Текст книги "Плач в ночи"

Автор книги: Мэри Хиггинс Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Мэри Хиггинс Кларк
Плач в ночи

Пролог

На рассвете Дженни принялась искать хижину. Всю ночь она пролежала неподвижно в громоздкой кровати с пологом на четырех столбиках, не могла уснуть – тишина в доме подавляла и сжимала, будто в тисках.

Ее уши по-прежнему были настроены на голодный плач младенца, хотя она уже несколько недель знала, что он не прозвучит. Груди все еще полны молока, готовы принять крошечные жадные губы.

Наконец Дженни включила лампу на прикроватном столике. Комната осветилась, ваза из свинцового хрусталя на комоде отразила свет. Кусочки соснового мыла, наполняющие вазу, отбрасывали жутковатые зеленые блики на старинное серебряное зеркало и щетки.

Встав с постели, она надела теплое нижнее белье и нейлоновую ветровку, которые носила под лыжным костюмом. В четыре часа включила радио. Прогноз погоды в районе Грэнит-Плейс, штат Миннесота, не изменился, температура – двенадцать градусов по Фаренгейту[1]1
  11 градусов ниже нуля по шкале Цельсия. (Здесь и далее примечания редактора).


[Закрыть]. Ветер дул со средней скоростью двадцать пять миль в час. Коэффициент резкости погоды[2]2
  Коэффициент резкости погоды – температура, которую чувствует человек на открытой местности под влиянием ветра и холода.


[Закрыть] – двадцать четыре ниже нуля.

Неважно. Все неважно. Она будет искать хижину, даже если ей предстоит замерзнуть насмерть. Хижина где-то в том лесу, среди кленов, дубов, вечнозеленых деревьев, норвежских сосен и густого кустарника. За бессонные часы она разработала план. Пока она делала один шаг, Эрих мог сделать три. У него была размашистая походка, из-за этого он всегда невольно шел слишком быстро для нее. Раньше они подшучивали над этим.

– Эй, подожди городскую девчонку, – протестовала она.

Однажды, когда он отправился в хижину, то забыл ключ и сразу же вернулся за ним в дом. Эриха не было сорок минут. Это значит, что для него хижина примерно в двадцати минутах ходьбы от опушки леса.

Эрих никогда не брал ее туда.

– Пожалуйста, Дженни, пойми, – умолял он. – Каждому художнику нужно место, где он будет в полном одиночестве.

Раньше она никогда не пыталась отыскать хижину. Работникам с фермы было строжайше запрещено ходить в лес. Даже Клайд, который тридцать лет был управляющим на ферме, заявлял, что понятия не имеет, где находится хижина.

Глубокий, покрытый настом снег скрыл все тропинки, но благодаря снегу она сможет искать на лыжах. Придется быть поосторожнее, чтобы не заблудиться. Из-за густого кустарника и собственного топографического кретинизма она запросто будет ходить кругами.

Поразмыслив над этим, Дженни решила взять с собой компас, молоток, гвозди и лоскутки ткани. Можно прибивать лоскутки к деревьям, чтобы найти обратную дорогу.

Ее лыжный костюм был внизу, в шкафу рядом с кухней. Пока закипала вода для кофе, Дженни натянула костюм. Кофе помог ей собраться с мыслями. Ночью она размышляла о том, не пойти ли к шерифу Гундерсону. Но он наверняка откажется помочь и просто будет пялиться на нее с этим знакомым выражением пренебрежительного любопытства.

С собой она возьмет термос с кофе. Ключа от хижины у нее нет, но окно можно будет разбить молотком.

Хотя Эльза не показывалась уже больше двух недель, огромный старый дом блестел и сверкал, как наглядное доказательство ее жестких стандартов чистоты. У нее была привычка – перед уходом отрывать листок календаря над висящим на стене телефоном. Дженни шутила над этим вместе с Эрихом:

– Она не только чистит то, что всегда было чистым, она ликвидирует каждый будний вечер.

Дженни оторвала листок пятницы, 14 февраля, смяла его и уставилась на чистую страницу под жирной надписью «суббота, 15 февраля». Ее пробрала дрожь. Прошло почти четырнадцать месяцев с того дня в галерее, когда она познакомилась с Эрихом. Нет, такого быть не может. Это было целую вечность тому назад. Дженни потерла лоб.

