Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"

Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

   То, что Таунсенды решили покинуть дом своих предков, имело своей причиной внезапно свалившееся на них богатое наследство после смерти одного родственника, а также желанием миссис Таунсенд обеспечить лучшие условия своему шестнадцатилетнему сыну Джорджу в плане получения образования, а для дочери Адрианны, бывшей на десять лет старше сына, – перспективы удачного брака. Впрочем, эта последняя причина оставить Таунсенд-виллидж не была заявлена открыто, и являлась всего лишь остроумным предположением соседей.

   – Сара Таунсенд считает, что в Таунсенд-виллидж нет никого, за кого бы Адрианна могла выйти замуж, и поэтому она собирается отвезти ее в Бостон, чтобы посмотреть, не сможет ли она там подцепить себе кого-нибудь, – говорили они. А потом задумывались, что предпримет Абель Лайонс. Это был скромный поклонник Адрианны, ухаживавший за ней в течение многих лет, но ее мать не одобряла этих ухаживаний, и Адрианна, всегда бывшая послушной дочерью, с грустью, но очень деликатно, отвергла их. Он был единственным ее воздыхателем, и она испытывала к нему одновременно жалость и благодарность; она была некрасивой, неуклюжей девушкой, и сама это признавала.

   Однако мать ее была честолюбивой более отца, всегда довольствовавшегося тем, что имел, и не собиравшегося менять своих привычек. Тем не менее, он уступил жене и согласился, продав свой дело, купить дом в Бостоне и переехать в него.

   Дэвид Таунсенд, как ни странно, сильно отличался от своих предков. Он либо сделал шаг назад по отношению к ним, либо шаг вперед. Его нравственный облик был, конечно, лучше, но он не обладал ни пылким духом, ни стремлением к выгоде, отличавшим их. В самом деле, старые Таунсенды, хотя и пользовались известностью и уважением как люди влиятельные и состоятельные, это не спасало их репутацию от некоторых подозрений. Кое-какие мрачные слухи ходили по деревне и передавались по наследству, и в особенности это касалось первого Таунсенда, построившего постоялый двор с вывеской синего леопарда. Его портрет, чудовищное произведение современного искусства, висел на чердаке дома Дэвида Таунсенда. Ходило много историй о том, как в старом придорожном постоялом дворе буйствовали бесшабашные гуляки, пили, играли, ссорились и дрались, и, возможно, кое-что похуже, однако деньги Таунсендов и страх перед ними делали свое дело. Дэвид Таунсенд заработал свою репутацию честной торговлей. Он держался спокойно и уверенно, отличался самоуважением и обладал талантом распоряжаться деньгами. Этот последний был той причиной, по которой Дэвид радовался внезапно доставшемуся ему богатству, поскольку оно давало ему возможности раскрыть этот талант в полной мере. Кстати сказать, он проявился даже в покупке бостонского дома.

   Однажды весной старый дом Таунсендов заперли, ярко-синего леопарда осторожно сняли с его места над парадной дверью, погрузили вместе со всем имуществом в поезд и – Таунсенды уехали. Это был печальный и насыщенный событиями день для Таунсенд-виллидж. Некий человек из Барре арендовал магазин, – Дэвид, в конце концов, решил его не продавать, – а самые почтенные жители собрались, чтобы в неторопливой манере обсудить ситуацию. Они, очевидно, испытывали огромную гордость за уехавших. Они обсуждали его перед новым владельцем, подчеркивая самые лучшие его черты. «Дэвид – ужасно умный, – говорили они, – он всю свою жизнь прожил в Таунсенд-виллидж, и никто не мог бы сравниться с ним умом. Ему палец в рот не клади. Знаете, сколько он заплатил за свой дом в Бостоне? Так вот, сэр, этот дом стоил двадцать пять тысяч долларов, но Дэвид купил его за пять. Да, сэр, именно так».

   – Должно быть, с этим домом было что-то не так, – заметил новый владелец магазина, хмуро глядя поверх прилавка. Он начинал чувствовать в своем положении что-то унизительное.

   – Ничего подобного, сэр. Дэвид все осмотрел сам. Его на мякине не проведешь. Все было в полном порядке – и горячая, и холодная вода, и все остальное, и в одном из лучших районов города – на самой престижной улице. Дэвид сказал, что арендная плата на этой улице никогда не была ниже тысячи. Да, сэр, Дэвид заключил прекрасную сделку – пять тысяч за дом, стоимостью в двадцать пять тысяч.

