Текст книги "Тени пустыни"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Джаббар ибн–Салман мог сколько угодно размышлять о странной встрече, тем более что путь предстоял ему далекий.

Он спешил в Хорасан.

Часть вторая
ПЕСОК И КРОВЬ

 
Мы продаем свое тело и душу
Шайтану, хозяину и чужеземцу
В розницу, оптом, поденно и сдельно
В обмен на корку черствого хлеба.
 

С а л и х Г а с а н

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Скажи мне, друг, ты видел

Хоть раз живого шайтана?

М у х а м м е д–а л ь–А с м а р

– Сынок, приди же в объятия своего родича… Сбылось немыслимое. Есть наконец кому позаботиться о саване для злосчастного старца и уложить его кости в могилу… Аллах велик теперь и умереть приятно… Дай же поглядеть на тебя! Каков ты есть.

Зуфара сжимали в объятиях, его ласкали, о нем заботились

Саженного роста, тощий, жилистый старец кружился около него, точно шмель вокруг хорезмской дыни. Старые и молодые хорошо одетые и одетые в отрепья домочадцы и слуги суетились и вторили радостным восклицаниям старика. А он то обнимал Зуфара, то, отстранив его на всю длину своих длиннейших корявых рук, любовался им или делал вид, что любуется. При всей своей неискушенности Зуфар чувствовал что–то неискреннее, натянутое в истерической радости хозяина дома по случаю встречи со вновь обретенным родственником.

– Ты мой правнук. Да благословит Мелек Таус этого араба Ибн–Салмана, который разыскал тебя в море безвестности и прислал в Келат, чтобы я мог принять тебя в свои объятия. Я знаю. Твоя бабушка – моя любимая дочь Шахр Бану, шустрая такая девочка, с красивыми глазками, а я твой родной прадед… Не правда ли, твою бабушку зовут Шахр Бану и она из Келата?.. Она воспитала тебя и посвятила в истину и ложь. О мой драгоценный правнук! О мой любимый сынок!

Да, бабушку Зуфара зовут Шахр Бану. Да, бабушка родом из Келата. Но в какую истину и ложь она должна была посвятить внука?

– О, это неважно. В истину и ложь того, что простирает свое господство над всеми тварями и над всеми делами. О Мелек Таус… ай–яй–яй!.. «Скройте то, что предписано вам… Не упоминайте моего имени…» Ай–яй! Но ты, сынок… Ты посвященный… Шахр Бану тебя просветила, надеюсь…

Зуфару оставалось соглашаться со всем, что так походило на одну из сказок, которые ему рассказывала бабушка Шахр Бану. Опять Мелек Таус, как в селении курдов Исмаил Коя. Опять поклонники дьявола! Что–то бабушка рассказывала ему о повелителе мира Павлине… Но Зуфар слушал о Мелек Таусе, как слушал о сладкоголосом соловье или трехголовом драконе… Разве можно всерьез принимать чертей?

А пока Зуфар, отдыхая от долгих скитаний, восседал на ширазском ковре. Под локти ему подтыкали бархатные подушки. Наргиле, которое ему подносил собственными руками седобородый прадедушка, украшала тончайшая инкрустация из серебра. Из кухни доносились ароматы, предвещавшие изысканный ужин.

И все же Зуфар держался настороже. Его точило сомнение, вполне естественное в измученном лишениями и опасностями человеке. До сих пор на него нападали, били, его ранили, его везли в мешке, он голодал, он умирал от жажды в пустыне, его травили жандармы, словно дичь… И вдруг ему все твердят:

– Ты дома… Это твой дом…

И дом и родственные заботы Зуфару начинали нравиться. Не нравилось ему, что все произошло слишком неправдоподобно, слишком неожиданно. Не нравилось Зуфару, что его покровитель Ибн–Салман вдруг нашел ему в Хорасане родичей, да еще таких близких, как родной прадед, что вдруг он, простой пастух и советский служащий, ни с того ни с сего оказался правнуком владетельного хана. Он растерялся, и все в нем восстало и ощетинилось. Ему глубоко претило огромное число слуг в доме прадеда. Он не мог шевельнуть рукой или ногой без того, чтобы к нему не лезли какие–то предупредительнейшие «гулямы», «ходимы» и прочие слуги–бездельники. Он испытывал удивление и отвращение. Со слугами здесь обращались хуже, чем с собаками. Не то что их били. На них даже не кричали. Но они бледнели и дрожали, когда приказывал хозяин. Зуфар понимал, что жизнь их ужасна. Огромный красивый дом с десятками комнат, убранных коврами, стоял на горе в чинаровом саду, а у подножия горы лепились полуземлянки со стенами из дикого камня, с кое–как замазанными серой глиной щелями, с хворостяными, плохо присыпанными землей крышами.

