Текст книги "О людях и самолётах 2"

Автор книги: Михаил Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Вкус жизни

«Ненавижу вводные!» – раздражённо подумал майор Алексеев и передвинул кобуру за спину, пытаясь устроиться поудобнее на узком дюралевом сидении. Прижатый к корпусу вертолёта пистолет противно завибрировал, и тут же протяжной болью отозвалась поясница. Алексеев вздохнул и повернулся к иллюминатору. Августовский день заканчивался, тусклое солнце в пыльных, оранжевых облаках клонилось к закату. Был тот неприятный час, когда дневное раздражение и усталость ещё не смыты отдыхом и вечерней прохладой.

Алексеев не любил дежурить по полку, предпочитая ходить старшим инженером полётов, но летом в инженерном отделе оставалось народу меньше, чем обычно, и приходилось дежурить «за себя и за того парня».

После отбоя Алексеев отправил спать помдежа-двухгодичника, и до полуночи, напрягая память и фантазию, заполнял карточки учёта неисправностей за прошедший месяц, потом проверил караулы, съездил на передающий центр, оттуда зашёл в гости на КП дивизии, сыграл с оперативным партию в нарды и вернулся в штаб полка только под утро. С девяти часов утра дежурному, вообще-то, полагалось отдыхать, но в штабе днём всегда шумно, да и начальство на такие мелочи, как отдых дежурного, обычно внимания не обращает. Как всегда, от курения натощак, скверной казённой еды и бессонной ночи Алексеев чувствовал себя отвратительно: болела голова, постоянно хотелось очистить рот от слюны, жёлтой, как вода в банке для окурков. Кое-как дотянув наряд, он с заступающим дежурным отправился к начальнику штаба, мечтая о том, как он в тихой и пустой квартире (жена и дочь уехали на юг) примет душ, заварит себе по «афганскому» рецепту термос чаю и будет читать книгу. Хорошие книги он специально не брал на службу, не желая портить себе удовольствие от чтения. Заваривая чай, Алексеев всегда добрым словом вспоминал тёщу. Термос был её подарком. Сделан он был на каком-то оборонном заводе, по форме, да и по весу напоминал артиллерийский снаряд, но, не имея внутри колбы, каким-то таинственным способом держал тепло в течение суток.

Размечтавшись, Алексеев не сразу понял, что НШ что-то говорит.

Оказалось, что пропал вертолёт. Ушёл на облёт после регламентных работ и не вернулся. Командир вертолёта, как положено, запросил у КДП разрешение на взлёт, получив «добро», после контрольного висения ушёл по маршруту и пропал. Через полчаса Оперативный забеспокоился и вызвал борт по радио. Вертолёт не ответил. Ещё через четверть часа безуспешных попыток связаться с пропавшим бортом доложили командиру полка. Командир приказал поднять в воздух вертолёты поисково-спасательной службы, а ещё через 40 минут безрезультатных поисков – все свободные вертолёты с наспех сформированными экипажами спасателей. Алексееву было приказано возглавить один такой.

Когда Алексеев пришёл на аэродром, выяснилось, что вертолёт улетел с неполным экипажем: борттехник получил квартиру, и до конца дня ему нужно было забрать ключи в КЭЧ. [58]58
  КЭЧ – квартирно-эксплуатационная часть.


[Закрыть]. Бортач бросился отпрашиваться у командира – «Перехватят ведь!» – тот только махнул рукой:

– Давай, занимайся, мы на облёт без тебя сбегаем, а ты поляну готовь!

Теперь борттехник сидел напротив Алексеева, замороженно глядя в иллюминатор, лицо его судорожно дёргалось. Он боялся за пропавший экипаж, боялся ответственности за то, что не полетел, и одновременно пытался отогнать мысль о том, что если бы он всё-таки полетел и разбился, его жена с ребёнком остались в общаге, а новенькая квартира досталась бы неизвестно кому. По нелепой прихоти судьбы получалось, что за эту квартиру он заплатил ценой жизни своих товарищей.

С экипажем пропавшего вертолёта Алексеев не был знаком, он вообще плохо знал вертолётчиков из приданной эскадрильи. Фамилия командира ему вроде бы была знакома, а лица он не помнил.

