Текст книги "Тени пустыни"
Автор книги: Михаил Шевердин
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)
Когда твердокаменный перестанет быть твердокаменным, и из камней пустыни потечет вода.
М а н с у р Х и в а л и
Крик перепугал капитана Непеса, и он помянул даже имя аллаха, чего не делал уже давно. Зуфар вскочил и выглянул на палубу, но что разглядишь, когда снаружи «разлиты чернила ночи», как высокопарно и обязательно изрек бы восточный поэт. Перед рассветом бывает особенно темно. И все же, когда глаза привыкли к темноте, Зуфар разглядел прижавшуюся к борту фигуру женщины. Закутанная во что–то вроде шали, она казалась неуклюжим черным кулем.
Женщина не издавала ни звука. Зуфар старался рассмотреть чуть белевшее во тьме лицо женщины. Вода шумела и плескалась за бортом. Пароход уже несколько часов шел полным ходом.
Преодолевая дрожь, вызванную криком, Зуфар неуверенно спросил:
– Кричали? Вы кричали?
Куль зашевелился. Из куля послышался приглушенный стон.
Зуфар осмелел и шагнул вперед:
– Значит, вы кричали?
– Это пассажирка–персиянка, – проговорил вышедший из каюты капитан Непес. – Она села в Чарджоу.
Он тоже подошел ближе и спросил:
– Зачем кричишь? – И так как женщина не произнесла ни слова, а только тихо стонала, он в растерянности проговорил: – Нельзя на корабле так кричать. Не полагается.
Понимая всю неуместность своих слов, он снова спросил:
– Тебе кто–нибудь плохо сделал? Что ты молчишь, женщина?
Всхлипывая, вдруг женщина заговорила:
– Вы?.. Вы?.. Про Лизу?..
Капитан Непес и Зуфар не поняли и переминались с ноги на ногу.
Женщина сказала:
– Лиза! Вы говорили про Лизу? Почему вы говорили? Кто вы такой?
– Я… я… – пробормотал Зуфар. – Я был там… на колодцах Ляйли.
– Вы тоже видели! Вы сами видели?..
Зуфар говорил с трудом. Много времени прошло с тех пор. Он думал, что время заставит забыть… Но по тому, как сжалось опять сердце, он понял, что не забудет до конца своих дней. Он выдавил из себя:
– Видел.
– Сами?.. Своими глазами?..
– Сам… Своими глазами…
Женщина беззвучно заплакала.
Капитан Непес откашлялся громко. Он что–то хотел сказать, но только потянул за руку Зуфара.
В каюте они посмотрели друг на друга. Старик пожал плечами. Зуфар пробормотал:
– Ну и случай.
– Она не персиянка, – сказал, отвечая на свои мысли, капитан Непес.
– Она знает Лиу? – И тут же Зуфар поправился: – Она знала ее…
– А ты знал?
– О!.. – только мог сказать Зуфар. И снова замолк.
Только что они сидели и пили чай. Зеленый чай из больших фаянсовых чайников. Каждый из своего чайника, по–туркменски. Зуфар спустился из штурвальной. Плес на этом участке спокойный. Можно вполне довериться рулевому. Пили чай и разговаривали. Зуфар рассказывал про Ашота, про колодцы Ляйли, про Лизу… Рассказывал и от горечи, от ярости на убийц Овеза Гельды повысил голос. Дверь для прохлады оставили открытой. Говорил громко, с надрывом.
И вдруг крик… Рассказ Зуфара, наверно, услышала персиянка. И закричала.
Теперь они вернулись с Непесом, и снова Зуфар не удержался от проклятия. Будь проклят Овез Гельды и даже память о нем! Но вслух он не произнес этих слов, а только тихо застонал.
– Страшно? – спросил капитан Непес.
Зуфар поднял глаза:
– Она знала Лизу.
– Она не персиянка. Одежда, чадра как у персиянок, – проговорил Непес. – В Чарджоу я посмотрел. Лицо белое–белое. Молоко! Волосы желтые… Но красивая. Очень красивая… Едет в Термез.
– В Термез… – безучастно повторил, думая свое, Зуфар.
– В Термез… Я сказал ей: «В Термез надо пропуск… Пропуска нет Петр Кузьмич арестует».
– А она?
