Текст книги "Крайняя изба"

Автор книги: Михаил Голубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

6

На исходе дня, в косых негреющих лучах закатного солнца, закурилась, ожила дорога с большака на Сысоевку. Синяя «Волга» бойко катила впереди длинного пыльного шлейфа.

Ефим выскочил встречать гостей на крыльцо. Но «Волга» неожиданно свернула перед деревней, погнала целиной, твердым солончаковым пустырем, и, обогнув Сартыкуль, затормозила на той стороне озера, вблизи одного возвышающегося березового колка.

«В деревне, значит, не схотели заночевать», – с досадой подумал Ефим. Зазря он, выходит, ягушку решил.

Он вывел со двора Серого, поехал к охотникам ве́рши. Из «Волги» вылезли четверо, один представительный, солидный («Директор, наверно», – решил Ефим), и трое других, мало чем отличных друг от друга издали. Вылезли, походили вокруг машины, поприседали, поразминали ноги. Потом дружной кучкой направились к Сартыкулю, приноравливались, видно, изучали озеро, настраивались на утреннюю зорьку. Они громко разговаривали, смеялись, разводили руками. Голоса их далеко разносились в вечернем остывающем воздухе.

Ефим, не доезжая компании, спешился, как-то неудобно торчать перед начальством на лошади, пустил мерина пастись, бросив ему повод на шею.

– А вот и Евсеич! – шагнул навстречу егерю порывистый Савельев. Не в зимней мохнатой одежде он виделся тощим и высоким, на себя не похожим.

Он по-приятельски приобнял Ефима, сказал со смешком:

– Идем, Евсеич. Я тебе наших представлю.

Толстяк оказался совсем не начальством, как предполагал Ефим, а всего лишь навсего шофером, медлительным, краснощеким здоровяком, с заметным брюшком и заплывшими глазками.

– Наш незаменимый Дима! – дурашливо сказал Савельев. – Большущий спец по шашлыкам и закускам!

Новенькая, защитного цвета штормовка, блескучие, впервые натянутые болотники, спортивная кепка с длинным козырьком. Тот еще охотничек, сразу видать. Как новобранец вырядился.

Не самым главным начальством оказался и другой, лет под шестьдесят мужик, строгий и непреклонный на вид, знающий себе цену.

– Полит Поликарпыч… наш передовик, наш лучший завбазой! – продолжал в том же духе Савельев. – Наш…

– Хватит, открыл опять фонтан! – жестко и в то же время как-то вхолостую, вызвав улыбку у всех, бросил Полит Поликарпыч. Чувствовалось, что компания к его выпадам привыкла и не придает им большого значения.

И только последнего охотника, осанистого и кряжистого, Савельев представил без всяких насмешек и кривляний:

– Геннадий Семенович. Директор торга.

На директоре, как и на Савельеве с Политом Поликарпычем, была поношенная, выгоревшая, но справная еще, подогнанная одежда, дорожная, полевая. Не первый, сразу ясно, год на охоту выезжают, бывалые волки.

Ефим терялся, робел под пытливыми взглядами охотников, неумело здоровался с каждым за руку, не делал того, что нужно было делать.

А нужно было начинать с проверки путевок и охотничьих билетов. Больше того, их следовало забрать у охотников. Председатель охотобщества строго-настрого наказывал на собрании: «Пока охотник на озере, путевка и охотничий его должны быть непременно у егеря. Уезжает охотник, получает билет обратно. При этом егерь обязательно должен проверить, сколько и какой отстреляно дичи, не настрелял ли охотник лишнего. Есть приписные озера, где егеря с охотниками запанибрата живут. Никакого чтоб панибратства. Я проверять буду».

Да, именно с проверки документов и следовало начать знакомство, но Ефим как-то упустил подходящий для этого момент. Да и что бы он сделал, если б, к примеру, у того же директора не оказалось билета. Хозяин ведь, средства выискивает на охрану Сартыкуля.

– Вижу, втянулись в дело, – похвалил директор Ефима. – Может, к нам претензии есть?

– Что вы, какие претензии? – поспешно заверил егерь.

– Зарплату исправно получаете?

– Исправнее некуда.

– Контакт с охотобществом установи.

– Раз, однако, шесть ездил.

– Так, хорошо, – подбил, как говорится, бабки директор. – Пока мы вами вполне довольны.

– Чо ж у меня-то не остановились? – конфузился польщенный Ефим. – Хозяйка бы нас свежей баранинкой угостила.