Ему стало жалко техника, он подошёл к нему и прокричал на ухо, преодолевая гул турбин:

– Да не переживайте вы так! Может, ничего страшного, подсели где-нибудь, скоро найдём.

Техник посмотрел на него и отвернулся. Алексеев собрался вернуться на своё место, как вдруг вертолёт вильнул, заложил крутой вираж и начал снижаться.

Дверь пилотской кабины распахнулась, командир высунулся, и что-то крикнул Алексееву. «Нашли!» – по губам понял он. Как всегда при посадке, вертолёт тряхнуло. Не дожидаясь остановки винта, они выпрыгнули из кабины.

Пропавший вертолёт лежал на боку, вломившись в подлесок правым бортом. Хвостовая балка была погнута и судорожно задрана вверх, как лапа мёртвого животного. На земле были видны глубокие борозды, вспаханные при ударе несущим винтом. Вертолёт был смят, как жестяная пивная банка, но следов пожара не было.

«Поэтому, наверное, и найти долго не могли, – подумал Алексеев, – ни огня, ни дыма, и упал в кусты, если бы лётчики хвост не заметили, искали бы до утра…»

Дверь в салон была сорвана или аварийно сброшена – не понять. Обогнав всех, борттехник нырнул в кабину и что-то неразборчиво закричал оттуда. Алексеев и второй пилот вертолёта ПСС подбежали поближе.

– Живой, Витька живой! – исступлённо кричал борттехник, подтягивая чьё-то тяжёлое тело к двери. Лётчика вытащили из вертолёта и положили на траву, он был без сознания, куртка залита засохшей кровью.

– А командир? – спросил лётчик.

Техник снова нырнул в вертолёт, повозился.

– Мёртвый. Холодный уже… сейчас вытащу…

– Вот что, Ткаченко, – решительно сказал Алексеев, – грузите раненого в вертолёт! Как взлетите, – повернулся он к пилоту – запрашивайте КП, пусть дают вам коридор сразу на Москву, к нашим помощникам смерти везти бесполезно. Керосина хватит? Пилот кивнул и спросил:

– А вы, товарищ майор?

– А я здесь побуду, скажете там, чтобы машину прислали. Да не тяните время, не довезёте!

Фыркнула и дала первый выхлоп турбина, от вертолёта подул горячий, усиливающийся ветер. Из салона выпрыгнул борттехник, пригибаясь, подбежал к Алексееву и передал ему портфель.

– Командир приказал отдать…

– Что это?

– Сухпай!

Вертолёт быстро набрал высоту и, опустив нос и кренясь на правый борт, пошёл на восток. Стало тихо.

Алексеев вернулся к месту катастрофы. Погибший лётчик лежал на спине. Черты его лица, как это часто бывает у мёртвых, как бы расплылись, потеряли осмысленность. Человека не было, на траве, слегка согнув ноги, лежала сломанная оболочка, потерявшая смысл и значение. Молния на куртке разошлась и была видна майка. На майке весёлый слонёнок жонглировал мячом.

Алексеев выволок из вертолёта парашютную сумку, распустил парашют и накрыл мёртвого. Больше он ничего сделать не мог, оставалось ждать.

Алексеев побрёл вдоль опушки и в нескольких метрах от места катастрофы нашёл маленькую поляну. На ней было выкопано углубление для костра, вокруг него лежали бревнышки для сидения и маленькая поленница дров. Наверное, сюда часто приходили дачники с соседних участков. За поляной в овражке бежал ручей. Алексеев спустился к воде. Течение оказалось неожиданно сильным, а вода ледяной. На песчаном дне колыхались ленты водяной травы, радужными брызгами сновали мальки. Алексеев нагнулся, зачерпнул в ладони воды и плеснул в лицо. Обжигающее ледяное прикосновение к коже оказалось настолько свежим и чистым, что Алексеев разделся по пояс, забросив одежду наверх, и лил воду на грудь и спину до тех пор, пока руки не свело от холода.

Внезапно он ощутил, что каждое, даже самое простое движение доставляет ему удивительную радость. Ход времени замедлился. Он погружал ладони в воду, соединял их ковшиком и, поднимаясь, следил, как вода сочится между плотно сжатыми пальцами и падает обратно в ручей. Он ощущал своё дыхание, сокращение мышц, он слышал журчание ручья, видел буйные заросли какого-то сорняка на берегу; внезапное ощущение полноты жизни было пронзительным и забытым с детства. Оно проснулось оттого, что в нескольких метрах отсюда лежало тело человека, от которого по слепому стечению обстоятельств всё это ушло. Он не мог больше умываться в ручье, ходить, разговаривать, чувствовать мокрый браслет часов, которые забыл снять с руки.

