Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"

Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

   На самом деле, она была даже красивее Паулины.

   Две девушки много времени проводили вместе, но вряд ли можно было сказать, что они стали по-настоящему близки. Между ними не установились доверительные отношения, необходимые для более близкого общения между девушками.

   Уиллард Моррис приходил два раза в неделю, чтобы увидеться с Паулиной, и все считали, что в скором времени состоится помолвка.

   Как-то раз в августе миссис Чайлдс съездила в город, купила отрез хлопчатобумажной ткани, немного вышивки и кружева. Затем в доме что-то шилось, но по этому поводу не было произнесено почти ни слова. Миссис Чайлдс просто сказала: «Думаю, нам следует сшить для тебя кое-что новенькое, Паулина». И Паулина взялась за шитье очень усердно, пока работа, наконец, не была закончена.

   Ходили слухи, что свадьба должна была состояться в День Благодарения. Но с первого октября Уиллард Моррис перестал приходить в Чайлдс Хаус. Без каких-либо объяснений. Он просто не пришел, как обычно, ни в воскресенье вечером, ни в среду, ни в следующее воскресенье. Паулина разожгла в камине маленький огонь, сложив хворост с девичьей аккуратностью; надела свое лучшее платье и ленты. Когда в девять вечера Уиллард не пришел, она погасила лампу в гостиной и камин и легла спать. При ней не было произнесено ни слова, но много догадок было высказано миссис Чайлдс и Марией.

   Прошло немного времени после исчезновения расписки от Сайруса Морриса, и они задавались вопросом, связаны ли каким-нибудь образом эти два события. Сайрус Моррис был дядей Уилларда, и дело с распиской вызвало некоторый переполох в семье Чайлдсов месяц назад. Расписка была на двадцать пять долларов, Сайрус Моррис дал ее Калебу Чайлдсу. Время, когда долг должен был быть погашен, составляло два года, срок истек первого сентября, и тогда Калеб не смог найти ее.

   Он хранил ее в своем старомодном столе, стоявшем в углу кухни. Он искал ее весь день и половину ночи, вытаскивая из ящиков грязные, покрытые жирными пятнами, старые бумаги, прежде чем сообщить жене, что расписка утеряна.

   Наконец, он осознал тщету поисков и сказал:

   – Я потерял расписку Морриса. И теперь не знаю, что мне делать.

   Он стоял и мрачно смотрел на стол с грудой бумаг, уткнув подбородок в грудь.

   Все женщины, находившиеся в это время на кухне, замерли.

   – Отец, – сказала его жена, – куда ты ее положил?

   – Я положил ее вот в этот ящик, но ее там нет.

   – Дайте-ка, я посмотрю, – уверенным тоном произнесла Мария. Но даже ее энергичные поиски не увенчались успехом. – Ее здесь в самом деле нет, – сказала она. – Не знаю, что вы могли с ней сделать.

   – Не думаю, что ты положил ее в этот ящик, отец, – сказала его жена.

   – Она была там две недели назад. Я сам ее видел.

   – А потом ты убрал ее оттуда.

   – Я к ней не прикасался.

   – Это был ты; никто другой не мог ее взять. Ты же знаешь, отец, что стал немного забывчивым.

   – Я, по крайней мере, еще помню, брал я что-то или нет.

   – Ну, я не думаю, чтобы с этим возникли серьезные проблемы, не так ли? – сказала миссис Чайлдс. – Он ведь помнит, что дал расписку и получил деньги.

   – Не знаю, будут ли какие-нибудь проблемы, но я дал бы сто долларов тому, кто ее найдет.

   После обеда Калеб побрился, надел шляпу и пальто и направился к Сайрусу Моррису. Сайрус Моррис был пожилым человеком, обладавшим среди местных жителей репутацией богатого землевладельца, не лишенным деловой проницательности. Калеб, бывший скромным по натуре и легко впечатлявшийся чужой важностью, всегда разговаривал с ним почтительно, а перед встречей обязательно брился и одевался получше. Он отсутствовал около часа. Вернувшись, он сразу прошел в гостиную, где женщины сидели за шитьем. Опустившись на стул, он принялся смотреть прямо перед собой, наморщив лоб.

   Женщины, оставив свою работу, взглянули на него, а затем одна на другую.

   – Что он сказал, отец? – наконец, спросила миссис Чайлдс.

   – Сказал! Он негодяй, вот кто он такой; я ему так и сказал.

   – Он не собирается возвращать долг?

   – Да.

