Текст книги "О людях и самолётах 2"

Автор книги: Михаил Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Обратный мутант

Я смотрел на него со злостью и удивлением.

Пожалуй, удивления было всё-таки больше.

Он сидел напротив меня, как школьник, аккуратно сложив руки с короткими, розовыми пальчиками, и безмятежно улыбался. А мне хотелось его удавить.

Существует теория, что человек произошёл от обезьяны в результате случайной мутации. Глядя на полковника Т*, можно было предположить, что он появился на свет в результате обратной мутации, и тем самым, совершил в эволюционном процессе размашистый шаг назад.

Полковник Т* был идиотом.

Природа мудра и предусмотрительна, поэтому дураки обычно компенсируют недостаток умственных способностей житейской хитростью, изворотливостью и абсолютным чутьём на неприятности. Полковник Т* был не таков. Чесание правой пяткой левого уха для него было естественным и необременительным занятием. Иногда мне казалось, что это удивительное создание нужно засунуть в стеклянный ящик с аргоном и выставить в питерской Кунсткамере рядом с заспиртованным младенцем и скелетом великана Буржуа, снабдив табличкой: «Кандидат технических наук, доцент полковник Т*. Идиот». Каким образом Т* получил учёную степень и дослужился до полковника, в рамках материалистического мировоззрения понять было совершенно невозможно. Впрочем, подозреваю, что если бы среди нашего педагогического коллектива каким-то чудом оказались идеалисты, их тоже постигла бы неудача.

Когда из верхнего штаба пришла выписка из приказа, что полковник Т* назначается в нашу контору на должность чистого зама, мы сначала обрадовались, но Т* быстренько расставил всё по своим местам. Его обезьянья мордочка с черными глазками-маслинами и высокий, взвизгивающий голос уже через месяц всем настолько опротивели, что преподаватели стали запираться от него в туалете, лаборантских и других подсобных помещениях. Составленные им документы были способны вызвать острый приступ шизофрении у любого, кто пытался вникнуть в их потаённую мудрость. Если Т* брался за составление расписания, то в одной аудитории неизменно оказывалось не менее трёх преподавателей, причём каждый приходил на занятия со своим взводом. Техники Т* не знал совершенно, выпускать его в аудиторию шеф откровенно боялся, поэтому методом проб и ошибок для нового зама нашли посильное занятие – инструктировать заступающего дежурного по кафедре.

Пришлось учиться с каменным лицом выслушивать непередаваемую ахинею, которую на инструктажах нёс зам, причём, надо отдать ему должное, он никогда не повторялся, что на небольшой кафедре с простенькой внутренней службой было своеобразным подвигом.

На кафедральных употреблениях Т* любил выступать с длиннейшими витиеватыми тостами, причём неизменно напивался, плакал, хватал соседей по столу за руки и кричал: «Ну, а теперь давайте – за нежность!»

Весной наш шеф, давно жаловавшийся на желудок, подавил естественный страх перед военной медициной и решился на гастроскопию в гарнизонной поликлинике. Заглянув в недра полковничьего организма, гастроскопист как-то занервничал, по отделению прошло неотчётливое шуршащее движение, в результате которого шеф вместе с портфелем и папахой на «Скорой» отбыл на канализационные брега Яузы, в госпиталь Бурденко.

Так, нежданно-негаданно полковник Т* на месяц оказался во главе нашей конторы. И всё бы обошлось тихо-мирно, (шеф прихварывал и раньше), но предстояла организация учебных сборов в войсках, которой шеф всегда занимался лично, пользуясь обширными связями в высоких штабах.

Трудолюбивый, как все идиоты, Т* в сжатые сроки решил поставленную задачу, в результате чего я, например, привёз 100 студентов в Сызрань, где нас никто не ждал. Слегка удивившись тому обстоятельству, что нас не встречают, я оставил своих воинов на вокзале, а сам пошёл в штаб училища. Выяснилось, что нас не встречают, потому что про нас не знает вообще никто. Ну, практически никто. Через какие-то полтора часа хождения по кабинетам нашёлся всё-таки один человек, который знал, и этот «один» был начальник училища, генерал. Оказалось, что сборы мы должны были, действительно проходить при училище. Не «в», а «при». Чувствуете разницу? И состояла она в том, что нам, оказывается, на самом деле нужно было ехать в учебный полк приучилище, который базировался почти рядом. В Саратове. «Я же объяснил этому…» – тут генерал назвал фамилию Т*, уснастив её рядом цветистых прилагательных, – ты в Москве ему передай, – генерал долго перебирал нецензурные слова, выбирая походящее, – словом… словом, скажи ему просто, что он – мудак. Хоть и полковник. А я, если надо, подтвержу.

