Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"
Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Да, – ответила миссис Мизёрв. – Я уверена, что вы бы так не сказали.
– Я бы никому не рассказала, если бы вы были против этого.
– Ну, я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.
– Я бы ничего не сказала даже мистеру Эмерсону.
– Мне бы хотелось, чтобы вы ничего ему не говорили.
– Я ничего ему не скажу.
Миссис Эмерсон снова принялась за юбку. Миссис Мизёрв накинула еще несколько петель голубой шерсти. Потом она начала.
– Конечно, – сказала она, – я не собираюсь однозначно утверждать, будто верю или не верю в привидения, но все, о чем я вам расскажу, я видела собственными глазами. Я не могу этого объяснить. Я не стану притворяться, будто могу это сделать, – потому что на самом деле не могу. Если это сможете сделать вы – прекрасно, я буду этому только рада, поскольку это перестанет мучить меня, как мучит теперь и будет мучить еще неизвестно сколько. Не было ни дня, ни ночи с того момента, когда это случилось, когда бы я не думала об этом; но всегда, стоит лишь мне об этом вспомнить, как у меня по спине пробегает дрожь.
– Ужасное ощущение, – сказала миссис Эмерсон.
– Правда ведь? Это случилось до того, как я вышла замуж; я была еще девочкой, и жила в Восточном Уилмингтоне. Это случилось в первый год, когда я там жила. Вы ведь знаете, что мои родственники умерли за пять лет до этого. Я вам рассказывала.
Миссис Эмерсон кивнула.
– Я преподавала в школе и жила в пансионе у миссис Амелии Деннисон и ее сестры, миссис Берд. Эбби, таково было ее имя – Эбби Берд. Она была бездетной вдовой. У нее имелось немного денег, – у миссис Деннисон их не было вообще, – она приехала в Восточный Уилмингтон и приобрела дом, в котором они жили. Это был очень красивый дом, пусть даже старый и обветшалый. Миссис Берд стоило немалых усилий привести его в порядок. Наверное, из-за денег они и взяли меня на пансион. Полагали, что это им поможет хоть немного. Думаю, того, сколько я платила за стол, хватало, чтобы прокормиться всем троим. У миссис Берд имелись средства на скромную жизнь, но она потратилась на ремонт старого дома, так что, по всей видимости, сестры оказались в несколько стесненных обстоятельствах.
Так или иначе, они взяли меня на пансион, и я считала, что мне очень повезло. У меня имелась хорошая комната, большая, солнечная, красиво обставленная, с новыми обоями, заново покрашенная, все просто блестело чистотой. Миссис Деннисон была одной из лучших поварих, которых я когда-либо встречала; а в комнате у меня располагался маленький камин, и, когда я возвращалась из школы, в нем всегда горел огонь. Мне казалось, что никогда еще мне не приходилось жить в таком хорошем месте с тех пор, как я покинула свой, – и так продолжалось, пока я не прожила в нем около трех недель.
Да, я прожила в нем около трех недель, прежде чем узнала об этом, хотя, думаю, это началось с того момента, когда они поселились в нем, – то есть, четыре месяца назад. Они ничего мне не сказали, и я не удивлялась, поскольку они только что купили дом, и потратили массу сил и средств на его ремонт.
Я поселилась в нем в сентябре. И начала работать в школе в первый его понедельник. Помню, осень была очень холодная, в середине сентября ударили морозы, и мне пришлось надевать зимнее пальто. Помню, когда я вернулась домой в тот вечер (дайте вспомнить; я начала работу в школе в понедельник, а это случилось спустя две недели после следующего четверга), сняла пальто и положила его на стол в прихожей. Это было очень красивое пальто – плотный черный материал, отороченный мехом; я купила его прошедшей зимой. Миссис Берд крикнула мне вслед, когда я поднималась наверх, чтобы я не оставляла его в прихожей, опасаясь, как бы кто не вошел и не взял его, но я только рассмеялась и крикнула в ответ, что не боюсь этого. Я никогда не боялась грабителей.