Охотники непонятно переглянулись, молча и снисходительно поулыбались, будто Ефим им предложил нечто наивное, детское.

– Место нам здесь больно понравилось, – сказал, как бы оправдываясь за всех, Полит Поликарпыч. – Сухо здесь, чисто… березки шумят!

– Оно конечно, – согласился Ефим. – Лодки вот только далеко.

Лодки виднелись, желтели за Сартыкулем, вблизи деревни. Они были вытянуты глубоко на берег и перевернуты вверх днищами. Там бы охотникам и разбить стан, там Ефим пробил в камышах широкий, надежный ход, оттуда удобно и близко заплывать на большую воду.

– А мы их завтра машиной подтащим. – Голос у Димы оказался масленый, женский, не совместимый с фигурой.

– Утром нельзя никакого шума, – предупредил Ефим. – Лодки я сам доставлю.

Охотники после этого как-то разом ожили, возбудились, начали, вернувшись к машине, спешно разгружаться, подняли крышку багажника, доставали кульки, свертки – провизией запаслись на славу.

– А может, все-таки у меня заночуете? – еще раз предложил Ефим. – Не лето, чай, сейчас…

– Не сахарные, не растаем, – сказал бодро директор. – У нас ведь машина и палатка есть. Свежим хоть воздухом подышим… Дровишек бы вот где-то раздобыть. Какая ночевка без костерка?

– Дровишек? – засуетился Ефим. – Это мы живо, это мы сейчас…

А ничего вроде мужички наехали. Можно, пожалуй, сработаться.

– Ну, встретил своих? – спросила вернувшаяся с дойки Степанида.

Ефим опять запрягал, спячивал в оглобли мерина. Ходил вокруг лошади, податливо управлялся с привычным делом.

– Чего ночевать-то не позвал?

– Не едут. Воздухом подышать желают.

– Говорила я тебе! – накинулась Степанида. – Росла бы да росла ягушка.

Набуркивая что-то под нос, Ефим подтянул подпругу и чересседельник. Он тоже жалел ягушку, жалел своих напрасных хлопот и стараний.

– А куда это сызнова?

– Дров им подброшу.

Степанида съязвила:

– Кроватки им еще свези. Мало ли дров-то надо?.. У них чо, рук нету? Колок ведь рядом. Хворост путь берут.

– Какой там хворост, гнилье одно.

– Гнилье тоже горит.

Выехав из ворот, Ефим подвернул к поленнице, выложенной вдоль прясла. Весной еще выложил. Сухие теперь дровишки, обветрились.

– Вовсе уж мужик-от… – Степанида поднялась на крыльцо, хлопнула дверью. Она ревновала Ефима к егерской работе. До своего нового назначения мужик как мужик был, хозяйственный, копошливый. Придет, бывало, с работы, все тяжелое, все мужицкое по дому, по огороду сделает, ничего без внимания не оставит. Теперь же только озеро да озеро на уме. Сейчас уж не все и по хозяйству успевает, завистников и недовольных нажил в колхозе. А тут еще дочери вон что вытворили, а ему вроде и горя мало, спать готов на Сартыкуле. Деньги, которые ей каждый месяц вручает Ефим, не лишние, конечно, деньги. Но жили ведь, обходились как-то и без них, прожили бы и теперь. В тину какую-то попал мужик, увяз, запутался в ней. И подступиться к нему не знаешь как?

Ефим между тем накидал полную телегу звонких березовых поленьев, взялся за вожжи.

– Мясо-то в воду спустить иль как? – распахнула створки окна Степанида.

– Спусти, пожалуй, – сказал Ефим. – Да вынеси-ка мне пиджак. Захолодит, поди.

7

В охотничьем стане шумно. Все четверо расположились на разостланной палатке, заваленной посередке всякой всячиной. Оно и понятно, не простые ведь охотники приехали, все могут достать: и закуску хорошую, и выпивку лучшую.

Насчет, правда, выпивки Ефиму были тоже даны твердые и конкретные указания. Не допускать, по возможности, никакой выпивки. Пьяный охотник страшнее браконьера. И утонуть, и товарища подстрелить может.

А как тут не допустишь? Нельзя же запретить есть-пить людям?

– Давай, Евсеич, сюда, – позвали егеря, – погрейся с нами.

Вот, мало не допускать, сам с ними сядешь. Духу не хватит отказаться, обидятся еще. Зазнался, скажут, егерь-то, нос воротит.