За время беременности ее каштановые волосы потемнели почти до черного. На ощупь, когда она заталкивала их под шерстяную лыжную шапочку, волосы казались безжизненными. Зеркало в форме раковины слева от двери было неуместным штрихом в громоздкой кухне с дубовыми балками. Дженни посмотрела в него. Вокруг глаз – густые тени. Обычно оттенок ее глаз был средним между цветом морской волны и голубым, теперь же отражение взирало на нее расширенными зрачками безо всякого выражения. Запавшие щеки. Она слишком сильно похудела после родов. Застегнув до конца «молнию» на костюме, она заметила, как пульсирует жилка на шее. Двадцать семь лет. Дженни подумала, что выглядит по меньшей мере лет на десять старше, а чувствует себя старше на век. Если бы только прошло оцепенение. Если бы только дом не был таким тихим, таким страшно, пугающе тихим.

Она взглянула на чугунную печь у восточной стены кухни. Рядом с печью опять стояла колыбель, наполненная дровами, – ей снова нашлось применение.

Дженни не торопясь рассмотрела колыбель, заставила себя вновь пережить потрясение от ее присутствия на кухне, потом повернулась к колыбели спиной и потянулась за термосом. Налила в него кофе, потом взяла компас, молоток, гвозди и лоскутки. Сунув их в брезентовый рюкзак, она натянула на лицо шарф, обула лыжные ботинки, рывком надела на руки толстые, подбитые мехом перчатки и открыла дверь.

Резкий, жалящий ветер словно смеялся над ее шарфом. Приглушенное мычание в коровнике напомнило Дженни бессильные всхлипы глубокой скорби. Поднималось солнце, ослепительное на фоне снега, суровое в своей ало-золотой красоте – далекое божество, неспособное смягчить мороз.

Сейчас Клайд уже проверяет коровник. Другие же работники разбрасывают сено под открытыми навесами, чтобы накормить несколько десятков коров абердин-ангусской породы, которые не смогут добраться до корма под слежавшимся снегом и по привычке устремятся к навесам в поисках еды и убежища. На этой огромной ферме работает полдюжины человек, и все же рядом с домом никого нет: все они – маленькие фигурки, силуэты на фоне горизонта...

Лыжи стояли за кухонной дверью. Дженни снесла их с крыльца вниз по шести ступенькам, бросила на землю, надела и защелкнула крепления. Слава богу, что в прошлом году она научилась хорошо кататься на лыжах.

Когда она принялась искать хижину, было начало восьмого. Она решила ехать на лыжах не дольше получаса в любом направлении. Начала она с того места, где Эрих всегда заходил в лес. Ветви над головой так переплелись, что солнце едва просвечивало сквозь них. Она проехала настолько прямо, насколько смогла, потом свернула направо, проехала еще футов сто, снова повернула направо и двинулась обратно к опушке. Ветер заметал ее следы почти сразу, но на каждом повороте она приколачивала к дереву лоскуток ткани.

В одиннадцать часов она вернулась в дом, разогрела суп, надела сухие носки, заставила себя не обращать внимания на то, что руки и лоб покалывает, и снова отправилась на поиски.

В пять часов, когда почти исчезли косые лучи солнца, замерзшая Дженни была уже готова сдаться на сегодня, но решила подняться еще на один холм. Там она и нашла ее – маленькую бревенчатую хижину с покрытой корой крышей, построенную в 1869 году прадедом Эриха. Дженни глядела на нее, кусая губы, дикое разочарование полоснуло ее точно стилетом.

Тени вытянулись, дом выглядел заброшенным, словно его уже давно не открывали. Дымовая труба покрыта снегом, внутри ни огонька.

Она что, действительно осмелилась надеяться, что, когда найдет хижину, будет дымиться труба, за занавесями будет свет, что она сможет подняться к двери и открыть ее?

К двери была приколочена металлическая пластинка. Буквы поблекли, но их еще можно было прочесть: «ВХОД СТРОЖАЙШЕ ВОСПРЕЩЕН. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ ПРЕСЛЕДОВАТЬСЯ ПО ЗАКОНУ». Подпись – Эрих Фриц Крюгер, и дата – 1903 г.