Пресыщение, богатство царили в доме хана. Нищета, насекомые, голод были уделом обитателей землянок.

А для Зуфара такой уклад жизни был чудовищен и вызывал злобу. Он нежно любил свою бабушку Шахр Бану. Он ни на минуту не мог себе представить ее в доме Юсуфа Ади в Келате. Подобострастно припадающие к стопам хозяев слуги, трепетные взгляды, рабские поклоны, пресмыкательство – все никак не укладывалось в голове Зуфара, с детства видевшего бабушку всегда в тяжелом изнурительном труде – за очагом, за ткацким станком, за валянием кошм, за выделкой каракулевых шкурок, за шитьем одежды для своего семейства. Она и внука воспитала в труде и в презрении ко всяким лизоблюдам и подхалимам. Она первая вступила в колхоз. Решительно критиковала всяких там бездельников – чайханщиков, амбарчей – и требовала, чтобы мужчины работали в поле. В свои шестьдесят лет Шахр Бану научилась в ликбезе читать и писать…

С любовью вспоминал Зуфар свою бабушку Шахр Бану, бывшую персидскую рабыню, а теперь очень уважаемого человека в Хазараспе, и ему сделалось смешно, когда он, Юсуф Ади, назвал ее «поклонницей дьявола». Это она, колхозная активистка, и вдруг почитательница какого–то невообразимого князя Павлина – Мелек Тауса.

Зуфар сидел на шелковых одеялах – курпачах, руки его ласкали бархат подушек, он посматривал на Юсуфа Ади, а мысленно уносился за тысячу верст, в родной домик в Хазараспе, и видел перед собой сухую, с острым взглядом молодых глаз, стремительную бабушку. Что она там сейчас делает? Что она думает о своем пропавшем в Каракумах внуке? Наверно, очень горюет, но и вида старается не показать, что только и думает о нем. Ведь Зуфар у нее единственный близкий… Она никогда и не вспоминала, что у нее жив отец, прадед Зуфара…

А он жив, существует. Он тепло, даже с любовью вспоминает свою быстроглазую дочку Шахр Бану и, помянув ее, смахивает что–то с ресниц…

Старец Юсуф Ади чем–то напоминал Зуфару бабушку – во всяком случае своей подвижностью. Он не ходил, а бегал. Он не мог и минуты посидеть спокойно. У Юсуфа Ади было очень много дел. В доме он лез во все мелочи. Слуги непрерывно обращались к нему за распоряжениями: скакун набил холку, крыша в кухне прохудилась, не пора ли полить люцерну, домашний шорник сшил новый колпачок охотничьему соколу, белудж–скотопромышленник пригнал баранов, к младшей жене пора вызвать повитуху, пришел человек из племени джемшид наниматься в псари, повар сломал поварешку, старшая жена собралась к гробнице шейха Ади на богомолье аж в самую Месопотамию, пришли землекопы рыть яму для отхожего места…

Но до ушей Зуфара доходили не только дела, обычные для большого дома. Зуфар слышал и такие вещи, которые заставляли его насторожиться. Кто такой, к слову говоря, Нур Клыч, имя которого помянул домоправитель? И почему Нур Клычу выдают из кладовой кроме двадцати мешков риса, двух пудов зеленого чая и ста аршин волосяного аркана десять тысяч патронов… Не слишком ли много патронов? Или сегодня утром за дастарханом сидит юркий, с бегающими глазками мышонка туркмен, судя по говору – из Мерва. Он пьет зеленый чай и что–то быстро–быстро рассказывает Юсуфу Ади об убитых и раненых, о каких–то кем–то захваченных верблюдах в урочище Туз Султан Санджар Мазы и на колодцах Сагаджа… Зуфар отлично знает пастбище у соленого озера Туз Султан Санджар Мазы… Оно не так далеко от родного Хазараспа… Да и из колодцев Сагаджа Зуфару не раз приходилось пить чуть солоноватую, но такую приятную в зной воду… Но Юсуфа Ади и мервца с мышиными глазками интересуют не пастбища и вода озера Туз Санджар Мазы и колодцев Сагаджа, а происходившие там недавно схватки и чуть ли не сражения. До ушей Зуфара доносятся вполголоса произнесенные слова: «стреляли», «атака красных», «отрубили голову», «пулеметы», «преследование»… Человеку с мышиными глазками тоже необходимы ящики с патронами, винтовками… Что такое? Война, что ли? В памяти Зуфара возникает истерзанная Лиза… Злоба заставляет сжать кулаки и вглядеться в лицо мышиноглазого: не из калтаманов ли он, проклятый?