   – Его наверняка с чем-то надули! – прорычал из-за прилавка новый владелец.

   Однако, как утверждали в один голос жители деревни, не могло быть никаких сомнений в том, что Дэвид Таунсенд приобрел превосходный городской дом, причем, по абсурдно низкой цене. На самом деле, поначалу он также заподозрил неладное. Стало известно, что всего лишь несколько лет назад дом стоил кругленькую сумму; он был в полном порядке; водопровод, печь, все прочее – действовали исправно. Вопреки опасениям миссис Таунсенд, рядом не оказалось никакой мыльной фабрики. Она была уверена, что слышала о домах, продававшихся дешево именно по такой причине, но мыльной фабрики поблизости не было. Члены семьи принюхивались и приглядывались ко всему; когда пошел первый дождь, они осмотрели все потолки, уверенные, что обнаружат темные пятна в тех местах, где протекает крыша, но они отсутствовали. Они были вынуждены признать, что дом безупречен, даже несмотря на тайну низкой цены, и их подозрения рассеялись. А последняя придала нечто вроде последнего штриха совершенству дома, с точки зрения Таунсендов, привыкших в Новой Англии к бережливости. Они прожили в своем новом доме всего месяц и были счастливы, хотя временами им не хватало общества Таунсенд-виллидж, когда начались неприятности. Семья, хотя и жила в аристократической, фешенебельной части города, осталась верна своему прошлому и, по своему обыкновению, держала только одну служанку. Это была дочь фермера, жившего на окраине их родной деревни, среднего возраста, служившая у них последние десять лет. Как-то раз, в понедельник, она поднялась рано и стирала перед завтраком, который приготовили миссис Таунсенд и Адрианна, как делали это обычно в день стирки. Семья сидела за завтраком в полуподвальной столовой, а служанка, которую звали Корделия, развешивала белье на пустыре. Соседство пустыря с домом казалось еще одним преимуществом. Было довольно странно, что он не застроен, и Таунсенды удивлялись, поскольку не отказались бы иметь на нем собственный дом. Они использовали его, когда им это было нужно, с невинным сельским пренебрежением к правам собственности на незанятую землю.

   – Мы вполне можем развешивать белье на пустыре, – сказала миссис Таунсенд Корделии в первый понедельник их пребывания в новом доме. – Наш дворик и вполовину не такой большой, и не сможет вместить все выстиранное белье, а кроме того, там больше солнца.

   Итак, Корделия развешивала на нем белье четыре понедельника, сегодня был пятый. Завтрак был уже наполовину съеден, – завтракающие добралась до гречневых лепешек, – когда в столовую вбежала служанка и остановилась, безмолвно глядя на них, с выражением крайнего ужаса на лице. Она была смертельно бледна. Ее руки, мокрые от мыльной пены, прятались в складках ситцевого платья, а волосы, казалось, приподнимались, от охватившего ее страха. Таунсенды повернулись и посмотрели на нее. Дэвид и Джорд встали, подумав о грабителях.

   – Корделия Баттлз, что случилось? – воскликнула миссис Таунсенд. У Адрианны перехватило дыхание, она тоже побледнела. – В чем дело? – повторила миссис Таунсенд, но служанка не могла произнести ни слова. Миссис Таунсенд, умевшая быть властной, вскочила, подбежала к испуганной женщине и хорошенько встряхнула ее. – Корнелия Баттлз, говори, а не стой и не смотри, словно немая! Что с тобой такое?

   Корнелия слабым голосом произнесла:

   – Там... кто-то еще... развешивает белье... на пустыре, – выдохнула она и ухватилась за стул, чтобы не упасть.

   – Кто? – воскликнула миссис Таунсенд, придя в негодование, поскольку считала себя владелицей пустыря. – Это кто-то из соседей? Хотела бы я знать, какое они имеют на это право! Наш дом расположен к пустырю ближе остальных.

   – Я... не знаю... кто это, – выдохнула Корделия.

   – Это, наверное, та самая соседка, – сказала миссис Таунсенд, – у которой огненно-рыжие волосы. Кажется, ты с ней уже познакомилась, Корделия.