Слева от хижины – насосная, уборная предусмотрительно скрыта развесистыми соснами. Дженни постаралась представить, как юный Эрих приходил сюда с матерью.

– Каролина любила хижину именно такой, – рассказывал он. – Отец хотел обновить старый домик, но она и слышать об этом не желала.

Уже не замечая холода, Дженни подъехала к ближайшему окну. Вытащила из рюкзака молоток, размахнулась и выбила стекло. Осколок расцарапал щеку, но она не заметила струйки крови, которая замерзала, стекая по лицу. Осторожно, чтобы не задеть зазубренные осколки, Дженни сунула руку внутрь, откинула щеколду и подняла оконную раму.

Сбросив лыжи, Дженни перебралась через низкий подоконник, откинула в сторону штору и шагнула в хижину.

Там была всего одна комната, примерно двадцать квадратных футов. Рядом с печью Франклина[3]3
  Печь Франклина – литая чугунная печь наподобие камина, изобретена в 1742 г. Бенджамином Франклином.


[Закрыть] у северной стены аккуратно сложены дрова. Большую часть пола из белой сосны закрывает поблекший восточный ковер. Около печки – бархатный диван с широкими подлокотниками и высокой спинкой и такие же кресла. Рядом с окнами – длинный дубовый стол и скамьи. Прялка, похоже, еще в рабочем состоянии. В тяжелом дубовом буфете – фарфор с синими узорами в китайском стиле и масляные лампы. Налево вела крутая лестница, рядом с нею стояли стеллажи, и в них – кипы холстов без рам.

Стены из белой сосны, без сучков, шелковисто-гладкие, увешаны картинами. Ошеломленная Дженни переходила от одного полотна к другому. Хибара оказалась музеем. Даже при тусклом свете была заметна изысканная красота масла и акварелей, рисунков углем и пером. Эрих еще даже не начал показывать свои лучшие работы. Интересно, подумала она, что сказали бы критики, если бы увидели эти шедевры?

Кое-какие из полотен на стенах уже были вставлены в рамы. Должно быть, это следующие, которые он планирует выставить. Навес в снежную бурю. Что же в нем так цепляет? Олениха, склонив голову, прислушивается, вот-вот прянет в лес. Теленок тянется к матери. Синие поля люцерны готовы к сбору урожая. Пресвитерианская церковь, к которой спешат прихожане. Бесконечное спокойствие главной улицы Грэнит-Плейс.

Несмотря на отчаяние Дженни, тонкая красота картин на секунду подарила ей мир и покой.

Наконец она склонилась над холстами без рам на ближайшем стеллаже. И снова ее переполнил восторг. Невероятные измерения таланта Эриха, его способность равно хорошо рисовать пейзажи, людей и животных; игривость летнего сада со старомодной детской коляской...

И тут она разглядела это. Не понимая, стала быстро просматривать другие полотна и наброски.

Подбежала к стене, переходя от одного холста к другому. Глаза ее недоверчиво расширились. Не понимая, что делает, Дженни, спотыкаясь, подскочила к лестнице, ведущей на чердак, и взлетела по ступенькам.

Стены на чердаке были наклонные из-за скоса крыши, и на верхней ступеньке Дженни пришлось наклониться вперед, прежде чем шагнуть в комнату.

Когда она выпрямилась, в глаза бросился кошмарный водоворот цвета на задней стене. Потрясенная, она уставилась на собственный образ. Зеркало?

Нет. Нарисованное лицо, когда она подошла, не шевельнулось. Тусклый свет от узкого окна играл на холсте, полосами затеняя его, точно указывая призрачным пальцем.

Она долго смотрела на холст, не могла оторвать от него глаз, впитывая каждую гротескную деталь, чувствуя, как дрожат губы от безнадежной муки, и слышала ноющий звук, исходящий из ее собственного горла.

Наконец Дженни заставила свои оцепеневшие, непослушные пальцы схватить холст и сорвать его со стены.

Несколько секунд спустя, зажав картину под мышкой, она катила на лыжах прочь от хижины. Усилившийся ветер душил ее, не давал вздохнуть, глушил ее отчаянный крик.

– Помогите! – кричала она. – Кто-нибудь, пожалуйста, помогите мне!

Ветер сорвал крик с ее губ и разнес его по темнеющему лесу.

