Текст книги "Тени пустыни"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

Капитан Непес не был физиономистом. Иначе он понял бы, что молодая женщина растерянна, что она в смятении.

Но капитан Непес уже схватил «конец», брошенный Петром Кузьмичом, и подтягивал катер к борту.

Петр Кузьмич держался вежливо и даже галантно. Поздоровавшись с капитаном Непесом, откозырнув Насте–ханум, он даже щелкнул каблуками. По его знаку на палубу поднялись два моряка–пограничника в своих щеголеватых матросках с синими воротниками, в бескозырках с лентами и по–хозяйски расположились у борта.

– Всем оставаться на своих местах! – громко приказал Петр Кузьмич. И снова слабость овладела Настей–ханум, хотя приказ относился к высыпавшим на палубу пассажирам.

– Проверка документов! – крикнул Петр Кузьмич и тут же тихо добавил, обращаясь к капитану Непесу: – Поставьте своих людей по бортам.

Настя–ханум так волновалась, что даже не попыталась изобразить удивления при виде Петра Кузьмича, который уехал всего лишь вчера вечером.

– Превратности… Сегодня здесь, а завтра там… – усмехнувшись, сказал Насте–ханум Петр Кузьмич. Он выражался банально: – Служба. Не волнуйтесь. Советовал бы уйти в каюту. Все–таки пограничная полоса…

Слово «каюта» вогнало Настю–ханум в такую краску, что лицо ее сделалось пунцовым. Но Петр Кузьмич ничего не заметил. Женских переживаний он не замечал.

Капитан Непес уже распоряжался среди беспорядочных своих пассажиров, которые с перепугу начали потихонечку галдеть.

– Я… я… н–не могу идти в каюту, – с таким замешательством пролепетала Настя–ханум что даже самый наивный человек должен был заподозрить неладное. Но простые вещи почему–то редко приходят на ум изощренным и проницательным людям.

Петр Кузьмич, втянув всей грудью густой, горячий воздух, вежливо сказал:

– Сочувствую… Страшное пекло. Тогда прошу, станьте вот здесь. В укрытие. Как бы…

Он осторожно отвел Настю–ханум за хлопковые кипы, к тому самому месту, где еще темнело не совсем высохшее пятно.

– Тут как в броневике…

Оставив молодую женщину в полном смятении, он, щелкнув каблуками, пошел к пассажирам. Лишь теперь Настя–ханум сообразила, что ей следовало удивиться и спросить Петра Кузьмича, почему он боится за нее. Ведь она даже не поинтересовалась, чем вызвана проверка документов. Ей казалось, что все ее неловкое поведение выдает ее с головой, и истолковывала странное, как ей казалось, поведение начальника погранзаставы по–своему. «Он все знает», – думала она. Беспомощно она стояла, прислонившись к кипе хлопка, и боялась даже посмотреть, что происходит на палубе.

Она чуть не потеряла сознание, когда Петр Кузьмич в сопровождении капитана Непеса скрылся за дверкой, ведшей в коридорчик с каютами. Ежесекундно она ждала воплей, выстрелов, звуков борьбы. Она зажала себе рот ладонью, чтобы не закричать. И тут увидела ключ от каюты, висевший у нее на пальце. Тотчас донесся голос Петра Кузьмича:

– Каюта закрыта?

– А, здесь едет ханум, – ответил голос капитана Непеса.

– Пошли дальше!

Настя–ханум ничего больше не слышала, не помнила. Очнулась она от слов Петра Кузьмича:

– Что с вами?

– А что? – с трудом проговорила она.

На нее пристально смотрел своими васильковыми глазами Петр Кузьмич.

– Извините. Я вам говорю, а вы не слушаете. Извините.

– А что случилось? – выдавила Настя–ханум из себя наконец вопрос.

– Да так, дела… Один кажется, проскочил… Шакал. Ну, разрешите еще раз пожелать счастливого пути. До свидания.

Он пожал ее безжизненную, холодную руку и побежал к корме парохода. Настя–ханум рванулась за ним. Позвала:

– Петр Кузьмич!

Позвала… конечно, не то слово. В голосе молодой женщины звучало отчаяние…

Но и сейчас Петр Кузьмич понял этот крик по–своему. Он еще раз сделал под козырек, взмахнул рукой и не без картинности спрыгнул в лодку.

– Да, – сказал он вслух, – переживает гражданка.

– Настя–ханум? – спросил Зуфар.

