Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"
Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Абигайль достала из шкафа свою маленькую оловянную чашечку и напилась воды из ведра, которое достала из колодца миссис Бейли; затем она встала на камень и заглянула в него, перегнувшись через стенку. Там была ее кукла, ее драгоценная кукла, сделанная для нее Сарой, одетая в прекрасную серебристую парчу из куска свадебного платья, привезенного из Англии. Один из констеблей заметил куклу Абигайль и сразу же заподозрил, что с ее помощью миссис Проктор наводит порчу на свои жертвы; он схватил ее и бросил в колодец. Другие констебли обвинили его в необдуманном поступке, сказав, что ее нужно было доставить в Бостон и предъявить на суде в качестве доказательства. Услышав это, маленькая Абигайль в испуге вскрикнула.
Она не увидела ничего, и вернулась на свое место в дверях.
Во второй половине дня она снова почувствовала сильный голод и принялась искать в доме еду; затем отправилась на поле позади дома, нашла сладкие цветки и жадно высосала их. Вернувшись в дом, она обнаружила кукурузный початок; она положила его в фартук и принялась укачивать его. Сев в дверном проеме на маленький стульчик, который вытащила из кладовой, она крепко прижала к себе свою новую куклу и прошептала:
– Не бойся, – прошептала она. – Я не позволю черному зверю причинить тебе вред; обещаю тебе, что не позволю.
В ту ночь она придумала, как ей защитить себя в темноте. Всю одежду своих родителей, сестры и брата, какую только смогла найти, она собрала вместе и положила кругом на полу комнаты; затем она расположилась внутри со своим кукурузным початком и пролежала там всю ночь, прижимая его к себе. На другой день она опять встала в дверях; но теперь она была очень слаба, маленькие ножки подгибались, так что она была вынуждена сесть на свой маленький стульчик с прямой спинкой, держа в руках початок и вглядываясь в дорогу.
Днем она все-таки поднялась, добралась до поля и, лежа на нагретых солнцем камнях, высосала еще несколько цветков. Она также нашла на опушке леса молодые листья грушанки и несколько синих фиалок, и съела их. Но нежная, сладкая и ароматная еда весенней природы не была предназначена для маленького человечка.
Бедная Абигайль Проктор едва смогла вернуться домой, по-прежнему прижимая к себе початок; посидела на стульчике в дверях; а ночью заползла в круг из одежды родных. Она плотно завернулась в старый плащ своего отца, и вообразила себе, что это он сам обнимает и защищает ее.
Всю ночь, пока она лежала там, ее мать готовила мясо, бульон и сладкие пирожные, и она наелась всем этим до отвала; но утром была настолько слаба, что даже не могла повернуться. Она не могла подойти к двери, но это не имело никакого значения, потому что она даже не понимала этого. Ей казалось, что она сидит на своем маленьком стульчике и смотрит вверх и вниз по дороге; что она видит сплетающиеся зеленые ветви, скрывающие небо на юге и севере; она видела в подлеске белые и розовые цветы; она видела идущих людей. Там были ее отец и мать, шедшие с едой и подарками для нее, но уведенные констеблями. Там были магистраты, почтенные Джон Хэтхорн и Джонатан Корвин, с констеблями и своими помощниками, очень внушительными и грозными. Там были Пэррис и Нойес, с мрачными лицами, спрашивавшие ее мать о том, не она ли наслала порчу на их служанку, Мэри Уоррен. Там был Бенджамин, смело обличавший констеблей. Там была Сара с куклой, которую она достала из колодца, стряхивавшая воду с серебристой парчи.
Все это маленькая Абигайль Проктор видела в своих полубредовых фантазиях, лежа на полу в комнате, но она не видела, как ее сестра Сара вернулась, около четырех часов вечера.
Сара Проктор, высокая и стройная, в простом платье, с суровым лицом, обрамленным красной шалью, завязанной под подбородком, вернулась из Бостона, гоня перед собой черную корову большой зеленой веткой. Она едва не падала от усталости, но уверенно переставляла запыленные башмаки по придорожным сорнякам, и лицо ее было суровым, как у индейца.