Алексеев выбрался на поляну, оделся и присел на бревно. Дневное чувство раздражения пропало, осталась спокойная, бездумная усталость. В листьях деревьев возились, устраиваясь на ночлег и сонно переругиваясь, птицы, тихонько шелестел ветер, на пределе слышимости в поле гудел трактор. Солнце быстро садилось, по тускло-красному диску протянулись ленты облаков, сразу стало прохладно. Из низин потянулся туман, заволакивая поле, дорогу, дальний лес. На поляне потемнело. Разбитый вертолёт иногда поскрипывал, в нём что-то звенело и постукивало, как будто вертолётный домовой бродил по салону, открывал и закрывал крышки и лючки, прощаясь с машиной. Алексеев разжёг костерок. Тени сразу придвинулись, поляна стал совсем маленькой, вечерние, яркие звезды тоже пропали.

В портфеле нашёлся термос с остывшим чаем, галеты и консервы. Есть не хотелось. Алексеев бросил в термос несколько листьев брусники и пил кружку за кружкой, слушая, как ветер сонно бродит в верхушках деревьев. Время растеклось в огне маленького костра и исчезло.

Становилось холодно. Устроившись поудобней, Алексеев незаметно задремал и не увидел, как на фоне ночных облаков появились шатающиеся столбы света. К месту катастрофы приближалась колонна автомобилей из гарнизона, таща за собой гудение моторов, лязг металла, громкие голоса, новый день и старые заботы.

Демонстрационные полёты

– До свидания, товарищ старший лейтенант!

Щёлкнул электрический замок калитки, и дневальный по объекту поплёлся к домику дежурной смены – досматривать через окно программу «Утренняя почта».

Я поставил «дипломат» на землю и полез за сигаретами. Утро началось хорошо! Суббота была нелётной, в плановой таблице стояли только тренировочные полёты пилотажников. Демонстрационной группе радиолокационное обеспечение не требовалось: они крутились над аэродромом, и руководитель полётов управлял ими визуально, с КДП. Зная, что сегодня работы не будет, заступающий начальник смены особенно не придирался, мы быстренько проверили станции и оружие, а рапорт о сдаче дежурства я всегда писал сразу после заступления.

Впереди был свободный день, и я решил съездить в Москву. Огляделся, высматривая попутную машину. Бесполезно. Стоянки под охраной, на аэродроме пусто, обед на ЗКП повезут ещё не скоро, а к «глухонемым», у которых, как известно, «что ни выходной, то проходной», проситься бесполезно. Они попутчиков не берут никогда. Наверное, не разрешают им.

Значит, надо идти пешком до автобуса. Ну что ж, погода хорошая, а полтора километра – не расстояние. Идти нужно было через поле, принадлежавшее колхозу «Подмосковный», нашим шефам или подшефным – я всегда путал. Колхоз был из разряда «40 лет без урожая», на окружающих аэродром полях произрастало что-то хилое с жёлтыми цветочками. Колхозный агроном эти растения гордо называл «кормовыми культурами», а, по-моему – обычные сорняки. По его словам выходило, что рекордных урожаев никак не удаётся добиться из-за пагубного воздействия на нежные растения электромагнитных волн от наших станций. Кто бы спорил. Правда, на лопухи и лебеду СВЧ почему-то не действует. Если бы на ВДНХ проводили выставку сорняков, наши смело могли бы рассчитывать на золото.

По утоптанной тропинке я прошёл через поле и выбрался в переулок. Деревня уже проснулась, вдоль обочин стояли машины с московскими номерами, из-за заборов слышались голоса и смех. Павильончик автобусной остановки был расписан в несколько слоёв: нижний слой весёленькими ромашками, а верхний – разнообразными надписями и поясняющими их картинками. Писали фломастерами, аэрозольными баллончиками и, по-моему, даже лаком для ногтей.