– Настя–ханум… Шутка ли, оставлять родину. И может быть, насовсем… Ханум… И переименовалась даже. От своего от русского только Настя… осталось… Одно только имечко… Поехали…

Не скоро Настя–ханум собралась с силами. Долго–долго провожала она глазами пенистый бурун от катера, и слезы текли по ее щекам.

Она побрела к себе. Она уже вставила ключ в замочную скважину… но так и не решилась повернуть его.

Она вернулась на палубу и простояла на корме до вечера, до того, как солнце спряталось в барханы Каракумов и почти без сумерек наступила темнота.

Она решила, что теперь время. В коридорчике было душно. Мошкара теснилась роем у слабого огонька фонаря.

Настя–ханум решительно повернула ключ и, стоя на пороге, не глядя внутрь погруженной во мрак каюты, сказала тихо, деревянным голосом:

– Вам здесь нельзя… Вас искали. Вас ищут по всей реке…

По горячему дыханию на щеке она почувствовала, что он стоит рядом и тяжело дышит. Видно, он проснулся мгновенно и сразу же бросился к дверям.

На своем лице она ощутила прикосновение шерсти папахи. Человек выглянул в коридор.

Там никого не было. Человек властно, но бережно отодвинул Настю–ханум и вышел. Дверь он неслышно прикрыл снаружи.

Прижав руки к груди, Настя–ханум долго стояла не шевелясь. Но она ничего не слышала, кроме обычных пароходных шумов. Гудели механизмы, стучали шатуны, шлепали по воде колеса. Все так же в коридорчике теплился огонек фонаря. Мошкары стало как будто еще больше.

Настя–ханум пошла на палубу. К ней приблизилась фигура в туркменской шапке, и она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Голосом капитана Непеса шапка сказала:

– Салам, ханум… А мы шли потревожить вас.

– А что?

– На восходе солнца Джантак Тугай, а там и Соленый бугор…

– И… и… – и вдруг Настя–ханум заплакала, горько, по–бабьи, с причитаниями, с всхлипываниями.

– Что случилось? Что? – сочувственно бормотал совершенно растерявшийся капитан Непес. – Зачем плакать? Все будет хорошо. Вы еще вернетесь… домой… на родину…

Разве он мог понять, почему плакала эта женщина?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Голос твой неясен, твой облик чудесен,

Ты лаской наполнила душу мою.

А б д у–Э у д и–а л ь–В а к и л ь

Желтая вода, желтый песок на далеком берегу, желтое рассветное небо. От желтизны с ума сойти можно…

И нет лодки. Куда запропастилась обещанная лодка? До боли Настя–ханум вглядывалась в желтизну мира, а лодки так и не было. На востоке за горным хребтом желтизна неба нестерпимо ярка. Солнце вот–вот выкатится из–за гор. И тогда зашлепают птицы по желтой воде, и… тогда всему конец. Капитан Непес сказал: «Жду лодку до солнца… Больше ждать не могу. Больше ждать не буду».

Насте–ханум хотелось плакать, но она не плакала. И разве имело смысл плакать от этой желтой судьбы? Нет лодки, нет людей, которые должны снять ее с парохода капитана Непеса и отвезти на берег. На тот берег. Он совсем негостеприимный, отвратительно желтый, в желтом мареве, отталкивающе желтый. Желтый холм, почему–то называющийся Соленым холмом. Но за ним ее ждет Гулям…

Улыбка, нежная улыбка смягчила линии ее беспокойного рта. Руки до боли вцепились в поручни. Где же, наконец, лодка?

– Когда женщина улыбается, она видит счастье, – сказал капитан Непес. Он подошел и тоже взялся за поручни. Капитан тоже смотрел на желтую воду и на песчаный желтый берег. Его карие с желтыми зрачками глаза тоже не видели ничего похожего на лодку. Не к лицу мужчине проявлять свое беспокойство в присутствии женщины, пусть даже эта женщина красива.

По мнению капитана Непеса, Настя–ханум заслуживала того, чтобы назвать ее красавицей. Белая, цвета молока, кожа с румянцем розы, глаза пери, походка газели. Гм, гм! Любой туркмен, а туркмены издревле ценители женской красоты, назвал бы эту женщину «майль» – молодой верблюдицей, что было идеалом красоты у кочевников Каракумов, и отвел бы ей в своей юрте достойное место. Настя–ханум произвела впечатление на старика Непеса, нет, даже поразила его. Все издревле воспитанные в нем, туркмене, рыцарские чувства заставляли его принимать в ней участие гораздо большее, нежели полагалось в соответствии с официальными инструкциями, полученными от Петра Кузьмича.