   – Это не она, – пробормотала Корделия. Потом добавила, с ужасом в голосе: – Я не видела, кто это был.

   Все уставились на нее.

   – Почему ты не видела? – требовательно спросила хозяйка. – Ты что, ослепла?

   – Нет, мадам.

   – Тогда почему же ты не видела?

   – Я видела только... – Корделия заколебалась, с выражением крайнего ужаса на лице.

   – Продолжай, – с нетерпением сказала миссис Таунсенд.

   – Все, что я видела, это чью-то тень, очень худую, развешивающую белье, и...

   – Что?

   – Я видела тень, которая что-то развешивала на веревке.

   – Но белье ты не видела?

   – Только тень на земле.

   – Как она была одета?

   – Странно, – вздрогнув, ответила Корделия.

   – Если бы я не знала тебя так хорошо, то подумала бы, что ты выпила, – сказала миссис Таунсенд. – А теперь, Корделия Баттлз, я сама пойду на пустырь и посмотрю, есть ли там то, о чем ты говоришь.

   – Я с вами не пойду, – выдохнула та.

   Миссис Таунсенд и все остальные, за исключением Адрианны, оставшейся дрожать вместе со служанкой, вышли на пустырь. Чтобы добраться до него, им пришлось пройти через ворота на улицу. На пустыре не было ничего необычного. В его углу рос один-единственный большой тополь, оставшийся от леса; он весь был покрыт бурьяном и сорняками. Таунсенды остановились за грубым досчатым забором, отделявшим пустырь от улицы, в ужасе и удивлении, поскольку сказанное Корнелией оказалось правдой. Они видели все в точности так, как она описала: тень очень стройной женщины с поднятыми руками, перемещавшаяся по земле, и тени странных, бедных одежд, развевающихся на темной линии; но когда они подняли глаза, чтобы увидеть то, что отбрасывало эти тени, они не увидели ничего, в чистом октябрьском воздухе.

   – О Господи! – ахнула миссис Таунсенд. На ее лице отразился гнев, смешанный с ужасом. Внезапно, она решительно шагнула вперед, хотя муж попытался ее удержать.

   – Оставь меня в покое, – заявила она, двигаясь вперед. А затем вдруг отпрянула и громко крикнула: – Что-то мокрое хлестнуло меня по лицу!.. Уведите меня, уведите! – После чего лишилась чувств. Ее отнесли в дом. – Это было ужасно, – простонала она, придя в себя, окружившей ее семье. – О, Дэвид, как ты думаешь, что это такое?

   – Ничего, – твердо произнес Дэвид Таунсенд. Он отличался мужеством и верил только в реальность. Поэтому сейчас отрицал, будто видел что-то необычное.

   – Нет, там что-то было, – простонала его жена.

   – Я тоже что-то видел, – сказал Джордж мальчишеским баском.

   Служанка судорожно всхлипнула, Адрианна тоже.

   – Не будем больше об этом, – сказал Дэвид. – Вот, Джейн, выпей горячего чаю, – это пойдет тебе на пользу, а ты, Корделия, повесь белье у нас во дворе. Джордж, иди и натяни для нее веревку.

   – Веревка на пустыре, – отозвался Джордж, пожав плечами.

   – Ты боишься?

   – Нет, – обиженно ответил мальчик, и, побледнев, вышел.

   После этого Корделия развешивала чистое белье во дворе дома, и никогда – на пустыре. Что касается Дэвида Таунсенда, то он большую часть времени проводил на пустыре, наблюдая за движущимися тенями.

   – Наверное, это тени от тополя или дыма из нашей трубы, – предположил он.

   – Но почему они появляются только утром в понедельник? – спросила его жена.

   Дэвид промолчал.

   Вскоре случились новые необъяснимые события. Однажды Корделия позвонила в колокольчик в обычный обеденный час, в полдень, как это было заведено еще во время проживания в Таунсенд-виллидж, и семья собралась к столу. Адрианна с удивлением взглянула на тарелки.

   – Странно! – сказала она.

   – Что – странно? – спросила ее мать.

   Рука Корделии, ставившей стакан с водой рядом с тарелкой, дрогнула, вода пролилась.

   – Ну... – сказала Адрианна, побледнев. – Я... Я думала, будет обычный обед. А... мне кажется... пахнет капустой...

