Текст книги "Небесный лабиринт. Прощение"
Автор книги: Мейв Бинчи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Теперь Кит не испытывала к Джозефу никаких чувств и была объективна. Он был добр и говорил мягко, как всегда. В первые мучительные месяцы после ухода мужа Кит сильнее всего тосковала по его голосу.
– Ты никого здесь не узнаешь, – после короткой заминки сказала она.
– Ничего, узнаю заново.
– Здесь найти работу в страховой компании труднее, чем там. В Ирландии с этим туго.
– Я не собираюсь возвращаться к прежней профессии. Думаю, что смог бы… помочь тебе заниматься бизнесом.
Кит сидела неподвижно, опустив голову, чтобы не видеть надежды в его глазах, и думала. Думала, как он будет сидеть во главе стола и делать вид, что пансион – дело семейное. Представляла себе, как он будет делать мелкую работу по дому, заставлять смеяться мальчиков вроде Кевина Хики, интересоваться их учебой и личной жизнью.
Но почему он не сделал это для собственного сына? Для Фрэнсиса Хегарти, который сегодня был бы жив, если бы у него был решительный отец, который запретил бы ему и думать о мотоцикле?
– Нет, Джозеф, – не поднимая глаз, ответила она. – Ничего не выйдет.
Он сидел молча и думал о сыне, который все эти годы писал ему письма. О сыне, который летом работал в Англии на консервном заводе и провел у него уик-энд. О Фрэнке, мальчике, который выпил с ним три пинты пива, рассказал о доме в Дунлаогхейре и о том, что сердце Кит может смягчиться. Но он так и не рассказал матери ни об этом визите, ни о письмах. Джозеф Хегарти всегда будет верен сыну. Должно быть, у мальчика были для этого свои причины. Отец не предаст его. Не стоит менять воспоминания матери.
– Ладно, Кит, – наконец сказал он. – Решать тебе. Просто я подумал, что спросить следует.
Номер Уэстуордов был в телефонной книге. Трубку сняла пожилая женщина.
– Это секретарь сэра Уолтера Кавендиша. Могу я поговорить с мистером Саймоном Уэстуордом? – бесстрастно спросила Нэн. Фамилию она позаимствовала из журнала «Общественное и личное».
– Мне очень жаль, но мистера Уэстуорда нет.
– Пожалуйста, скажите, где сэр Уолтер может его найти.
Миссис Уолш тут же среагировала на уверенный тон человека, ожидавшего ответа.
– Кажется, он собирался на ленч в «Хайберниан», – сказала она. – Думаю, сэр Уолтер может позвонить ему туда.
– Большое спасибо, – сказала Нэн и положила трубку.
– Я хочу заранее сделать тебе подарок на Рождество, – сказала Нэн Бенни в главном вестибюле.
– О боже, Нэн, а я ничего тебе не принесла, – расстроилась Бенни.
– Это не вещь. Я приглашаю тебя на ленч.
Никаких отказов. Каждый человек имеет право пообедать в «Хайберниан» хотя бы раз в жизни. Нэн и Бенни – не исключение. Бенни задумалась. Почему Нэн пригласила ее, а не Еву?
В парке Святого Стивена они столкнулись с Биллом Данном и Джонни О'Брайеном.
Молодые люди предложили им выпить за Рождество. Отказ их не смутил. Тогда можно сходить в «Бьюли», съесть куриный крокет, чипсы и сладкие миндальные булочки. Бенни засмеялась и сказала, что они идут на ленч в «Хайберниан».
– Для этого у вас должна быть пара папиков, – насмешливо сказал Билл Данн, пытаясь скрыть разочарование.
Бенни хотелось сказать им, что это подарок Нэн, но она промолчала. Может быть, Нэн не хочет признаваться, что они идут туда только вдвоем. Она с надеждой посмотрела на подругу, ожидая подсказки, но лицо Нэн осталось бесстрастным. «Она действительно красавица, – ощутив укол зависти, подумала Бенни. – Наверное, чудесно просыпаться по утрам, зная, что ты будешь выглядеть так весь день и что твое лицо понравится каждому, кто его увидит».