Ефим не спешил присоединяться к охотникам. Он был не очень охоч до водочки, разве что по праздникам, да и то твердую норму знал. Голова у него в похмелье сильно побаливает, фронтовая контузия сказывается.

Сбрасывая дрова, егерь краешком уха вслушивался в разговор охотников.

– Еду, значит, я, – рассказывал из своих дорожных шоферских приключений Дима, – стоит, смотрю… голосует. Ничего из себя, фигурная. Грудки дыбком, ножки крепенькие… все вроде в норме. Посадил я ее, дальше еду. Начинаю помаленьку удочки закидывать, намекаю на это самое…

– Ух, ты, оказывается, какой, – скорее пожурил, чем одернул Диму директор. – Не знали, не знали, с кем ездим.

– Ага, намекаю, значит, – продолжал как бы даже ободренный Дима. – А она дурочкой прикидывается. Бледнеет, краснеет, в шутку мои слова обращает – доехать ведь хочется. Тогда я – р-раз, в лес сворачиваю, по дороге какой-то. Углубился подальше, останавливаюсь. «Ну, – говорю, – все сейчас будет от тебя зависеть, голуба… поедем мы дальше или нет». Я так не раз делал. Срабатывало. А тут ни в какую, глухо дело. Отбивается, верещит, как резаная. Вырвалась, выскочила из кабины, дернула обратно… Я разворачиваюсь, догоняю ее. «Садись, – кричу, – не трону больше». Машет рукой, ревет дура… Во какие бабы есть. На них иногда сам черт не угодит.

– И вся-то история? – разочарованно хмыкнул Савельев.

– А тебе чего надо? Чтоб она мне рожу исцарапала?

– Не мешало б! – засмеялись Савельев и директор.

– Плохо, что история эта в суде не кончилась, – ввернул под их смех Полит Поликарпыч.

Но серьезность его слов никто не взял во внимание.

«А шофер-то у них с порчей, никуда парень, – подумал Ефим. – И горторговцы, кроме Полита Поликарпыча, потакают Диме, посмеиваются, слушают его. Нашли развлечение».

Смеркалось. Вокруг сделалось поспокойнее. Ветер угомонился, березовый колок смолк. Небо отстоялось от вечерней дымки, вылоснилось, далеко-далеко, в его недосягаемом дне, выявились крупицы звезд, слабые и мерцающие. Озеро уж не плескалось, не дышало камышовым шорохом, вода была гладкая, темная и едва заметно курилась.

Ефим разгрузил телегу, надрал на растопку бересты с поленьев, запалил костер. Охотники обрадованно повскакивали, подтащили палатку за углы, поближе к теплу. На их разгоряченных хмельных лицах запрыгали, заиграли красные блики.

– Хватит увиливать, Евсеич… садись, – снова позвали Ефима.

Пришлось пристроиться, нашел меж директором и Политом Поликарпычем место. Савельев вручил Ефиму граненый стакан, плеснул из пузатой бутылки. В стакане заискрилось, запереливалось янтарным огнем.

– Попутчиков нет?.. Одному несподручно как-то.

– Смелее, Евсеич, – ободрили его. – Мы только что выпили.

– Ну, будем здоровы. Удачи вам!

Крепкий, запашистый напиток обжег гортань, мягко разошелся во рту.

– Как? – спросил Савельев. – Такого небось никогда не пробовал?

– И без закуски сладок! – крякнул Ефим.

– Закусывай, закусывай, – навеливал Савельев. – Мажь вот икорку красную… А ты давай, Дима, за шашлычки принимайся.

– Погодите, уголья назреют, – пошуровал тот в костерке полешком.

Ефим неумело намазывал на хлеб красную крупнозернистую икру, отведал осторожно редкого сейчас кушанья. А когда-то, помнится, баночки икры этой свободно на прилавках лежали. Не только, видно, в реках и озерах, а и в морях-океанах изводится рыба… Вот и уток разве столько было? Раньше стрелять по летящей птице – боже упаси, заряды берегли. Только на воде, только по сидячим стаям палили. Тот же Еремка поплывет, бывало, бабахнет из своей берданы, штук пяток везет. А теперь на каждую утку – десять охотников.

Савельев поднял пузатую бутылку, разглядывал на свет:

– Под этот бы коньячок специальные рюмашки!