   – Я знала, что это только начало, – выдохнула Корделия, опершись на спинку стула Адрианны.

   – Что ты имеешь в виду? – резко спросила миссис Таунсенд, но ее лицо также начало бледнеть.

   – Я все утро чувствовала запах капусты, – тихо сказала Адрианна. – А на обед – картошка и треска.

   Таунсенды переглянулись. Дэвид вскочил и выбежал из комнаты. Остальные, с невольной дрожью, ждали. Когда он вернулся, лицо его было мрачным.

   – Что... – нерешительно начала миссис Таунсенд.

   – Там пахнет капустой, – нехотя признал он. Затем посмотрел на нее с вызовом. – Это из соседнего дома. И доносится к нам.

   – Наш дом выше.

   – Мне все равно, меня это не заботит.

   – Корделия, – сказала миссис Таунсенд, – сходите в соседний дом и спросите, не готовили ли они капусту на обед.

   Служанка плотно сжала губы и вышла из столовой. Вернулась она быстро.

   – Они говорят, что никогда не готовят капусту, – объявила она с мрачным торжеством, бросив вызывающий взгляд на мистера Таунсенда. – Кстати, их служанка вела себя очень дерзко.

   – Ах, папа, давай уедем отсюда, давай продадим этот дом! – воскликнула Адрианна.

   – Если ты думаешь, что я продам такой замечательный дом только потому, что на пустыре пахнет капустой, то ты ошибаешься, – твердо ответил Дэвид.

   – Дело не только в капусте, – сказала миссис Таунсенд.

   – И каких-то теней, – добавил Дэвид. – Я устал от этой чепухи. Мне казалось, у тебя больше здравого смысла, Джейн.

   – Один из мальчиков в школе спросил меня, не мы ли живем в доме рядом с пустырем на Уэллс-стрит, и присвистнул, когда я ответил «да», – заметил Джордж.

   – Пусть свистит, сколько захочет, – сказал мистер Таунсенд.

   Через несколько часов, члены семьи, под влиянием спокойствия и здравого смысла мистера Таунсенда, согласились, что это было крайней глупостью – беспокоиться из-за запаха капусты. И даже посмеялись над собой.

   – Наверное, мы так разнервничались из-за этой тени, развешивающей одежду, что обращаем внимание на каждую мелочь, – согласилась миссис Таунсенд.

   – Когда-нибудь ты поймешь, что это имеет значения не больше, чем запах капусты, – сказал ее муж.

   – Но ты все равно не смог объяснить, почему меня по лицу ударило мокрое белье, – с сомнением сказала миссис Таунсенд.

   – Тебе показалось.

   – Я ЭТО ПОЧУВСТВОВАЛА.

   В тот день все шло как обычно почти до четырех часов. Адрианна отправилась в город за покупками. Миссис Таунсенд сидела за шитьем у окна в своей комнате на третьем этаже. Джордж еще не вернулся домой. Мистер Таунсенд писал письмо в библиотеке. Корделия была занята в подвале; начали сгущаться сумерки, наступавшие с каждым днем все раньше и раньше, когда внезапно раздался грохот, потрясший дом до фундамента. Задребезжала посуда на буфете, бокалы зазвенели, подобно колокольчикам. Картины на стенах комнаты миссис Таунсенд закачались. Но это было еще не все: все зеркала в доме треснули одновременно, – насколько можно было судить, – сверху донизу, а затем разлетелись на кусочки. Миссис Таунсенд была слишком напугана, чтобы закричать. Она сидела, съежившись в кресле, задыхаясь; ее глаза, полные ужаса, были обращены в сторону улицы. Она увидела большую группу людей, облаченных в черное, пересекающих улицу перед пустырем. В этой двигавшейся группе было нечто странное и мрачное; она являла собой что-то колышущееся, развевающееся, посреди которого виднелись бледные пятна лиц. Дойдя до пустыря, они исчезли. В комнату вбежал мистер Таунсенд; он был бледен, выглядел одновременно рассерженным и встревоженным.

   – Это ты упала? – спросил он, словно его жена, миниатюрная женщина, могла сотрясти дом своим падением.

   – О, Дэвид, в чем дело? – прошептала миссис Таунсенд.