Увидев свой дом, она на мгновение остановилась.
– Абигайль! – крикнула она. – Абигайль!
Ответа не последовало, и она пошла быстрее, чем прежде. Добравшись до дома, она снова крикнула: «Абигайль!»; никто не отозвался; привязав черную корову к персиковому дереву, она побежала в дом и нашла свою маленькую сестру Абигайль лежащей на полу в комнате.
Она опустилась рядом с ней на колени, и та улыбнулась ей слабой улыбкой. Маленькая девочка все еще думала, что она сидит в дверях; что она видела свою сестру идущей по дороге, пока та не оказалась совсем близко.
– Абигайль, что они с тобой сделали? – резким голосом спросила Сара, но девочка опять слабо улыбнулась.
– Абигайль, что произошло? – Сара взяла ребенка за плечи и слегка приподняла; но та ничего не ответил; улыбка исчезла с ее лица, веки наполовину закрылись.
– Ты голодна, Абигайль?
Маленькая девочка покачала головой.
– Этого не может быть, – сказала Сара, наполовину для себя, – в доме оставалось много еды. Абигайль, посмотри на меня; когда ты в последний раз ела? Абигайль!
– Вчера, – прошептала девочка.
– Что?
– Цветы и листья в поле.
– А что стало с хлебом, который был испечен, с пирожками и мясом?
– Я... я не помню.
– Нет, этого не может быть. Скажи мне, Абигайль.
– Черный зверь пришел ночью и все съел, а также корову, теленка и лошадей.
– Черный зверь!
– Я слышала, как он приходил, а утром уже ничего не было.
Сара вскочила.
– Грабители! Убийцы! – грозным голосом воскликнула она, но маленькая девочка на полу даже не вздрогнула; она снова закрыла глаза и видела дорогу.
Сара быстро подхватила ведро и вышла во двор к корове. Опустившись на колени в траве, она подоила ее; затем принесла ведерко, процедила и налила немного молока в маленькую чашечку Абигайль. «Она всегда любила парное», – прошептала Сара белыми губами.
Наклонившись над маленькой девочкой, она приподняла ее одной рукой, а другой поднесла к ее губам чашечку.
– Пей, Абигайль, – нежно приказала она. – Парное, такое, как ты любишь.
Девочка попыталась сделать глоток, но тут же сжала губы и с отвращением отвернулась, как Сара ни пыталась уговорить ее. Наконец, она положила девочку на спину и взяла ложку; с уговорами, ей удалось влить немного молока в рот девочки и заставить проглотить.
После этого она раздела ее и уложила спать в гостиной, окна которой выходили на юг, но ребенку было неуютно без приготовленного им кольца из одежды, и Сара была вынуждена положить его на кровать; только тогда девочка уснула и стала, во сне, смотреть за дорогой, сидя в дверях.
Сара вышла на крыльцо. Она услышала стук копыт приближающейся лошади; он становился все слышнее и слышнее. Сара вышла на дорогу. Вскоре лошадь остановилась рядом, с нее соскочил молодой человек.
– Сара, это ты! Наконец-то, дома, в безопасности, – воскликнул он и обнял бы, но она строго взглянула на него.
– А ты что – поначалу принял меня за привидение? – спросила она.
– Дорогая!
– Знаешь ли ты, что я только что освободилась из тюрьмы в Бостоне, где меня держали по обвинению в колдовстве? Неужели ты не чувствуешь запаха темницы, которым пропиталась моя одежда? Знаешь ли, что они называли меня ведьмой и обвиняли в том, что я навела порчу на Мэри Уоррен и других? Я не удивлена, что ты держался подальше, Дэвид Карр; возможно, тебя могли обвинить в общении с ведьмой. Мне не хотелось бы стать причиной грозивших тебе неприятностей, если бы ты поспешил ко мне, но почему ты позволил голодать моей маленькой сестре Абигайль? Я никак не ожидала этого от тебя, Дэвид.
Молодой человек решительно взял ее руки в свои, и она не высвободила их, а расплакалась.