– Итак, хотя была еще только середина сентября, ночь стояла по-настоящему холодная. Помню, окна моей комнаты выходили на запад, солнце клонилось к закату, небо казалось бледно-желтым и пурпурным, как это иногда бывает зимой, при наступлении сильных холодов. Кажется, в ту ночь в первый раз ударил мороз. Я помню это, потому что миссис Деннисон прикрыла цветы во дворе. Я выглянула из окна и увидела шаль в клеточку над вербеной. В моем маленьком камине горел огонь. Я знала, что его развела миссис Берд. Она казалась очень счастливой, когда делала для людей что-то, окружавшее их домашней теплотой и уютом. Миссис Деннисон говорила, что ее сестра всегда была такой. Она говорила, что сестра нянчилась со своим мужем до самой его смерти. «Это даже хорошо, что у Эбби нет детей, – добавляла она, – иначе она бы их испортила».
В тот вечер я села у камина и ела яблоки. На моем столе стояла тарелка с яблоками. Ее принесла миссис Берд. Я очень люблю яблоки. Так вот, я сидела, грызла яблоко и чудно проводила время, размышляя о том, как мне повезло получить пансион в таком прекрасном месте, у таких милых женщин, как вдруг услышала странный тихий звук около своей двери. Это был неуверенный звук, больше походивший на шарканье, словно кто-то очень робкий, маленькими ручками, водил ладонями по двери, не решаясь постучать. На мгновение мне показалось, что это мышь. Я подождала, звук повторился, а потом, решив, что это все-таки стук, хотя и очень робкий, сказала: «Войдите».
Но никто не вошел, и вскоре я снова услышала тот же самый звук. Тогда я встала и открыла дверь, полагая случившееся странным; я даже немножко испугалась, сама не зная, почему.
Итак, я открыла дверь, и первое, на что обратила внимание, был поток холодного воздуха, словно входная дверь внизу была открыта, но от этого холодного сквозняка исходил странный запах. Словно воздух пришел не с улицы, а из закрытого на много лет подвала. А потом я кое-что увидела. Сначала я увидела свое пальто. То, что его держало, было очень маленьким, и поначалу я ничего не разглядела. А потом я увидела маленькое белое личико с испуганными глазенками, взгляд которых пронзал сердце. Это было ужасное маленькое личико, и что-то особенное в нем отличало его от любого другого земного лица; но при этом оно было таким жалким, что не вызывало ужаса. Две маленькие ручки, потемневшие от холода, держали мое зимнее пальто, и странный далекий голос произнес:
– Я не могу найти свою маму.
– О Господи, – прошептала я, – кто ты?
Тоненький голосок повторил:
– Я не могу найти свою маму.
Все это время я ощущала холод и сознавала, что он исходит от ребенка; он был окутан этим холодом, словно появился из какого-то смертельно холодного места. Я взяла пальто и не знала, что делать дальше. Оно было холодным, точно лежало на льду. Взяв его, я смогла разглядеть ребенка более отчетливо. На нем была только маленькая, простенькая, белая рубашонка. Длинная ночная рубашка, скрывавшая его до ступней, сквозь которую я смутно могла разглядеть маленькое худенькое тельце, потемневшее от холода. Но его лицо не было темным, оно было бледным, точно воск. Волосы девочки казались темными, но именно казались, поскольку могли быть просто влажными, и на самом деле оказаться светлыми. Они казались, словно прилипшими к ее лбу. Она могла бы показаться красивой, если бы не была столь ужасна.
– Кто ты? – повторила я, глядя на нее.
Она смотрела на меня своими ужасными глазами, в которых читалась мольба, и ничего не отвечала.
– Кто ты? – в третий раз спросила я.
Она двинулась прочь. Она не побежала и не пошла, подобно другим детям. Она плыла, словно одна из тех маленьких прозрачных белых мотыльков, которые не кажутся настоящими, поскольку настолько легки, что двигаются, будто не имеющие веса. На верхней площадке лестницы она обернулась.