– Товарищ генерал, а нам-то как? У меня же орава на вокзале сидит…

– Ну, бля, из-за вас на нары загремишь, – проворчал генерал и ткнул пальцем в селектор, – Начстроя ко мне!

– Выпишешь этим проездные до Саратова, потом подумаем, как списать.

Весь оставшийся световой день я, как беговой верблюд, нарезал круги по Сызрани между штабом училища и комендатурой ВОСО. К вечеру удалось получить билеты на почтово-багажный поезд «Сызрань-Саратов», которые перед посадкой оказались двойными. Я был настолько обозлён и утомлён, что не стал выяснять, чьи билеты незаконные, а просто послал бригадира и подал команду «По вагонам!» Не менее злые и усталые студенты, к тому же не имеющие иммунитета к тяготам и лишениям военной службы, вызванным глупостью командования, захватили поезд с лёгкостью, которой позавидовал бы сам Махно.

Ночь в почтово-багажном поезде я запомнил надолго, а утром в Саратове нас уже ждали офицеры из полка, которым позвонили из штаба училища. Зрелище высаживающихся из поезда голодных, грязных и небритых студентов, вероятно, напоминало массовый побег из сумасшедшего дома тюремного типа. Во всяком случае, встречавший нас офицер подавился сигаретой и приказал старшему автоколонны: «Сразу к столовой!»

Когда я на следующий день позвонил в Москву, то в разговоре с полковником Т* тщательно старался припомнить и воспроизвести всё, что услышал от генерала. Т* на другом конце провода что-то кудахтал, вскрикивал «Ну совершенно верно!» и вообще готов был искупить любой ценой.

Хрен там.

На следующий год он проделал совершенно такой же акробатический этюд, несмотря на то, что я в Москве битый час объяснял ему, чем отличается «в» от «при». Ситуацию приятно разнообразило то, что студентов со мной было уже 150, а ехать нам нужно было на заволжский аэродром, куда поезда из Сызрани вообще не ходили. К счастью, день был лётный, и студентов дотемна перевозили на вертолётах. Я проклял Т* чёрной клятвой и поклялся по возвращении в Москву прибить его скальп над своим рабочим местом.

И вот, через неделю, когда злость потихоньку начала смываться удивительно чистыми водами Большого Иргиза и растворяться в продукции единственного в городе гастронома, а учебный процесс, покачиваясь на стыках расписания, набрал ход, это чмо прибыло меня инспектировать.

Не отклоняясь ни на шаг от протоптанной им же самим тропы, Т* тоже приехал в Сызрань и просидел на аэродроме целый день, ожидая попутного вертолёта. К нам он прибыл уже в сумерках, когда длинный июльский день клонился к вечеру, стаи вертолётов слетались с учебных площадок на точку, а личный состав, не снимая лётно-технического обмундирования, торопился на дачные участки – поливать помидоры.

Т* долго блуждал по гарнизону в поисках казармы студентов и, наконец, наткнулся на дежурного по полку, который и послал за мной посыльного.

Итак, он сидел в ротной канцелярии как школьник, аккуратно сложив руки с короткими, розовыми пальчиками, и безмятежно улыбался. А мне хотелось его удавить.

– Надо на аэродром сходить, – взял быка за рога Т*.

– Так вы же только оттуда! – не отступил я.

– А я там чемодан оставил, – атаковал Т*.

– Ну так сейчас дневального пошлём! Где оставили-то? – ушёл в глухую защиту я.

– Да на КП полка.

– А где именно на КП?