Напротив остановки на лавочке у забора сидела женщина и читала книжку, а рядом с ней играла маленькая девочка, на вид лет четырёх. Девочка была нарядно, по-городскому одета и игрушки у неё были яркие, весёлые: зелёная лопатка, разноцветные пластмассовые кубики, большая кукла в коляске, что-то ещё. У калитки была свалена большая куча речного песка, и девочка, наверное, была вне себя от счастья: впервые в жизни она видела столько чистого, жёлтого песка, который был в её безраздельной собственности. Она увлечённо копалась в нём, не замечая ничего вокруг.

Вдруг по дороге мелькнула тень. Вдоль шоссе на предельно малой высоте знаменитым «кубинским ромбом» шла четвёрка МиГ-29. Машины летели в сомкнутом строю, настолько синхронно выполняя все эволюции, что казалось, будто они связаны прозрачными тросами. Тогда ещё самолёты пилотажной группы не были ярко раскрашены, но и обычный камуфляж на солнце смотрелся очень красиво. Блестело остекление кабин, оптика самолётов. Машины стремительно и беззвучно приближались. Слегка покачиваясь, звено заложило вираж, заходя на дембазу, прошло над деревней и закончило программу фигурой «брызги шампанского».

Я, проводив взглядом, пилотажников, привычно сглотнул, чтобы восстановить слух, посмотрел на девочку и… у меня перехватило дыхание.

Прошло уже более двадцати лет, но я до сих пор в мельчайших подробностях помню, как ребёнок, бросив свои игрушки, упал ничком в песок, закрывая голову руками тем характерным, инстинктивным жестом, который я видел только в кадрах старой кинохроники про Великую Отечественную и Вьетнам…

Мороз и солнце

Капитана Воробьёва разбудил гулкий топот сапог в коридоре. «Вот наказание! – сонно подумал он, – опять, что ли, тревога?»

В комнате было холодновато, поэтому Воробьёв с вечера натянул на себя утеплённое белье интимного нежно-голубого цвета, которое он недавно получил на складе, а поверх одеяла бросил шинель. За ночь в постели належалась уютная тёплая нора, вылезать из которой в стылую комнату решительно не хотелось. Воробьёв лежал, балансируя на грани сна и ожидая, когда в дверь его комнаты постучит посыльный. Гарнизон был большой, и оставалась надежда, что «тревожатся» в другой части, например, транспортники или «глухонемые». В дверь не стучали, и с одной стороны это было хорошо, но Воробьёв забеспокоился, что солдат-посыльный пробежал мимо его комнаты. Такое тоже случалось, и опоздавшему на «тревогу» предстоял крайне неприятный разговор с начальником штаба. Воробьёв вздохнул и понял, что заснуть всё равно не удастся. Он нащупал на тумбочке очки и, щурясь, взглянул в окно. За ночь трудолюбивый мороз изрисовал стекла декадентскими узорами, а яркое утреннее солнце высветило на нем серебристые розетки листьев, изломанные стебли и марсианские цветы.

– Товарищ капитан, тревога! – дурным голосом внезапно завопили в коридоре и стукнули в дверь.

– Фамилия? – спросил Воробьёв.

– Рядовой Мархоцкий!

– Ладно, понял, иду! – крикнул через дверь Воробьёв и, откинув одеяло, скатился с кровати. Вставать обычным способом с кровати с продавленной сеткой без риска приложиться задом об пол было невозможно.

Времени на уборку кровати, умывание и бритьё не было. Через десять минут от казармы на аэродром уйдёт машина, и опоздавшим придётся бежать на точку по снежной целине. Воробьёв быстро оделся, застегнул крючки шинели и полез в шкаф за кобурой, которая, как назло, ускакала в самый дальний угол полки.

Похоже, «тревога» была общегарнизонной. Со всех сторон к служебной зоне бежали офицеры. У казармы Воробьёв осмотрелся и сердце его упало: машины не было. Опоздал! Он влетел в казарму и увидел офицеров своей роты, которые спокойно получали пистолеты. Воробьёв успокоился. Отдав дежурному карточку-заместитель и получив свой ПМ с двумя обоймами, он подошёл к начальнику узла.

– Здравия желаю, товарищ майор!

– Здорово, военный, – буркнул ротный.

– Что будем делать?

– Читать Чернышевского, бля! – ответил ротный своей любимой присказкой. – Откуда я нахрен знаю? Комбата вот в штаб дивизии вызвали, не иначе, война с агрессивной Хренбляндией!