– Она сказала: «Это мое дело, капитан. У меня билет. Ваше дело, капитан, везти меня по билету». Нет, она злоязычная. Красавицы злоречивы. Так сказал великий острослов Кемине, наш поэт. Приедем в Керкичи, обязательно скажу Петру Кузьмичу…
– Она знает Лизу… – проговорил Зуфар и выскочил из каюты. Но на палубе женщины уже не было. Шумела река. Со скрипом над бортом качался фонарь, и зеленые блики прыгали по реке. От них доски палубы посветлели.
Зуфар ругал себя: как же он не разглядел лицо женщины?
Пароход, медленно ворча, пробирался сквозь тьму. Впереди мерцали один над другим два рыжих огня.
– Каюк! Большой каюк идет, – сказал, выглядывая в дверь каюты, капитан. – Пойдем в штурвальную, надо пропустить… еще наскочит на нас…
Не торопясь они прошли в штурвальную.
Зуфар до утра так и не ложился. Даже когда Непес заснул сидя, уткнувшись своим большим лицом в согнутые на столике руки, Зуфар все смотрел в тьму, и тысячи мыслей, радостных и печальных, осаждали его. Он не мог заснуть, хоть и безмерно устал.
Как можно заснуть, когда он снова на пароходе, снова на реке! Он никогда раньше не думал, что так любит пароход, штурвал, Аму, запахи парохода, запахи реки.
Он то сидел, то выходил на палубу. Он дышал дыханием реки, он гладил ладонью железные шершавые перила. И в душе его теплело, и сердце его билось в такт глухим ударам шатуна в машинном отделении.
Зуфар так и не заснул. Солнце брызнуло лучами ему в лицо, когда он стоял на носу парохода и смотрел на подернутую туманной дымкой гладь реки.
Женщина в персидской одежде на палубе не показывалась ни утром, ни днем. Впрочем, Зуфар о ней больше не вспоминал. Все в душе у него пело. Он бегал, суетился. Он то стоял у штурвала и вел пароход, то, забыв про свое штурманство, отнимал у матроса швабру и принимался драить палубу, то кидался вниз в машинное и вступал в спор с измазанным мазутом механиком. Он даже полез сам в машину и весь измазался.
А пароход, шлепая по воде, точно лапами, плицами колес, пробирался по запутанным протокам Аму–Дарьи. Зуфар снова и снова возвращался в рулевую и брался за штурвал. Ужасно приятно ощущать ладонями рук полировку рукояток, приятно сознавать, что вся махина парохода повинуется твоим рукам. Приятно сознавать, что ты опытный амударьинец, что ты знаешь реку и не даешь ей себя перехитрить.
Зуфар знал уловки и хитрости Аму–Дарьи и, по всей видимости, потому так смело вел корабль, так смело, что успевал не только следить за фарватером, но и за палубой. Солнце жгло, и матросы попрятались в тень. Три пассажира играли в карты на баке. Какой–то усатый в каламянковом кителе человек читал газету и усиленно зевал. Персиянка так и не выходила. Странная персиянка: чего она плакала и стонала? И вдруг Зуфару захотелось, чтобы она вышла из своей каюты. Не только то, что она, по–видимому, знала Лизу, но и что–то в нежном голосе, в интонации возбудило в нем любопытство. Какая–то загадка скрывалась в ней, и Зуфар, желая разгадать ее, пошел бы искать персиянку, но лоцман заснул после ночи бдения, а капитан Непес отправился на нос парохода делать замеры. И Зуфару пришлось остаться в штурвальной. Поглядывая искоса на палубу, он напряженно следил за рекой. Вода сильно спала, и мели подстерегали пароход на каждом шагу. Вехи куда–то поисчезали, то ли их смыло, то ли вообще их не ставили. По своему обыкновению, Аму–Дарья за половодье перерыла, перебулгачила все свое русло, понаделала новых протоков, забила песком и илом старые, посносила целые острова, нагромоздила новые.
Зуфар вел пароход не наобум. Он знал Аму–Дарью и ее повадки. Он видел то, чего не видел другой. Он видел фарватер так, как будто сам шел по дну реки под водой и ощупывал песок своими ногами. По оттенку красно–бурых струй, по плывущему в одном месте мусору и не плывущему в другом, по степени мутности, по вздутиям поверхности воды на мелких местах и по впадинам на глубоких он знал, куда вести пароход. Он наслаждался капризами реки. И даже когда вся пыхтящая и сопящая махина судна вдруг устремлялась прямо в береговой обрыв и, казалось, вот–вот врежется в него носом, он отлично знал, как вывести ее из, по–видимому, безвыходного положения. Легкий поворот штурвала – и пароход проскальзывал по вдруг открывшемуся узенькому протоку. Победоносно покачиваясь и звонко шлепая по воде, судно выбиралось в широкой плес, а опасный берег, поросший столетним саксаулом и гребенщиком, оставался позади. И только единодушное «ах»! пассажиров отдавало дань искусству штурмана Зуфара, а капитан Непес на носу корабля снисходительно покачивал головой.