Зуфар слушает. Поднимается все растущее чувство тревоги.

А Юсуф Ади уже убежал во двор и осматривает пригнанных только что коней и что–то оживленно объясняет туркменам в малиновых шелковых халатах и белых папахах. В таких халатах и папахах ходит только «ак суяк» – «белая кость», племенная знать. Таких Зуфар с детства ненавидит за высокомерие и надменность. Зуфар отлично знает, что это степные феодалы, враги трудящихся. Калтаманские набеги на кишлаки и колхозы возглавляют белопапашники.

Белые папахи оживленно спорят с Юсуфом Ади. Все они с маузерами и винтовками, которых они не снимают с себя даже здесь, в доме.

В Мешхеде и по дороге в Келат в маленьком селении Зейна Дилли Зуфар слышал разговор о войне в Туркменской степи, но мало ли слухов ползает по базарам и караван–сараям.

Надо осторожно разузнать, повыспросить у старика Юсуфа Ади. Он, наверно, знает. Он все знает.

Белые папахи уехали. Юсуф Ади скоро вернулся в комнату. И Зуфар подивился его силе и здоровью. Старик даже не запыхался. Грудь его, точно кузнечные мехи, равномерно вздымалась и опускалась.

Сколько ему могло быть лет? Свежее лицо, почти лишенное морщин, юношеские глаза, здоровенные лошадиные зубы, прямой юношеский стан, громкий гулкий голос – все заставляло думать, что Юсуф Ади не вышел еще из цветущего возраста… А ведь почтенному келатцу никак не могло быть меньше восьми десятков. Оглушительный хохот его слышался то в эндеруне – женской половине, то в конюшне, то в винограднике за домом.

Он и сейчас хохотал, потирая руки.

– Хо–хо–хо! Ты послушай только, сынок. Губернатор прислал своего ублюдка сборщика налогов за деньгами, – говорил он. – Губернатор имеет наглость требовать с моих крестьян налоги… Губернатор забыл, что мы, йезиды, испокон веков плюем на законы. Пехлевийский сборщик посмел бить своей «прогрессивной» нагайкой моих людей. Ну, я ему не спущу…

Юсуф Ади высказал сожаление, что уезжает в Дерегез до вечера и вынужден расстаться с дорогим внучком.

– Я мигом… Отдохни здесь, понежься, а завтра мы поговорим о деле… о хорошем деле. Просветить тебя надо… Шахр Бану воспитала тебя в честности и добродетели, только баба она. Нашего йезидского закона не знает. Завтра поговорим… Дай только мне разделаться с господином губернатором. Молокосос, большевой!.. Осмелился протянуть руки к моему Келату…

Юсуф Ади уехал, оставив Зуфара размышлять, что он имел в виду, говоря о губернаторе – «большевике». Но и губернатора и большевиков Юсуф Ади явно не любил…

И вдруг мелькнула мысль: надо уходить, и как можно скорее… Надо пользоваться моментом, пока старика нет. Или лучше подождать Ибн–Салмана.

Джаббар ибн–Салман задержался в Тегеране, но предупредил, чтобы Зуфар ждал его.

Надо ли ждать? Что–то в последнее время Зуфара все чаще охватывали сомнения. Кое–какие дела и слова Джаббара ибн–Салмана вызывали не то чтобы сомнения или недоверие, но… Так или иначе Зуфар обрадовался, когда араб послал его вперед в Келат, а сам остался в столице. Зуфар упрекал себя, называя неблагодарным, вспоминая, как благородно вел себя Ибн–Салман, старался думать только хорошее. И все же… Не лучше ли не ждать? Уехать. Граница совсем рядом.