– Сара, – серьезно сказал он, – я находился в Ипсвиче. Я ничего не знал о том, что вас с Бенджамином арестовали, пока не вернулся домой, и моя мать не сказала мне об этом. Я не знал, что ты оправдана, и спешил в Бостон, когда увидел тебя у ворот. Я ничего не знал об Абигайль; моя мать тоже этого не знала, она только плакала и говорила, что бедную маленькую девочку забрали вместе со всеми. Но что ты имеешь в виду, милая, когда говоришь, что я позволил ей голодать?
– Ночью они украли еду, – сказала Сара, – лошадей, корову и теленка. Я нашла корову, заблудившуюся в лесу, когда возвращалась домой, привела ее и подоила; но Абигайль едва выпила ложку парного молока. В течение трех дней она почти ничего не ела, она постоянно боялась, оставшись одна. Абигайль всегда была нежным ребенком, у нее поднялась температура; боюсь, она умрет, пока мать ее будет далеко.
– Я съезжу за своей матерью, дорогая, – с нетерпением произнес Дэвид Карр.
– Приведи ее под покровом ночи, – сказала Сара, – иначе ее могут заподозрить, если она явится в таверну ведьм, как называют наш дом. О, Дэвид, думаешь, она и вправду придет? Я просто не знаю, что делать.
– Я непременно приведу ее, дорогая, и привезу также фляжку с вином, оно поможет маленькой девочке, – воскликнул Дэвид. – Дождись нас. Быть может, дорогая, ребенок поправится, а остальных в ближайшее время оправдают. Нет, не плачь, бедняжка! Не плачь! У тебя есть я, и я приведу свою мать как можно быстрее. Она позаботится о маленькой девочке, она много знает о недугах; и я не сомневаюсь, что твои родные скоро будут оправданы.
– Моя мать надеется на это, – со слезами на глазах ответила Сара. – Бенджамин уже оправдан, но ему лучше держаться подальше от Салема какое-то время. Но моего отца не оправдают; он слишком смело высказал свое мнение судьям прямо в лицо.
– Нет, милая, – сказал Дэвид Карр, садясь в седло, – скоро этому наступит конец; это всего лишь безумие. Иди к маленькой девочке и успокойся.
Сара, рыдая, отправилась в дом, но когда она подошла к маленькой Абигайль, ее лицо было совершенно спокойно. Ребенок еще спал, ей удалось ненадолго разбудить его и дать несколько ложек молока; затем девочка устало отвернулась, откинулась на подушку и снова закрыла глаза. Она по-прежнему прижимала к себе кукурузный початок.
Сара умылась, привела в порядок волосы и переоделась в чистое синее платье; после чего села рядом с Абигайль и стала ждать Дэвида Карра и его мать. Те вскоре пришли.
Миссис Карр была известна в Салеме благодаря своим знаниям лечебных трав и уходу за больными. Она была одновременно мягкой и решительной, и пользовалась доверием жителей; они видели ее жизнь, и обсуждали ее. Ей сопутствовала удача, что она не нажила себе врагов, и поэтому ее знания и умение не навлекли на нее подозрений в колдовстве.
Миссис Карр принесла с собой целебные травы, хлеб, пирожки и мясо; она готовила зелья, и ее бледное лицо в тесном белом капоре постоянно склонялось над Абигайль Проктор. Но маленькая девочка так больше и не встала. Ее била лихорадка, порожденная голодом, страхом и горем; она лежала в постели, прижимая к себе кукурузный початок, несколько дней, а потом умерла.
Ей сшили белое платье и одели в него, после того как вымыли и расчесали золотистые волосы; она лежала, выглядя старше, чем в жизни, в окружении цветов, – красных, розовых, лиловых, – из сада миссис Карр, пока ее не похоронили. Они пригласили на похороны магистратов Ипсвича, потому что Дэвид Карр в ярости кричал, что магистрат Пэррис, устроивший охоту на ведьм, – ее убийца, и если бы он встал рядом с маленьким телом, из него потекла бы кровь, и что то же самое произошло бы с магистратом Нойесом; и бледное лицо Сары Проктор пылало алым, потому что она была согласна с его словами.
