Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"
Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Любопытно, как досадно может оказаться ограничение в питании даже тому, кто считает себя равнодушным к гастрономическим изыскам. Сегодня на ужин был пудинг, который я не мог попробовать, хотя очень этого желал. Это потому, что, в отличие от любого другого пудинга, виденного мною прежде, этот имел некое духовное значение. Мне казалось, – и это, без сомнения, весьма причудливо, – будто дегустация этого пудинга может дать мне новое ощущение, а, следовательно, новый опыт. Обычная вещь может послужить приобретению нового бесценного опыта: почему я не мог получить его с помощью пудинга? Жизнь здесь чрезвычайно однообразна, и мне хотелось бы хоть немного разнообразить ее, что выглядит несколько парадоксально, если учесть мое нынешнее положение. Как ни старайся, нельзя сразу кардинально изменить свои привычки и природу. Сейчас я переосмысливаю себя, ищу лейтмотивы, двигающие мною; я всегда ощущал в себе широту взглядов, чрезмерное стремление к новому, бескрайнему, к далеким горизонтам, морям позади морей и мыслям в глубине мыслей. Эта моя особенность и стала основной причиной всех моих несчастий. Я обладаю натурой исследователя, и в девяти случаях из десяти это приводило к краху. Если бы у меня имелся капитал и достаточный стимул, я стал бы одним из искателей Северного полюса. Я был страстным поклонником астрономии. Я с жадностью изучал ботанику и мечтал о новой флоре неизведанных частей света; то же самое я могу сказать о зоологии и геологии. Я стремился к богатству, чтобы открыть силу и чувство владения им. Я жаждал любви, чтобы оценить силу этого чувства. Я жаждал всего того, что разум человека может постичь как желанное для человека, не столько ради чистого эгоизма, сколько из неукротимого желания познания того, что способен познать человек. Правда, у меня есть ограничения, природу которых я не вполне понимаю, – но какой смертный когда-либо вполне понимал эти свои собственные ограничения, поскольку знание их исключило бы их существование? – и они в какой-то степени помешали моему прогрессу. А потому, – узрите меня в моей спальне в отгороженной части коридора, оказавшимся, волею судьбы, в такой яме, из которой не видны никакие горизонты. Сейчас, когда я пишу эти строки, мой горизонт слева, то есть физический горизонт, – это стена, оклеенная дешевыми обоями. Обои эти представляют собой невнятный золотистый рисунок на белом фоне. На стене висит несколько фотографий, сделанных лично мною, а кроме того, большую площадь занимает картина, написанная маслом, принадлежащая моей хозяйке. У нее массивная потускневшая позолоченная рама, и, как ни странно, сама она довольно мила. Понятия не имею, кто мог ее написать. На ней изображен обычный пейзаж, бывший в моде около пятидесяти лет назад, впоследствии с такой любовью воспроизводившийся на офортах, – извилистая река, маленькая лодочка с парой влюбленных, домик среди деревьев на правом берегу, церковный шпиль на заднем плане – но изображен он очень хорошо. Я вижу перед собой работу художника, у которого не было оригинальности воображения, в отличие от великолепной техники. По какой-то необъяснимой причине картина эта меня беспокоит. Я смотрю на нее, даже когда не хочу этого делать. Будто кто-то приказывает мне делать это. Я попрошу миссис Дженнингс снять ее. Я повешу на ее место несколько фотографий из своего сундучка".