   – Не могу в это поверить! Наверное, ты что-то не так понял, – сказала его жена.

   – Понимать было нечего.

   – Что он тебе сказал?

   – Ничего.

   – Разве он не помнит, что взял деньги в долг, дал расписку и выплачивал проценты? – спросила Мария.

   – Он рассмеялся и сказал, что, по закону, не должен платить, если я не предъявлю расписку. Он сказал, что больше не собирается ничего платить. Я знаю теперь, где эта расписка!

   Он произнес это таким тоном, что женщины пристально посмотрели на него.

   – Где?

   – В столе Сайруса Морриса, вот где.

   – Отец, ты сошел с ума!

   – Нет, мать, я не сумасшедший. Я понимаю, о чем говорю. Я...

   – Она там, куда вы ее положили, – перебила Мария, снова принимаясь за шитье, – и я бы не стала винить в ее исчезновении кого-то другого.

   – Тебе следовало бы быть более внимательным с бумагами, подобными этой, – сказала его жена. – Я бы, на твоем месте, поступала именно так. Из-за своей невнимательности ты потерял бумагу, а вместе с ней и деньги, вот что я тебе скажу. И я не знаю, что нам теперь делать.

   Калеб покачал головой и в свою очередь пристально взглянул на жену. Выразительным жестом поднял руку.

   – Если ты ненадолго замолчишь, – сказал он, – я кое-что тебе скажу. Мне хотелось бы знать: разве Сайрус Моррис не оставался как-то один в кухне минут пятнадцать? Разве ты не оставила его там одного, пока искала меня? Разве ключ не лежал на столе? А? Отвечай!

   Жена строго, с холодным удивлением, посмотрела на него.

   – На твоем месте, отец, я не стала бы так говорить, – сказала она. – Это не в духе христианства. Ты просто сваливаешь вину за свою беспечность на кого-то другого. Ты единственный, кто виноват в случившемся. И если уж на то пошло, ты не должен был давать деньги в долг Сайрусу Моррису. Скажу тебе больше: я знала, что он за человек.

   – Он – негодяй, – сказал Калеб, уловив нотки осуждения в тоне своей жены. – Его следовало бы посадить в тюрьму штата. Не знал, что он такой. Не хочу иметь с ним никаких дел, и не желаю, чтобы с ним имел дело кто-то из моей семьи.

   Щеки Паулины зарделись. А потом она вдруг заговорила так, как не говорила никогда в жизни.

   – Он, может быть, вовсе не такой плохой человек, каким ты его считаешь, – сказала она. – Ты не имеешь права говорить о нем так, отец. И, думаю, ты не станешь запрещать мне иметь дело с его родственником.

   Дрожащая, раскрасневшаяся, она вдруг разрыдалась и выбежала из комнаты.

   – Тебе должно быть стыдно за себя, отец, – воскликнула миссис Чайлдс.

   – Не думал, что она примет мои слова на свой счет, – смущенно пробормотал Калеб. – Я вовсе не имел в виду ничего такого.

   В последующие дни Калеб не был похож на самого себя. На его простом старческом лице отражалась напряженная работа мысли, что делало его выражение странным. Беспокойство и умственные усилия совершенно расстроили его спокойную натуру. По ночам он поднимался, зажигал свечу и шарил в столе до рассвета, в тщетной надежде отыскать пропавшую расписку.

   Однажды ночью, когда он занимался поисками, кто-то нежно коснулся его плеча.

   Он вздрогнул и обернулся. Это была Кристина. Она подошла совершенно неслышно.

   – Ах, это ты! – воскликнул он.

   – Вы так и не нашли ее?

   – Нашел ее? Нет, я ее не нашел. – Он отвернулся от девушки и достал еще один ящик. Кристина стояла и печально смотрела на него. – Это была большая пожелтевшая бумага, – сказал старик, – большая пожелтевшая бумага. Я написал на ее обратной стороне: «расписка Сайруса Морриса». И записывал на ней проценты, полученные с него.

   – Очень жаль, что вы не можете найти ее, – сказала она.

   – Искать бесполезно; ее здесь нет, это очевидно. Она в его столе. В этом не может быть никаких сомнений.

   – А где стоит его стол?

   – У него на кухне; так же, как этот.

   – Этот ключ может его открыть?

   – Не знаю, возможно. Но даже если это и так... Бесполезно. Полагаю, мне придется смириться. – Калеб тихонько всхлипнул и вытер глаза.