На следующее утро после похорон Абигайль Проктор, Джозеф Бейли и его жена Энн ехали верхом по дороге из Бостона, в большой компании, так что могли не бояться ведьм; с ними были главный магистрат Коттон Мазэр, Его превосходительство губернатор колонии, два почтенных магистрата и двое судей – они направлялись на суд над ведьмами в Салем.
Когда они приблизились к дому Проктора, то заговорили о нем и его обитателях; было много сказано о странном и ужасном и высказано благочестивое осуждение. Оказавшись возле поворота дороги, они вдруг увидели молодого человека и высокую светловолосую девушку, стоявших возле белых цветущих кустов. Сара Проктор, несмотря на то, что ее младшая сестра Абигайль умерла, а родителям грозила смерть, улыбнулась, глядя в лицо Дэвиду Карру, потому что надежда и любовь, ниспосланные Богом, заставляют жить, несмотря на самые тяжелые испытания.
Но стоило ей увидеть приближающуюся кавалькаду, блеск богатых одежд, услышать топот и звон, улыбка исчезла с ее лица, и она скрылась за спиной Дэвида. Тот стоял перед нею, сурово и дерзко глядя на проезжавших мимо него. А главный магистрат Мазэр смотрел на прекрасное белое лицо, – словно бы еще один цветок посреди цветущего куста, – и размышлял, не есть ли это лицо лицом ведьмы.
Энн Бейли думала только о маленькой девочке в дверях. И когда они проезжали мимо дома Прокторов, нетерпеливо выглянула из-за плеча мужа, улыбнулась и послала воздушный поцелуй.
– Что ты делаешь, Энн? – спросил ее муж.
– Ты разве не видишь в дверях маленькую девочку? – тихо прошептала она, опасаясь, как бы ее не услышал кто-нибудь другой. – Думаю, она выглядит лучше, чем прежде. У нее розовые щеки, они причесали ей волосы, и одели в чистое белое платье. Она держит в руках маленькую куклу.
– Я никого не вижу, – удивленно произнес Джозеф Бейли.
– Она стоит там. Я никогда не видела, чтобы так блестели волосы и платье; она сияет, точно солнце. Смотри! Смотри! Она улыбается! Я думаю, все ее несчастья позади.
Кавалькада миновала дом Проктора, но миссис Бейли обернулась и продолжала смотреть на него, пока маленькая девочка, стоявшая в дверях, не скрылась из виду.
ДВЕНАДЦАТЫЙ ГОСТЬ
– Не понимаю, как такое могло случиться, – сказала миссис Чайлдс. – Паулина, это ведь ты накрывала на стол?
– Вчера ты посчитала, сколько их будет, и сказала, что двенадцать, разве ты этого не помнишь, мама? Сегодня я не считала. Я просто поставила тарелки и приборы, – с улыбкой ответила Паулина.
Ее взгляд, когда она улыбалась, казался наивным и беспомощным. У нее был довольно большой рот, полные губы; казалось, она не властна над своей улыбкой. Она была довольно красива; лицо ее было нежным, а глаза – очень милыми.
– Совершенно не понимаю, как я могла допустить такую оплошность, – пробормотала ее мать, продолжая разливать чай.
На противоположной от нее стороне стола стояла тарелка, лежали нож и вилка, а также расположилось маленькое блюдечко с клюквенным соусом; стоял пустой стул. И не было никого, кто мог бы его занять.
– Это предзнаменование того, что явится кто-то очень голодный, – сказала жена брата миссис Чайлдс с некоторой порывистостью, несоразмерной произнесенным словам.
Брат разрезал индейку. Калеб Чайлдс, хозяин дома, был стар, у него дрожали руки. Более того, никто, и он сам – менее всего, не был уверен в его способностях сделать это. Всякий раз, когда он брал себе подливку, жена с тревогой наблюдала, как бы он ее не пролил; но каждый раз он это делал. Пролил он немного и сегодня. На красивой чистой скатерти появилось пятно. Калеб быстро поставил на него блюдце, а поверх него – чашку, с небольшим звоном, по причине трясущихся рук. Потом посмотрел на свою жену. Он надеялся, что она ничего не видела; но она видела.