– Так может, пока ещё мир, я умыться успею?

– Валяй…– равнодушно ответил шеф и полез за сигаретами.

Воробьёв поднялся на второй этаж в расположение своей роты и зашёл в каптёрку к старшине.

– Юрьич, дай полотенце, умыться не успел.

– На! – кинул ему чистое полотенце старшина. – Бритву дать?

– Не надо, пожалуй, – неуверенно ответил Воробьёв, ощупывая подбородок.

– Заходи потом, чаю налью.

– Так тревога же, какой чай?

– Ты заходи, заходи…

Воробьёв умылся ледяной водой, сполоснул рот и вернулся к старшине.

– Садись, пей, – старшина подвинул к нему кружку с дымящимся чаем и глубокую тарелку с сахарным песком. Из тарелки торчала алюминиевая солдатская ложка.

Обжигаясь и подвывая от восторга, продрогший со сна на морозе Воробьёв пил чай, а старшина, не торопясь, заполнял какую-то ведомость.

– По какому поводу тревожимся, не знаешь? – спросил Воробьёв.

– Да все уже знают… – неторопливо ответил старшина. – Ты про младшего сержанта Коптилова слышал?

– Нет… – ответил Воробьёв, который большую часть служебного времени проводил на точке и гарнизонных новостей не знал, – а он кто такой?

– Да-а-а…– скривился старшина, – из аэродромной роты, то ли псих, то сволочь каких мало. Сколотил банду из своего призыва, ну, они над молодыми издевались. Узбека там одного лицом в очко макали, вроде как трахали его в задницу… все дела. Ну, их контрики и повинтили. А вчера караул как раз от обато был, так они как-то часового в камеру заманили, дали ему по голове и автомат отняли.

– И что, все сбежали?! – спросил Воробьёв.

– Нет, вроде, только один. Так что, наверное, его искать и будем.

Комбата ждали долго, успели даже сходить на завтрак. Наконец, он появился и скомандовал построение в автопарке.

День разгорался. Воробьёв шёл к автопарку по тропинке в глубоком снегу, разметая его полами шинели. Вокруг стволов огромных елей и пихт снег образовывал воронки, в которых лежали густые синие тени. Чистый, нетронутый снег под солнцем сыпал цветными, хрустальными искрами. В тени под деревьями мороз пощипывал за уши, но на солнце уже было тепло. Морозный воздух пах арбузом и чуть-чуть авиационным керосином со стоянок.

Воробьёв вдруг обнаружил, что улыбается – его переполняло детское ощущение чистоты, здоровья, синего бездонного неба над аэродромом и бесконечности жизни…

В автопарке офицеров уже ждал незнакомый майор с синими петлицами. В руках он держал пачку фотографий, а у вкопанной в землю половинки учебной авиабомбы покуривала кучка милиционеров.

Чекист вышел перед строем и начал холодно говорить, как будто держа перед глазами невидимый текст.

– Товарищи, этой ночью на гауптвахте вашего гарнизона произошло чрезвычайное происшествие. Четверо солдат срочной службы, содержащихся под арестом за неуставные взаимоотношения, по предварительному сговору совершили нападение на часового, оглушив его и забрав автомат, а также подсумок с патронами. После чего разоружили начальника караула и забрали у него табельный пистолет и два магазина. Дознанием установлено, что преступный сговор предусматривал захват на Минском или Можайском шоссе автомобиля с целью уехать с места совершения преступления в Крым. Однако в последний момент трое из четырёх военнослужащих передумали и от совершения побега отказались. Тогда один из них, как установлено, организатор, младший сержант Коптилов, выпустил по своим… – тут майор на секунду замялся, подбирая слово – по своим подельникам очередь и сбежал один. К счастью, ни в кого не попал. Эта очередь и привлекла внимание к случившемуся ЧП.

Учитывая особую дерзость совершения преступления, а также то обстоятельство, что по стечению обстоятельств в Москве сейчас находится большое количество иностранных делегаций, приказано принять все меры к скорейшему задержанию или уничтожению… уничтожению, – твёрдо повторил майор, – рядового Коптилова. Для этого в каждой войсковой части гарнизона будут созданы поисковые группы на автомобилях во главе с офицером. Каждой группе придаётся сотрудник милиции. Сейчас я доведу задания каждой группе, номера автомобилей и представлю сотрудников милиции. Выезжать будете по «тревожным» путёвкам. Вопросы?