   Через несколько дней он зашел в гостиную. Он едва мог говорить; он протягивал в руку, в которой был зажат сложенный лист желтой бумаги; он дрожал в его ладони, подобно желтому листу клена под осенним ветром.

   – Взгляните на это! – прошептал он. – Взгляните на это!

   – О Господи, что случилось? – воскликнула Мария. Она, миссис Чайлдс и Мария сидели в гостиной за шитьем.

   – Вы только взгляните на это!

   – О Господи, отец, да что же, наконец, случилось? Ты что, сошел с ума?

   – Это... расписка!

   – Какая расписка? Отец, не волнуйся.

   – Расписка Сайруса Морриса. Это его расписка. Это она!

   Женщины поднялись, окружили его и посмотрели.

   – Где ты нашел ее, отец? – спросила его жена, побледнев.

   – Полагаю, именно там, куда вы ее положили, – с яростью произнесла Мария.

   – Вовсе нет. Не нужно делать поспешных выводов, Мария. Расписка оказалась там, где она должна была лежать. Что вы об этом думаете?

   – Отец, этого не может быть!

   – Она лежала в его столе, там, где я и говорил...

   Три женщины смотрели на него расширенными от удивления глазами.

   – Отец, ты не мог пойти туда и взять ее!

   – Я этого и не делал.

   – Тогда кто же?

   Старик кивнул в сторону кухонной двери.

   – Она.

   – Кто?..

   – Кристина.

   – Но как она могла сделать это? – спросила взволнованная Мария.

   – Она заметила, как Сайрус и миссис Моррис проехали мимо, побежала к его дому, забралась в окно и забрала ее, вот как.

   Калеб произнес это так, как это сделал бы упрямый ребенок, видевший все собственными глазами.

   – Это превосходит все, о чем я когда-либо слышала, – слабым голосом произнесла миссис Чайлдс.

   – Надеюсь, в следующий раз ты будешь верить моим словам, если я тебе что-нибудь скажу! – отозвался Калеб.

   Все пришли в восторг от того, что расписка нашлась; но Кристину скорее упрекнули, чем поблагодарили.

   Эта кража, которую трудно было считать кражей, снова пробудила прежнее недоверие к ней.

   – Она поступила правильно, забрав расписку, и это нельзя назвать воровством, поскольку расписка не принадлежала Сайрусу; не знаю, что бы мы делали, если бы она не забрала ее, – сказала Мария, – но, несмотря на это, я все равно не могу ей доверять.

   – То же самое думаю и я, – сказала ее сестра. – Но мне не хотелось бы быть неблагодарной, поскольку этот бедный ребенок поступил так только ради нас.

   Что касается Калеба, он ничего такого не думал, имея на руках расписку и торжествуя победу над беззаконием Сайруса Морриса. Он испытывал благодарность, и ничего кроме.

   – Благословен тот день, когда мы приютили эту девочку, – сказал он своей жене.

   – Надеюсь, ты окажешься прав, – ответила та.

   Паулина восприняла расставание с женихом внешне спокойно. Она по-прежнему улыбалась; ее манеры были по-прежнему мягкими. Но ее мать, подслушивая у двери комнаты дочери, знала, что та плачет по ночам. Она также стала меньше есть, и ела, только идя навстречу уговорам матери.

   Через некоторое время стало заметно, как она похудела, цвет ушел с ее лица. Ее мать не могла не тревожиться.

   – Думаю, мне следует сходить и спросить Уилларда, что означает такое его поведение, – однажды днем резко произнесла она, оставшись один на один в гостиной с Паулиной.

   – Если ты сделаешь так, мама, это убьет меня, – сказала Паулина. У нее потекли слезы.

   – Конечно, я не стану делать ничего вопреки твоему желанию, – сказала ее мать. Она сделала вид, будто не замечает слез Паулины.

   Уиллард перестал приходить с первого октября; до первого декабря он так и не показался, и за все это время Паулина не обменялась с ним ни единым словом.

   Однажды ночью у нее случился обморок. Она упала на пол в гостиной. Ее положили на диван, вскоре она пришла в себя; но ее мать потеряла всякий контроль над собой. Выйдя на кухню, она принялась расхаживать там.

   – Ах, моя дорогая! – причитала она. – Она может умереть! Что мне теперь делать? Ведь она – мой единственный ребенок! Он убьет ее! Негодяй! О, как бы мне хотелось добраться до него!.. О, Паулина, Паулина, подумать только, до чего все дошло!

   Кристина находилась рядом и слушала с широко открытыми глазами. Она боялась, что эти громко произнесенные слова могут быть услышаны Паулиной в соседней комнате.