– Лучше бы ты попросил Джона дать тебе подливку, – с досадой произнесла она.
Джон с сосредоточенным видом склонился над индейкой. Он резал медленно и аккуратно, и все верили, что у него получится, как нельзя лучше. Плечи, на которые возлагалось это бремя, были сильными. Его жена, в своем лучшем черном платье, сидела, улыбаясь, с чуть склоненной в сторону головой. В других домах она сидела именно так. Здесь она сидела иначе, но сейчас был особый случай. И она себе это позволила. Когда она сказала о предзнаменовании, сидевшая рядом с ней молодая женщина слегка поморщилась.
– Я не верю ни в какие предсказания, – произнесла она тоном, резко контрастировавшим с ее миловидностью. Она была дальней родственницей мистера Чайлдса. С ней прибыли муж и трое детей. Незамужняя сестра миссис Чайлдс, Мария Стоун, была за столом одиннадцатой. Изможденное лицо Марии имело нездоровый красный цвет, от кончика острого носа до ушей; ее глаза строго смотрели из-за стекол очков. «Что ж, у нас будет достаточно времени проверить, сбываются ли предзнаменования», – коротко произнесла она. У нее была манера говорить так, словно она присутствует в суде. С шестнадцати лет она преподавала в школе, сейчас ей было шестьдесят. Она только что ушла из школы. Чтобы отпраздновать это событие, ее сестра в этом году устраивала рождественский ужин вместо Дня Благодарения.
Едва она это произнесла, раздался стук в дверь, которая вела в комнату. Все насторожились. Они были обыкновенными людьми, собравшимися по обычному поводу, но, по какой-то причине, трепет суеверного и фантастического ожидания охватил каждого. Никто не встал. Наступила тишина, все застыли, глядя на пустое кресло за столом. Снова раздался стук.
– Открой дверь, Паулина, – сказала ее мать.
Девушка испуганно взглянула на нее, но тотчас встала и пошла открывать дверь. Все смотрели на нее. На каменных ступеньках стояла девочка и заглядывала в комнату. Она не произнесла ни слова. Паулина оглянулась на мать с растерянной улыбкой.
– Спроси ее, чего она хочет, – сказал мистер Чайлдс.
– Что ты хочешь? – эхом повторила Паулина.
Девочка ничего не ответила. В комнату ворвался порыв холодного ветра. Жена Джонса вздрогнула и огляделась, не заметил ли этого кто-нибудь.
– Ты должна быстро сказать нам, что тебе нужно, чтобы мы могли закрыть дверь, потому что очень холодно, – сказала миссис Чайлдс.
Маленькое заостренное личико девочки выглядывало из старого платка, обернутого вокруг ее головы; глаза смотрели испуганно. Неожиданно она повернулась, собираясь уйти. Очевидно, она была смущена.
– Ты голодна? – уже громче, спросила миссис Чайлдс.
– Это не имеет значения, – пробормотала девочка.
– Что?
Та промолчала.
– Впусти ее, Паулина, – внезапно произнесла Мария Стоун. – Она голодна, но испугана до полусмерти. Поговори с ней.
– Не лучше ли тебе войти и чего-нибудь поесть? – робко спросила Паулина.
– Скажи ей, что она может сесть здесь, рядом с камином, где тепло, и хорошо поужинать, – сказала Мария.
Паулина вышла на холодный, пронизывающий ветер.
– Ты можешь сесть на стул у камина, где тепло, и хорошо поужинать, – повторила она.
Девочка посмотрела на нее.
– Разве ты не хочешь войти? – спросила Паулина с улыбкой.
Незнакомка сделала робкое движение вперед.
– Введи ее и закрой дверь! – крикнула Мария. Полина вошла, девочка несмело шла за ней.
– Сними свой платок и садись у камина, – сказала миссис Чайлдс. – Я сейчас подам тебе ужин.
Она старалась говорить мягко. Она вообще была доброжелательной женщиной, но не могла сразу избавиться от охватившего ее поначалу волнения.