– Ага, ага… – не упустил удобного случая Полит Поликарпыч. Поддел Савельева: – И бабоньку в кресле… ножка на ножке, сигаретка в пальчиках. Пижон ты, Савельев. За каким хреном, спрашивается, на охоту приехал?

– Старик наш, как всегда, в форме! – весело отозвался товаровед. С него все стекало, как с гуся вода.

Полит Поликарпыч нашел и демонстративно, в пику Савельеву, распечатал другую бутылку, бутылку «Экстры».

– Наплюнь-ка, Евсеич, на эту вонючую бурду… Лучше мы с тобой по-русски, водочки выпьем!

– Можно, – согласился Ефим. К Политу Поликарпычу он испытывал нечто вроде симпатии, тихого расположения, хоть никто из охотников не принимал без ухмылки ворчаний заведующего базой.

Полит Поликарпыч налил. Выпили.

– Семья, Евсеич, большая?

– Да нет… вдвоем со старухой остались.

– Что так? Неужто детей не нажили?

– Как не нажили… две дочери есть. Старшая уж своих двоих нагуляла. Меньшой тоже не повезло, разведенка теперь.

– Ясно, – вздохнул Полит Поликарпыч. – Попался небось такой же прохвост, как те вон… – мотнул он головой на Диму и Савельева, – и жизнь колесом.

Савельев и шофер только посмеивались: валяй, мол, валяй, старикан.

– Оно и баб-то особо хвалить нельзя, – запальчиво вдруг начал Ефим – водочка и коньяк возымели действие, обычно Ефим был тугой на слово. – Шибко им волю нынче дали. Может, оно и хорошо – воля. Но ведь они со своим коротким умишком все не так поняли. Эко начали вытворять. И хозяйство, и ребятишек – все готовы на мужиков свалить. И попробуй шумни на них… живо где надо окажешься.

– Очень даже верно подмечено, – вступил в разговор и директор. Он расслаблено полулежал на земле, расслабленно улыбался. Хмель смягчил его широкое крепкое лицо, директорской сдержанности и солидности тоже будто бы поубавилось. В нем вдруг отдаленно, едва заметно увиделся простенький, тяжко уставший мужик, долго и трудно выбивавшийся в люди. – Избаловалась нынче женщина, чего там. Мои вон… одной, слава богу, пятьдесят, другой – восемнадцать, а разницы никакой. Что дочери-соплюшке, то и жене подавай. Весь почти семейный бюджет на них уходит. Каждый год им на море надо. Каждый день им наряды новые… Ну, да и мы не лыком шиты. Верно, ребята! – взыграл директор компанейским басом. – Сами, как говорится, с усами! Тоже отдыхать умеем. Как с шашлычками там?

– Айн момент! Силь ву пле, мадам! – подхватил энергично Дима. Кинулся к машине, принес целлофановый мешок и связку проволочных рогулек. Сдвинул ногой горящие головешки, натыкал рогульки по ту и другую сторону углей, вытащил из мешка несколько шпажек, унизанных кусочками мяса вперемешку с пластинками лука. Пристроил эти шпажки на рогульках, завертел попеременно над жаром. Вкусно и густо запахло жареным, до слюны запахло.

– В вашей организации сколько любителей? – воспользовавшись общим благодушием, спросил Ефим.

– Немного, не тревожься, Евсеич, – успокоили его. – Мы в основном…

– Я к тому, – начал осторожно егерь, – собираюсь тут завтра одного на открытие пустить. Тоже заядлый, тоже не дождется…

– Что такое? Кто не дождется? – директор обеспокоенно поднялся на локте.

– Наш, из Сысоевки… сосед мой, – почувствовав в душе тревогу, сбивчиво заговорил Ефим. – Охотобщество, вообще-то, разрешает… не против местных. Документы у него в полном порядке: билет, все есть… членские взносы уплочены. Ну, раз просится парень.

– Тот самый, видно, – вспомнил Савельев, – который тебя в егеря предложил?

– Да, да! Тот самый! – подтвердил Ефим с надеждой, что это хоть как-то поможет Таське.

Но директор лишь неопределенно хмыкнул, пожал плечами.

В это время колдовавший над шашлыками Дима отпрянул от костра, держа в руках шпажки, как растопыренные пальцы.

– Закусь готова!

Просьба Ефима сразу была забыта, охотники запотирали в предвкушении удовольствия руками. И Ефим решил напомнить о Таське позднее.

Савельев оделил всех коньяком, каждый получил по шашлыку, исходящему сытным ароматом.