   – Она вас услышит, – сказала она наконец.

   Миссис Чайлдс успокоилась, вскоре Мария позвала ее в гостиную.

   Кристина на мгновение задумалась. Затем взяла шаль и платок, надела калоши и вышла. Она тихо закрыла дверь, так, чтобы никто не услышал. Сделав шаг, она по колено погрузилась в снег. Снегопад, не переставая, шел весь день. Дул сильный, холодный, пронизывающий ветер. Кристина вышла со двора и пошла по улице. Она была такая маленькая и легкая, что временами ее пошатывало. В разрывы облаков иногда проглядывала полная луна. Кристина шла по улице все дальше, в направлении дома Уилларда Морриса. До него была примерно миля. Время от времени она останавливалась и разворачивалась, чтобы ветер дул ей в спину, а не в лицо. Дойдя до дома, она прошла по двору и постучала в боковую дверь. Та вскоре открылась, на пороге, с лампой в руке, стоял Уиллард.

   – Добрый вечер, – неуверенно пробормотал он.

   – Добрый вечер.

   Свет упал на лицо Кристины.

   Снег покрыл ее с ног до головы, поэтому она вся казалась белой. Но на ее щеках был мягкий румянец, цветом подобный розе; ее голубые глаза моргали в свете лампы, но, вместе с тем, сияли, подобно звездам или драгоценным камням. Сквозь неплотно сомкнутые губы пробивался пар от ее дыхания. Она стояла, осыпаемая снегом; «похожая на ангела», подумалось Уилларду Моррису, прежде чем он заговорил.

   – А, это ты, – сказал он.

   Кристина кивнула.

   Некоторое время они стояли молча.

   – Почему ты не хочешь войти? – спросил Уиллард, на щеках которого появился румянец. – Я как-то не подумал. Я ужасно невежливый.

   Она покачала головой.

   – Нет, спасибо, – ответила она.

   – Ты... ты хочешь повидаться с моей матерью?

   – Нет.

   Молодой человек смотрел на нее все с большим недоумением. Его красивое молодое лицо все больше краснело. На лбу появились морщины.

   – Тебе здесь что-нибудь нужно?

   – Нет; наверное, нет, – медленно и спокойно ответила Кристина.

   Уиллард взял лампу в другую руку и вздохнул.

   – Довольно сильный ветер, – произнес он с видом вынужденного терпения.

   – Да.

   – В такую погоду тяжело ходить, не так ли?

   – Немного.

   Уиллард снова замолчал.

   – Надеюсь, в вашем доме все в порядке? – сказал он, наконец. В его глазах мелькнула тревога. Он начинал волноваться.

   – Думаю, да.

   Внезапно он заговорил, даже не пытаясь сдерживаться.

   – Послушай, Кристина, я не знаю, зачем ты пришла; ты можешь сказать мне об этом потом. Не знаю, что ты думаешь обо мне, но... Я хочу кое о чем тебя спросить. Меня не было у вас довольно долго. Тебе не показалось, что... Может быть, кого-нибудь из них озаботило мое отсутствие?

   – Не знаю.

   – Хорошо, не думаю, что ты, но... ты могла заметить. Послушай, Кристина, тебе не показалось, что она... Ты понимаешь, кого я имею в виду... Что она очень огорчена?

   – Я не знаю, – снова тихо повторила девушка, внимательно глядя ему в лицо.

   – Я думаю, что она бы этого не сказала; то есть, не сказала того, что сказала мне.

   Глаза Кристины внезапно блеснули.

   – Что же она тебе сказала?

   – Сказала, что не хочет общаться со мной, – с горечью произнес молодой человек. – Она боялась, что я поведу себя так же, как мой дядя, пытаясь обмануть ее отца. Это было слишком для меня. Я не собираюсь терпеть такого ни от одной девушки.

   Он с сердитым видом покачал головой.

   – Она этого не говорила.

   – Говорила; так сказал ее отец моему дяде. Мама была в соседней комнате и слышала это.

   – Нет, она этого не говорила, – повторила девушка.

   – Откуда ты это знаешь?

   – Я слышала, как она сказала совсем другое, – ответила Кристина.

   – Тогда я иду туда прямо сейчас! – воскликнул он, услышав это. – Подожди минуту, я пойду вместе с тобой.

   – Не знаю, стоит ли тебе сегодня идти, – сказала Кристина, отводя взгляд. – Сегодня она не очень хорошо себя чувствует.

   – Кто? Паулина? Что с ней?