Бенни было жалко Билла Данна. В обычный день она с удовольствием сходила бы с ним в «Бьюли». Джек всю вторую половину дня должен был провести в регби-клубе. Ей нравились Билл и Джонни. Они были близкими друзьями Джека. Но это было бы нечестно по отношению к Нэн, сделавшей ей щедрый подарок. К тому же оказаться в ресторане отеля «Хайберниан» было очень заманчиво. Бенни знала там только дамский туалет, в который нужно было проходить через салон.
* * *
Во второй половине дня у Евы занятий не было. Она не смогла найти ни Бенни, ни Нэн. Эйдан Линч пригласил Еву составить компанию его родителям, которым нравилось в недели, предшествовавшие Рождеству, час ходить по магазинам, а потом четыре часа проводить за ленчем. Но она отказалась, заявив, что это настоящее минное поле.
– Знаешь, когда мы поженимся, нам придется встречаться с ними и приглашать на жареную баранью ногу с мятным соусом, – сказал он.
– Мы столкнемся с этим лет через двадцать, не раньше, – хмуро ответила ему Ева.
Но смутить Эйдана Линча было трудно. Этот жизнерадостный кретин не сомневался в том, что Ева его любит. Чего, конечно, не было. Ева не любила никого, что не раз пыталась ему объяснить. Правда, она была очень привязана к матери Фрэнсис, Бенни и Кит. Никто еще не доказал ей, почему любовь так хороша, говорила она Эйдану. Посмотри, что любовь сделала с моей матерью и отцом. Посмотри, во что она превратила Шона и Кармел. Посмотри, как она исковеркала жизнь Кит Хегарти.
Мысль о Кит заставила Еву вспомнить, что в последние два дня та выглядела очень странно. Ева надеялась, что она не заболела и что вернувшийся мужчина был не тем, кем она его считала.
Вернувшись на электричке в Дунлаогхейр, она застала Кит на кухне. Та сидела, закрыв лицо руками. Все осталось таким, как было, когда Ева уезжала в университет. Ева повесила пальто.
– У сестры Имельды был хороший обычай. Она считала, что нет на свете такой проблемы, которую нельзя было бы решить после хорошего картофельного пирога. Должна сказать, что я с ней согласна.
С этими словами она достала кастрюльку холодного картофельного пюре, открыла пакет муки и бросила на сковородку кусок масла.
Кит по-прежнему смотрела в пол.
– Конечно, всех проблем это не решало. Помню, что когда никто не сказал мне, почему мои родители похоронены на разных кладбищах, мы съели картофельный пирог с матерью Фрэнсис. Объяснения я не получила, лучше мне не стало, но зато мы вкусно поели.
Кит подняла голову. Небрежный тон Евы и привычный ритуал приготовления еды помогли ей успокоиться. Ева продолжала работать, а Кит Хегарти рассказывала ей историю своего мужа, который уехал, вернулся, получил отказ и уехал снова.
Нэн увидела Саймона Уэстуорда сразу же, как только они с Бенни вошли в ресторан. Официант хотел посадить двух молоденьких студенток в углу, но Нэн спросила, нельзя ли им занять столик в центре. Она говорила как здешний завсегдатай, и поводов для отказа у официанта не нашлось.
Девушки изучали меню, и Нэн спрашивала, что означают названия блюд, которых они не понимали.
– Давай возьмем то, чего мы никогда не пробовали, – предложила она.
Бенни предпочла бы ягненка; это было вкусно и надежно. Но хозяйкой здесь была Нэн.
– Например? – неуверенно спросила она.
– Мозги, – ответила Нэн. – Раньше я их не ела.
– А ты не боишься? Вдруг это будет несъедобно?
– В таком месте ничего несъедобного не бывает. Ладно, если не хочешь мозги, можно заказать «сладкое мясо»[5], цесарку или бекаса.
– Бекаса? Что это?
– Попробуем догадаться. Я думаю, это птица.
– Не может быть. Я никогда не слышала про такую птицу. По-моему, это что-то взрывчатое.
Нэн засмеялась.
– Дурочка, взрывчатое – это фугас!
И тут Саймон Уэстуорд поднял взгляд. Нэн увидела это краем глаза. Она заметила, что за столиком Саймона сидит пара – пожилой мужчина, напоминающий сельского помещика, и молодая женщина, с виду любительница лошадей.