– Ни пуха ни пера!

– К черту!

Выпили с желанием, как по первой, обнажали, обжигаясь, шпажки, стягивали зубами душистые, сочные куски. Громко и наперебой нахваливали Диму. Ай да спец! Ай да пузанчик!

«Напрасно ягушку сгубил, – опять пожалел Ефим. – У них тут и без моей баранины хоть заешься».

– Под такую вкуснятину и еще не грех… – мыкнул набитым ртом директор.

Савельев не заставил себя ждать, снова плеснул в стаканы.

– Я погожу, – решительно отказался Ефим. – Мне еще дело делать.

8

Вскоре он тихо и незаметно покинул охотников, взбодрил понуро стоявшего Серого:

– Съездим последний раз… и все. Выпрягу я тебя.

– Евсеич, куда? – окликнул и побрел вслед за егерем Полит Поликарпыч, точно был нанят караулить Ефима.

– Лодки привезу.

– А чего один-то, никого в помощники не берешь? Эй! – крикнул Полит Поликарпыч Диме и Савельеву, которые что-то пылко доказывали друг другу.

– Не надо, не надо… отдыхайте, – отмахивался Ефим, – сам справлюсь.

– Как это сам? – настаивал Полит Поликарпыч. – Я с тобой, раз у молодых совести нет. – Охотник неловко завалился боком в телегу: – Проветрюсь хоть.

«А пускай едет, – не стал отговаривать Ефим. – Вдвоем-то оно все веселей. И лодки погрузить легче».

Он тронул лошадь, сел на ходу впереди Полита Поликарпыча, телега запрыгала, застучала по твердым, потрескавшимся кочкам солончака.

Сзади раздавались голоса спорщиков.

– Горлопаны, – презрительно фыркнул Полит Поликарпыч, – за версту слыхать. – Он поудобнее устраивался на телеге, тыкался, валился пьяно на Ефима, жадно и доверительно наговаривал: – Недолго уж мне, недолго осталось… Два года отбухаю – и баста. На пенсию ухожу, Евсеич. Всю эту шайку-лейку подальше пошлю… В садике буду возиться, на охоту ездить… Ночь-то какая! А, Евсеич? – Полит Поликарпыч было умолк, повертел туда-сюда головой, но через минуту-другую опять воинствующе разошелся: – Хватит, к чертям собачьим… наплюну я на них. Весь торг под себя подмяли, деятели! Всех неугодных помаленьку выжили. Только и терпят таких, как я… Вреда-то им от меня все равно никакого, видимость одна. Ночь-то какая! Ночь-то! – все больше и больше возбуждался Полит Поликарпыч. – Век доживаю, а все не надивлюсь… Вот и прохвоста этого, Диму, недавно приняли. Нашли шофера. Ты не гляди, что он толстый. Он куда угодно без мыла влезет. Эх, ты но-о-оченька-а! – пропел вдруг врастяжку Полит Поликарпыч. – Не слушай меня, Евсеич, не слушай. Пьяненький я, лишнее болтаю.

Бессвязная эта, не очень-то понятная вспышка, признание Полита Поликарпыча в своей беспомощности, вызвала в Ефиме какой-то неприятный осадок, досадливое недоумение, похожее на жалость. «Тоже ведь не последний человек в торге, – думал он о заведующем базой, – неужто никаких полномочий не имеет? А куда в таком случае весь торг смотрит? На любого ведь есть управа?»

– Может, я тоже чо-то не так делаю? – спросил он встревоженно. – Деньги ведь я за какого-то экспедитора получаю.

– Нет, ничего, – сказал Полит Поликарпыч, – это они на себя взяли. Ты здесь ни при чем, Евсеич. Ты свою службу честно несешь. Впрочем, за таких, как они, всегда кто-нибудь да в ответе.

Ночь наплывала звонкая, чистая. В плотной, непроницаемой черноте светились лишь частые огни комбайнов в полях, огни центральной усадьбы да быстрые огни машин, снующих по тракту. Машины возили зерно на элеватор.

Справа дышало, жило своей деятельной ночной жизнью озеро. Что-то там всплескивало, взбулькивало, шуршало, не нарушая основной, плотной земной тиши. Трескучий утиный гомон плыл над камышами, был он непрерывен и неослабен, как стрекот кузнечиков в жаркий день.