"26 января. Я не веду дневник регулярно. И никогда этого не делал. Не вижу причин, по которым я должен это делать. Не вижу причин, по которым вообще это следует делать. В некоторые дни со мной не случается ничего интересного, достойного быть занесенным в дневник, в иные дни я чувствую себя неважно, либо просто ленюсь. За четыре дня я не написал ни строки, по причине смеси всего вышеупомянутого. Сегодня же я чувствую себя замечательно, не ленюсь, и мне есть, о чем написать. Возможно, это от минеральной воды, возможно – из-за изменений в атмосфере. Или же из-за чего-то более тонкого. Не исключено, что мой разум ухватился за нечто новое, совершил открытие, которое заставляет его воздействовать на мое слабое тело, и служит для него стимулятором. Я сознаю, что чувствую себя заметно лучше, и это вызывает у меня интерес, что в последнее время очень необычно для меня. Я испытывал безразличие ко всему, и иногда задавался вопросом: не является ли это причиной, а не следствием состояния моего здоровья. Я впал в безразличие от того, что до меня никому нет дела. Иметь препятствия довольно удобно. Борьба – всегда боль и дискомфорт. Сдаваться – скорее приятно, чем наоборот. Если никто не бьет, уколы почти незаметны. Однако, по какой-то причине, за последние несколько дней я, кажется, частично избавился от состояния покоя. В будущем это сулит мне проблемы; я в этом не сомневаюсь, но в то же время не сожалею. Началось все с картины – большой картины, написанной маслом. Вчера я заговорил о ней с миссис Дженнингс, и она, к моему удивлению, – поскольку я думал, что все легко устроится, – возразила против ее удаления. У нее имелось две причины; обе простые и вполне разумные, тем более что у меня, в конце концов, сильное желание убрать ее отсутствовало. Выяснилось, что картина ей не принадлежит. Она висела здесь, когда она снимала дом. Она сказала, что если ее снять, на ее месте обнаружится уродливое пятно, а ей очень не хочется клеить здесь обои заново. Моей комнате потребуется ремонт, и это будет хлопотно для меня же. Она также сказала, что в доме нет места, где можно было бы хранить картину, и нет другой комнаты, где ее можно было бы повесить, по причине ее большого размера. Поэтому я позволил картине остаться. В конце концов, подумал я, это не имеет большого значения. Но я все равно достал свои фотографии из сундучка и повесил вокруг большой картины. Теперь стена оказалась полностью закрыта. Я повесил их вчера днем, а ночью повторился странный опыт, – хотя я не знаю, можно ли это назвать опытом, – он повторяется каждую ночь, – но, скорее всего, это не сон, от которого просыпаешься во сне. До прошедшей ночи я сомневался, теперь – нет. В этой комнате есть что-то особенное. И мне это очень интересно. Я запишу события прошлой ночи. Что же касается предыдущих ночей, с тех пор как я поселился в этой спальне, то просто скажу, – они были совершенно такие же, в смысле, – предварительные этапы, пролог к тому, что произошло прошлой ночью.
Здешние минеральные воды не являются в полной мере лекарством от моей болезни, временами обостряющейся и в эти моменты доставляющей мне страдания, если только я с помощью иных средств не ослабляю их. Эти средства, используемые мною, не относятся к наркотическим. Поэтому невозможно, чтобы они несли ответственность за то, о чем я собираюсь написать. Мой разум прошлой ночью, как и в предыдущие, когда я спал в этой комнате, был абсолютно ничем не замутнен. Я принимаю средство, назначенное специалистом, пациентом которого я являлся до переезда сюда, регулярно, каждые четыре часа, пока бодрствую. Поскольку я не отличаюсь хорошим сном, из этого следует, что я могу принимать лекарство ночью с такой же периодичностью, что и днем. Я к этому привык, а потому ставлю бутылочку и кладу ложку так, чтобы легко дотянуться до них, не включая газ. С тех пор, как я переселился в эту комнату, я ставлю бутылочку на комод, стоящий напротив кровати. Я ставлю ее именно туда, а не поближе, поскольку как-то раз столкнул бутылочку и пролил большую часть ее содержимого, что оказалось для меня весьма чувствительно, поскольку лекарство стоит дорого. На комоде оно в безопасности, оно всего лишь в трех-четырех шагах от кровати, поскольку комнатка совсем маленькая. Прошлой ночью я проснулся как обычно, а поскольку заснул около одиннадцати, то знал, что сейчас около трех часов. Я просыпаюсь с необыкновенной точностью, так что мне нет нужды смотреть на часы. Я спал крепко, без сновидений, и проснулся сразу, освеженный, к чему не привык. Я сразу же встал с постели и направился к комоду, на котором стояла бутылочка и лежала ложка.