Петр Кузьмич терпеть не мог, когда без спроса лезли в его, Петра Кузьмичовы, дела. Капитан Непес прекрасно знал повадки беспокойного коменданта и все же не удержался и задал Насте–ханум вопрос. Капитана Непеса обуревали самые разноречивые чувства: отцовская забота о беспомощном молодом существе, нежность к прелестной женщине, любопытство человека пустыни, столкнувшегося с интереснейшей загадкой.

Он еще раз изучил взглядом кромку далеко желтевшего берега, посмотрел на то место, откуда первый солнечный луч должен будет рассечь небосвод, и спросил:

– Что русская женщина может там делать? Советская женщина из страны свободы бежит в страну несчастия и жестокости?

Капитан Непес никогда не был пропагандистом. Он даже среди своих матросов не вел агитации. Он считал, что советская власть сама по себе достаточно хороша. Для кааждого нормального трудящегося человека советская власть была делом само собой разумеющимся. Сейчас капитан Непес хотел сказать красивой молодой Насте–ханум что–то совсем другое – приятное, даже поэтическое. И к тому же, какое ему дело, что какая–то женщина должна по разрешению коменданта погранрайона сойти с его парохода и уплыть на специально присланной лодке на чужой берег?

Но капитан Непес не удержался и вздумал упрекать незнакомую женщину, у которой, очевидно, имелись все законные основания уехать за границу.

Настя–ханум удивленно посмотрела на старого капитана, глаза ее наполнились слезами. Она ответила совсем невпопад:

– Боже мой… Где же она?

– Да, солнце сейчас взойдет, а каимэ я не вижу. Вон купа деревьев… Вон мазанка перевозчика. Здесь всегда переправа была… Тысячу лет переправа. Днем и ночью сотни людей, верблюдов… Дорога на Герат, Меймене. Большая дорога… Четыре перевозчика эмиру сорок две тысячи тенег* налога в год платили…

_______________

* Т е н ь г а – бухарская монета стоимостью в двадцать копеек.

– Тенег… Налога… боже мой! – почти простонала Настя–ханум. – Я не вижу лодки… Посмотрите вы… У меня все сливается в глазах… Все желто и все блестит.

– Желтый цвет – цвет надежды, – важно, но тоже невпопад сказал капитан Непес. – Если нет желтизны, нельзя плыть по Аму–Дарье пароходу. По–арабски Аму–Дарья – «Джейхун», что значит желтый. Желтый густой цвет воды с красным показывает глубину, фарватер. Полный вперед! Желтый светлый, даже беловатый – берегись мели! Посадишь пароход, не скоро снимешься, пропал промфинплан…

– Да? Промфинплан? – протянула совершенно расстроенная Настя–ханум. И невольно улыбнулась. Решается судьба человека, и вдруг… промфинплан. Какое ей, наконец, дело до промфинплана судна Аму–Дарьинского речного пароходства.

– Просторы вод Аму – это прелестные щечки красавицы, – продолжал капитан Непес. – Лик реки меняется ежечасно, ежеминутно. Река и женщина непостоянны. Смотришь на воду – узнаешь душу реки. Смотришь на лицо женщины – видишь ее смысл. Цвет воды в реке… Знаешь, куда плыть. Цвет лица красавицы… Знаешь, как поступить. О, вода побелела, значит, близка мель. Женщина побледнела – близок гнев…

Молодая женщина упорно смотрела вдаль на деревья, на белую мазанку. Она не слишком хорошо понимала метафорические рассуждения старого капитана. Старый Непес чем–то вызывал раздражение, но и чем–то привлекал. «Старый болтун… привязался, – сердилась она, – симпатичный какой–то, простодушный…»

Вслух она только пробормотала: «Какая мутная, темная река!..» Лишь бы сказать что–нибудь. Появится наконец лодка или все пропало и она никогда–никогда не увидит мужа?

Старый Непес понимал, что его не очень слушают, что от него хотят избавиться. Но Настя–ханум заинтересовала его. И не потому, что была красива. Нет, капитан Непес вдруг решил, что туркменские женщины красивее. У этой русской совсем светлые брови, да и руки слишком нежные. Разве с такими белыми руками смогла бы она ткать шерстяные ковры или доить верблюдиц?.. Но подумал Непес одно, а сказал другое:

– Мутность не беда. Зато вода вкусная, полезная. Муть воды Аму не влияет на здоровье. Красавица, даже если у нее темная кожа, не перестает быть красавицей…

Настя–ханум с испугом посмотрела на капитана. Не хватает, чтобы он начал говорить любезности. И она почти простонала:

– Лодка! Где, наконец, лодка?