Но тут вмешалась кузина, внимательно наблюдавшая за происходящим. Бросив озорной взгляд на жену Джона, – пустой стул располагался между ними, – она воскликнула:
– Помилосердствуй, ведь не собираешься же ты засунуть ее в угол? Вот же есть свободное место. Оно как раз предназначалось для двенадцатого гостя. Пусть она сядет сюда. – В манерах молодой женщины просматривались добросердечие и озорство. – Иди сюда, – позвала она девочку.
Среди гостей пробежал легкий трепет ужаса. Все они жили в провинции. Обычаи и традиции были для них священны; они очень щепетильно относились к их соблюдению, даже больше, чем это принято в высшем обществе. Они смотрели на несчастного ребенка, в грязном поношенном шерстяном пальто, полы которого распахивались, обнажая тоненькое тело.
Миссис Чайлдс взглянула на кузину. Она полагала, что та шутит.
Но та была абсолютно серьезна.
– Иди сюда, – повторила кузина. – Положи ей на тарелку индейку, Джон.
– Но ведь это же шутка? – нерешительно сказала наконец миссис Чайлдс. Она выглядела смущенной.
– Иди сюда, – снова сказала кузина. И нетерпеливо постучала по стулу.
Девочка посмотрела на миссис Чайлдс.
– Ты можешь сесть там, где тебе показывают, – произнесла та медленно, очень сдержанно.
– Иди сюда, – в третий раз позвала кузина.
Девочка села на пустой стул, гости натянуто улыбались.
Миссис Чайлдс стала накладывать еду на тарелку вновь прибывшей.
Теперь, когда платок был снят, ее лицо стало видно отчетливо. Оно было худым, и того бледно-коричневого оттенка, которое оказывает воздействие ветра на кожу. Тем не менее, ее можно было назвать красивой. Ее светлые волосы казались мягкими, шелковистыми. На вид ей можно было дать лет шестнадцать.
– Как тебя зовут? – спросила бывшая школьная учительница.
Девочка вздрогнула.
– Кристина, – ответила она после небольшого молчания.
– Как?
– Кристина.
Снова среди собравшихся пробежал легкий трепет. Сидевшие за столом переглянулись. Они не были знакомы с рождественскими легендами, но в этот момент общее чувство пробудило фантазию каждого. Вечер, таинственное появление девочки, имя, прозвучавшее странно для их ушей, – все это поразило их, навеяло мысли о сверхъестественном. Впрочем, каждый из них с негодованием отбросил эту мысль.
– Кристина... а дальше? – спросила Мария.
Девушка испуганно взглянула на нее, но ничего не ответила.
– Твое второе имя? Почему ты не отвечаешь?
Девушка неожиданно встала.
– Что ты собираешься делать?
– Я... я лучше уйду.
– Почему? Ты ведь еще не поужинала.
– Я... не могу сказать.
– Не можешь назвать свое второе имя?
Она покачала головой.
– Садись и ешь свой ужин, – сказала Мария.
Собравшиеся испытывали сильнейшее недовольство. Но когда перед Кристиной поставили еду, и она, казалось, успокоилась, все взглянули на нее с большей терпимостью. Она, видимо, была очень голодна. И открытие этого факта вызвало у них снисходительность по отношению к ней в этот праздничный день, а также благодушное чувство собственной доброжелательности.
Ужин ободрил сидевших за столом, к ним вернулось прежнее расположение духа, они, казалось, даже повеселели. На странную гостью не обращали внимания, разве что следили, чтобы тарелка ее не пустовала. Тем не менее, это игнорирование было напускным. Каждый всплеск веселья был точно тщательно продуманным, словно бы двенадцатый гость был иностранным шпионом, явившимся, чтобы наблюдать за степенными и благопристойными людьми. Впрочем, следовало признать, этот привкус необычности и таинственности происходившего был подобен бокалу доброго вина, поданного к рождественскому ужину.
Они поднялись из-за стола поздно вечером. Кристина снова надела пальто и платок. Остальные, переговариваясь между собой, украдкой наблюдали за ней. Девочка направилась к двери.
– Ты идешь домой? – спросила миссис Чайлдс.
– Нет, мэм.
– Почему?
– У меня его нет.
– Откуда же ты пришла?
Девочка взглянула на нее. Затем отперла дверь.
