редактором приложения к журн. «Нива» («Для детей»).


[Закрыть] (Улица Гоголя, 22) 300 строк о Ремизове про Обезьянье ведомство [243]243
  …300 строк о Ремизове про Обезьянье ведомство. – Очерк Пришвина на эту тему неизвестен.


[Закрыть].

В кабинете министра ночевали студенты с винтовками.

Вопросы своего бытия: бросать министерство и предаваться газете или нет. Дотянуть две недели до 26-го.

Под самый конец царствования Романова, когда министры сменялись с большой скоростью, мы с Ремизовым, независимо друг от друга, основали два новые ведомства: он – Обезьянье в кругу своих знакомых, я – Заячье внутри Министерства Торговли и Промышленности (где я служил, укрываясь от войны, делопроизводителем отдела «Военного Времени»).

Курьер приходит и говорит: – Заместитель царя приедет с новым министром. – Кто заместитель? – Родзянко.

6 и 7 Марта. Пропустил день записать и не помню теперь.

После дней революции я еще не напечатал ни одного своего слова, и мне радостно, что я еще ничего не сказал: как будто передо мною лежит огромное невспаханное поле девственной земли, и я, как многие пахари, теперь, в марте, осматриваю перед началом работ свою соху и потом выхожу на пригорок осмотреть поля.

Прошлое, как большая низина болотная, и я в муках ищу высокое место, откуда можно бы оглянуться на себя и на все.

11 Марта. Дни – нарастающая тревога. Гучков пишет воззвания, что немец идет на Петроград, а в «Известиях» рабочих солдатских депутатов напечатана «Первая ласточка»: что будто бы «от германских социал-демократов из какой-то местности вблизи Берлина» получен первый привет по радиограмме: «Ура! товарищи!» Одно правительство кричит «Долой войну» и что в Берлине революция, другое призывает к войне и говорит, что враг угрожает столице, и всюду кишат шпионы.

Дни – всевозможных выборов и организаций, с поверхности радость пробуждения, внутри тревога и вялый труд: дело не делается. Большое делается, а малое, в деталях, стоит, чем отметить его, а было в нем, конечно, какое-то звено. Новый министр А. И. Коновалов говорил речь нам, а потом, говорят, и курьерам то же сказал – зачем курьерам? Хамство высших чинов и слова Деммени: «Пожмите руки». Слишком что-то скоро «присоединяются». На скамейку вскочил какой-то маленький делопроизводитель и держал речь о единении чиновничества. Говорят, что без согласия всех чинов, чтобы не перемещать: для этого нужно, чтобы все мельчайшие служащие министерства руководствовались интересами государства.