Капитан Непес сам не раз сажал на мель свой пароход. На Аму–Дарье это отнюдь не преступление, но ему совсем не хотелось застрять где–нибудь сейчас. Матрос, сидевший дозорным на мачте, уже два раза докладывал, что видит в тугаях каких–то подозрительных всадников. Посадить же пароход на мель у самого берега значило подвергнуть опасности и людей и груз. Капитан Непес несколько раз собирался пойти в штурвальную и отчитать как следует своего молодого друга, но каждый новый маневр парохода отличался таким искусством и уверенностью, что старик лишь чмокал губами и его форменная, порядком выцветшая фуражка с побуревшим «крабом» покачивалась на голове, выражая восторг и недоумение своего хозяина. Неуклюжий старый пароход в руках Зуфара приобрел в своих повадках грацию и изящество. Капитану Непесу очень хотелось посмотреть на свой пароход со стороны, с берега: как красиво он плывет по сумасшедшей реке.
Боковая струя потянула пароход к мели, корпус парохода завибрировал, и Зуфар почувствовал, что рукоятки штурвала внезапно начали вырываться. Стараясь разглядеть, что там случилось, штурман нечаянно перевел взгляд на палубу и поразился: таинственная персиянка, нарочно или не нарочно прятавшаяся внизу все утро, разговаривала с капитаном Непесом. Старательно прикрывая черной вуалью низ лица, как делают все персиянки, она быстро что–то объясняла капитану, а он, склонившись к ней, внимательно слушал. От неожиданности Зуфар едва не выпустил из рук штурвала. Всем своим неуклюжим корпусом пароход вздрогнул, и скрежет песка под его днищем острым ножом вспорол нервы пассажирам. Но счастье сопутствовало Зуфару: скрежет сразу оборвался, чисто и звонко зашлепали плицы, и судно рванулось вперед.
Капитан помахал Зуфару рукой, даже без особого упрека, и продолжал разговаривать с персиянкой. Но о чем они могли так долго разговаривать? И чувство, схожее с ревностью, заставило Зуфара внимательно приглядеться к женщине. Да, она была безусловно красива. Даже безобразная «аба» персидских женщин не скрывала прекрасных линий ее стройной фигуры, а большие серые с синевой глаза и золотистые волосы, выбившиеся локонами из–под чадры, заставили сердце Зуфара екнуть. Он мог поклясться, что в черную «аба» кутается Лиза, если бы не видел истерзанного ее тела там, на горячем песке, на колодцах Ляйли.
Где, наконец, этот засоня лоцман? Зуфар от нетерпения готов был бросить штурвал и бежать на нос парохода. Нет, такие совпадения невозможны. Или эта персиянка двойник Лизы?
Настя–ханум! Как он до сих пор не догадался?
Но как она попала на пароход? Куда она плывет? Капитан Непес сказал, что она едет в Термез. Зачем?
Она ведь уехала из Мешхеда в Ашхабад… Он ночью видел ее в автомобиле у погранзаставы. Он не забыл до сих пор схватки с жандармами.
И едва в штурвальной появился заспанный лоцман, Зуфар скатился по трапу и в несколько прыжков оказался на носу парохода рядом с капитаном Непесом. Но персиянки уже не было. Она исчезла, растаяла.
– Кто такая? Кто она?
– Слушай, сынок, меня внимательно, – сказал, оглянувшись, капитан Непес. – Посмотри вон туда… Левее, еще левее, видишь над камышом верхушки черных юрт?
– Это аул Ак Терек.
– Правильно… Ты, сынок, не забыл реки. Слушай. Сколько от Ак Терека до Соленого бугра? Тридцать верст. Напротив Соленого бугра мы бросим якорь… Я тебе дам шлюпку… Поедешь к берегу. Там тебя будут ждать.
– Кто?
– Не наше дело. В шлюпке отвезешь одну женщину.
Зуфар вспыхнул.
– Ее?
– Да.