– Стой! – резко окликнула ее миссис Чайлдс. – Что ты собираешься делать? Почему ты не отвечаешь?
Девочка замерла, но не произнесла ни слова.
– Закрой дверь и немного подожди, – сказала миссис Чайлдс.
Она стояла у окна и смотрела сквозь него. В поле зрения не находилось ни одного дома. Она видела большой двор, за которым тянулись широкие поля; слева их огибала пустынная серая дорога. Небо было скрыто низкими облаками; в тот день солнце не появлялось. Земля была голой и промерзшей. Во дворе серые куры сбились в две небольшие группки, что согреться; она видела их красные гребешки. Две вороны, хлопая крыльями, подались на край поля.
– Скоро пойдет снег, – сказала миссис Чайлдс.
– Боюсь, что так, – поддержал ее Калеб, глядя на девушку.
Он словно бы всхлипнул и смахнул слезы с глаз тыльной стороной ладони.
– Одну минуту, Мария, – сказала миссис Чайлдс.
Женщины о чем-то пошептались; затем Мария подошла к девушке и встала напротив нее, высокая, внушительная, непреклонная.
– Мы хотим, – сказала она, – чтобы ты назвала нам свое второе имя, откуда ты пришла, и не заставляла нас больше ждать.
– Я... не могу.
Они скорее догадались, чем услышали, что она произнесла. Затем девушка открыла дверь и вышла.
Внезапно Мария шагнула вперед и схватила ее за плечи, похожие под тонкой одеждой на лезвия ножей.
– Ну что же, – сказала она, – мы и так потеряли много времени, а нам еще нужно убрать со стола. Сейчас очень холодно, скоро пойдет снег, и ты не ступишь из этого дома ни шагу этой ночью, вне зависимости от того, кто ты. Тебе не следовало бы скрывать от нас этого, и не многие люди оставили бы тебя, если ты этого не делаешь; но мы не хотим, чтобы тебя нашли на дороге, замерзшей до смерти, это бросит на нашу семью тень. Так что мы поступаем так не из-за тебя. А теперь ты снова разденешься, пойдешь и сядешь в кресло у камина.
Кристина села в кресло. Она опустила заостренный подбородок на грудь, платье чуть оттопырилось, показывая худенькую шею. Она сидела, не поднимая глаз. Женщины убирали со стола и бросали в ее сторону любопытствующие взгляды.
После того, как посуда была вымыта и убрана, все собрались в гостиной, посидеть часок-другой, после чего разошлись по домам. Кузина, проходя через кухню, чтобы присоединиться к мужу, ожидавшему ее у двери, поспешно подбежала к Кристине.
– Приходи ко мне завтра утром, – сказала она. – Миссис Чайлдс покажет тебе дорогу, мой дом не далее чем в полумиле отсюда.
Когда все разошлись, миссис Чайлдс позвала в гостиную Кристину.
– Тебе лучше сесть здесь, – сказала она. – Я собираюсь погасить огонь на кухне; я больше не собираюсь готовить, а для чая хватит камина в гостиной.
Гостиная была теплой и уютной, обставленной в обычном деревенском стиле – с ковром на полу, небольшими часами с башенками на углу высокой черной полки, красным карточным столиком, простоявшим в одном и том же месте сорок лет. Имелась также маленькая, накрытая бумагой, стойка, а на ней – растения в горшках. Цвела только красная герань.
В тот вечер Паулина собиралась выехать. Вскоре после того, как гости разошлись, она начала собираться; ее мать и тетя ей помогали. Большую часть времени Кристина сидела в гостиной одна.
Наконец, три женщины вернулись в гостиную; Паулина расположилась перед зеркалом, чтобы в последний раз проверить, все ли в порядке. На ней было лучшее платье из красного кашемира, с белым кружевным воротничком. В волосы она воткнула цветок красной герани с листьями. Каштановые волосы Паулины казались тонкими и шелковистыми; они ниспадали на лоб маленькими прядями. Мать не позволила бы, чтобы они вились локонами, и она носила их зачесанными назад.
Две пожилых женщины стояли и смотрели на нее.
