Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"
Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Я помню его, – коротко ответила Ребекка. – В этом письме плохие новости.
Лицо миссис Дент приняло озабоченное выражение.
– Моя кузина Гарриет упала с лестницы в подвале, – та очень крутая, – и сломала бедро; мне нужно возвращаться домой завтра же, первым поездом.
– Какое несчастье. Мне ужасно жаль.
– Нет, вам совсем не жаль! – воскликнула Ребекка. – Вы рады. Не знаю, почему, но вы рады. Вы почему-то хотите избавиться от меня с того самого момента, как я переступила порог вашего дома. Не знаю, почему. Вы – странная женщина. Но теперь вы своего добились, и, надеюсь, довольны.
– Вы не смеете так говорить.
Тон миссис Дент был обиженным, но глаза ее радостно сияли.
– Я говорю то, что есть. Завтра утром я уезжаю, и хочу, чтобы вы, как только Агнес Дент вернется домой, отправили ее ко мне. Без промедления. Упакуйте ее одежду немедленно, и купите ей билет. Я оставлю вам деньги. Вы отправите ее ко мне домой сразу же, как только она вернется, на первом же поезде!
– Хорошо, – ответила женщина. Она даже не скрывала своей радости.
– Не забудьте.
– Хорошо, Ребекка.
На следующее утро Ребекка уехала. Через два дня, вернувшись домой, она обнаружила свою кузину в добром здравии. Более того, она узнала, что ее подруга не писала никакого постскриптума. Ребекка собиралась вернуться в Форт-Виллидж на следующее же утро, но ее организм не вынес усталости и нервного напряжения. Она не смогла подняться с постели. У нее был упадок сил, вызванный постоянной тревогой и утомлением. Но писать она могла, а потому тут же написала письмо Слокамам, но ответа не получила. Она написала миссис Дент, засыпала ее телеграммами, также оставшимися без ответа. Наконец, она написала почтмейстеру, и ответ пришел с первой же почтой. Письмо было коротким. Мистер Эмблкром был немногословен и очень тщательно выбрал выражения.
"Уважаемая леди, – писал он, – отвечаю на ваше письмо. Никаких Слокамов в Форт-Виллидж не проживает. Они все умерли. Эдди скончалась десять лет назад, ее мать – два года спустя, отец – пять. Дом пустует. Миссис Джон Дент, как говорят, совершенно не заботилась о падчерице. Девушка заболела. Ее не лечили. Не давали никаких лекарств. Но доказать это невозможно. Говорят, дом посещается. Странные видения и звуки. Ваша племянница, Агнес Дент, умерла год назад, примерно в это время.
Ваш покорный слуга
ТОМАС ЭМБЛКРОМ".
НЕЖНЫЙ ПРИЗРАК
Возле кладбища стояли белая лошадь и крытая повозка. Лошадь, с короткой гривой, не была привязана, но стояла спокойно, широко расставив ноги. На спине ее танцевали тени, отбрасываемые листвой. Вокруг кладбища росло множество деревьев, и все они были покрыты пышной майской листвой. Четыре женщины, приехавшие в повозке, обратили на это внимание.
– Никогда не видела таких нарядных деревьев, как в этом году, – сказала одна, глядя на великолепие золотисто-зеленых ветвей у себя над головой.
– Я сказала Мэри сегодня утром то же самое, – отозвалась другая. – Причем, они распустились необычно рано.
Они прохаживались по узким тропкам между рядами: четыре женщины средних лет, с благоговейным и умиротворенным выражением на лицах. Они с благопристойным любопытством и интересом читали надписи на надгробиях или разглядывали нежные, только что распустившиеся весенние кустарники – миндаль и мирт. Подходя к новому надгробию, они окружали его и о чем-то переговаривались. Но когда дошли до места, где был похоронен родственник одной из них, наступила тишина. Та, чей родственник покоился под камнем, положила на могилу цветы и застыла, глядя на нее покрасневшими глазами. Остальные почтительно стояли в стороне.