Он пошел в конюшню. Ничего удивительного, если он возьмет коня и прокатится верхом по горам. Как–никак хозяин дома его родной прадед.

Зуфар довольно отчетливо представлял, как добраться до границы. Она близко, рукой подать…

Старик Юсуф Ади успел похвастаться своим Келатом – оплотом рода Сиях Пуш. Островерхие вершины тесно обступили котловину, по дну которой струились воды речки Келат Чай. Наружные откосы кряжа падали почти отвесно и были совершенно недоступны. Въезд и выезд из котловины имелся только через ущелья. Название одного из них – Дербент–и–Аргувани – Зуфар хорошо запомнил, ибо по нему шла контрабандная тропа к железнодорожной станции Душак в родных пределах Советской Туркмении…

В конюшне коней стояло немало. Но конюх Меред имел строгий наказ Юсуфа Ади никому их не давать, даже Зуфару.

Меред так и сказал:

– Даже вам…

И Зуфар почувствовал что–то неприятное в этом «даже».

Он хорошо сделал, что не обиделся. Тем самым он снискал симпатии Мереда и смог многое узнать. И прежде всего ему сделалось понятно, почему приказано не давать коней даже ему.

– Вы не смотрите, господин, на горы Келата. Одна видимость, – сказал почтительно словоохотливый конюх Меред, – тот, кто местность нашу знает, всюду может проехать верхом, а пешком пройти и подавно. Речка Кельте Чинар пробирается к русской железной дороге у Аннау, ручей Гульзар – к станции Артык, а поток Зенгинанлу прорывается к станции Коушут. Тут я все исходил с опиумом, тюками чая и индийской кисеей, когда еще Советов не было, а урусы смотрели на контрабандистов сквозь пальцы… Я даже по речке Арчинян–су к станции Каахка пробирался, и ни один пограничник меня не видел и не слышал… Только пузатые да безногие скажут, что из Келата и мышь не выберется. Но Келат место хорошее, неприступное. В старые времена великий царь Персии Надир–шах избрал Келат своим жильем, чтобы у него не отняли сокровища, которые он награбил милостью всевышнего в Индии и Багдаде. Надир–шах построил здесь роскошный, весь в самоцветах дворец, да только своим тиранством прогневил Мелек Тауса – и дворец от землетрясения в щебенку рассыпался… В Келат трудно войти, а выйти ничего нет легче… Я все тропинки знаю. Тут недавно с вашим дедушкой все объездили верхом… Ваш дедушка подряд взял у шахиншаха – дорогу к русским пределам прокладывать для пушек… Да, каждую тропу, каждый перевал исходили мои ноги. Тут хоть и полицейский пост, хоть и жандармы есть, хоть и таможенники с револьверами по дорогам таскаются, мы на них даже и плевка жалеем. Слепые кроты… Где захотите, там и пройдет старый Меред… И все тут.

Для большей убедительности старик нет–нет и ударял себя с силой в грудь. Зуфар слушал его жадно.

– А где ночью стоят дозоры полиции? – спросил он.

– Господин очень любознательный, – вдруг спохватился Меред. – Охо–хо! Старик Меред бедняк, у старика Мереда ноги не ходят. Старик Меред ничего не говорил… Меред пашет землю деревянным азалом на солнышке… Пот проливает. Пять батманов семян ячменя посеет да половину урожая господину доброму Юсуфу Ади отдает… Попробуй не отдай. Железный старик Юсуф Ади, и в железной руке у него железная палка. Да еще девять батманов десятнику нашего селения надо отдать, а потом десять батманов мирабу*. Ох, еще батман тому, кто гоняет воробьев, а еще один батман сатане Мелек Таусу. Один батман подметальщику улицы… Тяжело жить бедному Мереду… После восстания кругом голод. Хлеба нет. Люди – да смилуется аллах! – едят людей. Раб Меред под пятой Юсуфа Ади. Плати пять туманов великодушному нашему благодетелю Юсуфу Ади, один батман масла да еще три пуда маковых головок, два вьюка дров, два вьюка степной колючки, две тыквянки кунжутного масла для светильников, четыре курицы, два десятка яиц… Только кур и яйца мне хозяин Юсуф Ади засчитал за работу конюхом да еще сказал, что я могу не отдавать козу… Велика милость горбана Юсуфа Ади. Хороший человек Юсуф Ади. Великий ученый. Йезидский эмир он. Потомок самого Йезида. Власть ему дана не от шаха из Тегерана, а от святыни Баальбек… Имеет Юсуф Ади право жизни и смерти. Говорит нам: «Делай то и не делай это». Хороший человек Юсуф Ади, не принуждает он старого Мереда, как других крестьян, строить ему дом, кормить его и его слуг и псарей на охоте, гонять дичь с Арчевой горы, поправлять мосты и дороги… Хорошо еще, теперь Юсуф Ади не заставляет нас по ночам в темных ущельях дороги «чистить». Посылает людей помоложе и покрепче с купцами запоздавшими «разговаривать»… Добр и милостив Юсуф Ади к старику Мереду… А почему? А потому, что Меред знает все тропинки, все дороги, все перевалы. Знает, куда и как отвезти опиум, чай, духи, французские чулки. Нет контрабандиста, равного по искусству Мереду, рабу горбана Юсуфа Ади, нашего благодетеля. Тёмен Меред, но знает, что русские женщины любят чулки фильдеперс «Виктория», знает и кому в Ашхабаде и Геок Тепе можно за хорошие деньги продать порошки морфия или кокаина. Будь же добр и милостив ко мне и ты, молодой господин… Не знаю я ничего про полицию… Не знаю, не знаю… Что ты хочешь от старика Мереда, господин?