– Как ты думаешь, Кристина, она хорошо выглядит? – спросила миссис Чайлдс, преисполнившись вдруг любовью и гордостью, что заставило ее обратиться за подтверждением даже к такому несчастному существу.
– Да, мэм.
Кристина смотрела на Паулину, в красном кашемире, с цветком герани, взглядом ребенка.
Внезапно во дворе раздался шум колес.
– Приехал Уиллард! – сказала миссис Чайлдс. – Беги к двери и скажи ему, что ты сейчас выйдешь.
После того, как Паулине помогли надеть пальто и капюшон, она вышла; колеса снова прогрохотали во дворе; мать повернулась к Кристине.
– Моя дочь отправилась на рождественскую елку в церковь, – сказала она. – За ней приезжал Уильям Моррис. Это очень хороший молодой человек, он живет примерно в миле отсюда.
Тон миссис Чайлдс был одновременно мягким, покровительственным и приподнятым.
В ту ночь, когда Кристину отвели в маленькую заднюю спальню, никто и подумать не мог, на сколько она там останется. Мария и миссис Чайлдс, которые, после того, как дверь была закрыта, аккуратно придвинули к ней стол и соорудили на нем пирамиду из молочных горшков, – сигнализация на тот случай, если незнакомка попытается покинуть комнату с дурными намерениями, – были совершенно убеждены, что она уйдет рано утром следующего дня.
– Не знаю, зачем я так ужасно рискую, оставляя ее, – сказала миссис Чайлдс. – Мне не нравится, что она не говорит, откуда она. Никто не знает, не принадлежит ли она к какой-нибудь шайке грабителей, и не отправили ли они ее сюда, разведать, где лежат ценные вещи и открыть им потом двери.
– Понимаю, – сказала Мария. – Если бы не обстоятельства, я не оставила бы ее здесь даже за тысячу долларов. Я встану завтра пораньше и выпровожу ее.
Но Мария Стоун не смогла поступить в соответствии с задуманным. На следующее утро у нее случился внезапный, тяжелый приступ рожи. Кроме того, разразилась снежная буря, самая сильная за текущую зиму; было бы варварством выставить девочку за дверь в такое утро. Более того, она неожиданно оказалась полезной. Она робко помогала Паулине по хозяйству, так что миссис Чайлдс могла посвятить все свое время заболевшей сестре.
– Она ведет себя так, словно привыкла к такой обстановке, – сказала она Марии. – Я могла бы оставить ее ненадолго, если бы знала о ней немного больше.
– Не думаю, что мне это удастся, но, как только мне станет лучше, я попробую это узнать, – сказала Мария, в которой болезнь не смогла одержать верх над ее непреклонностью.
Тем не менее, она не стала оказывать давления относительно решения по поводу девочки; и ее тайна продолжала оставаться тайной. Шли дни, потом – недели и месяцы, а девочка все жила в семье Чайлдсов.
Никто не мог сказать точно, как это случилось. Наиболее очевидной причиной, по всей видимости, стала та, что ее приход совпал с ухудшением здоровья членов семьи. Мария еще не успела выздороветь, когда ревматизм свалил Калеба Чайлдса; затем у миссис Чайлдс случилось переутомление, от ухода за заболевшими. Кристина оказалась весьма полезной в данной ситуации. Их потребность в ней внешне была очевидной причиной ее пребывания в доме; но имелась еще одна, более глубокая, которую они сами едва сознавали, – бедная девочка, несмотря на отталкивающий этих честных людей покров тайны, каким-то образом, в очень короткое время, стала как бы частью их жизни. Кристина, засыпающая в своей маленькой задней спальне, а днем суетящаяся по дому в одном из старых платьев Паулины, стала частью их существования, вполне соответствующей их добрым натурам.
Она по-прежнему была застенчива и редко заговаривала сама, если не заговаривали с ней. Теперь, когда она в полной мере ощутила доброжелательность и хорошо питалась, стала очевидна ее красота. Она хорошела с каждым днем. На ее щеках появились милые ямочки, волосы приобрели золотистый оттенок. Она говорила грубовато и неправильно, но даже в этом чувствовалось некое изящество.