   – Перед тем, как я вышла из дома, она упала в обморок, – жестко произнесла Кристина.

   – Ах! Она серьезно больна?

   – Сейчас ей немного лучше.

   – Я ведь могу увидеть ее всего на несколько минут? Я не стал бы утомлять ее, – с нетерпением сказал молодой человек.

   – Я не знаю.

   – Но я должен это сделать.

   Кристина пристально взглянула на него.

   – Зачем тебе это?

   – Зачем? Я отдал бы десять лет жизни, чтобы увидеться с ней хотя бы на пять минут.

   – Ну, может быть, это возможно.

   – Подожди меня! – воскликнул Уиллард. – Я только возьму свою шляпу.

   – Наверное, мне лучше пойти первой. Развести огонь в большой гостиной.

   – Мне лучше подождать?

   – Думаю, да.

   – Тогда я приду примерно через час. Послушай, но ведь ты не сказала, что тебе было нужно?

   Кристина уже спустилась с крыльца.

   – Это не имеет значения, – пробормотала она.

   – Скажи, это не она послала тебя?

   – Нет, она этого не делала.

   – Я вовсе не это имел в виду. Я и не думал, что она это сделала, – смущенно произнес Уиллард. – Что ты хотела, Кристина?

   – Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, – внезапно сказала она.

   – Что именно?

   – Ничего не говори о мистере Чайлдсе.

   – Почему? Это может ему чем-то помочь?

   – Он старый человек и был так взволнован, что не понимал, о чем говорит. Они все будут его ругать. Ничего не говори о нем.

   – Хорошо, я ничего не скажу. Хотя я вообще не знаю, что собираюсь сказать.

   Кристина повернулась, собираясь уходить.

   – Ты не сказала, зачем ты приходила, – напомнил Уиллард.

   Она снова не ответила, пробираясь по глубокому снегу.

   Было еще довольно рано, всего лишь начало восьмого. Домой она вернулась ровно в восемь. Когда она входила, ее никто не видел. Сняв свои заснеженные вещи, она прошла в гостиную.

   Паулина была здесь одна. Она лежала на диване и была очень бледна, но подняла глаза и улыбнулась, увидев входящую Кристину. Девушка принесла с собой свежий воздух. Паулина это заметила.

   – Куда ты ходила? – прошептала она.

   Кристина наклонилась к ней и тихо заговорила.

   Когда она закончила, Паулина приподнялась и села.

   – Сегодня? – с надеждой произнесла она. Ее щеки покраснели.

   – Да. Я пойду разведу огонь в большой гостиной.

   – Он уже разведен. – Полина вдруг обняла Кристину и поцеловала. Девушки покраснели.

   – Не думаю, чтобы я сказала ему что-то такое, что бы ты не хотела, чтобы я говорила, – сказала Кристина.

   – Ты... Ты не просила его прийти?

   – Нет, я этого не делала.

   Когда, несколько минут спустя, вошла миссис Чайлдс, она увидела свою дочь, стоящую перед зеркалом.

   – Что случилось, Паулина? – воскликнула она.

   – Я чувствую себя намного лучше, мама, – сказала Паулина.

   – Ты не собираешься ложиться спать?

   – Думаю, пока нет.

   – Я уже разобрала твою кровать. Ты ведь не захочешь сидеть здесь, сложа руки?

   – Наверное, я так и поступлю. Я посижу здесь совсем немного.

   Вскоре раздался резкий звук дверного колокольчика. Все вздрогнули; Паулина встала и направилась к двери.

   Миссис Чайлдс и Мария, прислушавшись, услышали знакомый голос Уилларда, прежде чем дверь в гостиную открылась.

   – Это он! – ахнула миссис Чайлдс. Они с Марией взглянули друг на друга.

   Прошло около двух часов, прежде чем тихое журчание голосов в большой гостиной прекратилось, наружная дверь с глухим стуком закрылась, и в комнату вошла Паулина. Она была раскрасневшейся, улыбалась, но поначалу избегала смотреть кому-либо в лицо.

   – Кто это был? – спросила ее мать.

   – Уиллард. Все хорошо, мама.

   Вскоре возобновилось шитье, для Паулины были куплены два шелковых платья. Стало известно о том, что она должна выйти замуж на Рождество. Кристина помогала во всем. Она шила, готовила, бегала по делам, радовалась радостью другой девушки.