К моему величайшему удивлению, шагов, которых до сих пор было достаточно, чтобы миновать комнату, на этот раз оказалось недостаточно. Я сделал несколько шагов, но мои вытянутые руки не ощущали ничего, кроме пустоты. Я остановился, затем двинулся дальше. Я был уверен, что двигаюсь по прямой, но даже если бы это оказалось не так, я знал, – в моей крошечной комнате нельзя пройти такое расстояние, не наткнувшись на какой-нибудь предмет мебели или стену. Я неуверенно продолжал идти, подобно людям на сцене: делая то длинный, то короткий шаг. Мои руки по-прежнему были вытянуты, но я по-прежнему ничего не ощущал. Я снова остановился. Я не испытывал ни страха, ни ужаса. Только сильное удивление.
– Кто это? – раздалось у меня в ушах. – Что это?
В комнате было совершенно темно. Нигде не было никакого проблеска, как это обычно бывает даже в самых темных комнатах, – ни от стен, ни от картинных рам, зеркал или светлых предметов. Я находился в абсолютном мраке. Дом располагается в тихой части города. Его окружает множество деревьев, в полночь электрическое уличное освещение погасло, луна отсутствовала, небо было скрыто облаками. Я не смог различить мое единственное окно, что показалось мне странным, даже в такую темную ночь. В конце концов, я изменил план своего движения и повернулся, насколько мог судить, под прямым углом. Я подумал, что, вытянув руку, если буду продолжать двигаться, окажусь возле своего письменного стола возле окна; или, если направление моего движения противоположное, – возле двери в коридор. Я не дошел ни до того, ни до другого. Я говорю истинную правду, утверждая, что начал считать свои шаги и пересек пространство, свободное от мебели, по меньшей мере, размером футов двадцать на тридцать – то есть, комната должна была быть очень большой. Пока я шел, я осознал, что мои босые ноги касаются чего-то, рождающего ощущения, какие я не испытывал никогда прежде. Насколько я способен описать, это было так, словно я шел по чему-то эластичному, подобному воздуху или воде, но в данном случае удерживавшему мой вес. Повторяю, это было очень странное ощущение. В то же время поверхность, если будет правильным употребление этого слова, приятно холодила ноги и словно обтекала ступни. Наконец, я остановился; мое удивление сменилось ужасом. «Где я? Что со мной происходит?» Истории, которые я слышал о путешественниках, взятых с кроватей и перенесенных в странные и опасные места, истории о средневековой инквизиции замелькали в моем мозгу. Я понимал, что для человека, который лег спать в обычной спальне в очень обычном маленьком городке, такие предположения выглядят очень смешными, но человеческому разуму трудно воспринять иные объяснения, кроме доступных ему в подобной ситуации. Это казалось тогда и кажется сейчас более рациональным объяснением, чем граничащее со сверхъестественным, – как мы понимаем сверхъестественное. Наконец, я тихо произнес: «Что происходит? Где я? Кто здесь? Что вы делаете? Я ничего не понимаю. Ответьте, если здесь кто-нибудь есть». Но вокруг царила мертвая тишина. Внезапно я увидел свет под дверью. Меня услышали, – мужчина, занимавший соседнюю комнату, очень приличный человек, также поселившийся здесь с целью поправить здоровье. Он включил газ в коридоре и постучал в мою дверь. «Что случилось?» – спросил он взволнованным, дрожащим голосом. Он очень нервный человек.