Глава 1

Было ясно, что выставка картин Эриха Крюгера, недавно открытого художника со Среднего Запада, – потрясающий успех. Прием для критиков и особых гостей начался в четыре, но весь день галерею наводняли посетители, привлеченные «Воспоминанием о Каролине», великолепной картиной маслом, стоящей на витрине.

Дженни ловко переходила от критика к критику, представляя Эриха, беседовала с коллекционерами, следила за тем, чтобы официанты без остановки разносили подносы с закусками и заново наполняли бокалы шампанским.

День был трудным с самого утра, как только она открыла глаза. Бет, обычно такая послушная, не хотела идти в детский сад. Тина, у которой резались зубы, просыпалась раз шесть за ночь и капризно плакала. Новогодний буран превратил Нью-Йорк в кошмарный город с сумасшедшим движением и скользкими грязными сугробами на обочинах. Когда Дженни наконец оставила детей в детском саду и добралась до работы, она опоздала почти на час. Мистер Хартли рвал и метал.

– Дженни, все идет наперекосяк. Ничего не готово. Я тебя предупреждаю. Мне нужно на кого-то рассчитывать.

– Простите, ради бога, – Дженни закинула пальто в шкаф. – Во сколько должен появиться мистер Крюгер?

– Около часа. Представь, три картины доставили всего несколько минут назад.

Дженни всегда казалось, что когда этот невысокий шестидесятилетний мужчина расстраивается, то возвращается примерно в семилетний возраст. Сейчас он хмурился и у него дрожали губы.

– Все картины здесь, ведь так? – успокаивающе спросила она.

– Да, да, но когда вчера вечером звонил мистер Крюгер, я спросил его, отправил ли он эти три полотна. При мысли о том, что они потерялись, он ужасно разозлился. И он настаивает на том, чтобы в витрине выставили портрет его матери, хотя тот и не продается. Дженни, я тебе говорю, ты могла бы позировать для этой картины.

– Ну, это была не я. – Она подавила желание потрепать мистера Хартли по плечу. – У нас все есть. Давайте развесим полотна.

Она быстро разместила картины, собрав вместе полотна маслом, акварели, наброски пером и углем.

– Дженни, у тебя хороший глаз, – отметил мистер Хартли, заметно оживившись после того, как повесили последний холст. – Я знал, что у нас все получится.

«Уж конечно, ты знал!» – подумала она, подавив вздох.

Галерея открылась в одиннадцать. Без пяти одиннадцать портрет был на витрине, а рядом с ним – красивое объявление в бархатной рамке: «ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА В НЬЮ-ЙОРКЕ, ЭРИХ КРЮГЕР». Картина сразу же привлекла внимание прохожих на 57-й улице. Сидя за своим рабочим столом, Дженни наблюдала, как люди останавливаются, чтобы рассмотреть полотно. Многие заходили в галерею посмотреть всю выставку. Немало было и тех, кто спрашивал:

– Вы позировали для того портрета на витрине?

Дженни раздавала брошюры с биографией Эриха Крюгера:

«Два года назад Эрих Крюгер добился мгновенной славы в мире искусства. Уроженец Грэнит-Плейс, штат Ми, он с пятнадцати лет занимался живописью как хобби. Его дом – это ферма, принадлежащая его семье уже четыре поколения, где он выращивает призовой скот. Также он является президентом «Крюгер Лаймстоун Воркс». Первым талант Эриха открыл агент из Миннеаполиса. С тех пор художник выставлялся в Миннеаполисе, Чикаго, Вашингтоне и Сан-Франциско. Мистеру Крюгеру тридцать четыре года, и он не женат».

Дженни изучила его фотографию на обложке брошюры.

А еще он потрясающе выглядит, подумала она.

В половине двенадцатого к ней подошел Хартли. Озабоченно-капризное выражение почти исчезло с его лица.

– Все в порядке?

– Все отлично, – успокоила она. И, предупреждая следующий вопрос, добавила: – С поставщиком провизии я договорилась. Критики из «Тайме», «Нью-Йоркер», «Ньюсуик», «Тайм» и «Арт Ньюс» придут точно. На прием можно ждать, по меньшей мере, восемь человек, и примерно сотня людей явится без приглашения. В три часа закроемся для посетителей. Тогда у поставщика будет достаточно времени на подготовку.