– Не помню…

Господа, я убит…

Оказалось, что Т*, выбравшись из вертолёта, не придумал ничего лучшего, как занести свои вещи на КП и оставить их у какого-то солдата. Солдат, привыкший к училищным полковникам-преподавателям, решил, что, наверное, так и задумано, поэтому после окончания полётов спокойно запер комнату и растворился в сумерках заволжских степей. Когда Т* вернулся на КП, его ждал небольшой сюрприз в виде ряда запертых дверей с однообразными надписями «Боевой пост №…». В каком именно БП Т* оставил свои вещи, он не знал, потому что тогда дверь была распахнута, а прикрыть её и взглянуть на табличку Т*, ясное дело, не догадался.

Дежурный по КП, прапорщик, оторвавшись от растрёпанного сборника кроссвордов, долго силился понять, чего от него хотят, о каком чемодане идёт речь, и почему товарищ полковник не оставил этот чемодан у него, дежурного.

В конце концов, отчаявшись понять внутреннюю логику событий, дежурный сообщил, что ключей от БП у него всё равно нет, и нужно ждать до завтра.

Мы вышли на улицу. Т* был безутешен. Казалось, он навсегда простился с последними на планете полотенцем, зубной щёткой и мылом.

В город нужно было возвращаться кружным путём, но мудрейший из мудрых решил упростить себе задачу, срезав изрядный угол по лётному полю.

– Товарищ полковник, – крикнул я ему в спину, – надо в обход, стоянки уже под охраной! Но храбрейший из отважных, не оборачиваясь, только махнул рукой: – Да мы по краешку!

Во мне насмерть сцепились страх быть застреленным и желание осиротеть без любимого начальника, поэтому я потихоньку пошёл за ним, готовый в любую минуту прыгнуть в кусты. Как и следовало ожидать, Т* немедленно вынесло на часового, который оказался его духовным братом. Злостно нарушая обязанности часового, он вступил с Т* в пререкания, а потом, когда рыбак нашёл рыбака, закинув автомат на плечо, повёл вдоль границы поста на какую-то заросшую тропу самоходчиков, которая, попетляв между ангарами, неожиданно вывела нас в город.

В гостинице нас уже ждали Вадик и Игорь.

В нашу контору нередко заносило офицеров самых причудливых специальностей. Были у нас военные переводчики, тыловики, артиллеристы, был даже капитан, бывший начальник клуба, прославивший своё имя тем, что на утреннем построении отловил и поставил в строй студентов солдата-сантехника, узбека, который на своё горе проходил мимо.

Вадик до нас служил то ли в диверсионном, то ли, наоборот, в противодиверсионном подразделении боевых пловцов, успел помотаться по горячим точкам, нажил старлеевские звёздочки, коллекцию впечатляющих шрамов и заключение ВВК «Годен к нестроевой». Был он до невозможности крут, плавал стремительно и бесшумно, в самую июльскую жарищу ходил в рубашке с длинным рукавом и шитой фуражке с красным околышем, и на фоне затрапезной авиационной братии выглядел как холёный, блещущий лаком «Мерседес» на стоянке такси у Казанского вокзала.

Игорь, напротив, был нормальным авиационным инженером, которому судьба прямо перед командировкой нанесла бесчестный удар, наградив аллергией на спиртные напитки. Стоило ему выпить хотя бы стакан пива, как на коже мгновенно вспухали рубцы, как от удара хлыстом. Командировка, которую каждый уважающий себя преподаватель ждёт весь учебный год, была совершенно испорчена.

Понятно, что вывод из строя проверяющего я поручил Вадику, на Игоря легла организация учебного процесса, а за собой я, как положено, оставил общее руководство.

Вадик и Игорь жили в одном номере, а я как начальник, один занимал двухместный номер, который мы попеременно использовали как распивочную и канцелярию.

Увидев накрытый стол, Т* испугался:

– А никто не узнает?

– Мы никому не скажем! – успокоил его я, и Вадик взялся за дело.

Через полчаса проверяющий был готов. Он плакал крупными, детскими слезами и заплетающимся языком умолял нас: «Ну, а т-теперь, ещё раз! За нежность!»