– Хорошо, что нет каимэ, – вдруг совершенно неожиданно резко, точно отрубил, проговорил капитан Непес.

Чуть не плача, Настя–ханум закричала:

– Не ваше дело! Вам приказано, и все… Не ваше дело!

– Ну вот, я же сказал – потемнела вода, забурлила кровь и… берегись, капитан Непес! Впереди мель, – с усмешкой проговорил капитан. Нет каимэ – хорошо. Течение быстрое, очень быстрое. Еще снесет. Аллах милостив: перевернет каимэ… утонешь… Хорошо разве? Хорошая русская женщина, красавица не убежит за границу, не поступит плохо…

– Плохо… Да вы думаете, что говорите, старый вы, бестолковый человек? Плохо? Плохо не хотеть увидеть мужа? Да вы понимаете… У меня там муж. У меня… Я не видела его вечность… А вы говорите, что я бегу за границу, что плохо делаю. Да вы знаете! Меня обманули. Гадина Хамбер меня обманул… О! Они играли мной как куклой…

Совершенно непонятно, почему Настя–ханум рассказала все капитану Непесу. Старый туркмен не располагал к откровенности. Он совсем не походил на человека, который годится для интимных излияний молодой женщины. Настя–ханум совершенно не знала капитана Непеса, видела его впервые. Настя–ханум забыла, начисто забыла строжайшее предупреждение Петра Кузьмича – не разговаривать. «За вами придет лодка. Вам помогут сойти в нее. Вас отвезут на берег. Притворитесь немой. Поймите, одно слово, и вы все испортите, бесповоротно испортите. Никто ничего не должен знать». А она поступила наоборот. Она все рассказала капитану Непесу, человеку, которого видела первый раз в жизни. Она вдруг поняла, что ему нужно все рассказать…

Солидное положение, уважение, известность, серьезность не исключают самого простодушного любопытства. Без любопытства в пустыне не узнаешь новостей, без новостей проживешь жизнь черепахой в норе. Новости в пустыне узнают от встречных караванщиков, а караванщики любят, чтобы им задавали вопросы. В пустыне любопытство – не порок.

Капитан Непес за десятки лет жизни на реке растерял многие привычки кочевника, но только не любопытство. Он был любопытен, как верблюжатник, и он с вниманием слушал рассказ незнакомки, уезжающей за границу. Капитан Непес сразу же поднялся в собственных глазах. Такая красавица избрала его своим наперсником. А рассказ ее походил на сказку. Много бы ночей капитан Непес ворочался на своей жесткой койке, в своей капитанской каюте, если бы Настя–ханум не рассказала ему своей истории. Впрочем, он и теперь все равно будет ворочаться и плохо спать. Бессонница будет мучить старого Непеса. Но так он и не узнает, что же случилось потом с золотоволосой красавицей.

Рассказывала Настя–ханум беспорядочно. Слова рвались из души. Давно они накопились, и ей некому было излить накопившуюся горечь. Старый туркмен смотрел так добродушно, так сочувственно! Старый туркмен так умел слушать! Настя–ханум рассказала все.

Ее обманули. Вежливые, вылощенные, такие благовоспитанные английские джентльмены с благообразными любезными физиономиями. Они говорили приятные слова, целовали ей руку, заверяли в глубочайшем уважении. И лгали. Еще в Мешхеде, в доме губернатора, Анко Хамбер всем своим видом, словами выпячивал свою англосакскую порядочность, благородство европейца. Он заставил поверить Настю–ханум, что сын ее болен, что ребенок при смерти. Она поверила и забыла обо всем, забыла, что муж ее, Гулям, в опасности. Будь она поспокойнее, одна мимолетная, но странная сцена приоткрыла бы ей обман еще в Мешхеде. Ей показалось, что господин генгуб подмигнул Анко Хамберу и в невыразительных рыбьих глазах англичанина запрыгали смешливые огоньки. Рука генгуба вдруг задергалась, словно у него внутри все сотрясалось от смеха. Но нет, генгуб не смеялся. Его лицо сохраняло невозмутимость, подкрашенную вежливой улыбочкой. Улыбался он ровно столько, сколько требуется персидскому вельможе в разговоре с молодой красивой женщиной. Настя–ханум поняла, что и генгуб и Анко Хамбер неискренни. На мгновение приподнялся полог и брызнул свет. Однако тут же полог опустился и свет погас. И Настя–ханум снова окунулась в свои истерические переживания… Она поняла все только в маленьком доме на тихой ашхабадской улице. Сын ее был здоров. С тех пор как привезли его к бабушке, он не болел. Радость встречи с Андрейкой вытеснила у Насти–ханум все неприятное. И только позже она подумала: Анко Хамбер – подлец. Анко Хамбер увез ее из Баге Багу, чтобы… Она даже мысленно не могла представить себе, зачем он это сделал… И, стуча в дверь и слушая спокойную песню, она поняла, что дело не в ней, Насте–ханум, не в ее сыне. Джентльмен и благородный рыцарь, генеральный консул его величества Анко Хамбер использовал любовь Гуляма к ней, чтобы заставить его совершить что–то чудовищное. «Рыцарь» шантажировал Гуляма. В орудие шантажа Анко Хамбер превратил любовь Гуляма и Насти–ханум.