   Примерно за неделю до свадьбы Кристина, пожелав спокойной ночи, когда все собирались разойтись как-то вечером, повела себя странно. Об этом потом вспомнили. Она подошла к Паулине и поцеловала ее, сказав: «Спокойной ночи». Она никогда прежде так не поступала. Затем она остановилась в дверях и окинула всех взглядом. На ее лице было печальное, даже какое-то торжественное выражение.

   – Что-то случилось? – спросила Мария.

   – Ничего, – ответила Кристина. – Спокойной ночи.

   Больше ее не видели. На следующее утро миссис Чайлдс нашла ее комнату пустой. Поднялся переполох. Ее не нашли ни в доме, ни где по соседству, люди пришли в волнение, организовали поиски. Ее искали долго, но безуспешно. Настал день свадьбы Паулины, а Кристина так и не нашлась.

   Вечером, в день свадьбы, Паулина стояла со своим мужем среди гостей, когда Калеб вышел из комнаты. Открыв дверь с северной стороны дома, он окинул взглядом темные поля.

   – Кристина! – позвал он. – Кристина!

   Затем он посмотрел в темное небо, усыпанное звездами, и снова позвал:

   – Кристина! Кристина!

   Но никто ему не ответил. Когда Кристина желала всем спокойной ночи, стоя в дверях, ее видели в последний раз. Двенадцатый гость исчез навсегда.

ЛУЭЛЛА МИЛЛЕР

   На деревенской улице стоял одноэтажный дом, в котором когда-то жила Луэлла Миллер, пользовавшаяся дурной славой. Она умерла много лет назад, и все же в деревне имелись люди, которые, несмотря на полувековой срок, прошедший со дня ее смерти, продолжали верить в сказки, услышанные ими в детстве. В их сердцах, хотя они вряд ли бы признались в этом, по-прежнему присутствовал дикий, безумный страх, испытывавшийся их предками, жившими в одно время с Луэллой Миллер. Молодые люди, проходя мимо старого дома, с содроганием бросали на него взгляды, дети никогда не играли около него, в отличие от прочих пустовавших зданий. Ни одно окно в доме не было разбито; утреннее солнце отражалось в целых стеклах изумрудными и голубыми бликами, щеколда на двери повисла, хотя дверь не была заперта. С тех пор, как из него вынесли Луэллу Миллер, в доме никто не жил, за исключением одной одинокой старой души, у которой был небогатый выбор: либо крыша над головой, либо, в качестве таковой крыши, открытое небо. Эта старушка, пережившая своих родных и друзей, прожила в доме неделю, а потом, когда однажды из трубы не поднялся дым, вошедшие соседи, – человек двадцать, – нашли ее в постели мертвой. О причине ее смерти ходили мрачные слухи; нашлись те, кто утверждал, будто самолично видел выражение страха на лице умершей, что свидетельствовало о том, какое именно чувство было последним в ее жизни. Старая женщина была вполне здорова, когда поселилась в доме, но через семь дней умерла; казалось, она стала жертвой какой-то сверхъестественной силы. Священник, с кафедры, произнес суровую проповедь относительно греха суеверия, но в данном случае суеверие победило веру. Если бы у кого-то в деревне оказался выбор: богадельня или дом, последний не выбрал бы никто. Ни один бродяга, слышавший эту историю, не стал бы искать убежища под старой крышей, под которой почти на полвека поселился суеверный страх.

   В деревне оставался только один человек, лично знавший Луэллу Миллер. Это была женщина, возрастом за восемьдесят, но хорошо сохранившаяся, в которой, казалось, до конца не угасла молодость. Подобная стреле, едва-едва слетевшей с тетивы лука жизни, она ходила по улицам, и посещала церковь в любую погоду, светило солнце или лил дождь. Она никогда не была замужем, и много лет жила в доме, располагавшемся напротив дома Луэллы Миллер.

   Ее нельзя было назвать словоохотливой, как это иногда присуще ее возрасту, но никогда в жизни она не держала язык за зубами, иначе как по собственной воле, и никогда не стеснялась сказать правду, если считала это необходимым. Только она рассказывала о жизни Луэллы Миллер, а также, случайно или сознательно, о ее внешности. Когда эта старая женщина говорила, – а она обладала несомненным даром описания, хотя мысли ее были облечены в грубый деревенский диалект, – казалось, Луэлла Миллер воочию представала перед слушателем такой, какой была на самом деле. По словам этой женщины, – которую, кстати сказать, звали Лидия Андерсон, – Луэлла Миллер была необыкновенно красива для Новой Англии. Она была хрупким, изящным созданием, готовым, однако, противостоять ударам судьбы подобно тому, как ивы противостоят буре. Мягкие светлые волосы обрамляли ее красивое личико. У нее были голубые глаза, полные нежной мольбы, маленькие ручки и удивительная грация движений.