– Я не могу найти свою маму, – произнесла она таким голосом, какого я прежде никогда не слышала.
– Кто твоя мама? – спросила я, но она уже исчезла.
На мгновение мне показалось, что я упаду в обморок. В комнате потемнело, я услышала пение. Бросила пальто на кровать. Мои руки были холодны, словно лед; я, стоя в дверях, позвала сначала миссис Берд, а потом – миссис Деннисон. Я не осмеливалась ступить на лестницу. Мне казалось, я сойду с ума, если не увижу какое-нибудь живое человеческое существо. Я подумала, что никогда никого не услышу, а затем на лестнице раздались шаги, я почувствовала запах готовящегося к ужину пирога. Почему-то этот запах пирога оказался тем самым, что удержало меня от потери чувств. Я не осмеливалась ступить на лестницу. Я просто стояла и звала, пока, наконец, не услышала звук открывшейся двери и голос миссис Берд, зовущей меня:
– Что случилось? Вы звали, мисс Армс?
– Идите сюда, идите сюда как можно скорее, – крикнула я. – Быстрее, быстрее, быстрее!
Я слышала, как миссис Берд сказала миссис Деннисон: «Идем скорее, Амелия, в комнате мисс Армс что-то случилось». Даже тогда мне показалось, что она выразилась довольно странно, а еще мне показалось странным то, что, когда они обе поднялись наверх, – они, как мне показалось, знали о происшедшем, или, по крайней мере, догадывались об этом.
– Что случилось, дорогая? – спросила миссис Берд, но в ее красивом, теплом голосе угадывалось напряжение. Я видела, как она взглянула на миссис Деннисон, и каким взглядом та ответила ей.
– Ради Бога, – сказала я, никогда прежде так не говорившая, – ради Бога, что это принесло наверх мое пальто?
– Что это было? – спросила миссис Деннисон слабеющим голосом и снова посмотрела на сестру, а та посмотрела на нее.
– Это был ребенок, которого я никогда прежде здесь не видела. Это было похоже на ребенка, – ответила я, – потому что я никогда не видела такого ужасного ребенка. На нем была ночная сорочка, и он сказал, что не может найти свою маму. Кто это был? Что это было?
Мне показалось, что миссис Деннисон сейчас лишится чувств, но миссис Берд поддержала ее, потерла руки и что-то прошептала на ухо (точнее будет сказать, проворковала), а я побежала за стаканом холодной воды. Уверяю вас, чтобы спуститься вниз в одиночестве, потребовалось немалое мужество, но на столе в прихожей стояла лампа, так что я все могла видеть. Не думаю, чтобы у меня хватило смелости спуститься вниз в темноте, постоянно думая о том, что девочка находится где-то рядом со мной. Лампа и запах пирога, казалось, придавали мне храбрости, но, уверяю вас, я затратила совсем мало времени на то, чтобы спуститься по лестнице в кухню за стаканом воды. Я бежала так, словно в доме начался пожар, и схватила первое, что мне попалось на глаза: расписанную цветами вазу, которую миссис Деннисон подарили в воскресной школе.
Я наполнила ее и побежала наверх. Я бежала так, словно за мной кто-то гнался; поднесла вазу к губам миссис Деннисон, в то время как миссис Берд придерживала ее голову, давая ей возможность сделать глоток, одновременно пристально глядя на вазу.
– Понимаю, – сказала я, – это выглядит нелепо, но я взяла первое, что попалось мне на глаза. Она ведь ничуть не пострадает?
– Не намочите нарисованные цветы, – слабым голосом произнесла миссис Деннисон, – они смоются.
– Я буду осторожна, – пообещала я. Я видела, что она тоже смотрит на эту вазу.
Вода, казалось, помогла миссис Деннисон прийти в себя, потому что она высвободилась из рук миссис Берд и села.
– Я в полном порядке, – сказала она, но была ужасно бледна и смотрела так, словно видит что-то, невидимое остальным. Миссис Берд выглядела не намного лучше, но при этом каким-то образом сохраняла свой обычный спокойный вид; должно быть, ничто не могло заставить ее его изменить. Сама я выглядела ужасно, – я мельком увидела себя в зеркале, – и вряд ли кто из моих знакомых узнал бы меня в тот момент.