Чтобы закрепить достигнутый эффект, Вадик извлёк Т* из-за стола и, прихватив бутылку и стаканы, повёл его играть в бильярд. Напротив нашего номера была бильярдная, где каждый вечер угрюмо стучали шарами сине-фиолетовые начвещ и начпрод, проигрывая друг другу рыбные консервы, бязь и ношеное лётно-техническое обмундирование.

Я убрал со стола, принял доклад по отбою и стал ждать. Через час тело полковника Т* было внесено в номер и отгоризонтировано на свободной койке.

Внезапно тело открыло глаза, сфокусировало их на потолке и загробным голосом вопросило:

– Что это там?

– Где там?!

– На потолке… – слабо махнуло рукой тело.

– А-а-а… комары.

– А почему? – не унимался проверяющий.

– Река рядом, вот и летят на свет,– пояснил я.

– А перебить?

– Всех не перебьёшь, да и потолок высокий.

– Я тебя ща научу – ясным голосом сказал Т*.

Он схватил свою подушку за уши и внезапно, резким и сильным движением метнул в потолок. Раздался бесшумный взрыв, свет померк в облаках старой побелки, а когда воздух очистился, я увидел, что наше горе-злосчастье, перемазанное побелкой, сладко спит, обнимая осквернённую подушку.

Следующим утром Вадик пробежал свои обычные три километра, принял холодный душ и прибыл ко мне за указаниями на день, источая флюиды свежести, здоровья и служебного рвения. Флюиды служебного рвения у меня почему-то всегда ассоциировались с запахом крепкого одеколона.

Полковник Т* являл собой вопиющую картину утренних похмельных мук. Весь крупно пожёванный, с синеватой физиономией, он был похож на старые джинсы, которые достали из стиральной машины.

– Товарищ полковник, – начал я провоцировать, – в гарнизон пойдём или сначала пивка?

– Т* издал жалобный и неразборчивый стон, но Вадик всё понял правильно.

Через четверть часа мы двигались в сторону ближайшей пивнушки, причём Т* смахивал на покойника, ожившего по воле чёрного мага.

Тепловатое пиво поверх «вчерашнего», подобно глубинной бомбе, мягко взорвалось в желудке несчастного, и он мягко осел на руки Вадика, не забыв, однако, предупредить, что жена велела привезти ему фрукты.

Остаток для ушёл на поиски чемодана полковника Т*, приобретение билета на поезд со славным номером 666, а также закупку и упаковку в ящики фруктов, которым на долгом пути до Москвы ещё предстояло превратиться в смердящий джем.

Вечером так и не очухавшийся Т* был загружен в поезд, а осенью, когда я вернулся из отпуска, Т* на кафедре уже не было – куда-то перевёлся.

***

Прошло почти десять лет, я успел уйти из армии и занимался совершенно другими делами, как вдруг у меня зазвонил телефон.

– Это полковник Т* говорит! Ты чем сейчас занят?

– А что? – осторожно спросил я, – я вообще-то давно на дембеле, а вы?

– Ну, совершенно верно! – раздался до боли знакомый голос, – я сейчас в одной коммерческой фирме зам директора по безопасности, давай ко мне работать!

– Спасибо за доверие, – ошеломлённо пробормотал я и положил трубку.

Педагогическая поэмка

(тетрадь, забытая в самолёте)

25 июня. Проводил собрание студентов, отъезжающих на сборы. По списку – 104 человека. Пришли все, причём, трое сверх комплекта привели девушек, а студент Вайсброт прибыл с мамой. Девушки хорошенькие, у нас такие не водятся, наверное, сманили из соседней академии Народного хозяйства. Описывать маму студента Вайсброта не поднимается рука. Девушек прогнал, мамаша Вайсброт, ясное дело, осталась.

Рассказывал о сборах, много пугал. Испугалась только мадам Вайсброт, собирается ехать в войска вместе с ребёнком. С трудом пресёк.

– Та-а-к.… От кого опять лепесток на всю аудиторию?! Студент Ткаченко, встать! Почему – «Не могу»? Что – «Стул падает»? Держите его, чтобы не падал! Кто сказал: «А у него жидкий?!»

Так, граждане и старушки, за употребление в войсках буду карать по всей строгости.

А не волнует.

Не влияет.