– Ты молодчина, Дженни.

Теперь, когда все устроилось, Хартли расслабился и подобрел. Погодите, пока она не скажет ему, что не сможет остаться до конца приема!

– Только что пришел Ли, – продолжала Дженни, говоря о своем помощнике, – так что у нас все путем. – И улыбнулась ему: – А теперь перестаньте беспокоиться, пожалуйста.

– Постараюсь. Скажи Ли, что я вернусь до часа, чтобы пообедать с мистером Крюгером. А сейчас, Дженни, иди перекуси.

Она смотрела, как Хартли бодро выходит. Наступило затишье, новые посетители не появлялись, и ей захотелось получше разглядеть портрет на витрине. Не надевая пальто, она выскользнула на улицу. Чтобы рассмотреть картину как следует, Дженни на несколько футов отошла от витрины. Прохожий, взглянув на нее и на полотно, вежливо обошел ее стороной.

Молодая женщина, изображенная на картине, сидела на качелях на веранде, лицом к заходящему солнцу. Косо падали лучи, красные, пурпурные и розовато-лиловые. Стройная фигура, темно-зеленая накидка. Лицо, уже наполовину затененное, обрамляли крошечные завитки иссиня-черных волос. «Понятно, о чем говорил мистер Хартли», – подумала Дженни. Высокий лоб, густые брови, большие глаза, тонкий прямой нос и крупный рот очень напоминали ее собственные черты. Деревянное крыльцо с тонкой угловой колонной – белые. На заднем плане едва намечена кирпичная стена дома. Через поле к женщине бежит маленький мальчик, темный силуэт на фоне солнца. Судя по насту, грядущая ночь будет пронизывающе холодной. Фигура на качелях неподвижна, взгляд прикован к закату.

Дженни показалось, что в этой фигуре есть нечто странно одинокое, несмотря на бегущего к ней мальчика, солидный дом и всеобъемлющее ощущение простора. Почему? Может, потому, что у женщины такие грустные глаза. Или дело в том, что вся картина говорит о сильном холоде? Зачем кому-то сидеть на улице в такой мороз? Почему не полюбоваться закатом из окна?

Дженни поежилась. Ее свитер с высоким воротом был рождественским подарком от бывшего мужа Кевина. В сочельник он неожиданно заявился к Дженни домой со свитером для нее и куклами для девочек. Ни слова о том, что он не присылает алименты и к тому же должен ей больше двухсот долларов, которые занял. Свитер был дешевый и почти не согревал. Но, по крайней мере, он новый, и бирюзовый цвет – хороший фон для золотой цепочки и медальона Наны. Конечно, мир искусства хорош тем, что люди одеваются как душе угодно, и длинная шерстяная юбка Дженни и широкие сапоги вовсе не обязательно говорят о бедности. Все же лучше вернуться в галерею. Меньше всего ей нужно подхватить грипп, что гуляет по Нью-Йорку.

Она снова посмотрела на картину, восхищаясь мастерством, с каким художник направлял взгляд зрителя от фигуры на крыльце к ребенку и закату.

– Прекрасно, – прошептала она, – невероятно прекрасно.

С этими словами она подалась назад, поскользнулась на обледеневшем тротуаре и на кого-то наткнулась. Сильные руки схватили ее за локти и удержали.

– В такую погоду вы всегда стоите на улице без пальто и разговариваете сами с собой? – в голосе смешались досада и удивление.

Дженни стремительно обернулась. Запинаясь от смущения, сказала:

– Простите меня. Извините, пожалуйста. Я вас не ушибла?

Она отступила и тут поняла, что лицо, на которое она смотрит, – это лицо с брошюры, что она раздавала все утро.

«Боже всемогущий, меня угораздило врезаться в Эриха Крюгера!»

Дженни увидела, как он побледнел, глаза расширились, губы сжались. «Он сердится. Я практически сбила его с ног», – испуганно подумала она и протянула к нему руку:

– Пожалуйста, простите меня, мистер Крюгер. Я так увлеклась, восхищаясь портретом вашей матери. Он... неописуемый. Ой, заходите. Я – Дженни Макпартленд. Работаю в галерее.