Нэн поняла, что ее узнали, и поудобнее устроилась в кресле. Теперь оставалось только ждать.
Бенни продолжала сражаться с меню.
– Я взяла бы «скампи», но не знаю, что это такое.
– Знаешь. Это большая креветка, запеченная в тесте.
– Да, но я никогда ее не пробовала, так что она будет мне в новинку.
Слава богу, это не мозги, не «сладкое мясо» и не другие вещи, названия которых звучат очень странно.
– Здравствуйте, мисс Хоган. Я вижу, вы обедаете только в самых лучших местах. – Рядом с ней остановился Саймон Уэстуорд.
– Я редко хожу в шикарные места, но стоит мне туда попасть, как вы неизменно оказываетесь рядом. – Бенни тепло улыбнулась ему.
Не успел Саймон вопросительно посмотреть напротив, как Бенни представила его. Причем сделала очень просто и непринужденно.
Она ничем не нарушила правила, описанные в книгах по этикету, хотя и не читала их.
– Нэн, это Саймон Уэстуорд. Саймон, это моя подруга Нэн Махон.
– Привет, Нэн, – сказал Саймон и протянул ей руку.
– Привет, Саймон, – с улыбкой ответила Нэн.
– Я слышал, что ты ходила в ресторан с папиком, – со смехом сказал ей Джек на следующее утро.
– Да нет. Просто Нэн повела меня в «Хайберниан». Сказала, что это ее рождественский подарок.
– Почему она это сделала?
– Я же сказала, рождественский подарок.
Джек с сомнением покачал головой.
Бенни закусила губу. Теперь она жалела, что согласилась. Собственно говоря, она пожалела об этом сразу же. Сначала она заказала скампи с картошкой, не зная, что креветок положено есть с рисом, и поняла свою ошибку только тогда, когда увидела удивленное лицо официанта. Попросила по кусочку от всего, что было на сырной доске, тогда как остальные выбирали только два сыра. Попросила принести чашечку капучино, но ей важно ответили, что в столовой кофе не подают.
Но больше всего ее смущало поведение Саймона и Нэн. Казалось, оба играли в какую-то игру, правила которой знали только они. Все остальные были не в счет.
А теперь Джек намекал, что Нэн пригласила ее на ленч неспроста.
– Что случилось? – Он заметил, что Бенни расстроилась.
– Ничего. – Она широко улыбнулась.
В этой улыбке было что-то беззащитное. Джеку уже несколько раз доводилось видеть, как она притворяется, что все в порядке, хотя на самом деле это было не так.
Когда они вышли из парка Святого Стивена на Графтон-стрит, Джек обнял ее за плечи.
Витрины всех магазинов были празднично оформлены. Улицу пересекали гирлянды из разноцветных лампочек. Группа замерзших исполнителей рождественских гимнов пела «Обратно в ясли». В кружках для пожертвований позвякивала мелочь. Лицо Бенни выглядело невинным. Джеку хотелось защитить ее от всего на свете. От Билла Данна, который сказал, что девушке с такой грудью на роду написано стать куртизанкой. От сновавших туда и сюда растрепанных пьяниц с красными глазами, державших в руках бутылки. От бешено мчавшихся машин, которые могли в любую минуту вылететь на тротуар. От маленьких детей с грязными лицами, способных выманить у добросердечной Бенни Хоган последний грош. Джек не хотел, чтобы сегодня она вернулась в Нокглен на автобусе и пробыла там почти три недели рождественских каникул.
– Бенни… – начал он.
Она доверчиво повернулась к нему. Джек взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал в губы. А потом слегка отстранился, чтобы увидеть ее удивленные глаза.
Он обнял Бенни, стоя на самой оживленной улице Дублина, и крепко прижал ее к себе. Руки Бенни сомкнулись вокруг него, и они сжали друг друга в объятиях так, словно это было самой естественной вещью на свете.
Глава тринадцатая
На Рождество Фонси надел новый пиджак из черного бархата. Клодах обтянула пуговицы пиджака тканью сиреневого цвета и сшила огромный сборчатый платок для нагрудного кармана.
Когда молодой человек решительно направился в церковь, чтобы получить отпущение грехов, его наряд напугал весь Нокглен.