Миссис Деннисон поднялась с кровати и, пошатываясь, направилась к креслу.
– Глупо было позволить себе подобную слабость, – проговорила она.
– Вовсе нет, сестра, – сказала миссис Берд. – Я, как и ты, не знаю, что это было, но, чем бы оно ни было, никого нельзя назвать глупцом только потому, что им овладела слабость, когда он столкнулся с чем-то, отличным от вещей, знакомых ему в повседневной жизни.
Миссис Деннисон взглянула на сестру, потом – на меня, снова на сестру, и миссис Берд произнесла, словно отвечая на незаданный вопрос:
– Да, – сказала она. – Я думаю, следует рассказать мисс Армс... то есть, я имею в виду, рассказать все, что известно нам самим.
– Это немного, – вздохнув, ответила миссис Деннисон. Она выглядела так, словно могла лишиться чувств в любое мгновение. И, тем не менее, казалась сильнее бедной миссис Берд.
– Да, нам известно немногое, – согласилась последняя, – но ей следует рассказать даже это немногое. Когда она поселилась здесь, я чувствовала, что рано или поздно она с этим столкнется.
– Я не была в этом уверена, – сказала миссис Деннисон, – я надеялась, что это прекратится, что это, во всяком случае, никогда не потревожит ее... Мы так много вложили в этот дом, нам нужны были деньги... Я не знала, что она может подумать, если ей рассказать, я сомневалась, стоит ли пускать к нам постояльцев...
– Но, кроме денег, нам очень хотелось, чтобы вы приехали к нам, – произнесла миссис Берд.
– Да, – кивнула миссис Деннисон, – нам хотелось, чтобы в доме был кто-то молодой; мы чувствовали себя одиноко, и прониклись к вам симпатией сразу, как только увидели вас.
Полагаю, они сказали то, что думали. Это были прекрасные женщины, никто не мог быть добрее ко мне, чем они, и я никогда не винила их в том, что они ничего не сказали мне раньше, тем более, что, по их словам, рассказывать им было особенно нечего.
Не успели они купить дом и переселиться в него, как стали видеть и слышать нечто. Миссис Берд сказала, что в первый раз они услышали это, когда однажды вечером сидели вместе в гостиной. Ее сестра вязала кружева (миссис Деннисон делала очень красивые вязаные кружева), а сама она читала «Миссионерский вестник» (миссис Берд очень интересовалась миссионерством), как вдруг они что-то услышали. Первой услышала она, отложила «Миссионерский вестник» и прислушалась, а затем миссис Деннисон, увидев, что сестра прислушивается, опустила кружево.
– Ты что-то услышала, Эбби? – спросила она.
В это время звук повторился, и когда они обе услышали его, по их спинам пробежала холодная дрожь, хотя сестры и не поняли, почему.
– Это ведь кошка, да? – сказала миссис Берд.
– Это не кошка, – ответила миссис Деннисон.
– Я все-таки думаю, что это кошка; должно быть, она поймала мышь, – сказала миссис Берд с веселым видом, чтобы успокоить миссис Деннисон, поскольку видела, что та испугана до полусмерти, и боялась, как бы она не лишилась чувств. Затем она открыла дверь и позвала: «Кис, кис, кис!» Переезжая жить в Восточный Уилмингтон, они привезли с собой кошку. Точнее, очень красивого кота, по кличке Томми, тигровой расцветки.
Она звала: «Кис, кис, кис!» и через некоторое время пришел кот; входя в комнату, он громко зевнул, издав звук, похожий на тот, который они слышали.
– Ну вот, сестра, ты видишь, это – кот, – сказала миссис Берд. – Это наш Томми!
Но миссис Деннисон, взглянув на кота, вдруг громко взвизгнула.
– Что это? Что это? – кричала она.
– Что это? – повторила миссис Берд, делая вид, будто не понимает, о чем говорит сестра.