   – Луэлла Миллер сидела так, как не сумел бы сидеть никто другой, даже если бы учился этому каждый день, – говорила Лидия Андерсон. – Видели бы вы, как она ходит! Если бы одна из этих ив, что растут на берегу ручья, могла встрепенуться, высвободить свои корни из земли и пойти, она шла бы в точности так, ходила Луэлла Миллер. Она носила зеленый шелк, шляпку с зелеными лентами, кружевную вуаль, скрывавшую ее лицо, и зеленый пояс на талии. В таком наряде она и вышла замуж за Эрастуса Миллера. Ее фамилия до замужества была Хилл. То есть, в ее фамилии всегда присутствовало двойное "л", была ли она замужем или нет. Эрастус Миллер также был хорош собой, пожалуй, даже лучше, чем Луэлла. Иногда, глядя на него, мне казалось, что она не так красива. Эрастус почти боготворил ее. Я знала его довольно хорошо. Он жил по соседству со мной, мы вместе ходили в школу. Люди говорили, что он положил на меня глаз, но ничего такого не было. За ним этого не замечалось; за исключением одного-двух раз, когда он говорил нечто такое, что могло бы подтвердить мнение людей. Но это было до того, как в нашу школу пришла учительницей Луэлла. Забавно, как ей удалось получить эту должность, потому что поговаривали, будто она не ничего не знает, и что одна из старших девочек, Лотти Хендерсон, делает все вместо нее, в то время как сама она сидит и вышивает батистовые носовые платочки. Лотти Хендерсон была по-настоящему умной девушкой, училась очень хорошо, но смотрела на Луэллу так же, как на нее смотрели другие девушки, то есть с обожанием. Лотти стала бы очень умной женщиной, но она умерла, когда Луэлла прожила здесь около года, – просто умерла, никто не знал, от чего. Она ходила в школу и до последнего вздоха помогала Луэлле. Все в школьном комитете знали, что Луэлла почти ничего не делает сама, но закрывали на это глаза. Вскоре после смерти Лотти, Эрастус женился на Луэлле. Я всегда считала, что он поторопился, потому что она совсем не умела работать. После смерти Лотти ей помогал один из старших мальчиков, но дела у нее шли все хуже и хуже, так что она была вынуждена оставить школу, поскольку школьный комитет не мог долее закрывать на происходящее глаза. Мальчик, помогавший ей, был честным, славным, знающим парнем. Поговаривали, что он перенапрягся, потому что через год после свадьбы Луэллы сошел с ума, но я не уверена. И не знаю, почему Эрастус Миллер через год после женитьбы заболел чахоткой; в его семье чахоточных, вроде бы, не было. Он становился все слабее и слабее, и едва не согнулся пополам, прислуживая жене, а говорил, словно старик. Он ужасно много работал, до самого своего последнего дня, пытаясь накопить хоть немного, чтобы в случае его смерти Луэлла не осталась без средств. Даже в сильную метель я видела его сидевшим в деревянных санях, – он рубил и продавал дрова, – сгорбившимся, выглядевшим скорее мертвым, чем живым. Однажды я не выдержала, подошла и помогла ему погрузить дрова в телегу, – я всегда была сильной. Я не слушала его возражений, поскольку, полагаю, он был втайне рад моей помощи. Это было за неделю до его смерти. Он свалился на кухне, когда готовил завтрак. Он всегда сам готовил завтрак, в то время как Луэлла нежилась в постели. Он убирался, стирал, гладил, готовил. Он не мог бы вынести, если бы она пошевелила хоть пальцем, и она позволяла ему все делать за нее. Она жила, как королева. Она даже не шила. Она заявила, что от шитья у нее болит плечо, и эта работа ложилась на плечи Лили, сестры бедного Эрастуса. Та никогда не отличалась крепким здоровьем, ни сильными плечами, но шила прекрасно. Она делала это, чтобы угодить Луэлле, поскольку та была ужасно разборчива. Мне никогда не доводилось видеть ничего похожего на то, что Лили Миллер делала для Луэллы. Она сшила для нее свадебное платье, и зеленое шелковое, после того как Мэри Бэббит скроила его. Мэри ничего не взяла за свою работу, и еще много чего делала для Луэллы совершенно бесплатно. Лили Миллер переехала жить к Луэлле после смерти Эрастуса. Она отказалась от него, хотя была к нему очень привязана и ни капельки не боялась оставаться одна. Она сдала его внаем, и сразу после похорон переехала жить к Луэлле.