– К перечню своих преступлений он добавил богохульство, – прошептала миссис Хили сидевшим рядом Хоганам.
– Юноша в состоянии Благодати, иначе бы он не пришел, – ответила миссис Хоган. Она считала, что вендетта миссис Хили слишком далеко зашла. Аннабел завидовала Пегги и Марио, в бизнес которых влилась горячая молодая кровь. Если бы то же самое сделали Бенни и Шон, это могло бы рассеять ауру фатальной неудачи, которая окутывала магазин Хоганов и была особенно заметна на фоне двух соседних предприятий, крепнувших с каждым днем. Она смотрела на сидевшего рядом Эдди. Он был искренне верующим и в церкви всегда общался с Богом. В отличие от нее самой. Посещение мессы не приближало Аннабел к Господу, а только усиливало бытовые тревоги. Бенни не молилась. Это было видно за милю. У молящихся не бывает такого отрешенного выражения лица.
Аннабел Хоган была совершенно уверена, что ее дочь влюбилась.
Клодах Пайн смотрела на своего друга Фонси с удовольствием. Он отлично выглядел. И парнем был отличным. Когда родители сослали Клодах в Нокглен, надеясь, что эта дыра ее образумит, она и не надеялась, что встретит там родственную душу. Да и тетка относилась к ней куда лучше, чем можно было надеяться. Она не скупилась на похвалу, хотя и сопротивлялась всем новшествам. Но стоило Пегги Пайн оценить идею по достоинству, как она неслась вперед закусив удила. Взять хоть прелестные вещицы, связанные вручную, за которыми приезжали из самого Дублина.
Или фирменные ярлычки со словом «Пайн».
Все это значительно повышало выручку. В магазине кипела жизнь. Дела шли успешно.
Клодах решила не оскорблять чувства нокгленцев и на рождественскую мессу пришла в отстроченном «елочкой» коротком черном пальто, перехваченном черным кожаным поясом. Она надела высокие черные ботинки и сдвинутый набекрень черный кожаный берет. К такому наряду идеально подошли бы большие квадратные серьги. Но Клодах решила не дразнить гусей. Бедняжка и не подозревала, что ее тетка стояла на коленях, закрыв лицо руками, и спрашивала Богоматерь, почему такая хорошая и работящая девочка одевается как проститутка.
Шон Уолш застыл на коленях в позе человека, ожидающего удара, и смотрел прямо перед собой, словно боялся, что кто-то перехватит его взгляд.
В этом году Хоганы пригласили его на рождественский ленч. Раньше он всегда уезжал на Рождество к родителям, в городок, имени которого никто не знал, потому что Шон никогда его называл. Но в этом году он убедил мистера Хогана поработать в сочельник и, в отличие от прежних времен, даже не закрывать магазин на ленч.
Шон рассчитывал на то, что еще далеко не все успели купить рождественские подарки. Если бы у Хогана было закрыто, эти люди приобрели бы у Пегги Пайн мужские носовые платки, у Берди Мак – коробку сигар, а в аптеке Кеннеди – набор мыла с мужским запахом. Теперь все эти места были открыты. Нокглен менялся на глазах.
– Но ты же не можешь остаться, – уговаривал его мистер Хоган. – Опоздаешь на автобус.
– Мистер Хоган, там в Рождество все равно нечего делать, – извиняющимся тоном отвечал Шон, зная, что после этого его неминуемо пригласят на ленч.
Шон рассчитывал, что будет присутствовать на этом ленче на правах почетного гостя. Он купил миссис Хоган композицию из сухих цветов, которая могла стоять на ее столе весь год. А Бенни – коробку пудры «Коти» за четыре фунта одиннадцать шиллингов; подарок был недостаточно дорогим, чтобы смутить девушку.
Сегодня утром она была очень приветлива, улыбнулась и сказала, что будет рада его приходу. Его ждут в Лисбеге к часу дня.
Шона обрадовало, что ему назвали время. Он не знал, стоит ли провожать Хоганов после мессы. Теперь он был во всеоружии.
Бенни, понимавшая, что избавиться от Шона не удастся, решила быть с ним вежливой. По словам Патси, родители боялись, что она устроит им скандал.