Вопросов ни у кого не оказалось, строй хмуро молчал.

Воробьёву достались ротная «мыльница» УАЗ-452, четверо бойцов и немолодой младший лейтенант милиции, одетый в полушубок и валенки с галошами. После краткого, но выразительного диалога с начальником автослужбы, который не хотел давать новый аккумулятор взамен убитого, наконец выехали из гарнизона. Воробьёв, как старший, сел рядом с водителем, а милиционер из салона показывал дорогу. Им выпало проверять дачные посёлки и пионерлагеря, расположения которых Воробьёв не знал.

– Капитан, курить есть? – потряс Воробьёва за плечо милиционер. Толстый мамлей в грязноватой, плохо подогнанной форме почему-то раздражал Воробьёва, и он, не поворачиваясь, сухо ответил: «Не курю». Не заметив неприязни в голосе офицера, милиционер повторил свою просьбу водителю. Тот, глянув на Воробьёва в зеркало, усмехнулся и ответил: «У нас офицеры не разрешают в машине курить». Милиционер обиженно засопел и замолчал.

На карте, полученной Воробьёвым, были отмечены два летних пионерлагеря и дачный посёлок. Пионерлагеря стояли рядом, забор к забору.

– Так, бойцы, – сказал Воробьёв, когда машина подъехала к запертым и занесённым снегом воротам. – Оружие к бою, двое направо, двое налево вдоль забора. Искать следы. Героических подвигов не совершать. Чуть что подозрительное увидите, один падает в снег и остаётся на месте, другой бежит за нами. Да, смотрите, когда встретитесь, не постреляйте друг друга.

Проваливаясь по колено в снег у забора, солдаты ушли.

– Пионерлагеря большие, – сказал милиционер, зачем-то разглядывая замок на воротах, обходить минимум час. Может, до сельмага пока сгоняем? Сигарет купим и вообще…

– Хотите – идите, – ответил Воробьёв, – я буду здесь.

Поняв, что машину ему не дадут, милиционер совсем заскучал.

Воробьёв присел на бетонный столбик и загляделся на пионерлагерь. Разноцветные беседки и летние павильончики сейчас были наполовину засыпаны снегом, а о месте дорожек можно было судить только по двум рядам кустов, кое-где торчащих из-под снега. У входа поскрипывал проволокой пустой флагшток. Судя по карте, сзади была Москва река.

– Хороший лагерь, уютный, – чтобы как-то нарушить неловкое молчание, сказал Воробьёв, – наверное, заводской.

– Да их тут как грибов, – сплюнул милиционер, – запаримся всё проверять. А ещё пансионаты, посёлки всякие дачные, не найдём мы никого. Так, мышиная возня, обозначаем шаг на месте. А солдатюра ваш, наверное, уже в какой-нибудь деревне, у бабы под юбкой, и хрен его там найдёшь. Давай забьёмся на трёшку, откуда твои воины выйдут, справа или слева?

– Нет у меня денег, – соврал Воробьёв, – нас по тревоге подняли, не взял.

– А-а-а, ну ладно, кстати, вон, твои идут, чего-то быстро.

Солдаты, в снегу с ног до головы, доложили, что вокруг забора не пройти – там снегу по пояс, а дальше обрыв и река.

– Ладно, махнул рукой Воробьёв, – поехали дальше.

В дачном посёлке их встретил сторож.

– Здорово, Тихоныч, – сказал милиционер, – как дела? У тебя тут посторонних не видно было?

– Опять солдат беглых ищете? – спросил сторож, глядя на Воробьёва, и неожиданно добавил: – один, вроде, здесь прячется. Пошли, покажу. Только не скрипите сапогами, спугнёте. Я вас вдоль забора проведу, чтобы он не заметил.

Узкая тропинка шла вдоль забора, а с другой стороны росли молодые ёлки, густо засыпанные снегом. Воробьёв шёл за сторожем и вдруг поймал себя на неприятной мысли, что если Коптилов прячется где-то здесь, то одной удачной очередью сможет положить сразу всех. Во рту пересохло, Воробьёв выглядывал из-за плеча сторожа, пытаясь заметить впереди какое-то движение или хотя бы ветки, с которых был сбит снег, но всё было тихо.