Подъехали к лодкам. Давай грузиться. И чтобы не ездить вдругорядь, уместили на телеге сразу четыре лодки, на всех охотников, сложили их одна в другую, как стопку тарелок.

Обратно шли пешком, придерживали с обеих сторон неустойчивую, готовую рассыпаться стопку. Полит Поликарпыч больше не заговаривал – выговорился.

Костер полыхал по-прежнему, ярко и щелкуче. Выхватывал из темноты фигуры охотников, сверкающий бок машины, уродливые длинные тени плясали, бесновались вокруг.

«Так им дров ненадолго хватит», – подумал, подъезжая, Ефим.

Дима, Савельев и директор сидели осоловелые, тяжкие с еды и выпивки. На лицах у всех были блаженство и отрешенность.

– А ну-ка, молодежь… сгружай живо, – приказал Полит Поликарпыч. – Мы за вас должны?

Молодежь, Савельев и Дима, дуром вскочили, высказывая нешуточный испуг перед Политом Поликарпычем, легко и играючи разгрузили телегу и снова прилегли возле огня.

– Соснуть бы всем нужно, – посоветовал Ефим, – вставать рано… И ружья загодя настройте, чтоб завтра не искать, не терять время.

Савельев опять вскочил, бросился от костра, нагнулся над открытым багажником «Волги», вернулся, увешанный патронташами и ружьями в чехлах.

– Разбирайтесь. Весь арсенал тут!

Охотники разобрали ружья, повытаскивали их из чехлов, собирали, переламывали, заглядывали в стволы, точно покупку делали. Ружья у всех добротные, штучные, грех не попадать из таких ружей.

– И вот еще что, – как бы между прочим сказал Ефим, – путевки и охотничьи билеты положено на время охоты мне сдать. Распоряжение есть, проверить могут.

Случилась некоторая заминка. Охотники смотрели почему-то не на егеря, а на директора. Ждали, должно быть, какой подаст он пример.

– Ну раз проверить, тогда конечно, – не то поощрительно, не то глумливо усмехнулся директор. Его, кажется, заело, он, видно, не привык больно-то подчиняться, что с него спрашивали. – Билеты всегда пожалуйста, – полез он в нагрудный карман спецовки. – А вот насчет путевок мы на тебя, Евсеич, надеялись.

– Путевки не беда… выпишу, – пообещал Ефим.

За директором охотничьи билеты отдали Полит Поликарпыч и Савельев. Один только Дима не копошился, не искал билета, щурился сытно на огонь, ковырял спичкой в зубах.

– А тебя не касается, голубчик? – напустился на шофера Савельев, ломал комедию. – Оштрафовать… нет у него никаких документов.

– Шутки-то шутками, – встревожился Ефим, – а меня ведь и впрямь… возьмут и проверят.

Все, перестав смеяться, снова взглянули на директора.

– Брось. Не беспокойся, Евсеич, – похлопал тот егеря по плечу. – С нами не пропадешь. Отвертимся как-нибудь, не впервой… Да из Димы и охотник-то. Погода испортится, если он хоть одну утку убьет. У него и ружье-то не свое, взаймы, напрокат взял.

– Он скорее сам себя зацепит, – серьезно сказал Полит Поликарпыч. – Берем тут салаг всяких.

– Я же говорю, что Политыч в форме! – крикнул, схватив бутылку, Савельев. – Втык всем дает!.. Выпьем, друзья, за Политыча!

– Нет, хорош на сегодня, – сказал, точно отрезал, директор – вконец, видно, испортилось настроение. – Кто как, а я плацкартное место занимаю. – Взяв ружье, патронташ, он полез в тесное нутро «Волги». Начал кряхтя устраиваться на заднем сиденье.

Полит Поликарпыч последовал примеру директора, с треском захлопнул за собой переднюю дверцу кабины.

– Ну, а вы чо? – спросил Ефим Диму и Савельева. – Давайте помогу палатку натянуть.

– Мы, думаешь, спать будем? – развеселился Савельев. – Мы с ним еще к дояркам пойдем! Правда, пузанчик?

– Пойдем! – взыграл бабьим голосом Дима. – Где у вас, Евсеич… в смысле, доярки бокастые?

– Ложитесь-ка, ложитесь лучше… – Ефима задевала пьяная болтовня охотников. Степанида ведь тоже доярка. Не думают, что болтают.