_______________

* М и р а б – чиновник, распределяющий воду.

Он то причитал и охал, то принимался хвастаться, какой он ловкий и неуловимый контрабандист, неоценимый помощник Юсуфа Ади.

– Пусть солдаты на границе во все глаза смотрят, сколько хотят смотрят, а не увидят. Хэ–хэ! Один мальчишка сидит на советской стороне на горке и луком со стрелами забавляется. Пустит стрелу, полетит она. А на другой горке в Персии другой мальчишка змей пускает, такой простой бумажный. Тут первый мальчик берет стрелу, натягивает посильнее лук, и стрела – вжик! – летит в змея. Пограничник смеется: хорошо мальчик играет. Хи–хи! А стрела выдолбленная, а в стреле камешки, алмазы… Хэ–хэ…

Зуфар медленно побрел через обширный двор на улицу, Меред забеспокоился и окликнул его:

– Куда вы, господин? Почему вы идете, господин?

Он ковылял сзади и громко восклицал:

– Вы не туда идете, господин… Дорога на Кельте Чинар не здесь, господин. Меньше одного мензиля, господин. К большевикам идти не сюда… К большевикам вон по той тропинке, господин. По ней Меред возил бухарский каракуль… Сколько харваров смушек в тюках. О, нет лучше в мире бухарского каракуля, господин…

Меред не отставал. Чуть не плача от злости, Зуфар вернулся. Он не собирался уходить из Келата среди белого дня. Он хотел осмотреться. Но разве можно ходить по Келату, когда во всеуслышание кричат за твоей спиной, что ты собираешься сбежать к большевикам?

Сделалось ясно, что конюх Меред ходил за ним не просто так… Юсуф Ади не доверял своему правнуку.

И все же Зуфар решил ночью уйти. Он тщательно все продумал. В голове своей он держал крепко несколько маршрутов с разными приметами вроде тополя с обломленной ураганом верхушкой, или медвежьей скалы, или старой каменной стены, перегораживающей теснину еще со времен аламана. Зуфар сумел вызнать у Мереда подробности контрабандных тропинок и решил, что даже в безлунную ночь не заплутается. Он присмотрел в малой гостиной среди висевших на стене ружей хорошенький карабин и нашел к нему патроны. Он обнаружил позади кухни удобный лаз, которым, очевидно, пользовались слуги и домочадцы, когда ворота запирались на ночь. Собак Зуфар не боялся. С собаками он быстро ладил. В двенадцать лет у него были помощники псы Каплан и Шерзод, умные, ростом с осла, киргизские овчарки. А хорошего человека собака не трогает…

Зуфар долго сидел на террасе и смотрел печально на север. Ему вспомнилось красно–желтое пламя тюльпанов в зеленой долине и взгляд мертвеца.

Солнце выкрасило медью верхушки пирамидальных тополей над стенами цитадели Келата. Воробьи устраивались с чириканьем на ночлег в кронах деревьев. Конюх Меред, зевая от скуки, появился на пороге конюшни. Увидев Зуфара, он сразу же развязал язык:

– Ты бы поспал, господин… Ночью надо силу иметь…

– Что ты болтаешь, Меред?