   – Будь я проклят, если знаю! – ответил тот.

   – Не ругайся. Это слишком ужасно. О, Дэвид, взгляни на зеркало!

   – Вижу. То, что висело над камином в библиотеке, тоже разбилось.

   – Это предвещает смерть!

   На лестнице послышались неуверенные шаги Корделии. Она чуть не упала, входя в комнату. Подойдя к мистеру Таунсенду, она схватила его за руку. Он искоса взглянул на нее, наполовину сердито, наполовину сочувствующе.

   – В чем дело? – спросил он.

   – Понятия не имею. Что это? Что случилось? Зеркало на кухне разбилось. Оно разлетелось кусочками по всему полу. О, о! Что это?

   – Я знаю не больше твоего. Я этого не делал.

   – Разбитое зеркало – к смерти в доме, – сказала Корделия. – Если это суждено мне, я готова; но я лучше умру, чем буду жить в постоянном страхе, как все последнее время.

   Мистер Таунсенд взял себя в руки и решительно взглянул на двух дрожащих женщин.

   – А теперь, послушайте меня, – сказал он. – Это все чепуха. Вы точно умрете от страха, если будете продолжать в том же духе. Я сам выставил себя дураком, испугавшись. Это – обычное землетрясение.

   – Ах, Дэвид! – ахнула его жена, ничуть не успокоившись.

   – Это всего лишь землетрясение, – настаивал мистер Таунсенд. – Так оно и было. Разбиваются вещи на стенах и у стен, а в центре комнаты все остается целым. Я об этом читал.

   Внезапно миссис Таунсенд громко вскрикнула и ткнула во что-то пальцем.

   – Если это землетрясение, – воскликнула она, – то как ты объяснишь это? Ай, ай, ай!

   Она была на грани истерики. Муж взял ее за руку и проследил взглядом, куда она показывала. Корделия – тоже. Она, казалось, излучала страх. На полу, среди осколков зеркала, лежало что-то черное, похожее на длинный гребешок.

   – Это ты сама что-то уронила! – воскликнул мистер Таунсенд.

   – Вовсе нет. О!

   Мистер Таунсенд выпустил руку жены и шагнул к лежавшему предмету. Это была длинная креповая вуаль. Он поднял ее, она заколыхалась в его руке, точно была наэлектризована.

   – Это твое, – сказал он жене.

   – Ах, Дэвид, у меня такой никогда не было. Ты же знаешь, ты знаешь... у меня не может быть такой... если только ты не умрешь. Как она сюда попала?

   – Будь я проклят, если знаю, – сказал Дэвид. Он был смертельно бледен, но скорее возмущен, чем испуган.

   – Брось ее, брось!

   – Хотел бы я знать, что все это значит? – сказал Дэвид. Он сердито отшвырнул вуаль, и она упала на пол точно так, как лежала прежде.

   Корделия разрыдалась. Миссис Таунсенд вцепилась в руку мужа, сжав ее холодными, как лед, пальцами.

   – Что вообще творится в этом доме? – прорычал он.

   – Ты должен продать его. Ах, Дэвид, мы не сможем в нем жить.

   – Продать дом, который я купил за пять тысяч, притом, что он стоит двадцать пять, из-за такой чепухи!

   Дэвид сделал шаг к черной вуали, но она поднялась с пола и двинулась перед ним через комнату, как если бы скрывала лицо женщины. Он принялся бегать за ней по комнате, тщетно пытаясь ухватить, потом остановился, и она снова упала на пол. На лестнице послышались торопливые шаги, в комнату вбежала Адрианна. Она направилась к отцу и схватила его за руку; она хотела что-то сказать, но только невнятно бормотала; ее лицо посинело. Отец яростно встряхнул ее.

   – Адрианна, я думал, у тебя больше здравого смысла! – воскликнул он.

   – О, Дэвид, как ты можешь так говорить? – всхлипнула ее мать.

   – Ничего не могу поделать. Я схожу с ума! – с напором произнес он. – Что вселилось в дом и в каждого из вас?

   – Что случилось, Адрианна, мое бедное дитя? – спросила мать. – Ты только посмотри, что тут происходит.

   – Это землетрясение, – твердо сказал отец. – Бояться нечего.

   – Но как ты объяснишь ЭТО? – ужасным голосом сказала миссис Таунсенд, указывая на вуаль.