Как только под дверью показалась полоска света, я увидел, что нахожусь в своей комнате. Я видел ее совершенно отчетливо – кровать, письменный стол, комод, стул, маленькую раковину, одежду, висящую на колышках, старую картину на стене. Последняя была видна особенно четко. Река казалась настоящей, лодка как бы скользила по течению. Я был очарован этим зрелищем, когда отвечал своему взволнованному соседу.
– Со мной все в порядке, – сказал я. – А почему вы подумали, будто что-то случилось?
– Мне показалось, я услышал, как вы говорите, – сказал человек снаружи. – Я подумал, может быть, вы заболели.
– Нет, нет, – поспешил успокоить его я. – Со мной все в порядке. Я попытался найти в темноте свое лекарство, вот и все. Теперь, когда вы зажгли газ, я его нашел.
– Значит, все в порядке?
– В полном. Простите, что побеспокоил вас. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Затем, через некоторое время, дверь его комнаты закрылась. Очевидно, он был недоволен. Я принял лекарство и опять лег в постель. Покидая коридор, мужчина оставил газ включенным. Какое-то время я не мог заснуть. Незадолго до того, как мне это все-таки удалось, кто-то, вероятно, миссис Дженнингс, вышла в коридор и погасила газ. Утром, когда я проснулся, все в комнате было как обычно. Интересно, повторится ли снова мой ночной опыт?"
"27 января. Я буду делать записи в дневнике каждый день, пока это не кончится. Прошлой ночью мой странный опыт повторился, и что-то подсказывает мне, что он будет повторяться и дальше. Я лег спать довольно рано, в половине одиннадцатого. Отходя ко сну, я принял все меры предосторожности, поставив рядом с кроватью стул и положив на него спички, чтобы иметь свет и не бродить в темноте. Я принял лекарство, поэтому проснулся в половине второго. Я не уснул сразу, но, все-таки, должно быть, проспал часа три, прежде чем проснуться. Я лежал некоторое время, не зная, стоит ли мне зажечь спичку, чтобы осветить путь к комоду, где стояло лекарство. Я колебался, но не из-за страха; это было ощущение, сходное с тем, которое испытываешь при необходимости погрузиться в ледяную ванну. Мне казалось, что лучше все-таки зажечь спичку, добраться до комода, принять лекарство, после чего спокойно вернуться в кровать, чем рисковать оказаться в какой-то странной, неизвестной, то ли фантазии, то ли реальности.
Наконец, однако, дух авантюризма, присущий мне, победил. Я поднялся. Я взял коробку безопасных спичек и начал, как предполагал, двигаться по прямой к комоду, находившемуся примерно в пяти футах от моей кровати. Как и прежде, я все шел и шел, и никак не мог добраться до него. Я продвигался вперед осторожно, с вытянутыми руками, аккуратно ставя одну ногу впереди другой, но не касался ничего, кроме зыбкой поверхности, в которую превратился пол. Внезапно я кое-что осознал. Одно из моих чувств пробудилось, причем пробудилось властно, и это было, как ни странно, мое обоняние, однако – очень странным образом. Казалось, первым запах ощутил разум. Обычный процесс, обычно, по моему мнению, происходящий так: сначала запах раздражает обонятельный нерв, который затем передает сигнал в мозг, – перевернулся. То есть, в обычном случае, как только мой нос ощутил запах розы, он посредством нерва посылает в мозг сигнал: «роза». Но на этот раз мозг первым сказал: «роза», и только потом я ощутил ее запах. Я говорю: роза, но это была не роза, не аромат какой-нибудь розы, мне известный. Это, несомненно, был запах цветка, возможно, больше всего похожий на розу. Мой разум первым понял это. «Что это за запах?» – спросил я себя. И только потом ощутил божественный аромат. Я вдохнул его, и он, казалось, проник в мой мозг, утоляя какой-то неизвестный доселе голод. Затем я сделал еще шаг, и ощутил новый аромат, похожий на лилии (за неимением ничего более похожего), затем – фиалки, а после – резеда. Не могу описать охватившее меня чувство: это было абсолютное наслаждение, чистый восторг. Я шел все дальше и дальше, и ощущал все новые ароматы. Мне казалось, что я пробираюсь сквозь цветник Рая, но по-прежнему ни к чему не прикасался руками. У меня закружилась голова. Я вдруг подумал, что мне может угрожать неведомая опасность. Я испугался. Я зажег одну из своих безопасных спичек и обнаружил себя в своей комнате, на полпути между кроватью и комодом. Приняв лекарство, я лег спать, через некоторое время уснул и не просыпался до утра".