– Конечно, надо, – убежденно протянул конюх, – только у нас ночью на всех дорогах пиф–паф! Стреляют… Опасно… Да разве такой пахлаван, как молодой господин, усидит ночью на месте…

Конюх понимающе усмехнулся и изобразил двумя пальцами, как быстро человек бежит по тропинке. Тут же он таинственно свистнул.

Зуфар проговорил медленно, взвешивая каждое слово:

– Не понимаю вашего разговора… Кто на дорогах «пиф–паф»? Кто и куда хочет бежать?..

И он тоже, подражая Мереду, пробежался пальцами руки по своему колену.

Лицо Мереда сделалось еще таинственнее, еще хитрее.

– Бежать? Разве я сказал, что молодой господин хочет убежать из дома дедушки Юсуфа Ади? Нет, я не говорил. Это ты сказал, горбан… Не ругай бедного старика… Господин Юсуф Ади напустит на меня своего Мелек Тауса… Ох!.. Я не говорил. Ты говорил…

«Ладно, – сказал себе Зуфар, – не верите, стережете, думаете, удавку уже вокруг горла мне затянули… Посмотрим… Завтра, а если не завтра, то послезавтра вот эти ноги будут шагать по родной земле». Он молчал, и Меред молчал. Молчание людей пустыни часто наиболее красноречивая часть беседы. Надо уметь молчать.

– Чем колотить языком, – сказал Зуфар наконец, – давай, брат, лучше чай пить…

Он молил в душе всемогущего бога пустыни – случай, чтобы хозяин усадьбы Юсуф Ади не вернулся. Ему не хотелось говорить лживые слова старцу и смотреть ему в глаза. Тем более такому добродушному, такому веселому прадедушке, который так искренне радовался правнуку… «Он классовый враг, но он хорош со мной», – думал Зуфар. Но он тут же начинал корить себя. От Мереда он наслышался об Юсуфе Ади такого, что ему делалось не по себе. Владелец Келата погряз в самых отвратительных пороках: он курил опий, анашу, пьянствовал, имел десяток наложниц и наложников. От всех, кто ему надоедал, кто слишком капризничал, он отделывался просто: продавал их проезжим купцам. И юноша или девушка исчезали бесследно, оплакиваемые безутешными родителями… Вообще благочестивый старец не церемонился со своими подданными. Как–то несколько крестьян отказались платить ему аренду. Юсуф Ади не шумел, не кричал, а… продал мятежников, и небезвыгодно. Когда на него поступила жалоба губернатору, Юсуф Ади объяснил: «Тюрьмы у меня в Келате нет. Вот лучшее наказание для негодяев пусть попотеют в цепях на рудниках в Семнане». Что добывали в Семнане, Меред не знал. Знал он одно, что из Семнана не возвращались…

Юсуф Ади все же приехал домой в тот же день. Короткие южные сумерки еще не перешли в ночь, и зубья скал пламенели в темном небе, когда галдящая толпа заполнила двор. А весь шум покрыл зычный голос Юсуфа Ади:

– Сынок, где ты сынок? Иди встречай дорогого гостя.

Меред шепнул Зуфару:

– Иди, иди… Наш хозяин не любит ждать…

Не было смысла сердить прадеда. Правда, Зуфар опоздал помочь ему слезть с коня. Но Юсуф Ади и не нуждался в чужой помощи. Он легко спрыгнул на землю. Зато Зуфар поддержал стремя другому всаднику, и как он испугался, когда при отсветах заката убедился, что перед ним его спаситель и благодетель Джаббар ибн–Салман. Пугаться не следовало. Отправляя Зуфара в Келат, араб намекнул, что они скоро увидятся. Когда же Юсуф Ади рассказал, что молодой хивинец оказался его правнуком, Ибн–Салман не удивился. Очевидно, что и это он знал.