Эрих долго не отрывал взгляда от ее лица, изучал его, черточку за черточкой. Не зная, что делать, она молча замерла. Постепенно он смягчился.

– Дженни. – Он улыбнулся и повторил: – Дженни. – И добавил: – Я бы не удивился, если вы сказали бы мне... Ладно, забудьте.

Улыбка невероятно озарила его черты. Их глаза были практически на одном уровне, а сапоги у нее с трехдюймовыми каблуками, так что, прикинула она, рост у него примерно пять футов девять дюймов. На классически красивом лице выделялись глубоко посаженные голубые глаза. Лоб, благодаря густым, правильной формы бровям, не казался слишком широким. Голова в обрамлении золотисто-бронзовых волос, тронутых серебром, напомнила ей изображение на древнеримской монете. У Эриха были такие же тонкие ноздри и подвижный рот, как у женщины на портрете. Он надел кашемировое пальто из верблюжьей шерсти и шелковый шарф. «Интересно, а ты чего ожидала?» – подумала Дженни. В ту же секунду, как она услышала слово «ферма», перед глазами возникла картинка: в галерею является художник в джинсовой куртке и заляпанных грязью ботинках. От этой мысли она улыбнулась и рывком вернулась к реальности. Это нелепо. Она стоит и трясется.

– Мистер Крюгер...

Он перебил ее:

– Дженни, вы замерзли. Простите ради бога.

Он взял ее под руку, увлек ко входу в галерею и открыл перед ней дверь.

Эрих немедленно принялся изучать расположение полотен, заметив, как повезло, что последние три картины прибыли.

– Повезло грузоотправителю, – добавил он с улыбкой.

Дженни следовала за художником, пока тот проводил тщательную проверку, дважды остановившись, чтобы поправить холсты, которые висели на волосок неровно. Покончив с этим, Эрих кивнул с довольным видом.

– Почему вы повесили «Весеннюю пахоту» рядом с «Урожаем»? – спросил он.

– Поле одно и то же, ведь так? – ответила Дженни вопросом на вопрос. – Я решила, что есть связь между вспахиванием земли и урожаем. Жаль, что нет еще и летней сцены.

– Она есть, – сказал художник. – Я решил не посылать ее.

Дженни взглянула на часы над дверью. Почти полдень.

– Мистер Крюгер, если вы не против, я устрою вас в личном кабинете мистера Хартли. На час дня мистер Хартли забронировал столик для вас в «Русской чайной»[4]4
  «Русская чайная» – один из самых престижных ресторанов Нью-Йорка, находится на Манхэттене. Основан бывшими танцорами Российского императорского балета в 1926 г.


[Закрыть]. Он скоро вернется, а я пока схожу перекушу сэндвичем.

Эрих помог ей надеть пальто.

– Сегодня мистеру Хартли придется есть в одиночестве, – сказал он. – Я очень голоден и собираюсь пойти на обед с вами. Конечно, если вы не встречаетесь с кем-то...

– Нет, я перехвачу что-нибудь в аптеке.

– Давайте зайдем в «Чайную». Думаю, место для нас найдут.

Дженни пошла с ним против воли, зная, что Хартли будет в ярости, зная, что ее положение на работе становится все более шатким. Она слишком часто опаздывает. На прошлой неделе пришлось взять два выходных, потому что у Тины был круп. Но Дженни поняла, что выбора – идти или не идти – у нее нет.

В ресторане Эрих отмахнулся от того факта, что места они не заказывали, и добился того, что их посадили за тот угловой стол, который ему приглянулся. От вина Дженни отказалась:

– Начну клевать носом через пятнадцать минут. Ночью мало спала. Мне «Перье», пожалуйста.

Они заказали клубные сэндвичи, а потом Эрих наклонился вперед:

– Расскажите о себе, Дженни Макпартленд.

Она подавила смех:

– Вы занимались на курсах Дейла Карнеги?

– Нет, а что?

– На первой же встрече там учат задавать такие вопросы. Будьте заинтересованы в другом человеке. «Я хочу узнать о вас».

– Так уж вышло, что я действительно хочу узнать о вас.

Принесли напитки, и, пока они их потягивали, Дженни начала рассказывать:

– Я – глава «неполной семьи», как говорится в современном мире. У меня две маленькие дочери. Бет три года, а Тине недавно исполнилось два. У нас квартира в кирпичном особняке на Восточной 37-й улице. Если бы у меня был рояль, он бы занимал практически всю квартиру. На мистера Хартли я работаю четыре года.