"28 января. Вчера вечером я не принял свою обычную долю лекарства. В связи с таинственными событиями, мне пришло в голову задаться вопросом, возможно ли, что принимаемый мною препарат имеет какое-нибудь отношение к моему странному опыту?
Итак, я не принял лекарство. Я, как обычно, поставил бутылочку на комод, так как боялся, что если не выполню обычную последовательность действий, то не проснусь как обычно. Я положил коробку со спичками на стул рядом с кроватью. Я заснул около четверти одиннадцатого и проснулся, когда часы пробили два, – немного раньше, чем обычно. В этот раз я не колебался. Я сразу встал, взял спички и направился к комоду. Я миновал большое пространство, не столкнувшись ни с чем. Я старался ощутить те же замечательные ароматы, что и прошлой ночью, но они не появлялись. Вместо этого, я вдруг осознал, что пробую кусочек какой-то неизвестной мне сладости, и, как в случае с запахом, процесс происходил в обратном порядке, то есть, сперва я «попробовал» эту сладость в своем сознании. И только потом она оказалась у меня на языке. Я невольно вспомнил «слаще меда и сот» Священного Писания. Я подумал о ветхозаветной манне. Мной овладело невыразимое словами ощущение утоленного голода. Я шагнул дальше, и ощутил новый вкус. Так продолжалось с каждым шагом. Сладость никогда не была приторной, но каждый раз необыкновенно приятной. Она была одновременно как бы телесной и духовной. Я сказал себе: «Я прожил жизнь, и не знал, что все время голодал». Я чувствовал, как эта небесная пища воздействует на мой мозг, словно некий стимулятор. А потом опыт предыдущей ночи повторился. У меня закружилась голова, меня охватил непонятный страх. Я зажег спичку и оказался в спальне. Вернулся в постель и вскоре уснул. Я не принимал лекарства. Я полон решимости не делать этого впредь. Я чувствую себя намного лучше".
"29 января. Вчера вечером я лег спать как обычно, положив спички на стул; заснул около одиннадцати и проснулся в половине второго. Я слышал, как пробили часы; каждую ночь я просыпаюсь раньше и раньше. Я не принимал свое лекарство, хотя положил его на комод. Я снова взял спичечный коробок и начал пересекать комнату, и, подобно предыдущим ночам, оказался в странном пространстве, но в эту ночь мой опыт, как и следовало ожидать, оказался другим. Прошлой ночью я не ощущал ни запаха, ни вкуса, зато, О Господи, – я слышал! Первый звук, который я воспринял, был похож на приближающееся и удаляющееся журчание воды, он, казалось, исходил от стены за моей кроватью, из того места, где висела старая картина. Ничто в природе, кроме реки, не способно производить подобного звука. Я не мог ошибиться. Откуда-то издалека доносился плеск набегавших и отступавших волн. А затем, поверх журчания реки, я услышал незнакомую песню на неизвестном языке, но, тем не менее, понял ее; я понял ее своим разумом, не понимая значения слов. Песня имела отношение ко мне, к моему неизвестному будущему, которому не имелось никаких аналогов в прошлом; экстаз от пророчества, обещающего мне блаженство, наполнил мое сознание. Песня не прекращалась; по мере моего продвижения вперед я ощущал новые звуки. Это был звон колоколов, возможно, изготовленных из хрусталя и указывавших путь к небесным вратам. Это была музыка, исполняемая на странных инструментах, великая гармония, пронизанная безграничной любовью, и она снова наполнила меня уверенностью в будущем блаженстве.