– Вот он, домик этот, – сказал сторож, указывая на запущенное строение, – вход там.

К домику шла цепочка полузасыпанных снегом следов.

– Ваш! – сказал милиционер, разглядывая следы и сравнивая их с отпечатками сапог солдат Воробьёва, – действуй, капитан.

– Ты и ты, – начал распоряжаться Воробьёв, – к окну. Будет прыгать – стреляйте. Ты и ты – к двери. Если побежит, ну… постарайтесь по ногам. Ясно?

– Ясно… – испуганные солдаты стали неуклюже ложиться в снег.

– Пошли! – скомандовал милиционер. Они осторожно подошли к домику и прислушались. Внутри было тихо. Милиционер поднялся на крыльцо и осторожно, приподняв на петлях, открыл входную дверь.

–Давай! – кивнул он головой и вытащил пистолет, – я прикрою.

Воробьёв вошёл в сени, подождал несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте, потом толкнул ногой дверь и, неуклюже зацепившись плечом за косяк, ворвался в комнату.

В захламлённой, явно нежилой комнате на кровати кто-то лежал.

Воробьёв бросился к кровати, зачем-то сунул ствол пистолета под подбородок лежащего и потянул вверх, истошно крикнув: «Лежать смирно!!!»

Лежащий на кровати солдат вцепился руками в одеяло и, вжимаясь в матрац, залопотал, путаясь в словах: «Нет! Нет!! Моя ничего не брал! Мой только спит здесь!»

Тут Воробьёв разглядел, что поймал кого-то не того. Вместо рослого Коптилова в шинели с авиационными петлицами, на кровати лежал маленький не то кореец, не то киргиз в стройбатовском бушлате.

Воробьёв опустил пистолет и сделал шаг назад. Тут в комнату ввалился милиционер, и, повинуясь неискоренимой ментовской привычке, потребовал:

– Документы!

– А? Что? – беспомощно спросил солдат, переводя взгляд с милиционера на Воробьёва.

– Военный билет дай, – хмуро сказал Воробьёв.

– Военный билет? Нэту…

– Как нету?!

– Нэту…

– А где же он?

– У старшина…

– Часть какая?

–Вэ чэ… вэ чэ…нет, мой не помнит…

Воробьёв знал, что в «Дикой дивизии» у солдат частенько отбирают документы, чтобы не потеряли, а если солдат попадётся, было меньше хлопот. Кому охота связываться с таким вот бойцом, понимающим по-русски с пятое на десятое?

– Ладно, – сказал он солдату, – собирайся, пошли.

Воробьёв, не дожидаясь бойца, хотел выйти на крыльцо, но внезапно передумал.

– Эй, Ткачёв, слышишь меня? – крикнул он из сеней.

– Слышу, товарищ капитан!

– Епурь, слышишь?

– Слишу-слишу, товарищ капитан, – мягко ответил молдаванин Епурь.

– У нас всё нормально, сейчас будем выходить, не вздумайте стрелять! Поняли?

– Поняли! – ответил Ткачёв.

– Епурь, бля, чего молчишь, понял, нет?

– Так тошна, понял!

– Ну, ладно, выходим.

Выйдя на улицу, Воробьёв отошёл в сторону и начал неторопливо разряжать пистолет. Ему нужно было унять дрожь в ногах…

– Товарищ капитан, – с любопытством спросил Ткачёв, глядя на стройбатовца, – это тот что ли, ну, которого мы ищем?

– Ага, он, – зло сплюнул Воробьёв, – великий и ужасный. Тебе фото зачем дали, а?

Ткачёв тут же достал из кармана сильно измятую фотографию и начал сравнивать.

– Не-е, не он – разочарованно сказал он, – а мы-то…

– Хорошо хоть этого поймали, другие вообще с пустыми руками вернутся! – наставительно сказал милиционер. – Ну, поехали, нефиг тут топтаться. Почему дом не заперт? – спросил он у сторожа.

– А я откуда знаю? Хозяева уже который год не ездят, может, померли, да мало ли… Я же сторож, а не председатель правления.

– Ладно, запри здесь всё, а мы поехали.