– Подумаешь, какой-то ленч. Это же не на всю жизнь, – философски ответила Бенни.
– Если бы на всю жизнь, они были бы счастливы.
– Нет, Патси, не шути так. Все, хватит. Пусть даже и не думают. Нечего их поощрять.
– Не знаю. Нет закона, который бы запрещал людям ждать и надеяться.
Но Патси ошибалась. Родители не могли надеяться, что она выйдет за Шона. Дела шли плохо. С деньгами было туго. Она знала это. А еще она знала, что родители не стали бы платить за ее учебу в университете, если бы не надеялись, что их дочь ждет лучшее будущее. Если бы они верили, что она выйдет за Шона Уолша, который будет руководить магазином, то отправили бы ее на курсы секретарей и бухгалтеров. Заставили бы ее работать в магазине. И на пушечный выстрел не подпустили бы к миру, в котором жил ее Джек Фоли.
* * *
Месса в монастыре всегда была удовольствием. Отцу Россу нравилось звучание голосов молодых монахинь, певших в хоре. Когда он читал проповедь в часовне Святой Марии, никто не кашлял, не сморкался и не переходил с места на место. Монахини умело подхватывали мелодию и вовремя звонили в колокола. Ему не нужно было иметь дело с сонными и недовольными служками. Тут не было ничего похожего на возмутительную демонстрацию мод, состоявшуюся утром в приходской церкви Нокглена. Тут не было мирян – конечно, не считая юной Евы Мэлоун, которая выросла в этом монастыре.
Когда отец Росс перешел к заключительному благословению «Ite Missa Est», его взгляд обратился на смуглую маленькую девушку. Произнося «Deo Gratias», она склонила голову так же почтительно, как и остальные сестры.
Он встревожился, услышав, что Ева собирается жить в домике, где ее мать умерла при родах, а бедный отец вскоре тоже расстался с жизнью. Она была слишком молода, чтобы оставаться в таком опасном месте одной. Но на этом настаивала мать Фрэнсис, поразительно умная женщина.
– Отец, ее отделяет от нас только сад, – уверяла она его. – В каком-то смысле это часть монастыря. Получается, что она нас вовсе не покидает.
Теперь он с нетерпением предвкушал завтрак в трапезной. Запах и вкус бекона, тщательно зажаренного сестрой Имельдой, и треугольных кусков картофельного пирога могли заставить человека забыть обо всем на свете.
Миссис Уолш ехала на велосипеде, возвращаясь из Нокглена в Уэстлендс. В половине двенадцатого мистер Саймон и мисс Хитер должны были уйти в церковь. Старый джентльмен уже давно не ходил ни на какие службы. Видеть немощного старика в кресле было грустно, но иногда память к нему возвращалась. Конечно, при этом все лучшее забывалось. Запоминались печальные события, несчастные случаи и катастрофы. Но не счастливые моменты, связанные со свадьбами, крещениями и прочими семейными торжествами.
Миссис Уолш никогда не рассказывала о своей жизни в Большом Доме. Хотя многие охотно услышали бы о ребенке, который сидел и рассказывал Кларе о ее щенках, мистеру Вафельному – о его рождественском салате, а пони – о том, как она станет шорником и придумает для его бедной нежной мордочки что-нибудь помягче удил.
Миссис Уолш предупреждала Би, чтобы та не распространяла слухи. Люди всегда горазды ругать семью, противостоящую деревне. Тем более что Уэстуорды были представителями другого вероисповедания, другого класса и даже другой национальности. Англо-ирландцы могут считать себя ирландцами, часто говорила миссис Уолш, пытаясь вдолбить это в голову Би Мур. Но, конечно, ничего общего с ирландцами они не имеют. Они такие же англичане, как те, которые живут за морем. Их единственная проблема заключается в том, что они этого не понимают.
Взять хоть мистера Саймона. В данный момент он был увлечен одной английской леди из Гэмпшира и собирался пригласить ее в гости. Но не в Уэстлендс. Он хотел поселить даму в гостинице Хили; это означало, что он еще не принял окончательного решения ввести ее в дом.