И пиво тоже.

Ещё вопросы? Свободны.

30 июня. Построение на вокзале. Ефрейторский зазор – 2 часа до отхода поезда. Проверял документы. Ясное дело, двое забыли дома приписные свидетельства, а один – паспорт. Старый подполковник – предусмотрительный подполковник! Ну, чего глазами хлопаем? Такси в зубы – и поросячьим галопом вперёд за документами. Может, успеете.

Не прибыл студент Вайсброт. Позвонил ему по сотовому, оказалось, он перепутал вокзал и уже час с мамой ждёт нас на Казанском.

С нами едут два абсолютно одинаковых корейца Ро и Ли. Как же мы будем их различать? Придётся бирковать. Интересно, а есть корейская фамилия Пи?

Бомжи попытались украсть рюкзак. Рюкзак отняли. Выяснилось, что в этом рюкзаке была водка. Вот это чутье! Бомжей бить не стали – у всех чистая обувь и хорошее настроение.

PS: По приезде в часть – проверить вещи, водку – отнять.

Объявили посадку. Проводник, увидев моё войско, посинел лицом, рванул на себе китель и пригрозил милицией «в случае чего». Не испугались. Приказал командиру взвода в пути наладить отношение с поездной бригадой.

По отбою пошёл по вагонам. Взводный доложил, что контакт с проводником налажен. Похоже, приказ выполнен на совесть. Проводник лежит в своём купе, плачет, хочет сойти с нами, но встать не может. Я пообещал, что на будущий год мы поедем только в его вагоне. Вроде успокоился, только шмыгает носом. При каждом шмыге купе заполняется могучим перегарным духом. Приказал дневальным следить, чтобы это чмо не выпало из поезда.

1 июля. Прибыли. Нас не встречают, хотя должны. Звоню в полк. Вы когда-нибудь пробовали по сотовому звонить на ручной коммутатор? Извращенцам настоятельно рекомендую.

Оказалось, в городе две железнодорожные станции. Мы сошли на первой, машины, ясное дело, ждут нас на второй. Ругался.

Объявил построение. За спиной что-то упало. Думал, уронили рюкзак, оказалось – упал в обморок студент Ткаченко. Рухнул как спиленный телеграфный столб. Какой-то, бля, Гиппократ-недоучка из числа студентов проявил инициативу: чтобы павший не откусил себе язык, сунул ему в рот шариковую ручку. Ткаченко её тут же перегрыз, теперь исходит синей пеной. Прибежала вокзальная фельдшерица. Увидев Ткаченко, пускающего красивые синие пузыри, наладилась завалиться в обморок рядом. Фельдшерицу прогнал, вызвал «Скорую», ругался. Пока «Скорая» ехала, этого чернильного вампира оттёрли. Только в уголке рта осталась синяя струйка.

Врачи «Скорой», не обращая внимание, что у клиента голубая кровь, сноровисто привели его в чувство. Диагноз – эпилепсия.

– Какая эпилепсия, товарищ подполковник?! – обретя дар речи, удивился Ткаченко и выплюнул на асфальт остатки ручки. – Немножко поотмечали сессию, а вы сказали, что в поезде нельзя, вот организм и не выдержал алкогольного голодания… А можно мне пива?

Жестом ответил, что нельзя.

Пришли машины.

2 июля.Первый раз отвёл войско в столовую. Студент Аверьянов возмутился: типа, из такой посуды у него даже собака жрать не будет. Объяснил, что месяц питаться печеньем из чайной ему будет затруднительно.

В первом взводе дружно ржут – одному воину досталась миска с просечкой на бортике. Оказывается, так на зонах метят посуду «петухов». Воина поздравляют, обнимают и гладят по голове.

Ходил к зав. столовой. Выбил новую посуду, пообещав взамен подсобить людьми.

Оборудовали лагерь. В первый раз палатки ставили по указанию НШ полка, второй – по команде дивизионного начальства. Потом пришёл старшина и переставил всё по-своему. Так и осталось.

Строили сортир. По-моему, сооружение выходит шатким, кто-то обязательно провалится. Педагогическое чутье меня не подвело: пробуя прочность настила, провалился студент Вайсброт. Хорошо, что объект ещё не был сдан в эксплуатацию.