Он немного подождал, не займутся ли охотники палаткой? Нет, не занялись. И черт с ними, пусть мерзнут. Ефим было пошел от костра, но, спохватившись, вернулся, вспомнив про Таську. Постучал пальцами по крыше «Волги»:

– Геннадий Семенович? А Геннадий Семенович?.. Чо мне с Протасием-то делать?

– Каким Протасием?

– Ну, просится кой…

Директор недовольно завозился в машине:

– Он что, не может в свободной зоне поохотиться?

– Может, пожалуй… Дак ведь не близко, свободные-то озера, – бессвязно убеждал Ефим. – А он комбайнер… хлебушек жнет. Сами понимаете, каждая минута дорога. Позволить бы парню.

Сзади его сильно и настойчиво потянул за рукав Савельев, заговорил полушепотом, чтобы в машине не слышно было:

– Кончай со своим Протасием, Евсеич. Не видишь, не по душе шефу?

Ефима как ушатом холодной воды облили. Поговорил называется, отстоял Таську. Что он сейчас ему скажет?

Прокшиных Таська вчера навестил, заскочил поздно вечером после работы, запыленный, глаза ввалились, притух в них шальной, игривый блеск – умаялся парень, страдные дни в колхозе. Но расплылся счастливо в широкой улыбке:

– Не спите, хозяева?

Прокшины только что отужинали. Степанида убирала посуду со стола, Ефим разложился с починкой – резиновые сапоги клеил, осенние ненастья близко.

– Присаживайся, Протасий, – пригласила хозяйка. – Может, холодненького молочка выпьешь?

– Спасибо, не откажусь.

Степанида побежала в чулан, принесла запотевшую кринку. В холодной, колодезной воде стояла.

– Пей, матушка! Пей!.. Много нынче нажал?

– Хватит с меня! Все наше!

Таська жадно приложился к кринке. Глядя, как он без передыху пьет, как ходит его выпирающий острый кадык, как весь он будто оседает, грузнеет от выпитого, Степанида с укором и горечью сказала:

– Эх, Протасий, Протасий… прошляпил ты наших девок. Чем бы не зятек был. Любую бы за тебя отдали. Жили бы сейчас рядком… Вы ведь росли вместе, ты им с каких пор ухажером был.

– Так ведь если б, тетя Стеш, не армия, – вернул Таська кринку хозяйке, облизал обветренные, саднящие, видно, губы. – Все тут без меня вышло. А будь я дома, я бы этому Веньке рога-то пообломал. Я б его отучил в чужой огород лазить.

Степанида неожиданно всхлипнула:

– Чего уж теперь-то… Теперь уж не поможешь.

– Ну будет тебе. Нашла о чем разговаривать, – прикрикнул слегка на жену Ефим. – Ты по делу иль зачем? – спросил он Таську.

– Я до тебя, Евсеич. Вот мой охотничий, – выложил тот билет на стол, – путевка мне на открытие нужна. Раз теперь Сартыкуль платным сделали.

Ефим отложил заделье, тоже подсел к столу и не спеша, придав своим действиям солидность и значительность (исполнение служебных обязанностей все-таки), проверил досконально билет парня. Таська хоть и свой человек, но потачки ему шибко-то давать не надо, в узде, как говорится, насчет охоты держать.

– Ты как милиция… изучаешь.

Ефима эта подковырка не задела, он продолжал заниматься своими обязанностями.

– Здесь у тебя в порядке, – сказал он. – Дам я тебе путевку. Сначала, однако, начальство предупрежу.

– А без предупреждения уж и нельзя? – начало коробить, заносить парня. – Сам ведь права имеешь. Местных ведь разрешено пускать на приписные озера.

– Только с согласия хозяев, за кем угодье приписано.

Путевку можно было, конечно, и без предупреждения выписать. Горторговцы, поди, не станут упираться, охотники охотника понять должны. Тоже ведь душа просит, привык парень к Сартыкулю. Не отсылать же его на другие озера.

И считая, что дело у Таськи выгорит, Ефим все же решил сообщить охотникам, чтобы появление парня на Сартыкуле не было для них неожиданностью, чтобы сам Ефим при этом выглядел образцовым, понятливым егерем, а не таким, который прет отсебятину.

– Вот времена пошли, – взял билет Таська, – частная вам здесь лавочка, что ли?.. Ладно, посмотрим, что дальше будет. – Парень он был взрывной, что запал, но и отходчивый. – Мне когда явиться?

– Завтра. В это же время.

9

Сысоевка спала, не издавала ни звука. В одной только избе горел свет, избе Яншиных. Он-то и выдавал в темноте деревушку.