– Нет. Не повезу…
– Слушай меня…
– Не повезу!.. Эта женщина хочет убежать…
Растерянно хмыкнув, капитан Непес снял свою форменную фуражку и вытер гладко бритую голову большим платком.
– Нет, – сказал он, подумав, – у нее письмо к председателю аульного Совета… В письме сказано, что она жена фельдшера–азербайджанца… Как его?.. Там и фамилия написана… Письмо из Ашхабада… С печатью…
– Ну и что же? Мало ли писем бывает.
– Я дам три гудка, ее муж ждет на берегу. Она тебе заплатит.
– На кой черт мне ее деньги!.. Она явно шпионка…
Зуфар чуть не сказал: «Я видел ее в Персии», но удержался. Где–то в памяти вдруг возникло и исчезло искаженное мукой лицо Лизы, и он замолчал.
– Чепуху, сынок, мелешь. Подожди, я ее позову.
Но привел он персиянку не скоро. Видимо, он долго ее уговаривал. Женщина совсем закрыла лицо черной вуалью. Оставила только глаза, красивые злые глаза. Они пристально смотрели прямо в лицо Зуфару, и он невольно отвел взгляд в сторону.
Молчание прервал капитан Непес. Он заговорил первым:
– Вот он отвезет вас, ханум, к берегу… Я дам три гудка… И он отвезет вас… Деньги отдадите ему.
Не успел Зуфар сказать слова, как персиянка заговорила. Звонкий, чистый ее голос звучал решительно и твердо:
– С ним я не поеду.
– Почему? – удивился Непес. Он нахмурил густейшие брови. Ему все больше не нравилась эта история. И если бы не письмо, которое ему показала эта странная жена фельдшера–азербайджанца, официальное письмо, со всеми необходимыми подписями и печатью, наверно, он не стал бы возиться с какой–то подозрительной пассажиркой. – Товарищ, – сказал он, обращаясь к персиянке, – почему? Он мой штурман. Он человек надежный.
– Я не поеду с ним…
Зуфар рассердился:
– Вы мне не верите?
– Да.
– Но почему же?
– А что вы делали в Мешхеде?
Зуфар покраснел. Но тут голос откуда–то сверху прокричал:
– Катер по левому борту! Семафор!
Невольно Зуфар посмотрел вверх. Кричал наблюдающий с мачты. Когда штурман обернулся, Настя–ханум, стуча тонкими венскими каблучками, быстро шла прочь по палубе.
Непес схватился за бинокль.
– Петр Кузьмич! Он! Комендант сигналит, приказывает приготовить концы, хочет причалить.
Зуфару сделалось не по себе. И если Настя–ханум, превратившаяся в персиянку, задает такие вопросы, какие же вопросы задаст ему, Зуфару, комендант пограничной заставы, всевидящий, всезнающий Петр Кузьмич?
Но Петр Кузьмич не задавал никаких вопросов. Он молча выслушал торопливый рассказ Зуфара и повернулся к капитану Непесу:
– Где она?
– Пройдем, – сказал, поздоровавшись, капитан Непес.
Они пошли в каюту, и Зуфар поплелся за ними. Его не впустили. Но весь разговор он слышал, по крайней мере с середины.
– Прошу, умоляю… – говорила персиянка на этот раз на чистом русском языке.
– Вам придется пожить в Керках, пока на той стороне выяснится…
– Но вы же читали письмо… и мои документы.
– Поймите, гражданка… это невозможно.
– Умоляю… В Герате мой муж.
– Знаю.
– Мужа могут увезти каждую минуту в Кабул.
– И все же…
– Вы не человек, вы… вы…
Она заплакала. Громкие всхлипывания доносились явственно из каюты.
– Я… я не знаю, что с ним, – бормотала Настя–ханум.
– Кхм… кхм… – Петр Кузьмич усиленно кашлял. Что–то проговорил капитан Непес. Кажется, он просил за молодую женщину. Петр Кузьмич резко что–то ответил, и старик вышел в узенький коридор. Подталкивая Зуфара, он поднялся с ним на палубу и глубоко вдохнул вечерний воздух.
Почти тотчас же на палубе появился Петр Кузьмич. Он посмотрел на реку, на пароход.