Получали форму одежды. Боялся, что будут проблемы со студентом Легостаевым: двухметровый толстяк – вызов военным стандартам. Пообещал, что месяц будет хоть в ОЗК с нашитыми погонами. Зашли на вещевой склад и обнаружили прапора точно такого же калибра, только цвет лица другой.

Увидал Легостаева, откинул прилавок и заорал: «Братан, заходи!»

Одной проблемой меньше.

До ужина занимались подгонкой обмундирования. Студент Янов сшил две штанины вместе, а студент Хороших ушил бриджи так, что они стали похожи на трико. Гениталии студента Хороших вызывающе выпирают, как у солиста Большого театра.

Чтобы не оскорблять общественную нравственность, приказал расшиться. Студент Хороших попытался вступить в эстетическую дискуссию. Приказал ему присесть. Бриджи с характерным треском лопнули. Держатся на поясном ремне. Дискуссия заглохла.

3 июля. Проводил беседу полковой врач. Занятие начал резко: «Товарищи курсанты, в лечении венерических заболеваний главное – своевременное обращение к врачу!» Аудитория помертвела.

Дошло до вопросов. Классический ботаник студент Певзнер спросил, знакомо ли доктору понятие утренней эрекции? Доктор ответил утвердительно. Тогда, не унимался Певзнер, чем доктор может объяснить тот факт, что его, Певзнера, утренняя эрекция не посещает уже третий день? Доктор под дружное ржание коллектива пояснил, что умный организм на время отключил эту опцию, чтобы она не мешала исполнению обязанностей курсанта.

5 июля.Сегодня студентами был растлён старшина роты.

Старшина курил исключительно «Приму», смачно отплёвываясь. Студенты договорились, и каждым утром, когда он заходил в курилку, к нему со всех сторон тянулись руки с пачками «Мальборо», «Кента», «Винстона» и прочей буржуйской курятины. Два дня старшина дегустировал, но на третий в ответ на предложения покурить ментолового «Салэма», задрал ногу, как барбос, собирающийся осквернить дерево, торжественно выволок из кармана бриджей пачку «Кэмел» и до окончания сбора курил только их.

Вообще, наш старшина – уникум. Когда он инструктирует суточный наряд, я ухожу из расположения, чтобы не подрывать его авторитет ржанием. Старшина говорит на смеси русского, украинского и, кажется, белорусского языков, каждым из которых он владеет не вполне. В его речи постоянно мелькают «кабуры», «тубаретки», «резетки» и прочие таинственные предметы военного обихода. Ударения в иностранных словах он ставит настолько своеобразно, что часто не удаётся понять, о чем, собственно, идёт речь.

Нахальные студенты как-то поинтересовались, а в чем разница между табуретом и тубареткой?

Старшина, закалённый многолетней работой с личным составом, нашёл ответ практически мгновенно. Различие, оказывается, состоит в том, что у табурета есть дырка в сидении для переноски, а у тубаретки – нет. Потрясённые студенты отстали.

6 июля.Сегодня были стрельбы. Старшина спросил, сколько брать патронов. Я решил пошутить и сказал, что трёх цинков, наверное, хватит. Старшина шутку не оценил и приволок три цинка. Сдать назад нельзя, патроны под списание. Придётся расстреливать. Удавлю!

Студент Вайсброт из первый смены стреляющих точным выстрелом перебил трос, на котором висят мишени. Начальник стрельб – комендант гарнизона – сказал, что это первый случай за четыре года, хотя многие старались попасть специально. Вайсброт говорит, что не нарочно. Верю. Больше в мишень он не попал ни разу. Собственно, попаданий вообще было немного.

Студент Хороших из хулиганских побуждений засунул палец в гнездо для пенала с принадлежностями. Хорошо, что палец. Пришлось откручивать винты и снимать накладку на прикладе.

Студенты утверждают, что у автоматов сбит прицел. Старшина взял первый попавшийся автомат и приказал повесить новую мишень. Стрелял с колена. После того, как мишень принесли обратно, студенты затихли: «яблочко» разодрано в клочья. Оказывается, старшина в Афгане служил в ПСС.