Таська, видать, со сменки вернулся, его, егеря, поджидает.

И точно, едва Ефим поравнялся с соседским домом, тотчас от калитки отделилась знакомая фигура, в белой рубашке, пиджак на одном плече, – Таська уж переодеться успел, точно на посиделки, к девкам собрался.

Ефим остановил лошадь.

– Уж, думаю, не дождусь… – подошел Таська. – Костер, смотрю, палят… шумят. Попала, видать, вожжа под хвост?

– Гуляют. Вырвались на свободу.

– Не много их, значит? – намекнул насчет себя парень. – На одной всего машине?

– На одной…

Почувствовав, что Ефим мнется, тянет резину, Таська напропалую спросил:

– Сказывал хоть?

Ефим лишь повинно и тяжко завздыхал. Он всю дорогу мучился, клял себя распоследними словами, что не выписал вчера путевку парню, что затеял напрасный разговор с охотниками. С ними, как он понял, по-другому надо разговаривать.

– Ну? – допытывался парень.

– Ничего не вышло, Протасий. Не разрешают пока… не заплывай на озеро.

– Да они что? – тихо изумился Таська. – Есть ведь распоряжение охотобщества!..

– Есть. Но они хозяева…

– Какие хозяева? Какие хозяева? – занялся, как лесной пожар, Таська. – Нет у нас хозяев! Все хозяева! Ишь нашлись… озером они завладели! Хотят на птичьи права посадить!

– Тихо, Протасий… тихо. Не горячись, – попробовал успокоить парня Ефим.

Но не тут-то было.

– Что не горячись? Что тихо?.. Завтра охотничаю, и все тут… И никакой мне путевки не надо!

Это уж был вызов. И вызов не столько горторговским охотникам, сколько ему, Ефиму. Вызов его новой должности, обязанностям, долгу.

– Но, но, – как можно строже предупредил Ефим. – Не балуй у меня, парень. Ружье отберу.

– Посмотрим, сказал слепой. – И Таська пошел, деланно беспечно насвистывая.

Раздевался Ефим, не зажигая света, – боялся разбудить Степаниду, ворчанья и лишних расспросов не оберешься. Ходил по избе, словно вор, на цыпочках, выставив перед собой руки и на все натыкаясь.

Забрался осторожно под одеяло, коснулся нечаянно жены, горячего ее бока.

– Господи! – вскрикнула Степанида. – Холодный, что камень. И винищем несет… пошла у мужика жизнь!

– Не винищем. Много ты понимаешь… все бы такие винища пить.

– Поел хоть? – беспокоилась Степанида. – Чую, и лампу не зажигал.

– Сыт я, лежи, – скрючился для согрева Ефим.

10

Ночью он два раза поднимался, смотрел на часы – не проспать бы. На третий поднялся окончательно. Времени – около четырех. Пора выплывать. Пока через озеро гребешь, пока поднимаешь охотников, пока расставляешь их по местам – и светать начнет.

Опять, не включая света, собрался, надел поверх рубахи овчинную безрукавку (очень-то наздевывать на себя тоже не следует, потом изойдешь – толкаться ведь нужно), вышел, стараясь не стукнуть, не брякнуть, нашарил в углу двора кучу весел, поставленных стоймя, отсчитал восемь штук, для четырех лодок.

Неплохо бы на каждую лодку шестик заиметь, прикидывал Ефим, взваливая на плечо весла. Озеро мелкое, тинистое, будто каша, – не больно-то веслами наорудуешь. С шестами же в самый раз.

Он спустился на берег, сложил осторожно весла в свою лодку, чтоб не громыхнуть ненароком, не разбудить кого (Таську, положим, того же), поутру деревня чутка ко всякому звуку.

Таськина лодка лежала на месте. Спит, упехтался парень. До охоты ли ему сейчас? Это ведь не простая штука – комбайн водить. Так натрясет, так надергает за двенадцать-то часиков, не рад станешь. Вчера, поди, опять не одно поле выпластали. Механизаторы, если погода позволяет, крепко на хлеба наваливаются.

Ночь была еще в зрелой поре – нигде никаких признаков утра. Только звезды, большие и яркие с вечера, смеркли уже, закраснели, будто уголья в слабнущей печи, они как бы отдалились сейчас, притушили свой дивный голубой свет, отчего и небо померкло, потеряло блеск, темь его сделалась рыхлой и вязкой.