– Где сатана не пройдет, туда жену пошлет, – вдруг вслух проговорил он, – вот дьявольщина… Слезы… Терпеть не могу хныканья… бабы… Отец, – повернулся он к Непесу, – хочу сказать вам одну вещь. Вам, капитану, надо знать. В Балх приехала пограничная комиссия Мамед Якуб–хана… из Кабула… Впрочем, не в этом суть. По неизвестным причинам все пограничные посты, противолежащие нашей комендатуре, сняты. На аму–дарьинских переправах ни одного афганского солдата… Небольшие дозоры объезжают дорогу Андхой – Ширинкую… Во главе дозора какой–то мулла Сапар Шайтан… За свой счет содержит сотню стражников… Но не очень признает власти. А своих сыновей отказался послать в Кабул учиться. К этому мулле Шайтану приехал какой–то узбек из Герата… Прежде всего подарил Шайтану две тысячи рупий. Ждет какую–то женщину… со стороны Аму–Дарьи… Вы плаваете вдоль берегов. Вам надо знать, а? Как вы думаете, отец?
Капитан Непес испытующе поглядел на Петра Кузьмича, но в его светлых глазах ничего не увидел, потому что тот, сощурившись, принялся разглядывать Зуфара.
– Так это и есть… прославленный агитатор, друг Джунаид–хана?
В голосе Петра Кузьмича слышались иронические нотки.
– Это Зуфар, штурман, – буркнул Непес. Он все еще дулся на Петра Кузьмича.
– Я не друг Джунаида, я… – возмутился Зуфар.
– Да, да, знаем… И про Овез Гельды знаем, и про Хорасан знаем, и про колодцы… и как порвал поповское воззвание. Все знаем… И про то, что сто хозяйств Сеид Батура махнули за границу и увели из–под носа десять тысяч баранов, и про то, что и Анагельды, и Дурды Клыч, и Ханятим, и прочая, и прочая после совещания и агитации товарища штурмана на колодцах Джаарджик сбежали за рубеж и что не исключено создание там нового байского кулака для налетов на нашу территорию… Все знаю. Ладно, все это пока к чертям собачьим. У вас вещи есть?..
– Какие вещи? – удивился Зуфар.
– Ну там чемодан, хурджун!
– Нет, ничего нет…
– В Бурдалыке оставили?
– Хурджун?.. Да, в Бурдалыке.
– В доме Хасан Юрды… Заккарии?
Зуфар только кивнул головой.
– И дружка там оставили?
– Какого дружка?
– Ну араба этого, Джаббара, что ли?
– Какой же он мне друг! Враг он.
– Ага, допер… Сколько часов прошло, как ты на пароходе?
– Часов пятнадцать.
– Плохо.
– Что плохо?
– Не такой дурак этот твой дружок, чтобы сидеть у… Заккарии. Ухода они твоего сразу не заметили, иначе не выпустили бы… До парохода ты не добрался бы. Значит, обнаружили твое исчезновение утром. Предположим, Джаббар решил, что ты побоишься пойти в ГПУ после истории с воззванием. И все же он не дурак, этот Джаббар. Он смылся. Только куда?
– Там еще был Тюлеген Поэт.
– Шашлычник из Хазараспа?
– Да, так мы его зовем.
– Да… Тюлеген твой уже сидит в подвале… Ты говоришь… Хазарасп? Допустим… Но на чем же Джаббар может поплыть в Хазарасп?.. Нет, в Хазараспе ему делать нечего… А не в Бухару ли он решил податься?.. Постойте!
Он схватил висевший на бедре планшет и ткнул пальцем в карту:
– От Бурдалыка до Карши верхом на лошади сутки, даже меньше… Конь у него хороший?
– Хорош. Но вымотался. А что ему делать в Карши?
– А про Ибрагим–бека ты слышал?
– Да.
– Ибрагим–бек шел с бандами на Шахрисябз – Карши – Бухару. Джаббар хочет встретиться с Ибрагим–беком.
– Старый Заккария сказал арабу про Ибрагим–бека, все сказал… Что он разбит, сказал, разгромлен…
– Час от часу не легче… Старик знает больше, чем я думал. Плохо. Куда же подастся теперь Джаббар?
Зуфар посмотрел на Петра Кузьмича, потом на планшет, затем снова на Петра Кузьмича.
– Да, брат, то–то и оно. Вот кого ты привел из Персии.
– Я не приводил… Я хотел его сдать в ГПУ.
– Хотел… хотел… а не сдал… А ну, ты реку знаешь? Сколько времени тебе надо, чтобы довести катер до Бурдалыка?
– К полуночи…
– А в темноте ты что увидишь?