Наконец, я оказался в центре огромного оркестра, тем не менее, увеличивавшегося в размерах с каждым шагом, и я, наконец, почувствовал, что плавно поднимаюсь и опускаюсь на волнах звука, как если бы это были морские волны. Затем – уже знакомые ужас и безудержное желание вернуться в привычную обстановку. Я зажег спичку и оказался в спальне. Не понимаю, как я могу засыпать после таких чудес, но я уснул. И спал, без снов, до самого рассвета".
"30 января. Вчера я кое-что услышал относительно своей спальни, и это странным образом повлияло на меня. Я так и не могу определить, испугало ли это меня, наполнило ли ужасом сверхъестественного, или же еще больше раззадорило дух авантюризма и стремления к новым открытиям. Я сидел на веранде и попивал минеральную воду, когда кто-то назвал мое имя. «Мистер Уиткрофт?» – произнес голос вежливо, вопросительно, и даже как будто извиняясь (sic!), словно оставляя возможность ошибки в моей личности. Я обернулся и увидел джентльмена, которого сразу узнал. Я редко забываю имена и лица. Это был мистер Эддисон, с которым я встречался три года назад в небольшом летнем отеле в горах. Он относился к тем случайным знакомым, которые не выделяются ничем особым. Если знакомство не продолжится, вы об этом не сожалеете; если продолжится – воспринимаете это спокойно. Я не стремился к продолжению знакомства. Но сейчас, в моем состоянии, был в какой-то степени благодарен судьбе за те воспоминания, которые вернулись ко мне с его появлением. Я, в какой-то степени, был даже рад видеть этого человека. Он присел рядом со мной. Выпил стакан минеральной воды. Его здоровье, не такое плохое, как мое, все же оставляло желать лучшего.
Эддисон часто бывал в этом городе прежде. На самом деле, он даже жил здесь некоторое время. Три года он лечился, ежедневно принимая минеральные ванны. Поэтому он знает о городе все, что о нем можно узнать; к тому же, город вовсе небольшой. Он спросил меня, где я остановился, а когда я назвал ему улицу, с взволнованным видом спросил номер дома. Когда я назвал ему номер дома – двести сорок – он вздрогнул, внимательно посмотрел на меня и, ничего больше не сказав, принялся молча потягивать свою воду. Было совершенно очевидно, что ему что-то известно о моем нынешнем месте жительства, поэтому я счел нужным спросить.
– Вам что-то известно о номере двести сорок на Плезант-стрит? – спросил я.
– Ничего особенного, – уклончиво ответил он, попивая воду.
Через некоторое время, однако, пытаясь придать своему голосу непринужденный тон, он осведомился, какую комнату я занимаю.
– Однажды я сам несколько недель прожил в номере двести сорок на Плезант-стрит, – объяснил он. – Этот дом, насколько я понимаю, так и остался пансионом.
– Он пустовал в течение многих лет, прежде чем его арендовал нынешний арендатор, – сказал я. После чего ответил на его вопрос: – Я занимаю спальню в отгороженном конце коридора. Она небольшая, но вполне комфортная.
Мистер Эддисон был очевидно потрясен моим ответом; я продолжал расспрашивать его о причине и, наконец, он уступил и рассказал мне то, что знал. Он колебался не только потому, что я мог счесть его суеверным, но и потому, что не хотел, чтобы я воспринял его слова за нечто большее, чем просто рассказ.