Обратно ехали молча. Обед они пропустили, и Воробьёв прикидывал, удастся ли в Военторге купить хоть более-менее съедобных консервов и хлеба. На станции милиционер вышел, и дальше поехали одни.

Как это бывает у большинства близоруких людей, у Воробьёва от сверкающего на солнце снега заслезились глаза. Он снял очки, закрыл глаза и начал бережно массировать пальцами глазные яблоки.

– Товарищ капитан, – вдруг позвал водитель, – впереди бэтр…

Воробьёв надел очки и увидел, что перекрёсток, ведущий к гарнизону, перегорожен бронетранспортером. Офицер, стоящий перед ним, сделал знак остановиться.

– Стой, – скомандовал Воробьёв и открыл дверцу.

– Поисковая группа? – спросил капитан-пехотинец.

– Да.

– Солдаты есть?

– Есть, а что?

– Поворачивай налево! – скомандовал капитан. – И без разговоров.

Воробьёв понял, что теперь ходить голодными ему и солдатам придётся как минимум до ужина, и разозлился.

Метров через триста за поворотом машину остановил ещё один капитан, теперь уже с синими петлицами на шинели и с автоматом.

– Машину – в кусты, люди со мной! – приказал он.

– Минуту! – неприятным голосом произнёс Воробьёв и спрыгнул на снег. – Вы кто такой? Почему командуете моими солдатами? Вы мне не начальник!

Чекист быстро глянул в лицо Воробьёва и молча отошёл. Через несколько минут к машине подошёл знакомый подполковник из штаба дивизии.

– А-а-а, а я-то думал, кто это тут права качает? А это, оказывается, «облучённые» – усмехнулся он. – Людей всё-таки выдели, приказ комдива.

– Товарищ подполковник, они не обедали и с утра на ногах, по снегу лазают! И мы ещё вон, поймали одного, надо стеречь, чтобы не сбежал.

– Кого ещё поймали?!

– Да так, какого-то… Из «Дикой дивизии», самоходчик, наверное.

– Ладно. Этого у тебя сейчас заберут, я контрикам скажу, а за солдат не переживай, скоро всё кончится.

– А что тут вообще такое?

– Как что? Коптилова прихватили.

– Взяли?!

– Нет пока. На него патруль случайно наткнулся. Увидели, крикнули «Стой!», а он автомат с плеча тянет. Хорошо, патруль пехотный был – пузом в снег и очередями по нему.

– Убили, что ли?

– Да нет… Он во-о-н в той рощице залёг, никого к себе не подпускает, стреляет. Оцепление и нужно, чтобы никто из гражданских не подвернулся.

– А с ним что?

– Ну, что… Комдив приказал – не церемониться. Сейчас спецы подъедут и решат вопрос.

Подполковник ушёл. Воробьёв огляделся и увидел в кустах знакомый бронетранспортёр, переделанный в машину связи. В бэтре перед включённой радиостанцией сидел командир роты связи КП, высокий, румяный и весёлый старлей, предмет эротических грёз телефонисток с узла связи.

– Привет, Валер, – сказал Воробьёв, – ты чего сам за рулём-то?

– Так бойцов всех в оцепление забрали, серпом их по молоту! У тебя тоже?

– Ага… У тебя пожрать ничего нет?

– Глянь в ящике, там сухпай лежал.

Воробьёв покопался в ящике для ЗИПа и разочарованно сказал:

–Пусто…

– Ну, значит бойцы схомячили, больше нету ничего…

– Ладно… Чего в эфире слышно?

– Спецы уже на подходе, да, наверное, уже здесь, сходи, посмотри, а то мне от радиостанции отходить нельзя.

– Дай бинокль.

– В сумке, на борту. Не забудь вернуть, облучённый!

– Получишь у Пушкина! До свиданья, дефективный! – беззлобно процитировал Воробьёв и полез наружу.

Бронетранспортёр со «спецами» как раз выехал из-за поворота. Около комдива и его свиты он остановился, из машины выбрались четыре человека с незнакомым оружием, в бронежилетах поверх бушлатов и касках-сферах. Один держал на поводке овчарку.

Быстро поговорив с комдивом и осмотревшись, один из них постучал прикладом по броне. Машина тронулась и поползла в сторону рощицы, спецы быстро шли по колеям машины, стараясь не высовываться из-за её габаритов.