– Он вел пароход всю ночь, – сказал Непес. – У него кошачьи глаза.
– Да? – спросил Зуфара Петр Кузьмич.
Зуфар пожал плечами.
– А ну давай!
Петр Кузьмич пожал руку капитану Непесу и спрыгнул в катер. За ним поспешил Зуфар.
Когда катер уже отплывал, Непес тихо спросил:
– А что делать? – Он кивнул головой в сторону каюты.
– Ох уж эти бабьи дела, – проворчал Петр Кузьмич. – Делайте так, как было сказано.
Он опустился на скамью рядом с Зуфаром, ударил его по плечу и проговорил не то ему, не то так, вообще:
– Ну, кое–кого по головке за эту персиянку не погладят… – И тут же закричал в люк механику: – Даешь полный!
Он снова посмотрел на Зуфара, уже взявшегося за штурвал:
– А ты, брат, не подкачай. Это тебе не воззвания поповские читать.
Катер шел очень быстро.
Полюбовавшись, как ловко Зуфар обходит мели и крутые повороты, Петр Кузьмич воскликнул:
– Да ты художник!.. – И без всякой логики вдруг добавил: – Нет, ни на кого мне нельзя положиться. Такая у нас профессия.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯЧерная земля без душистых роз подобна темной ночи без лучистой луны.
Н а в о и
На койке кто–то спал. Настя–ханум ничего не поняла. Она почти испугалась и тут же захлопнула дверь каюты. Замок щелкнул.
Нет, определенно на койке лежал мужчина. Как неудобно! Она чуть не вошла в чужую каюту.
Настя–ханум постояла в раздумье, поджидая, когда глаза привыкнут к сумраку узенького коридорчика. Нет, она стоит перед дверью своей каюты. Но в чем дело? Капитан Непес сказал, что это ее каюта и что она едет в ней одна. Капитан Непес обязательный, вежливый. Конечно, он сказал бы ей, если бы вздумал поместить к ней в каюту еще кого–то. И все же поместил. Но кого?
Досадно. Очень глупо и досадно. Она даже удивилась. Впервые после Мешхеда исчезло тошнотворное ощущение подавленности, безразличия. Она рассердилась. Это что–то новое. Даже хорошо, что она рассердилась. Она пойдет сейчас к капитану Непесу и скажет все, что думает о нем. Поместить в каюту к молодой женщине какого–то неизвестного дядю… Безобразие! Что скажет Петр Кузьмич? Возмутится. К ней, жене иностранного дипломата, сунули постороннего. Ей даже стало смешно… Нет, забавно. Можно представить, какие глаза сделал бы ее Гулям… О!
Настя–ханум не пошла сразу к капитану Непесу. Она чуть приоткрыла дверь каюты посмотреть, а может, ей только показалось, померещилось. Нет, на койке, на ее койке спал человек. Свет из иллюминатора освещал клочковатую шерсть папахи, небритую щеку и подбородок. Не было никаких сомнений. На ее койке спал прямо в халате, в сапогах, в огромной туркменской шапке мужчина. С ума сойти!
Настя–ханум рассердилась. Залезть с ногами, в грязных сапогах, в пыльном, засаленном халате на ее постель! Наглость! Нахальство!
Настя–ханум закричала:
– Встаньте! Убирайтесь!
Настя–ханум совсем забыла, что хотела пойти к капитану Непесу. Конечно, следовало пойти. Настя–ханум стояла на пороге каюты и будила человека, забравшегося с ногами на ее постель. В коридоре никого не было. Машина гудела громко. Да и не слишком благоразумно кричать на человека, у которого хватило дерзости залезть в чужую каюту и расположиться в ней, как у себя дома. Настя–ханум забыла, что пароход идет по пустынной реке вдоль границы.
Она ступила через порог и схватила человека за рукав:
– Сейчас же убирайтесь! Вы ошалели!
Она сразу же отдернула руку. Одежда на туркмене была мокрая.
Человек проснулся. Голова его медленно повернулась.
Несколько мгновений человек смотрел на нее мигая.
– Сирень?.. Хорасанская сирень? – сказал он, тихо шевеля губами.
Он сделал движение, чтобы подняться, но бессильно закрыл глаза и откинул голову.
Да, Настя–ханум узнала этого человека. В туркменской шапке, в туркменской одежде на постели лежал Ибн–Салман. Откуда он? Как он попал в каюту?