Опираясь на плечо Зуфара, Джаббар ибн–Салман тяжело поднялся в ярко освещенную комнату для гостей. Видно, он еще не совсем оправился от приступа лихорадки. Сквозь загар странно просвечивала желтизна, и Алаярбек Даниарбек непременно поставил бы диагноз: воспаление печени…

Они сидели в парадных покоях ханского дома. Старец все сделал, чтобы гостеприимно встретить знатного гостя. Но ни обильное угощение, ни пышные речи, ни веселье по поводу найденного столь необыкновенно правнука не позволили Юсуфу Ади скрыть грызущей сердце тревоги. Да и все во дворце говорило о том, что жизнь вели здесь беспокойную. Двери из комнаты в комнату были устроены под углом. Через дверные узкие проемы мог пройти одновременно лишь один человек. Из–за низких притолок вошедшему приходилось сгибаться в три погибели. Выяснилось, что Юсуф Ади никогда две ночи подряд не спит в одной и той же комнате. Даже в постели он не расставался с оружием.

Зато Юсуф Ади дал волю своему языку. Он пустился в семейные воспоминания, и Зуфар долго не понимал, к чему он клонит, а когда понял, его прохватил холодный пот. И совсем не потому, что Юсуф Ади принадлежал к секте поклонников дьявола… Дьявол – такой же выдуманный бог, как и другие.

Зуфару не везло. Еще вчера ему казалось, скоро он вернется к спокойной, привычной жизни без всяких неожиданностей и надоевших ему приключений. Но он услышал с тревогой и отвращением, что все начинается вновь и что его, словно щепку, втягивает пучина, в которую искусно толкает его хитроумный прадедушка, беспокойный старец с озорными глазами Юсуф Ади… Ведь болтовня о Мелек Таусе, об истине и лжи, об йезидских святошах являлась только прикрытием, только скорлупой. Сердцевина заключалась совсем в другом…

Оказывается, Юсуф Ади очень гордится своей прошлой жизнью, бурной, богатой интригами. Теперь он считал своим долгом передать дела из старческих своих рук в молодые, крепкие руки обожаемого, любимого правнука, посланного ему столь счастливо и неожиданно Мелек Таусом. Да, Юсуф Ади ничуть не сомневался, что все доблести, присущие издревле, от времен Нуширвана, его, Юсуфа Ади, йезидскому роду, передались правнуку. Посмотрите, какой красавец он и богатырь и сколько ума в его взгляде. Он продолжит дело своего прадеда…

– Сорок пять лет прошло… – говорил Юсуф Ади, – а все точно вчера случилось… Еще мой отец – пусть прах его спокойно лежит в могиле! всегда предостерегал губернатора Хорасана Эюб–хана: «Остерегайся русских! Белый царь – чудовище! Царь сожрет и Иран и Индию. Берегитесь. Он идет!» Эюб–хан был беспечный человек. Эюб–хан отвечал: «Туркмены своим аламаном опустошат земли Хорасана. Поля и сады Хорасана обращены в пустыни. Штурмом Геок Тепе Скобелев проучил туркмен… Мы, персы, вздохнули свободно в Хорасане. Персидский крестьянин может мирно ходить за плугом»… Сорок пять лет прошло, а я помню, как сейчас, господина Эюб–хана и его речи. В Массинабаде жил англичанин по фамилии Стюарт. Говорили, что он полковник. Стюарт часто приезжал в гости к Эюб–хану. Помню, раз Стюарт приехал раздраженный и сказал ему: «Русские взяли штурмом Геок Тепе… Теперь очередь Мерва и Мешхеда, берегитесь!» Русские не потерпят йезидов. Русские – христиане. Ненавидят дьвола. Я помню разговор, как сейчас… Ох, опять забыл: не доводите до сведения тех, которым чужды предписания святого шейха Ади…

Но он ухмыльнулся и махнул рукой. Рассказывал Юсуф Ади так, как будто все происходило не полвека назад, а вчера. Но рассказ его затянулся.

Досада не оставляла Зуфара. Он все еще не терял надежды уйти ночью из Келата. А Юсуф Ади говорил и говорил.