Настя–ханум все рассказала капитану Непесу: и про улыбочку генгуба Хорасана, и про сына, и про подлость Анко Хамбера… Зачем она рассказала, она и сама не знала. Но у нее стало легче на душе. И хоть лодка все еще не показывалась, она вдруг поняла, что увидит Гуляма, и скоро… Она повернула разгоревшееся лицо к Непесу и воскликнула:

– Помните, у Хафиза: «Слабость пронизала меня от муки ожидания». Мне нельзя было полюбить его. Но поздно, уже поздно. Я его люблю, я его жена, и мой путь с ним…

Она смотрела на желтый чужой берег. В ее словах звучали отчаяние и надежда. Старый капитан Непес смотрел искоса на слабый нежный подбородок, на дрожащую в дуновении ветра золотую паутину волос, на удивительно тонкую кожу ее щек. И нежность росла в нем к этой совсем чужой, такой непохожей на туркменок русской женщине, с такими понятными и близкими переживаниями. Он смотрел и вдруг еще больше удивился. Лицо Насти–ханум вдруг загорелось нежными красками, и волосы сделались цвета меди, и Непес вздохнул, пораженный этой сказочной красотой.

Настя–ханум отвернулась к реке. На ресницах ее пламенели маленькие рубины слез.

И тут хрипло, сдавленно капитан Непес пробормотал:

– Не надо плакать, женщина…

– Лодки нет, а солнце… солнце…

Рыдание перехватило горло молодой женщины.

Только теперь Непес понял: солнце выкатилось из–за гор и облило цветом красной меди и воду, и далекий берег, и лицо Насти–ханум…

Он повернулся и с силой, по–капитански приказал:

– Спускай шлюпку, эгей!

Но шлюпка не понадобилась. От далекого берега отделилось что–то черное, неуклюжее. Течение сносило это нечто к пароходу. Скоро сделалась видна большая бревенчатая лодка–плоскодонка. Перевозчики в лохматых шапках надрывно вертели веслами, подымая тучи алых брызг.

– Смотри: вон перевозчики Парпи–отец и Парпи–сын. Вечность веслами бьют по воде, – пробормотал капитан Непес, – ловко плывут, смело плывут. Не оглядываются. Ничего не боятся. Значит, стражникам руки позолотили, кто–то позолотил, сильно позолотил.

Он усмехнулся и посмотрел на Настю–ханум:

– Собирайтесь, ханум!

Каимэ подплывала быстро. Неуклюжее и громоздкое сооружение чрезвычайно легко и точно пришвартовалось к борту судна…

Пароход уже усердно шлепал колесами по воде, а капитан Непес все стоял на своем капитанском мостике и провожал глазами каимэ. Вот она сделалась совсем маленькой и исчезла с глаз у самого берега, желтого и скучного.

Капитан Непес с облегчением испустил вздох, похожий на вихрь пустыни. И не потому он вздохнул так громко, что все обошлось благополучно и афганские пограничники не устроили скандала, не открыли по шлюпке огонь, на что они имели полное право.

Капитан Непес вздохнул потому, что он имел романтическую, нежную душу. Он так обрадовался. Теперь светловолосая красавица увидит своего нежно любимого.

В задумчивости старик совсем невпопад ответил подошедшему к нему за распоряжениями механику. Он ответил ему такое, что тот разинул рот и выпучил глаза.

– А? Что? – с недоумением разглядывал поглупевшее лицо механика капитан Непес. – Да ты ошалел, видно. Полный вперед!

Но мы всецело на стороне механика. Мы вполне понимаем его. Он не мог не ошалеть. Старый, седой, загрубевший в бесконечных плаваниях капитан сказал:

– Зажигать огонь в душе и пылать к предмету страсти – учиться этому надо у меня: я мастер этого дела!

Механик был из простых волжских матросов. Откуда он мог знать, о чем говорил Непес…