На ее вопросы Джаббар не ответил. Он пробормотал только:
– Прекрасная золотоволосая… пери…
Он спал. Он снова заснул сном бесконечно усталого человека.
Теперь Настя–ханум разглядела, что араб изнурен, бледен, что он похож на мертвеца…
Она отпрянула в коридор и, захлопнув дверь каюты, прислонилась к ней. Спиной, сквозь тонкий шелк платья, она ощущала холодок гладкой, окрашенной масляной краской двери, и холодок проник в ее сердце.
Джаббар здесь… на пароходе… в ее каюте. Джаббар, который вырвал ее из лап Анко Хамбера. Джаббар, который спас ее от персидских жандармов. Странный, подозрительный, но благородный, великодушный Джаббар! Она не могла отказать ему в благородстве, в великодушии…
Настя–ханум невольно вспомнила ночь в Баге Багу, тихий лунный свет, запах сирени… Немного странное, немного наивное ухаживание Джаббара. Его наивные, напыщенные восторги, его арабский живописный бурнус. До той ночи она подозревала в нем чуть ли не переодетого англичанина, таинственного авантюриста. Помнится, ей кто–то в Мешхеде говорил про Джаббара, что он никакой не араб. Да, ее Гулям говорил. Но если так, то почему Джаббар не помешал ей тогда уехать верхом… на прогулку в степь. Ведь ее верховая прогулка среди ночи в ком угодно могла вызвать удивление, сомнения, подозрения, тысячу вопросов. Ведь и Гулям и она, по существу, тогда жили в Баге Багу на положении почетных пленников… И если бы Джаббар… Нет, никакой он не английский шпион. Она помнит, как он накинулся в Мешхеде на этого грушеголового губошлепа консула и вступился за нее. И все, что случилось потом, она отлично помнит… И чувство огромной благодарности к Джаббару переполняло ее… Нет, такое не забывается.
Настя–ханум медленно вынула ключ из французского замка и, убедившись, что дверь заперта, медленно пошла по коридорчику. Она молила и бога и аллаха, чтобы никто не попался ей навстречу. Она понимала, что на лице ее сейчас написана растерянность, смятение…
Настя–ханум была не так уж и наивна. Она должна была понимать, что значило появление такого человека, как Джаббар, на пароходе, плывущем по пограничной реке.
Солнце беспощадно обливало чистую палубу жаром и светом. Капитан Непес поддерживал безукоризненную чистоту на своем судне. Сияли выдраенные до белизны доски. Но подозрительный взгляд Насти–ханум сразу же обнаружил пятно, другое… Да, от борта мимо кубрика шли темные от сырости следы… Слабо заметные следы мокрых подошв, высыхающие на глазах под жгучим солнцем, чуть желтоватые от ила и потому видные на белой палубе. Настя–ханум тихонько застонала. Какая мука! Оглядевшись, она убедилась, что на палубе нет никого, и быстро прошла к борту.
Желтые воды Аму тихо урчали и плескались за бортом. Молодая женщина поглядела по сторонам. Река ничего не могла ей сказать. Но на палубе, за хлопковыми кипами, виднелось еще не просохшее пятно, оно вызывающе темнело на сухих досках. От пятна до борта один шаг. Место, где недавно прятался человек, было скрыто от всех, кто мог находиться на палубе. А как же рубка? Рулевой же смотрит во все стороны, рулевой должен был видеть все вокруг. Почти с ужасом Настя–ханум поглядела наверх. Она чувствовала себя преступницей и вся дрожала.
Но тут же вздохнула с облегчением. Рулевой не мог, стоя за штурвалом, видеть, что делается за хлопковыми кипами. Рулевой мог увидеть прятавшегося человека, только отойдя от штурвала и высунувшись в окошко, откуда открывался вид на корму парохода.
Сколько нужно изворотливости, ловкости, чтобы суметь взобраться на пароход незамеченным! Как надо знать устройство парохода, чтобы рассчитать каждое движение, каждый шаг и суметь проскользнуть, избежав взгляда рулевого, и спрятаться на палубе за тюками хлопка!.. Среди бела дня.
Спрятаться! Джаббар прятался. Он не просто спасался. Он не тонул. Он умудрился плыть в одежде и шапке по быстрой реке. Он не кричал, он не звал на помощь. Он боялся помощи. Он не хотел помощи… Он выждал момент и, изнемогая от усталости, взобрался на пароход и… спрятался.