– Кто-то ухватил кота за хвост, – ответила миссис Деннисон. – Кто-то схватил его за хвост. Его тянут, он не может освободиться. Он не зевает, он кричит!
– Я ничего не вижу, – сказала миссис Берд, но, едва произнесла эти слова, как увидела маленькую ручку, крепко державшую кота за хвост; затем из полумрака позади руки словно бы вынырнул ребенок, и как будто засмеялся, но смех этот был самым ужасным и самым печальным, какой она когда-либо слышала.
Она была так ошеломлена, что не знала, как следует поступить, и поначалу даже не подумала о чем-нибудь сверхъестественном. Она подумала, что это, должно быть, кто-то из соседских детей, убежавший из дома и дразнивший теперь кота, и что они, скорее всего, обеспокоились из-за пустяка. Поэтому довольно резко произнесла:
– Разве ты не знаешь, что нельзя дергать котов за хвост? – сказала она. – Разве ты не знаешь, что причиняешь боль бедному животному, и оно поцарапает тебя, если ты сию же секунду не прекратишь. Бедный Томми, ты не должен его обижать!
Когда она это сказала, ребенок перестал тащить кота за хвост, и стал гладить его так нежно и осторожно, что кот выгнул спину и замурлыкал, как если бы ему это очень понравилось. Кот не казался испуганным, и это было странно, поскольку известно, что все животные пугаются привидений; но в данном случае это был безобидный, очень маленький призрак.
Миссис Берд сказала, что ребенок гладил кошку, а они с миссис Деннисон стояли и смотрели на девочку, держась за руки, поскольку, как они ни старались уверить себя, будто все в порядке, на самом деле, это так не выглядело.
– Как тебя зовут, девочка? – спросила она.
Та подняла голову, перестала гладить кота и сказала, что не может найти свою маму, точно так же, как сказала мне. Миссис Деннисон ахнула. Миссис Берд подумала, что сестра сейчас упадет в обморок, но этого не случилось.
– Кто же твоя мама? – спросила она.
Но ребенок только повторял:
– Я не могу найти мою маму... Я не могу найти мою маму...
– Где ты живешь, дорогая? – спросила миссис Берд.
– Я не могу найти мою маму, – ответил ребенок.
Больше ничего не происходило. Две женщины стояли, держась за руки, а ребенок стоял перед ними; они задавали ему вопросы, но все, что слышали в ответ, было одним и тем же: «Я не могу найти мою маму».
Тогда миссис Берд попыталась взять девочку на руки, поскольку, вопреки тому, что видела, ей казалось, будто ей только кажется, а на самом деле перед ней – самый настоящий ребенок, только, может быть, не совсем в своем уме, убежавший из дома в одной рубашке, когда его укладывали спать.
Она направилась к девочке, намереваясь укутать шалью, взять на руки, – она была такая маленькая, что женщина с легкостью могла удержать ее, – пойти к соседям и попытаться узнать, чья она. Но в то мгновение, когда она оказалась рядом, ребенок исчез; она слышала только тоненький голосок, исходящий из ниоткуда, повторявший: «Я не могу найти мою маму». Вскоре затих и он.
Это повторялось. Не так, как в первый раз, но все-таки повторялось. Иногда, когда миссис Берд мыла посуду, девочка вдруг оказывалась стоящей рядом с ней с кухонным полотенцем, помогая ей вытирать вымытое. Конечно, это было ужасно. Миссис Берд стала бояться мыть посуду. Она ничего не говорила своей сестре, не желая, чтобы та нервничала. Иногда, когда пекли пирог, изюм оказывался съеденным; в другом случае, маленькие поленья для растопки оказывались сложенными возле кухонной плиты. Они никогда не знали, где и когда увидят ребенка, все время повторявшего, что он не может найти свою маму. Они больше не пытались заговаривать с девочкой, разве что, время от времени, миссис Берд, придя в отчаяние, задавала ребенку какой-нибудь вопрос, но тот, казалось, не слышал ее; он только повторял, что не может найти свою маму.