   После чего, эта старая женщина, Лидия Андерсон, помнившая Луэллу Миллер, принималась рассказывать историю Лили Миллер. Кажется, разговоры в деревне начались с того времени, когда Лили перебралась в дом ее покойного брата, где жила его вдова. Для нее еще не миновала пора ее молодости, это была крепкая и цветущая женщина, розовощекая, с вьющимися, густыми, черными волосами, обрамлявшими круглое лицо, и блестящими темными глазами. Однако не прошло и полгода с момента ее переезда, как румянец на ее щеках померк; прежде прелестно пухленькие, они превратились в бледные впадины. В черных волосах появилась седина, блеск в глазах померк, вокруг губ образовались жалкие морщинки, и, тем не менее, на лице ее по-прежнему светилось выражение нежности и счастья. Она, без сомнения, всем сердцем любила свою невестку, и была вполне довольна тем, что может прислуживать ей. Единственное, чего она боялась, – умереть, оставив Луэллу одну.

   – То, как Лили Миллер говорила о Луэлле, сводило с ума, – продолжала Лидия Андерсон. – Я бывала у них в доме несколько раз незадолго до ее смерти, когда она была уже слишком слаба, чтобы готовить самой, и приносила ей бланманже или заварной крем, – то, что, как я думала, должно ей понравиться; она благодарила меня, а когда я спрашивала, как она себя чувствует, отвечала: сегодня ей лучше, чем вчера; и спрашивала меня, не кажется ли мне, что она лучше выглядит, и слушать ее было просто невозможно, до того у нее был жалкий голос; а еще говорила, что бедная Луэлла много времени проводит в заботах о ней и выполняет ее работу, – сама она была не в состоянии что-либо делать, – в то время как на самом деле Луэлла и пальцем не шевелила; у бедняжки Лили не было ничего, кроме того, что ей приносили соседи, но только все это съедала сама Луэлла. Я абсолютно убеждена, что она поступала именно так. Что она просто сидела, ничего не делала, и только плакала. Казалось, что она и в самом деле очень любит Лили, и сильно страдает из-за ее болезни. Были те, кто полагал, будто она тоже заболеет. Но после смерти Лили приехала тетя Эбби Микстер, и Луэлла вскоре стала обычной, то есть пополнела и порозовела. Зато бедная тетя Эбби стала чахнуть так же, как прежде Лили, и, я думаю, кто-то написал ее замужней дочери, миссис Сэм Эббот, жившей в Барре, поскольку та прислала матери письмо, в котором просила ее как можно скорее приехать навестить ее, но тетя Эбби не захотела. Я вижу ее как сейчас. Это была очень красивая женщина, высокая и полная, с широким лицом и высоким лбом, даже с виду казавшейся доброй и приветливой. Она ухаживала за Луэллой, как за ребенком, и, несмотря на неоднократные просьбы замужней дочери приехать, оставалась дома. Она очень любила свою дочь, но при этом говорила, что Луэлла в ней нуждается, в то время как дочь – нет. Дочь заваливала ее письмами, но ничего хорошего из этого не вышло. Наконец, она приехала сама, и когда увидела, как плохо выглядит ее мать, то не выдержала, разрыдалась и едва не на коленях упрашивала мать уехать с ней. Она высказала Луэлле все, что о ней думала. Она заявила, что та свела в могилу мужа и всех, кто находился рядом с ней, и потребовала оставить свою мать в покое. Луэлла впала в истерику, а тетя Эбби была так напугана, что после отъезда дочери позвала меня. Миссис Сэм Эббот уехала в своей коляске, причем рыдала так, что это слышали все соседи, и это было вполне оправдано, поскольку она больше никогда не видела свою мать живой. Я пришла тем вечером, когда тетя Эбби позвала меня, – она стояла в дверях с накинутой на плечи зеленой клетчатой шалью. Я вижу ее, словно это случилось вчера. «Пожалуйста, идемте со мной, мисс Андерсон», – задыхаясь, попросила она. Я не медлила ни минуты. Мы поспешно направились в ее дом, а когда пришли, я увидела, что Луэлла бьется в истерике. Тетя Эбби попыталась ее успокоить, в то время как сама едва держалась на ногах и была бледная, как смерть. «Ради Бога, – сказала я, – миссис Микстер. Вы выглядите хуже, чем она. Вам необходимо лечь».