Молодая женщина вздрогнула. Она почувствовала легкую дурноту. Ведь совсем недавно она вышла из каюты подышать воздухом. Значит, Джаббар притаился за хлопковыми кипами. Она стояла в двух шагах от кип, когда к ней подошел капитан Непес и они разговаривали. О чем они разговаривали? А Джаббар, сидевший за кипами, смотрел и слушал. Он ждал. Он не мог не слышать каждого их слова, капитана Непеса и ее.
И снова Настя–ханум почувствовала, что ее обдало жаром. Таинственный Джаббар попал к ней в каюту не случайно. Он сознательно все рассчитал. Он решил, что Настя–ханум его не выдаст и… Да, Джаббар не просто ловкий, поразительно выносливый, поразительно смелый человек. Он к тому же и знаток человеческой души. Он знал, что молодая женщина не сможет его выдать. Не посмеет…
Слезы навернулись на глазах Насти–ханум. Да, она не посмеет никому сказать, что там, в ее каюте, этот человек, которого… о котором надо… сейчас же… Едва передвигая ноги, она побрела на корму.
Настя–ханум пыталась собраться с мыслями. Но мысли прыгали, вертелись, ускользали, как водяные буруны, вздымаемые плицами колес. И только одного она не понимала, как мог человек в халате, шапке, сапогах переплыть реку, проскользнуть мимо бешено вертящихся колес и найти силы вскарабкаться по скользкому борту парохода на палубу…
Вдали в желтой блестящей глади вдруг вспыхнул ослепительный блик… Еще. И еще. И Настя–ханум разглядела темный предмет, плывший по реке и временами вспыхивавший ослепительно.
Катер. Пограничный катер быстро приближался к пароходу, и солнце на поворотах загоралось пламенем на его стеклянном козырьке.
Катер гонится за пароходом. Пограничники сейчас причалят, подымутся на пароход. Пограничники что–то знают. Они найдут Джаббара. Они зайдут в ее каюту… Нет, они сначала спросят у нее, у Насти–ханум, потом пойдут в каюту, потом потребуют ключ… Потом… Настя–ханум не хотела думать, что будет потом… Человека, спящего у нее на койке, схватят. Ее, Настю–ханум, спросят, кто это? Настя–ханум никогда не увидит своего Гуляма. Пустыми глазами Настя–ханум смотрела на стремительно приближающийся катер. С ужасом она ждала вопроса.
Солнце по–прежнему золотило чешую блесток на поверхности воды. Желтые берега подпирали лазурь небес. Горячий ветер дул ровно и сильно. В недрах парохода машина не прерывала ни на минуту ритмичного своего гула.
Катер приближался, оставляя белый кометный шлейф на водной глади реки. Катер вел штурман Зуфар. Настя–ханум узнала его. Рядом с Зуфаром сидел Петр Кузьмич.
Капитан Непес незаметно появился на палубе, оперся локтями о поручни рядом с Настей–ханум и, щуря глаза, всматривался в приближающийся катер.
Еще один друг рядом, и как плохо, когда ты делаешься врагом другу. И из–за чего? А не воображение ли все это? И стоит ли Джаббар всех волнений и сомнений совести? Все в душе Насти–ханум закричало: «Не смей! Человек был добр к тебе. Человек спас тебя, великодушно поступил с тобой, когда тебе грозило худшее, чем смерть. Человек был добр к твоему сыну, которого он даже не знает. Не смей! Даже если этот человек враг, не смей! Будь и ты тоже великодушной и порядочной. Человек ищет у тебя защиты. Ты дашь ему защиту. Ты поможешь ему».
Настя–ханум вздрогнула. Все в душе ее переполошилось. Капитан Непес сказал такое, чего больше всего сейчас боялась Настя–ханум.
Он сказал:
– Они ищут кого–то.
И потому, что он говорил самым будничным тоном, бесцветным, тусклым голосом, у Насти–ханум внутри все оборвалось. В ее каюте лежит тот, кого ищут. Разве говорил бы капитан Непес так буднично, равнодушно, если бы знал, что на койке лежит в папахе, в мокром халате тот, за кем мчится пограничный катер? И она с ужасом поглядела на капитана Непеса. И капитан снова сказал такое, от чего сердце Насти–ханум упало куда–то в бездну.
– Что с вами, Настя–ханум? – спросил тем же тусклым голосом туркмен. – Вы не больны?
– Нет, нет… Вам показалось. Я совсем… совсем здорова.