Рассказав мне все о ребенке, они рассказали также о доме и людях, которые жили в нем до них. Казалось, в этом доме случилось что-то ужасное. Но агент по недвижимости ничего не сказал им. Не думаю, что они купили бы его, если бы он это сделал, независимо от цены, потому что даже те люди, которые ничего не боятся, не хотят жить в домах, которые посещает что-то подобное и постоянно думать об этом. После того, что они мне рассказали, я полагала, что не останусь под его крышей ни на одну ночь, вне зависимости от того, насколько мне здесь удобно и какими бы милыми ни были его владелицы. Но я осталась. Если здесь и случилось нечто ужасное, то это случилось не в моей комнате. В противном случае, я бы точно не осталась.
– Что же в нем случилось? – с благоговейным страхом спросила миссис Эмерсон.
– Случилось ужасное. Этот ребенок жил в доме с отцом и матерью за два года до нашего приезда сюда. Они, – или же только отец, – происходили из хороших семей. Но мать оказалась женщиной без сердца. Она была красива, точно сошла с портрета, и многим нравилась, говорили, что она из хорошей семьи, но при всем том – она была злой женщиной. Она красиво одевалась и устраивала приемы, но, казалось, совершенно не заботилась о ребенке; поговаривали, что она дурно с ним обращается.
Кроме того, в доме не было слуг. Почему-то никто не хотел в нем оставаться. Слуги уходили, и рассказывали ужасные вещи. Поначалу в это никто не верил, но затем стали верить. Утверждали, что она заставляет маленькую девочку, которой не исполнилось еще и пяти лет, исполнять всевозможную домашнюю работу; причем, если ребенок не справлялся с ней, дом превращался в свинарник. Одни говорили, что видели сами, как девочка, встав на стул, моет посуду; другие – что она носит дрова размером с самое себя, и все – что слышали, как мать ругает ее. Женщина была певицей, но ее голос, когда она бранилась, напоминал крик совы.
Отец большую часть времени отсутствовал, и, когда это случилось, в течение уже нескольких недель был на Западе. Какое-то время вокруг матери увивался один женатый мужчина, и кое-кто об этом поговаривал, но никто не был уверен до конца; об этом предпочитали помалкивать, поскольку человек этот был очень богат, и никто не хотел доставить себе неприятности, если тот узнает, кто именно распускает слухи; хотя потом говорили, что отцу ребенка следовало бы обо всем рассказать.
Но сказать, это одно; на деле же, вряд ли нашелся бы кто-то, кто готов был бы сделать это, в особенности, что никто не был уверен в правдивости слухов. Он ни в чем не подозревал свою жену. Люди говорили, все, о чем он думает, это как бы заработать побольше денег, чтобы купить все, что ей хотелось иметь. Своего ребенка он боготворил. Он и вправду был хорошим человеком. Мужчины, которые так себя ведут, как правило, хорошие люди. Я всегда это замечала.
Так вот, однажды утром, этот человек, о котором ходили слухи, исчез. Но прошло довольно много времени, прежде чем узнали, что он действительно пропал, поскольку, уезжая, он сказал жене, что ему нужно ехать в Нью-Йорк по делам и, возможно, он будет отсутствовать неделю, пусть она не волнуется, если он не вернется или не получит письма, потому что может случиться, он вернется домой раньше, чем она это письмо получит. Жена ждала и старалась не волноваться, пока не прошло два дня помимо недели; она пошла к соседям, но дом оказался заперт; были наведены справки и выяснилось, что мужчина скрылся, с деньгами, в том числе, ему не принадлежавшими.
Люди стали спрашивать, где женщина, которая в нем жила, и установили, что ее никто не видел с того времени, как исчез мужчина; но три или четыре женщины вспомнили, – она говорила им, будто собирается вместе с ребенком поехать в Бостон навестить своих родителей, поэтому, не видя ее, и поскольку дом был закрыт, пришли к выводу, что она так и поступила. Это были соседи, жившие рядом, но с ней почти не общавшиеся; она, при любом случае, рассказывала им о поездке в Бостон, но им было все равно.