Миссис Уолш ехала на велосипеде готовить завтрак и думала, что кто-то дал мистеру Саймону плохой совет. Богатой женщине из Гэмпшира в гостинице Хили делать нечего. Номера там тесные, а сантехника никуда не годная. Если леди не понравится гостиница, то не понравятся ни Уэстлендс, ни весь город, и она увезет свои несметные тысячи фунтов обратно в Гэмпшир.
Конечно, данная особа, которую приглашали с матримониальными целями, должна была добавить роду английской крови. Но еще важнее были ее деньги, в которых поместье нуждалось позарез.
Мать Клер смотрела на Еву с нескрываемой неприязнью.
– Рада видеть, что ты оправилась от всех своих многочисленных болезней, – сказала она.
Ева улыбнулась.
– Мать Клер, спасибо за неизменную доброту. Мне очень жаль, что я не смогла в полной мере отплатить за нее.
– Какая там полная мера! – фыркнула мать Клер.
– И все же частично я оплатила свой долг тем, что больше не стою на вашем пути, – спокойно и невинно ответила Ева. – Вы больше не обязаны думать обо мне и пытаться приспособить меня к вашему миру только для того, чтобы оказать услугу матери Фрэнсис.
Монахиня смерила ее подозрительным взглядом, но не обнаружила в словах Евы ни насмешки, ни двусмысленности.
– Кажется, у тебя было все, что ты хотела, – сказала она.
– Не все, мать. – Ева хотела процитировать блаженного Августина и сказать, что наши сердца не найдут покоя до тех пор, пока не упокоятся в Господе, но передумала. Это было бы уже чересчур. – Не все, но многое. Я бы хотела показать вам свой коттедж. Конечно, придется пробираться сквозь колючие кусты, но дорога не такая уж скользкая.
– Позже, дитя мое. Как-нибудь в другой день.
– Да. Просто я не знаю, сколько вы здесь пробудете… – Лицо Евы продолжало оставаться невинным.
Прошлый вечер, как и многие сочельники, она провела в беседе с матерью Фрэнсис. На этот раз она немного рассказала монахине об Эйдане Линче и их странных отношениях.
Мать Фрэнсис сказала, что самая худшая черта визита матери Клер – незнание его продолжительности. Спросить, когда она уедет, было неудобно. Ева пообещала сделать это за нее.
Матери Клер очень не хотелось отвечать на этот вопрос прилюдно.
– Ну… я думаю… э-э… – заикаясь, выдавила она.
– Когда вы уедете, мать Клер? Я хочу быть уверена, что смогу показать вам его. Вы ввели меня в свой дом. Самое меньшее, что я могу сделать, это ввести вас в мой.
Она заставила мать Клер назвать дату. А потом, ко всеобщему удивлению, выяснилось, что в тот день Пегги Пайн как раз собиралась в Дублин. Так что отъезд был матери Клер обеспечен.
Мать Фрэнсис посмотрела на Еву с благодарностью.
С благодарностью и любовью.
На Рождество Патси получила от Мосси в подарок наручные часики. Это означало только одно: следующим подарком будет кольцо.
– Ева говорит, что он делает пристройку к дому, – сказала Бенни.
– У Мосси никогда ничего не поймешь, – ответила Патси.
Они ели крекеры, сидя за столом в комнате, украшенной пересекающимися бумажными гирляндами; так делалось с незапамятных времен.
По всему дому были развешаны бумажные фонарики. Стоявшая у окна елка была украшена все теми же игрушками. Правда, в этом году Бенни купила несколько новых. В Дублине, на Генри-стрит и Мур-стрит.
Родители рассматривали эти дешевые красные и серебряные украшения с таким удовольствием, что у Бенни возник комок в горле.
Они были несказанно тронуты подарком. Бенни понимала, что должна быть им благодарна. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: бизнес идет плохо. Им приходилось выбиваться из сил, чтобы платить за ее учебу. Разве можно было сказать, что она предпочла бы жить так же, как Ева, которая сама зарабатывает себе на университет: помогать вести домашнее хозяйство или сидеть с детьми?
Она готова на что угодно. Даже ползать на карачках и мыть общественные туалеты. Только бы не возвращаться каждый вечер в Нокглен. Жить в одном городе с Джеком Фоли.
– Бедный Шон… С ним не будет хлопот? – В голосе матери звучала вопросительная нотка.