   Адрианна не смотрела на вуаль, она была слишком испугана и заговорила прерывающимся голосом.

   – Я... шла... мимо пустыря... – задыхаясь, проговорила она. – И... у меня... у меня... была моя новая шляпка в бумажном пакете и... пакет с голубой лентой... и я увидела толпу, ужасную толпу... о! ужасную толпу людей с бледными лицами... они все были одеты в черное.

   – Где эти люди сейчас?

   – Я не знаю... О! – Адрианна, ослабев, опустилась в кресло.

   – Дай ей воды, Дэвид, – всхлипнула мать.

   Дэвид, что-то пробормотав, выбежал из комнаты и вернулся со стаканом воды, который поднес к губам дочери.

   – На, пей! – грубо сказал он.

   – О, Дэвид, как ты можешь так говорить? – всхлипнула его жена.

   – Ничего не могу с собой поделать. Я, кажется, схожу с ума, – ответил Дэвид.

   Затем на лестнице послышались шаги, и вошел Джордж. Он был очень бледен, и при этом старался беззаботно улыбаться.

   – Привет! – сказал он дрожащим голосом, пытаясь успокоиться. – Интересно, что там такое происходит на пустыре?

   – И что же там такое происходит? – спросил отец.

   – О, ничего, только... Там свет, на уровне окон, как если бы там стоял дом. Выглядит именно так, но если присмотреться, то видишь, как обычно, только старые сухие сорняки. Я смотрел, и не мог поверить своим глазам. Это видела еще какая-то женщина. Она шла мимо, как и я. Посмотрев на пустырь, она громко вскрикнула и убежала. Я ждал, не появится ли кто-то еще, но никто не появился.

   Мистер Таунсенд выбежал из комнаты.

   – Думаю, когда он туда доберется, все уже кончится, – начал Джордж, оглядываясь. – Что тут случилось? – воскликнул он.

   – О, Джордж, дом вдруг затрясся, и все зеркала разбились, – простонала мать, а вслед за ней Адрианна и Корделия.

   Джордж присвистнул бледными губами. Вернулся мистер Таунсенд.

   – Ну, – спросил Джордж, – ты что-нибудь видел?

   – Хватит об этом, – ответил отец. – Вполне достаточно.

   – Нам нужно продать дом и вернутся в Таунсенд-виллидж, – диким голосом воскликнула его жена. – О, Дэвид, пообещай, что ты так и сделаешь.

   – Я не подам дом, стоящий двадцать пять тысяч, за пять, из-за всякой ерунды, – твердо ответил тот.

   Однако вскоре его решимость была поколеблена. Семейство собралось в столовой. Все боялись ложиться спать, – то есть, все, кроме, возможно, мистера Таунсенда. Миссис Таунсенд заявила, что она покинет этот ужасный дом и вернется в Таунсенд-виллидж независимо от того, поедет с ней ее муж или останется, а пока они будут сидеть все вместе и ждать, не случится ли чего. Мистер Таунсенд был вынужден согласиться. Они выбрали столовую по той причине, что та располагалась близко к улице, – на случай, если понадобится быстро покинуть дом, – и заняли свои места за столом, на который Корделия подавала ужин.

   – Все выглядит так, словно мы имеем дело с призраком, – прошептала она с ужасом.

   – Придержи язык, если не можешь сказать ничего разумного, – сказал мистер Таунсенд.

   Столовая представляла собой большую комнату, отделанную дубом, с темно-синими обоями поверх панелей. Над камином висела старая вывеска постоялого двора – ярко-синий леопард. Мистер Таунсенд настоял, чтобы ее повесили здесь. Он испытывал странную гордость. Семья просидела вместе до полуночи, но ничего необычного не произошло. Миссис Таунсенд начала клевать носом; мистер Таунсенд демонстративно читал газету. Адрианна и Корделия оглядывали комнату, а затем смотрели одна на другую. Джордж смотрел в книгу. Внезапно Адрианна испуганно вскрикнула, а вслед за ней – Корделия. Джордж слегка присвистнул. Миссис Таунсенд, вздрогнув, проснулась, газета мистера Таунсенда с шелестом упала на пол.

   – Взгляните! – воскликнула Адрианна.