Дом был заперт, мужчина, женщина и ребенок пропали. И вдруг одна из женщин, жившая ближе всех, что-то вспомнила. Она вспомнила, что просыпалась три ночи подряд, – ей казалось, будто где-то плачет ребенок; однажды она даже разбудила мужа, но он сказал, что это, должно быть, плачет девочка Басби, и она с ним согласилась. Ребенок плакал не всегда. У него случались колики, особенно по ночам. Так что она больше не думала об этом, пока вдруг не вспомнила. Она рассказала об этом, и в конце концов люди подумали, что им лучше пойти в дом и посмотреть, не случилось ли в нем чего.
Они вошли и обнаружили мертвого ребенка, запертого в одной из комнат. (Миссис Деннисон и миссис Берд никогда не пользовались этой комнатой; это была задняя спальная на втором этаже.)
– Да, они нашли там бедную девочку, умершую от голода и замерзшую, хотя и не были уверены, что она замерзла насмерть, потому что она лежала в одежде в постели, – этого было достаточно, чтобы согреться, пока она была жива. Но она пробыла здесь неделю, от нее остались только кожа да кости. Похоже, мать заперла ее в доме, когда уходила, и велела не шуметь, чтобы соседи не услышали и не узнали, что она сбежала.
Миссис Деннисон сказала, что не может поверить, будто эта женщина обрекла своего ребенка на голодную смерть. Возможно, она полагала, что девочка что-нибудь найдет, пока люди не вскроют двери дома и не найдут ее. Но, что бы она ни думала, ребенок умер.
Но это еще не конец. В это время домой вернулся отец девочки; ребенка только что похоронили, и он едва не сошел с ума. Он... он стал искать свою жену, нашел ее и застрелил; в то время об этом писали во всех газетах; затем он исчез. С тех пор его больше никто не видел. Миссис Деннисон сказала, что, по ее мнению, он либо покончил с собой, либо покинул страну; никто этого не узнал, равно как и того, что произошло в доме.
– Я знала, что люди вели себя странно, когда спрашивали, нравится ли мне здесь, когда мы только переехали сюда, – сказала миссис Деннисон, – но никогда не задавалась вопросом, почему, пока мы сами, в ту ночь, не увидели ребенка.
– Никогда в жизни не слышала ничего подобного, – с благоговейным ужасом произнесла миссис Эмерсон, глядя на рассказчицу.
– Я так и знала, что вы это скажете, – кивнула миссис Мизёрв. – Теперь вас не удивляет, что я не склонна относиться легкомысленно, когда кто-то говорит, будто в доме есть нечто странное?
– После того, что вы рассказали, – нет, – ответила миссис Эмерсон.
– Но и это еще не все, – сказала миссис Мизёрв.
– Вы увидели девочку снова? – спросила миссис Эмерсон.
– Да, я видела ее еще несколько раз. У меня крепкие нервы, иначе я не осталась бы там, как мне ни нравился дом и мои хозяйки. Я полюбила их. Надеюсь, когда-нибудь миссис Деннисон навестит меня.
– Так вот, я осталась и не знала, увижу ли ребенка снова. Я стала очень осторожной, и не оставляла своих вещей, из страха, что она принесет мне мое пальто, шляпку или перчатки, или же я обнаружу следы уборки в своей комнате, в то время как в нее не входило ни одно живое существо. Не могу передать, как я боялась увидеть ее, но еще хуже, чем увидеть, было услышать, как она говорит: «Я не могу найти свою маму». Этого было достаточно, чтобы кровь застывала в венах. Я никогда не слышала, чтобы живой ребенок говорил так жалостливо, как эта мертвая девочка. Этого было достаточно, чтобы разбить сердце того, кто ее слышал.
Она приходила к миссис Берд и говорила ей это чаще, чем к остальным. Однажды я услышала, как миссис Берд сказала, что, возможно, бедняжка не может найти свою маму на том свете, потому что та была очень злой женщиной.