Просят пострелять меня. Непедагогично, но отказываться тоже неудобно. Выпустил магазин. Ладно, с моими «-5» получилось ничего.

Собираем гильзы. Один студент нашёл гильзу от «Шилки», предлагал отдать за 10 автоматных. Гильзу отобрал, сказав, что она секретная. Сделаю из неё подсвечник: очень удобно, донце тяжёлое и диаметр как раз под декоративную свечу.

10 июля. Распределял студентов на работы. Чувствовал себя плантатором. Тех, кто ещё помнит, для чего первоначально предназначался паяльник, отдал в ТЭЧ. Программеры ушли в штаб и на объективный контроль. Прикладных математиков, как не способных к созидательному труду, пристроил к кухне.

Приходила заведующая столовой. Жаловалась. Оказывается, прикладных математиков отправили собирать бруснику для лётной столовой. Собрали по стакану, остальное пожрали. В оставшееся время играли в преферанс на бруснику. Перекинул математиков на стоянки, выщипывать траву между стыками плит. Студента Вайсброта, впрочем, она попросила оставить. Я не против, Вайсброт, кажется – тоже.

12 июля. После развода на занятия ко мне подошёл студент Аверьянов и интимно доложил, что при мочеиспускании испытывает проблемы, несовместимые с учебным процессом и просит разрешения убыть в санчасть. Пошёл с ним.

Вникнув в суть проблемы, дежурный врач предложил с трёх раз угадать, с кем студент Аверьянов совершал, так сказать, соитие. Получив утвердительный ответ, угадал со второго.

Студент Аверьянов подавлен.

15 июля. Контрольныйвизит в санчасть. Аверьянов исцелён. После лечения на его щёках играет приятный румянец, исчезли прыщики на коже. Доктор объяснил, что это побочное действие антибиотиков.

Поймал себя на мысли, что теперь мне больше нравятся бледные люди. Неохотно подаю руку румяным.

18 июля.Чудовищно жарко. Над аэродромом повисло марево. Раскалённый воздух, подобно огромной пыльной подушке, давит к земле. Шерстяные брюки противно липнут к ногам, по спине тычет. Еле дожил до вечера. Набрал в местном магазинчике пива, сколько смог унести. В гостиничном номере, лязгая зубами от жажды, открыл первую.

Из бутылки, как из огнетушителя, хлестнула пена. Отнёс бутылку в раковину, где охлаждались остальные. Всё пиво вышло пеной. Вторую открывал над раковиной. Пена. Пиво мутное, прокисло. Напился воды из-под крана. Стал думать, что делать. Вспомнил, что кто-то рассказывал: если поджечь веточку и бросить в старое пиво, оно очистится, а муть уйдёт на дно. Породу дерева, конечно, не помню. Спустился во двор, наломал разных. Что мне жалко, что ли? Будем пробовать.

Поджигаю ветки, бросаю в пиво. Пиво шипит, пенится, в нем выпадают какие-то подозрительные хлопья, но оно остаётся мутным. Чувствую себя Менделеевым и Клапейроном в одном флаконе. Боюсь взрыва.

Запах в номере настолько сильный и странный, что в дверь постучалась дежурная по этажу. Долго объяснял, в чем дело. Дежурная посмотрела на меня, как на ребёнка-инвалида, и сказала, что свежее пиво принято добывать из её холодильника.

А-а-а!!! Бульк-бульк-бульк. А-а-а… Бульк-бульк-бульк.

Вечер окончился ливнем. Молнии бьют в степь, в небе полыхает ослепительным фотографическим светом. Мокрые ветки деревьев, как банные веники, хлещут по проводам, высекая снопы разноцветных искр, при этом свет в окнах домов заметно тускнеет.

Цветомузыка дождя.

19 июля.В дверь стучат ногой. Добрый знак.

Это начмед. В одной руке банка со спиртом, в другой – пакет с закуской. Пришёл проставляться. Оказалось, что мои воины из групп медэлектроники за неделю перечинили в санчасти всё, что можно воткнуть в розетку, и собрали пару новых приборчиков, с помощью которых сняли острый приступ радикулита у старшего прапорщика из вещевой службы. Прапор, который по гарнизону ковылял с палочкой, от облегчения расплакался.