   Вывеска с ярко-синим леопардом над полкой светилась так, словно над ней висел фонарь. Свет исходил сверху. И чем дольше они смотрели, тем ярче становился свет. Казалось, синий леопард, припавший к земле, оживал. Затем открылась входная дверь – наружная, которая была заперта. Они услышали, как она скрипнула. Они сидели и смотрели. Мистер Таунсенд был ошеломлен не меньше остальных. Они услышали, как открылась наружная дверь, затем открылась дверь, ведущая в комнату, и медленно вошла ужасная группа черных людей, виденных ими днем. Таунсенды дружно поднялись и сгрудились в дальнем углу, прижавшись друг к другу. Люди с лицами, отмеченными белизной смерти, в развевающихся, скрывающих их фигуры одеждах, пересекли комнату. Они были чуть выше обычного человеческого роста, по крайней мере, так показалось устремленным на них испуганным глазам. Они направились к каминной полке, над которой висела вывеска, и семейство увидела, как длинная рука, задрапированная в черное, поднялась и сделала движение, словно стучала в дверь. После чего все они исчезли, словно прошли сквозь стену, и комната вновь стала такой, какой была прежде. Миссис Таунсенд била нервная дрожь, Адрианна почти теряла сознание, у Корделии началась истерика. Дэвид Таунсенд стоял, с любопытством глядя на вывеску с синим леопардом. Джордж в ужасе смотрел на него. Что-то в лице отца заставило его позабыть обо всем на свете. Наконец, он робко коснулся его руки.

   – Отец, – прошептал он.

   Дэвид повернулся и с яростью взглянул на него, потом лицо его прояснилось, он провел рукой по лбу.

   – О Господи! Что это со мной? – пробормотал он.

   – Ты был похож на ужасный портрет Тома Таунсенда на чердаке в Таунсенд-виллидж, отец, – содрогнувшись, пролепетал мальчик.

   – А я-то думал, что после такого выгляжу как обычный старый хрыч, – проворчал Дэвид, но лицо его было белым, как мел. – Сходи, налей матери горячего чаю, – резко распорядился он. А сам ухватил Корделию за плечи и встряхнул ее. – Прекрати! – крикнул он и снова встряхнул ее. – Разве ты не ходишь в церковь? Чего тебе бояться? Ты ведь не сделала ничего плохого?

   Корделия разразилась смехом сквозь рыдания и процитировала Священное Писание:

   – «Вот, я была сотворена в беззаконии, и во грехе зачала меня мать моя», – воскликнула она. – Если я сама не сделала ничего плохого, то, может быть, это сделал кто-то до меня, и когда приходят силы Зла и Тьмы, они требуют ответа с меня, потому что ответственность за эти поступки несу я! – И она громко расхохоталась.

   – Если ты не замолчишь, – сказал Дэвид, хотя на лице его по-прежнему был написан ужас, – я лично отведу тебя на пустырь, чего бы мне это ни стоило. Я говорю вполне серьезно.

   Корделия замолчала и посмотрела на него диким взглядом. На щеки Адрианны вернулся румянец; мать судорожно пила горячий чай.

   – Уже за полночь, – выдохнула она, – я не верю, что они вернутся сегодня. А ты, Дэвид?

   – Я тоже, – решительно ответил тот.

   – О, Дэвид, нам не стоит оставаться в этом ужасном доме даже еще только на одну ночь.

   – Мы в нем и не останемся. Утром мы соберем вещи и вернемся в Таунсенд-виллидж, даже если для этого нам потребуются услуги пожарной команды, – сказал Дэвид.

   Объятая ужасом, Адрианна улыбнулась, подумав об Абеле Лайонсе.

   На следующий день мистер Таунсенд отправился к агенту по недвижимости, который продал ему дом.

   – Я не могу вынести того, что в нем происходит, – сказал он. – Выручите за него, сколько сможете. Я скорее отдам его по дешевке, чем оставлю себе.

   После чего прибавил пару крепких слов в адрес тех, кто продал его ему. Но агент отказался признавать свою вину.