– Как это вы работаете на него четыре года, раз у вас такие маленькие дети?

– Когда они родились, я брала несколько недель отпуска.

– Почему было нужно так быстро возвращаться к работе?

Дженни пожала плечами:

– С Кевином Макпартлендом я познакомилась летом, после окончания колледжа. Я изучала изобразительные искусства в Фордемском университете и в Линкольновском центре. У Кевина была маленькая роль... не на Бродвее, конечно. Нана говорила мне, что я совершаю ошибку, но, естественно, я не послушала.

– Нана?

– Моя бабушка. С тех пор как мне исполнился год, она растила меня. В общем, Нана оказалась права. Кевин – хороший человек, но он... легковесный. В его планы не вписывались двое детей за два года брака. Он выехал сразу же после рождения Тины. Сейчас мы в разводе.

– Он содержит детей?

– Средний доход актера – три тысячи долларов в год. Вообще-то Кевин довольно хорош и, может, если получит одну-другую яркую роль, добьется успеха. Но сейчас ответ на этот вопрос – нет.

– Наверняка вы не отдавали детей в ясли?

Дженни ощутила, как в горле собирается комок.

Через секунду глаза наполнятся слезами.

– Пока я работала, с ними сидела бабушка, – быстро проговорила она. – Три месяца назад она умерла. Сейчас я не хочу говорить о ней.

Он накрыл ее руку своей:

– Сочувствую, Дженни. Простите меня. Обычно я не такой бестолковый.

Она выдавила из себя улыбку:

– Моя очередь. Расскажите мне все о себе.

Пока Эрих рассказывал, она щипала сэндвич.

– Вы, наверное, читали биографию в брошюре – я единственный ребенок в семье. Когда мне было десять, мать погибла от несчастного случая на ферме... точнее говоря, в мой десятый день рождения. Отец умер два года назад. Фермой занимается управляющий. Я же большую часть времени провожу в мастерской.

– Иначе мы бы многое потеряли, – сказала Дженни. – Вы занимаетесь живописью с пятнадцати лет, так? Разве вы не осознавали, насколько талантливы?

Эрих покрутил бокал с вином, помедлил, затем пожал плечами:

– Я мог бы ответить как обычно – что занимался живописью исключительно для себя, но это была бы не вся правда. Моя мать была художницей. Боюсь, она не слишком талантлива, но ее отец был довольно хорошо известен. Эверетт Бонарди.

– Конечно, я о нем слышала, – воскликнула Дженни. – Но почему вы не упомянули об этом в своей биографии?

– Если мои работы хороши, они будут говорить сами за себя. Надеюсь, я унаследовал часть его таланта. Мать просто делала наброски, и ей это нравилось, но отец ужасно ревновал ее к искусству. Наверное, когда он познакомился с ее семьей в Сан-Франциско, то чувствовал себя как слон в посудной лавке. Полагаю, они обращались с ним как с деревенщиной со Среднего Запада, с сенной трухой в ботинках. Он отплатил той же монетой: говорил матери, что лучше бы ей тратить свое мастерство на что-нибудь полезное – например, делать лоскутные одеяла. И все равно он боготворил ее. Но я всегда знал: если он обнаружит, что я «транжирю время на живопись», то придет в ярость, так что я скрывал это от него.

Сквозь облака пробилось полуденное солнце, и на их столе затанцевали несколько лучей, разноцветных из-за витражного окна. Дженни моргнула и повернула голову.

Эрих рассматривал ее.

– Дженни, – вдруг заговорил он, – вы, должно быть, удивились моей реакции, когда мы встретились. Честно говоря, я решил, что вижу привидение. Ваше сходство с Каролиной просто поразительно. Она была примерно того же роста, что и вы. Волосы темнее ваших, и ярко-зеленые глаза. У вас же глаза голубые, лишь с оттенком зеленого. Но есть и другое. Ваша улыбка. Как вы наклоняете голову, когда слушаете. Вы такая худенькая, прямо как она. Отец вечно беспокоился из-за ее худобы. Пытался заставить ее больше есть. И я ловлю себя на том, что мне хочется сказать: «Дженни, доешьте этот сэндвич. Вы к нему едва притронулись».