– Хорошо, мистер Уиткрофт, я вам расскажу, – сказал он. – Все, что мне известно. Последний раз, когда я слышал о номере двести сорок на Плезант-стрит, поговаривали, что никто не хочет арендовать его по причине случившихся там событий, хотя ничего не было доказано. А случились там два исчезновения, в обоих случаях – жильца из спальни в холле, которую сейчас занимаете вы. Первой исчезла очень красивая девушка, приехавшая сюда поправить здоровье, пошатнувшееся в результате глубокой меланхолии, вызванной любовным разочарованием. Она занимала спальню в конце коридора в номере двести сорок около двух недель; но однажды утром исчезла, словно растворилась в воздухе. У нее было мало родственников и еще меньше друзей; было проведено тщательное расследование, произведено два или три ареста, но это ни к чему не привело. Насколько мне известно, ее так и не нашли. Это случилось до того, как я здесь поселился, а второе – при мне. Исчез прекрасный молодой человек, учившийся в колледже. Он простудился, переутомление усугубило болезнь, и он приехал сюда на месяц, подлечиться и восстановить силы. Он также снимал эту комнату в течение около двух недель, а однажды утром его в ней не оказалось. Это вызвало большой переполох. Он, похоже, намекал на то, что с этой комнатой что-то не так, но полиция, разумеется, не придала этим его словам никакого значения. Они производили аресты направо и налево, но ничего не добились, и арестованных через некоторое время выпустили, хотя они, возможно, остаются под подозрением до сегодняшнего дня. Дом был заколочен. Шесть лет назад в нем никто не стал бы жить, тем более – в той самой спальне; но сейчас, полагаю, пришли новые люди, а старая история забылась. Осмелюсь предположить, ваша домовладелица вряд ли одобрит то, что я вспомнил о ней.
Я заверил его, что этот рассказ ничего для меня не меняет. Он пристально взглянул на меня и спросил прямо, не столкнулся ли я в этой комнате с чем-нибудь необычным. Я ответил, стараясь не соврать и избежать дальнейших вопросов, что не видел в ней ничего необычного, но, возможно, это может произойти. Я чувствую, что в свое время это произойдет. Прошлой ночью я не видел, не слышал, не обонял, не чувствовал вкуса, но осязал. Вечером, начав свой обычный маршрут, я не сделал и шагу, как сразу прикоснулся Бог знает к чему. Моим первым ощущением было разочарование. «Это комод, наконец-то я добрался до него», – подумал я. Но вскоре обнаружил, что это вовсе не старинный комод, а какая-то резьба; насколько я мог ощутить прикосновением пальцев, – что-то с крыльями. Это был изгиб длинных острых крыльев, на который накладывался арабеск цветов и листьев. Не знаю, к чему я прикасался. Не знаю, что это была за вещь. Возможно, это был сундук. Может показаться, что я преувеличиваю, когда говорю, будто этот таинственный предмет не имел ни одной из форм, с которыми прежде доводилось сталкиваться. Не знаю, из какого материала он был сделан. Он был гладкий, словно слоновая кость, и в то же время не был слоновой костью; от него исходило тепло, как если бы его длительное время нагревало солнце. Я продолжил идти, и столкнулся с предметами, которые показались мне предметами мебели, странной формы, и я не мог догадаться об их использовании. Наконец, я подошел к тому, что было, очевидно, большим распахнутым окном. Я отчетливо ощутил мягкий, теплый ветер, хрустально чистый, дующий мне в лицо. Я смотрел перед собой, но ничего не видел. Я всего лишь чувствовал ветер, обдувающий мое лицо.
Вдруг, совершенно неожиданно, мои вытянутые руки коснулись живых существ, похожих на мужчин и женщин, вполне осязаемых, в осязаемых одеяниях. Я чувствовал мягкую шелковистую текстуру их одежд; она окружала меня и, казалось, я наполовину запутался в ней, точно в паутине. Я находился в толпе этих людей, кем бы они ни были, и где бы ни были, но, как ни странно, не видел никого из них. Мне казалось, я чувствую их руки, обнимающие меня, их одежды, обвивающие меня; меня куда-то влекло, и снова ужас овладел мною. Я зажег спичку и оказался в спальне. Интересно, не лучше ли мне по ночам держать газ включенным? Возможно ли, что все зашло слишком далеко? Что стало с теми девушкой и молодым человеком, которые арендовали эту комнату до меня? Не лучше ли мне остановиться в своем приключении?"