Но миссис Деннисон утвеждала, что она не должна ни так говорить, ни даже думать таким образом, а миссис Берд возражала, что ничуть не сомневается в своей правоте. Миссис Берд всегда было легко ввести в заблуждение. Она была хорошей женщиной, и всегда старалась что-нибудь сделать для других. Казалось, она жила этим. Не думаю, чтобы она когда-либо сильнее боялась призрака, чем испытывала к нему жалость, и ее сердце истекало кровью, поскольку она не могла ничего сделать для него, как сделала бы, если бы девочка была жива.
– Иногда мне кажется, что я умру, если не сниму с девочки эту ужасную белую рубашку, не одену ее, не накормлю, и не помогу найти ее мать, – услышала я однажды ее слова, и они были искренними. Она плакала, когда произносила их. Это было незадолго до ее смерти.
– Теперь я подхожу к самому странному. Миссис Берд скончалась неожиданно. Как-то утром, – была суббота, мне не нужно было идти в школу, – я спустилась к завтраку, но в комнате была только миссис Деннисон. Когда я вошла, она наливала кофе.
– А где миссис Берд? – спросила я.
– Эбби не очень хорошо чувствует себя сегодня утром, – ответила она. – Думаю, ничего страшного, но она плохо спала, у нее болит голова, она немного озябла, и я сказала ей, что, по-моему, ей лучше остаться в постели, пока дом не прогреется. – Утро было очень холодным.
– Может быть, она простудилась? – предположила я.
– Да, наверное, – согласилась миссис Деннисон. – Наверное, она простудилась. Она скоро встанет. Эбби не из тех, кто любит залеживаться в постели.
Мы сели завтракать, и вдруг по стене комнаты и потолку пробежала тень, как бывает иногда, когда кто-нибудь проходит мимо окна. Мы с миссис Деннисон взглянули на потолок, затем – в окно; потом она воскликнула:
– Эбби сошла с ума! Вон она, на улице, в такой холод, и... – Она не закончила, но я поняла, что она имела в виду ребенка. Мы увидели, совершенно отчетливо, как миссис Берд скользит над покрытой снегом дорожкой, а ребенок крепко держит ее за руку, прижимаясь к ней так, словно нашел свою мать.
– Она умерла! – сказала миссис Деннисон, крепко сжав мою руку. – Она умерла! Моя сестра – умерла!
Так и было. Мы поспешили наверх так быстро, как только могли; она лежала на постели мертвая и улыбалась, словно во сне; одна рука ее была вытянута, словно кто-то держал ее; ее не смогли выпрямить даже в последнее мгновение, когда она уже лежала в гробу.
– С тех пор ребенка больше не видели? – спросила миссис Эмерсон дрожащим голосом.
– Нет, – ответила миссис Мизёрв. – Ребенка больше никто и никогда не видел с тех пор, как он ушел из дома с миссис Берд.
ПУСТЫРЬ
Когда в Таунсенд-виллидж стало известно, что Таунсенды собираются переехать в город, все пришло в смятение и большое волнение. Предки Таунсендов основали деревню сто лет назад. Первый Таунсенд держал придорожный постоялый двор, где могли остановиться люди с животными, известный как «Знак Леопарда». Вывеска, на которой был изображен ярко-синий леопард, все еще сохранилась, и даже была заметна, прибитая над парадной дверью нынешнего дома Таунсендов. Нынешний Таунсенд, которого звали Дэвид, держал деревенский магазин. Постоялый двор исчез еще во времена его отца, когда через Таунсенд-виллидж проложили железную дорогу. Таким образом, семья, лишенная прогрессом обычного способа заработка, открыла деревенский магазин, в некотором смысле близком постоялому двору, с тем отличием, что останавливавшиеся в нем были приезжими, не нуждавшимися в спальнях, отдыхавших на крышках бочек с сахаром и мукой и ящиков с треской, и подкреплявшихся тем, что случайно оказывалось на складе, а также изюмом, хлебом, сахаром, крекерами и сыром.