– Я наелась, – сказала она. – Но давайте поскорее закажем кофе, вы не против? Точно вам говорю, у мистера Хартли будет сердечный приступ из-за того, что вы прибыли в его отсутствие. А мне надо ускользнуть с приема пораньше, и за это он меня не похвалит.

Улыбка Эриха пропала.

– У вас планы на вечер?

– Причем большие планы. Если опоздаю забрать девочек из «Передового детского центра» миссис Кертис, у меня будут неприятности.

Дженни подняла брови, поджала губы и изобразила миссис Кертис:

– Обычно я закрываюсь в пять часов вечера, но для работающих матерей делаю исключение, миссис Макпартленд. Но пять тридцать – это предел. Не хочу ничего слышать о пропущенных автобусах или телефонных звонках в последний момент. Либо вы здесь к пяти тридцати, либо следующим утром оставляете детишек дома. Ясненько?

Эрих рассмеялся:

– Ясненько. Теперь расскажите о своих девочках.

– Ну, это легко, – сказала Дженни. – Понятное дело, они умные, и красивые, и прелестные, и...

– И в шесть месяцев ходили, а в девять – разговаривали. Вы как моя мать. Люди говорят, именно так она обо мне рассказывала.

Лицо у него вдруг стало задумчивое, и от этого у Дженни странно екнуло сердце.

– Уверена, что она говорила правду.

Он рассмеялся:

– А я уверен, что нет. Дженни, Нью-Йорк поражает меня. Каково было расти здесь?

За кофе она рассказывала о городской жизни:

– На Манхэттене нет ни одного здания, какое я не любила бы.

– Не могу представить этого, – возразил он сухо. – Впрочем, другой жизни вы и не знаете.

Говорили про ее брак.

– Как вы себя чувствовали, когда все кончилось? – спросил он.

– Как ни странно, не больше сожалений, чем, наверное, бывает после типичной первой любви. Разница в том, что у меня есть дети. За это я всегда буду благодарна Кевину.

Когда они вернулись в галерею, их уже ожидал мистер Хартли. Дженни с тревогой заметила гневные красные пятна на его скулах и восхитилась тем, как Эрих успокоил его:

– Уверен, вы согласитесь, что еда в самолетах совершенно несъедобна. А миссис Макпартленд как раз собиралась на обед, и я уговорил ее разрешить мне присоединиться. К еде я едва притронулся, так что с нетерпением жду обеда с вами. И позвольте похвалить вас за то, как вы разместили мои работы.

Красные пятна уменьшились. Вспомнив о толстом сэндвиче, который умял Эрих, Дженни с притворной скромностью сказала:

– Мистер Хартли, я порекомендовала мистеру Крюгеру цыпленка по-киевски. Пожалуйста, убедите его заказать это блюдо.

Эрих поднял бровь, и, проходя мимо Дженни, пробормотал:

– Большое спасибо.

Позже она пожалела о том, что поддразнила его. Она едва знает этого человека. Откуда тогда это ощущение близости? Он был полон сочувствия и все же производил впечатление скрытой силы. Ну, если он никогда не нуждался в деньгах, да еще не обделен красотой и талантом, почему бы не чувствовать себя уверенно?

Всю вторую половину дня в галерее было людно. Дженни высматривала известных коллекционеров. Их всех пригласили на прием, но она знала, что многие придут пораньше, чтобы изучить выставку. Цены кусались, и даже очень, для нового художника. Но, видимо, Эриху Крюгеру было все равно, продадутся картины или нет.

Хартли вернулся как раз тогда, когда галерею закрыли для посетителей. Он сказал Дженни, что Эрих отправился в гостиницу переодеться к приему.

– Ты произвела на него большое впечатление, – заявил Хартли, порядком озадаченный. – Он только о тебе и расспрашивал.

К пяти часам прием был в полном разгаре. Дженни переходила с Эрихом от критиков к коллекционерам, представляла его, поддерживала светский разговор, давала художнику возможность обменяться с людьми парой слов, потом уводила его знакомиться со следующим гостем. Не раз и не два их спрашивали:

– Эта юная дама была вашей моделью для «Воспоминания о Каролине»?