– Не мог же я позволить ему работать вчера весь день и не пригласить на ленч, зная, что парень опоздает на автобус? – ответил вопросом на вопрос отец Бенни.
– Как вы думаете, у него когда-нибудь будет здесь свой дом? – спросила Бенни.
– Странно, что ты об этом спрашиваешь. Говорят, он ходит по дороге над каменоломней и присматривается. Может быть, именно это у него и на уме.
– Вряд ли он мог скопить нужную сумму из жалованья, которое получает в магазине, – с горечью ответил Эдди.
Этого можно было и не говорить. Дело было не в том, что Шону недоплачивали. Все знали, что при таком доходе хозяин не может позволить себе иметь помощника.
Все произошло одновременно. Шон Уолш постучал в переднюю дверь; ею никогда не пользовались, но он решил, что в Рождество будет по-другому. В ту же секунду в заднюю дверь постучал пьяный вдребезги Десси Бернс и сказал, что ему нужны ясли. Всего лишь ясли, в которых он сможет уснуть. То, что годилось для Спасителя, сгодится и для Десси Бернса. А если ему еще и дадут поесть, Господь этого не забудет. Доктор Джонсон, стоявший у калитки, крикнул, можно ли ему взять машину Эдди Хогана.
– Черт дернул этого безмозглого ублюдка из Уэстлендса позвонить и испортить мне Рождество как раз тогда, когда я вонзил вилку в эту проклятую индейку! – прорычал он и умчался в «моррисе-коули» Хоганов.
Прибежала взволнованная Берди Мак и сказала, что мистер Флуд, который обычно видел в дереве одну монахиню, теперь увидел сразу трех, вышел из дома и стал махать палкой, пытаясь привлечь их внимание и пригласить к себе на чашку чая. Берди побежала за советом к Пегги Пайн, но та, видно, выпила лишнего, потому что предложила порекомендовать мистеру Флуду подняться к ним.
А из Дублина позвонил Джек Фоли, не испугавшийся местной почты, которая терпеть не могла работать в Рождество и принимала только звонки, вызванные крайней необходимостью.
– У меня и есть крайняя необходимость, – объяснил он.
Когда Бенни сняла трубку, он сказал, что это самая крайняя необходимость в его жизни. Джек хотел, чтобы Бенни знала, как он скучает по ней.
Когда с едой было покончено, Патси отправилась на прогулку с Мосси. В этом году Бенни впервые предложила убрать со стола всем вместе. Переднюю и заднюю дверь открыли настежь, чтобы выветрить из дома запах индейки. Бенни сказала, что это бестактно по отношению к курам; разве что куры не считают индеек своими родственницами. Шон не знал, как реагировать на такие речи. Он мысленно перепробовал несколько поз и решил остаться суровым.
Сначала Эдди Хоган, а затем Аннабел задремали у камина. Старинные дедовские часы громко тикали в углу. Шеп задремал тоже, неохотно закрыв большие глаза; похоже, ему не хотелось оставлять Бенни и Шона без присмотра.
Бенни понимала, что она тоже могла бы задремать. Или хотя бы притвориться задремавшей. Шон воспринял бы это не как грубость, а как признание того, что он является в этом доме своим. Но она была слишком взволнована.
Джек позвонил из дома. Там все играли в настольные игры, а он улизнул, чтобы сказать Бенни, что он ее любит.
Сна у Бенни не было ни в одном глазу. Она хотела бы оказаться в лучшей компании, чем Шон Уолш, и в то же время жалела его. Сегодня вечером он вернется в свою квартирку над магазином. Никто не позвонит и не скажет, что скучает по нему. Она могла позволить себе быть щедрой.
– Шон, возьми еще конфету. – Она протянула ему коробку.
– Спасибо. – Черт побери, Уолш даже конфету не мог съесть по-человечески. Она медленно опускалась в его горло. Потом он ее глотал и откашливался.
– Ты, Бенни, сегодня выглядишь очень… э-э… приветливой, – после долгого раздумья сказал он. Слишком долгого для такой банальной фразы.
– Спасибо, Шон. Думаю, в Рождество у всех бывает хорошее настроение.
– У меня его не было. Во всяком случае, до этой минуты, – признался он.