«31 января. Прошлой ночью я видел – видел то, что едва ли способен описать. Нечто, по праву скрытое природой, было приоткрыто мне, но мне не следует раскрывать ее тайны. Окна и двери открываются не в вестибюль, а в пространство вне дома. Там есть река; и нечто странное, связанное с картиной. По этой реке можно плавать. Я не слышал плеска воды, сегодня ночью я мог только видеть. Мне показалось, что я узнал некоторых людей, о которых узнал накануне вечером, и это выглядело для меня странным. Девушка, пропавшая когда-то из спальни, в самом деле, необыкновенно красива. Как и вообще все, что я видел и понимал при помощи одного только зрения. Интересно, что случилось бы, если бы мне были доступны все мои чувства? Интересно, не лучше ли мне все-таки держать газ включенным? Интересно...»
На этом дневник, найденный в спальне мистера Уиткрофта, заканчивается. На следующее утро после даты, обозначенной в его дневнике, он исчез. Его друг, мистер Эддисон, пришел сюда, был произведен обыск. Была снесена стена за картиной, и найдено нечто странное для дома, использующегося как пансионат, где, как вы понимаете, ни одна комната не должна пустовать. Была найдена еще одна комната, длинная и узкая, длиной почти со спальню, а шириной чуть больше шкафа. Там не было ни окон, ни дверей; все, что там нашли – это лист бумаги, покрытый цифрами, словно кто-то что-то подсчитывал.
Об этих цифрах много говорили, предполагали, что это доказательство существования пятого измерения, но потом отказались от этого предположения. Затем было выдвинуто предположение, что кто-то убил бедного мистера Уиткрофта и спрятал его тело; был арестован мистер Эддисон, но никаких улик против него не нашлось. Было доказано, что он всю ночь провел в лечебнице, и его отпустили. Никто не знает, что случилось с мистером Уиткрофтом; вспомнили старую историю и теперь поговаривают еще о двух исчезнувших в этой комнате в то время, когда я еще не арендовала этот дом.
Пришел агент по недвижимости; он обещал привести найденную комнату в порядок, заново все оклеить и покрасить. Он забрал картину; люди намекали, что в ней есть что-то странное, но что именно – я не знаю. Она выглядела вполне невинно, но я думаю, он все равно сжег ее. Он сказал, что устроит все дела с владельцем, – весьма странным человеком, – и арендная плата, возможно, будет снижена. Но я ответила, что не останусь даже в том случае, если с меня не будут брать ничего вообще. Сама я не боялась ничего, и не стала бы селить в спальне никого, предварительно не уведомив о том, что там случилось; но мои жильцы уходили один за одним, и я знала, что ничего поделать с этим не смогу. Я сказала ему, что лучше бы у меня был обычный призрак, чем комната, из которой уходят в никуда и не возвращаются. Я переехала и, как уже говорила, мне еще предстоит выяснить, последует ли моя неудача за мной в новый дом или нет. Но, по крайней мере, в нем нет спальни в конце коридора.
ЮГО-ЗАПАДНАЯ КОМНАТА
– Сегодня приезжает учительница из Эктона, – сказала старшая мисс Джилл, София.
– Да, – согласилась младшая мисс Джилл, Аманда.
– Я решила отвести ей юго-западную комнату, – сказала София.
Аманда взглянула на сестру со смешанным выражением ужаса и сомнения.
– Но ведь ты же не думаешь, что она... – нерешительно начала она.
– Что – она? – резко спросила София. Ее голос был тверже, чем у сестры. Вообще, несмотря на то, что обе они были среднего роста и полноваты, София выглядела подтянутой там, где ее сестра казалась размякшей. Аманда была одета в мешковатое старое муслиновое платье (день стоял жаркий), в то время как София – плотно закутана в накрахмаленный батист.