– Кстати, – задумчиво сообщил начмед, – имей в виду, твои по ночам бухают.

– Откуда ты знаешь?

– А они бутылки в наш мусорный ящик складывают.

– Так может, это ваши?

– Не-е-е… Наши посуду просто из окон выбрасывают…

20 июля.Пришёл студент Вайсброт. Хочет жениться на заведующей столовой. Говорит, полюбили друг друга. Сказал, что если женится, поставлю двойку на экзамене. Вайсброт напирает, что у них – чувство, я – на то, что его паспорт у меня. Просит вызвать маму. «Пусть приедет мама, мама скажет!»

Два часа уговаривал. Решили, что жениться, как честному человеку, ему всё-таки надо, но только после сдачи выпускного экзамена по «войне», ибо настоящее чувство должно пройти проверку разлукой!

Интересно, меня кормить-то в столовой не перестанут?

21 июля.

Зашёл в гарнизонный Военторг. В продуктовом отделе – совершенно пустые полки, исчезло даже детское питание и страшненькие рыбные тефтели. Продавщица читает книжку.

– А где… всё?

– Как где?! Вчера всё ваши термиты вынесли, а продуктовая машина будет только завтра.

– Какие термиты? – испуганно спрашиваю я, прикидывая, что делать, если на меня бросится сумасшедшая продавщица.

– Известно какие, вон, – тычет она книжкой в окно.

По асфальтовой дорожке идут мои студенты. Их проинструктировали, что по гарнизону передвигаться можно только строем, и теперь они муравьиными цепочками ползают от магазина к магазину и скупают всё, что можно жевать, глотать и курить…

22 июля.

Вызвал командир полка.

Кабинет у командира странный. Наверное, так выглядели деревенские избы, куда крестьяне после революции тащили из барских домов всё, что попадалось под руку. Справа стоит ужасно захватанный руками полированный сервант. На серванте лежат защитный шлем и фуражка, на стеклянных полочках – рюмки с какими-то подозрительными разводами и вымпелы. Командирский стол обычный, канцелярский, зато рядом с телефонной этажеркой красуется огромный, очень старый напольный глобус. Может, его вывезли прямо из Рейхсканцелярии, не знаю…

– Ну что, сказал командир, – пора подбивать бабки. Стреляли? Стреляли. Траву на взлётке щипали? Хорошо щипали, новая теперь вырастет только в будущем году. Поварих гм… любили, триппером болели. Думаю, сборы удались. Тем более, все живы и относительно здоровы. Сколько у тебя человек в санчасти?

– Четверо…

– Хочешь – забирай, а хочешь – сделаем укол, здесь усыпим.

– Куда забирать, товарищ командир?

– А я разве не сказал? Во память, а? Сегодня же вечером борт на Чкаловское. И чтобы духу вашего здесь не было, а то в понедельник прибывают казанцы из авиационного института, ваши палатки и шмотки им и достанутся. Опять же, сапоги разносили, большое государственное дело сделали.

Документы оформлены?

– Так точно! (Ха! Они у меня уже к исходу третьего дня сбора были оформлены).

– Тогда – тридцать секунд – колёса в воздухе!

В расположении построил войско. Объяснил задачу. Успеваем свернуться – убываем вечером. Нет – служим ещё 10 дней.

Лагерь исчез со сверхъестественной быстротой. Заметил, что на центральный кол штабной палатки натянут презерватив. Гм…

Летим. Многие летят в первый раз, а на Ил-76 не летал вообще никто. Войско сидит на откидных железных лавках вдоль бортов, остальные – прямо на полу. Из дверей пилотской кабины выглядывает правак. Самолёт начинает крениться на левый борт. Студенты цепляются за лавки, потом начинают катиться с правого борта на левый.

Самолёт выравнивается, затем ложится на правый борт. Студенты катятся обратно. Захожу в пилотскую кабину и интересуюсь, кто будет мыть заблёванный пол? Студенты уже – люди гражданские, и их сто человек. На лице командира появляется задумчивость. Ил-76 летит как по ниточке…