– Ну, сегодняшний ленч удался, не правда ли?
Он подался вперед.
– Я не про ленч. Я про тебя, Бенни. Ты была приветливой. Это внушает мне надежду.
Бенни смотрела на Шона и испытывала к нему все большее сочувствие. Происходило то, что она считала невозможным. За два часа двое мужчин объяснились ей в любви. В фильмах женщины умудрялись справляться с этим и кокетничать с обоими сразу.
Но это был не фильм. Бедный, грустный Шон Уолш всерьез думал, что с помощью женитьбы сумеет войти в бизнес. Нужно было заставить его понять, что этого не случится. Нужно было найти слова, которые не ранили бы его достоинство и в то же время убедили бы Шона, что повторять попытки не имеет смысла. Шон придерживался старомодных взглядов и считал, что женщина говорит «нет», на самом деле имея в виду «да», поэтому от мужчины требуется только одно: не обращать внимания на отказы, пока его предложение не будет принято.
Бенни пыталась сообразить, какие слова она сама хотела бы услышать на его месте. Допустим, Джек должен был бы сказать ей, что любит другую. Как бы она предпочла это узнать? Хотела бы, чтобы он был честным и сказал ей об этом прямо, без извинений и сожалений. Только факты. Хотела бы, чтобы потом он ушел и дал ей возможность обдумать эту новость в одиночестве.
Может быть, Шон Уолш предпочел бы то же самое?
Она говорила и смотрела в изменчивое пламя камина. Звуковой фон составляло сопение родителей. Часы тикали, а Шеп поскуливал во сне.
Она рассказывала Шону Уолшу о своих планах и надеждах. О том, что хочет жить в Дублине и очень надеется, что это случится.
Шон слушал ее бесстрастно. Когда Бенни сказала, что любит другого, он улыбнулся. Криво и коротко.
– Именно такие вещи называют детскими влюбленностями, – свысока сказал он.
Бенни покачала головой.
– Такие влюбленности ни на чем не основаны. Ни на общих надеждах, ни на общих планах. В отличие от настоящего чувства.
Она смотрела на Шона с изумлением. Шон Уолш говорил о настоящем чувстве так, словно имел об этом хоть малейшее представление.
Его улыбка стала еще более язвительной.
– Этому счастливчику известно о твоем чувстве? Он знает о твоих… э-э… надеждах?
– Конечно. Он тоже надеется, – с удивлением ответила Бенни. Шон явно думал, что она любит кого-то издали, как кинозвезда.
– Что ж, посмотрим, – сказал Шон и уставился в огонь. Его светлые глаза были грустными.
Вечером Патси, надевшая новые часики, была в гостях у Мосси, где подверглась очередному осмотру со стороны будущей свекрови. Присутствие сестры Мосси и ее мужа придавало событию еще большее значение.
– Думаю, я им понравилась, – с облегчением сказала она Бенни.
– А они-то тебе понравились?
– Бенни, ты сама знаешь, что мое мнение ничего не значит.
Бенни уже не в первый раз хотелось найти приют, в котором выросла Патси. Приют, где детей лишали надежды и уверенности в себе. Патси интересовало, когда ушел Шон Уолш, потому что она видела его на дороге в каменоломню. У Шона был рассеянный вид; казалось, он о чем-то раздумывал.
Бенни, которой не хотелось об этом слышать, сменила тему. Она поинтересовалась, горит ли свет в окнах Евы.
– Да. Домик выглядит красивым и уютным. На окне стоят рождественские ясли и лампада. А еще елочка, маленькая елочка со множеством игрушек.
Ева рассказала Бенни про ясли, подаренные монастырем. А к елочным игрушкам приложила руку каждая из монахинь. Ангелы из цветной шерсти, с трубами из соломинок. Звезды, сделанные из фольги, разрисованные шарики для пинг-понга, фигурки, вырезанные из рождественских открыток и наклеенные на картон. На изготовление этих подарков ушли многие часы.
Община то гордилась, то горевала, что Ева стала жить в собственном доме. Переезд Евы в Дублин заставил сестер привыкнуть к этой мысли. Но в первые недели им очень не хватало девочки, бегавшей по коридорам монастыря и разговаривавшей с ними на кухне.