Тотчас после падения твердыни оазиса Атек – Геок Тепе – мервские туркмены забеспокоились. Вся племенная верхушка горела желанием воевать с русскими и искала помощи у англичан. Родовой вождь Каджархан из племени бахши–топаз посылал гонца за гонцом в Мешхед к некоему Мирзе Аббас–хану, которого все знали как влиятельного человека и друга инглизов. Мервский оазис бурлил котлом. Туркмены вооружались. Полковник Стюарт покинул свой Массинабад и поставил свои палатки ближе к реке Теджену, около селения Хасанабад. Он ездил не раз на берега Теджена, рисовал что–то и записывал. Отцу Юсуфа Ади и Муртаз Кули–хану, правителю Турбет–и–Шейх–и–Джам, он подарил великолепные охотничьи ружья. Ружья похуже он подарил пограничным персидским и афганским начальникам. Все были довольны полковником Стюартом. Он раздавал детишкам конфеты, а их матерям манчестерский ситец и индийскую кисею. Персидским и салорским земледельцам он платил за батман ячменя не полкрана, как все, а целый кран, и крестьяне прославляли его щедрость. Он пожертвовал йезидскому каввалю пригоршню золотых монет для общины. Когда же полковнику Стюарту понадобились верблюды перевозить грузы в Мерв, он не встретил отказа ни у Муртаза Кули–хана, ни у правителя Хорасана, ни у келатского правителя, отца Юсуфа Ади. Все охотно помогали такому великодушному человеку.

Поэтому, когда в области Пендэ, неподалеку от Мерва, появился некий Сиях Пуш, достаточно было полковнику Стюарту сказать: «Верьте ему!» – и все отнеслись к нему с доверием. Сиях Пуш ездил по туркменским кочевьям и возбуждал туркмен зеленым знаменем против русских. Сиях Пуш носил черную одежду и белую чалму. В Персии он называл себя шейхом йезидов Мансуром. В туркменских кочевьях он помалкивал про Мелек Тауса и очень красноречиво проповедовал слово пророка Мухаммеда. Он не выпускал из рук английскую винтовку, а его сорок телохранителей были вооружены до зубов и готовы были стрелять по первому знаку. Все говорили, что Сиях Пуш переодетый англичанин, но это была неправда. Иначе правитель Хорасана Муртаз Кули–хан не позволил бы Сиях Пушу приезжать к нему в Турбет–и–Шейх–и–Джам. Муртаз Кули–хан был хитрый человек. Кто его знает, не вздумали бы русские вторгнуться в Хорасан из–за какого–то Сиях Пуша. Мудрость Муртаза Кули–хана вошла в пословицу. Он любил говорить: «Я найду себе безопасное убежище под сенью наслаждения». Он желал спать спокойно на своем губернаторском ложе. Сиях Пуш объявил туркменам: «Не боитесь силы урус–кяфиров ни в коем случае. Скоро, очень скоро к вам явится сам Сахиб Хурудж из мусульман и уничтожит кяфиров!» Туркмены не знали, что такое Хурудж. Слово Хурудж – значит петух. Так йезиды называют Мелек Тауса. Сиях Пуш раздавал туркменам оружие и деньги. Наивные. Они воображали, что Сиях Пуш мусульманин. Тем, кто шел с ним, он обещал богатства при жизни и рай после смерти. Вождь мервцев Каджар–хан вооружал своих воинов. Он очень боялся русских. Сиях Пуш объявил, что имеет сто тысяч всадников и изгонит христиан–собак из Атека и Самарканда. Многие умы склонялись тогда к нему, потому что он имел печать с именем двенадцати имамов… Все ждали Сахиба Хуруджа, хоть и не знали, кто он такой. Сиях Пуш поехал в Мешхед к Эюб–хану и полковнику Стюарту. Он повез прошение мервских туркмен и серахских сарыков о принятии их в подданство персидскому шаху. Сиях Пуш сказал, что Каджар–хан пойдет войной против русских, но сначала он хочет завоевать Герат и отдать его Персии. Хитрый Муртаз Кули–хан предложил, чтобы мервцы сначала приняли губернатора–перса и впустили в крепость Коушут Кала персидский гарнизон. Так коварство и хитрость встали на пути разума и величия. Сиях Пуш ни с чем вернулся в Мерв… Но тут вдруг все узнали, что деньги ему присылали из страны инглизов через афганские власти. Но пока рупии передавали из рук в руки, они волею божьей уменьшались в своем количестве. А каждый газий, желавший сражаться за ислам, требовал не меньше ста серебряных рупий и хорошего коня. Сиях Пуш поехал сам в Иолотань к своему другу хану иолотанских туркмен Сары–хану просить воинов и денег. Но, увы, люди вероломны. Сары–хан сказал: «Ты, Сиях Пуш, не друг мне. Ты даже не мусульманин. Ты йезид да еще инглиз!» И Сиях Пуша бросили в яму. Сары–хан заявил, что отрубит ему голову и отошлет ее русским. Но Сиях Пуша выкупили позже с помощью иолотанских евреев–ростовщиков.