   – Признаюсь, я заподозрил что-то неладное, когда владелец, которому я обещал сохранить в тайне его имя, поручил мне продать его за ту цену, которую я смогу за него получить, не поставив никаких условий. Я никогда ничего не слышал об этом доме, но начал подозревать, что с ним что-то не так. Потом я навел кое-какие справки и выяснил, что среди соседей ходят слухи, будто на пустыре творится что-то необычное. Меня тоже удивило, почему он остается незастроенным. Говорят, однажды была предпринята попытка, заключен контракт, но подрядчик умер; был нанят другой подрядчик, но один из рабочих погиб, копая погреб, а остальные сбежали. Я не обратил на это особого внимания. Я никогда не верил в подобные вещи; да и потом, откуда мне было знать, что именно происходит в доме, – люди, жившие в нем, видели и слышали нечто странное на пустыре, поэтому я решил, что, поскольку вы выглядели человеком не робкого десятка, вам это не доставит особых хлопот, а дом представлял собой возможность заключить такую сделку, какие мне прежде заключать не доводилось. Но в то, что вы рассказываете, невозможно поверить.

   – Вам известно, кто именно владел пустырем? – спросил мистер Таунсенд.

   – В точности – нет, – ответил агент, – потому что первые владельцы избавились от него задолго до нашей с вами встречи; но мне точно известно, что этот пустырь называется пустырем Гастона. В чем дело? Вам плохо?

   – Нет, ничего, – ответил мистер Таунсенд. – Сделайте все, что в ваших силах; возможно, у другой семьи с этим домом не возникнет таких проблем, как у нашей.

   – Надеюсь, вы не собираетесь покидать город? – осведомился агент.

   – Мы возвращаемся в Таунсенд-виллидж так быстро, как только это возможно. Мы оставим этот проклятый дом сразу же, едва упакуем вещи, – ответил мистер Дэвид Таунсенд.

   Он не сказал ни агенту, ни кому-либо из членов своей семьи, что заставило его вздрогнуть и побледнеть, когда он услышал имя бывших владельцев пустыря. Он вдруг вспомнил историю ужасного убийства, случившегося под вывеской синего леопарда. Жертву звали Гастон; убийца так и не был найден.

ПРИЗМА

   Дожди шли часто, и растительность превратилась почти в тропическую. Придорожные заросли стали джунглями для птиц и насекомых, а иногда и для людей. Жарким полднем, в августовский день, Дианта Филдинг лежала на спине в тени каменной стены, окаймлявшей с юга влдения ее отчима, Зенаса Мэя. Здесь все равно было очень тепло, – хотя заросли ежевики, ядовитого плюща и серые камни отбрасывали тень, – но девушка любила тепло. Она испытывала нежную истому, – лучшее воздействие, какое может оказать тепло, – вместо жгучего раздражения, – его худшего воздействия. Пусть оно беспокоит гремучих змей и нервных женщин. Что же касается ее самой, то тепло заставляло ее чувствовать себя подобно бабочке, трепещущей крыльями над розой, и она шевелилась лишь изредка, наслаждаясь прелестью окружавшего ее мира.

   Лежа здесь, она слышала голос сосны, росшей неподалеку – одинокой сосны, источавшей непередаваемую сладость; она вдыхала запах дикого винограда, неохотно зревшего в поле за стеной; она вдыхала запах ежевики; она с ленивым восхищением смотрела на побеги ядовитого плюща. Это было похоже на невинность, наблюдающую за грехом и пытающуюся понять, что она видит. Однажды ее мачеха, миссис Зенас Мэй, отравилась ядовитым плющом. Дианта не верила, что плющ мог быть этому причиной. Она осторожно прикоснулась к нему и отвернулась.

   Она услышала далекий голос со стороны фермерского дома, слева, окликающий ее по имени. «Дианта! Дианта!» Она лежала неподвижно и едва дышала. Голос раздался снова. Она с торжеством улыбнулась. Она прекрасно знала, что от нее хотят – чтобы она помогла приготовить ужин. Замужняя дочь мачехи и ее двое детей гостили в доме. Она предпочла остаться на месте. Единственное, чего она боялась, – ее могут найти дети. Они были похожи на маленьких хорьков. Дианте они не нравились. Она вообще не любила детей. Ей казалось, что дети дочери мачехи не ладят друг с другом, по причине наследственности; она это чувствовала, хотя и не понимала, что именно она чувствует. Ей было всего двенадцать лет; она сама еще была ребенком, хотя и довольно развитым для своего возраста.