Они никого не встретили на кладбище, пока не собрались уходить. Когда они дошли до старой, дальней его части и развернулись, то вдруг увидели ребенка. На этом участке располагались семь старых, покосившихся надгробий, потемневших и поросших мхом, надписи на которых были едва различимы. Ребенок сидел рядом с одним из них, и смотрел на женщин просто, как смотрят все дети. У девочки было маленькое, красивое лицо. Женщины остановились и посмотрели на нее.
– Как тебя зовут, малышка? – спросила одна. У нее в шляпке торчал яркий цветок, она казалась самой естественной из всех. Ее звали Холмс. Девочка склонила голову набок и что-то пробормотала.
– Как? Мы ничего не поняли. Говори громче, не бойся! Как твое имя?
Женщина произнесла это с доброй улыбкой, кивнув над девочкой цветком.
– Нэнси Рэн, – робко повторила девочка.
– Рэн?
Девочка кивнула. Ее ротик, обрамленный розовыми губками, остался приоткрытым.
– Никого не знаю по фамилии Рэн, – задумчиво сказала женщина. – Наверное, она не отсюда. – Она покачала головой и спросила: – Где ты живешь, Нэнси?
Девочка кивнула головой в ту же сторону, что и она.
– Я так и подумала, – сказала женщина. – Сколько тебе лет?
– Десять.
Женщины переглянулись.
– Ты не обманываешь?
Ребенок отрицательно покачал головой.
– Никогда не видела девочку, которая бы выглядела настолько моложе своего возраста, – сказала одна из женщин другой.
– Да, – произнесла миссис Холмс, критически оглядывая ребенка. – Она совсем маленькая, значительно меньше моей Мэри. Здесь похоронен кто-то из твоих родственников? – спросила она приветливо, снова помахав над девочкой пером.
Лицо ребенка словно ожило. Она заговорила мягко и уверенно, что являло собой странный контраст по отношению к предыдущему робкому тону.
– Это мама, – сказала она, указывая на один из камней, – это папа, это Джон, это Маргарет, это Мэри, это Сьюзен и ребенок, а это – Джейн.
Женщины с изумлением уставились на нее.
– Это твои... – начала миссис Холмс, но другая женщина шагнула вперед, очень рассерженная.
– О Господи! Это Блэйки! – сказала она. – И этот ребенок не может иметь к ним никакого отношения. Тебе не следовало так говорить, Нэнси.
– Это правда, – робко, но настойчиво, сказал ребенок. Очевидно, девочка не поняла замечания женщины.
На нее смотрели со все возрастающим недоумением.
– Этого не может быть, – сказала женщина остальным. – Все эти Блэйки умерли много лет назад.
– Я видела Джейн, – сказала девочка с искренней улыбкой на лице.
Толстая женщина опустилась на колени рядом с надгробием Джейн и пристально
всмотрелась в него.
– Она умерла ровно сорок лет назад, в мае, – сказала она, задыхаясь. – Я знала ее, когда она была еще ребенком. Ей было десять лет, когда она умерла. Ты никогда не видела ее. Тебе не следует рассказывать подобные небылицы.
– Я давно ее не видела, – произнесла маленькая девочка.
– Но что заставило тебя сказать, будто ты вообще ее видела? – резко спросила миссис Холмс, решив, что это – капитуляция.
– Я видела ее давным-давно, она носила белое платье и венок на голове. Она приходила сюда поиграть со мной.
Женщины были потрясены, они побледнели и переглядывались; одна нервничала, другая – дрожала.
– Она придумывает, – сказала миссис Холмс. – Идемте отсюда.
Женщины направились к выходу. Миссис Холмс, шедшая последней, обернулась к ребенку.
– Ты не могла ее видеть, – строго сказала она, – и ты очень злая девочка, если говоришь такие вещи. Запомни, ты не должна так поступать.
Нэнси стояла, положив руку на надгробие Джейн, и смотрела на нее.
– Она приходила сюда, – повторила девочка с легким вызовом.
– Здесь определенно что-то не так, – прошептала миссис Холмс и поспешила, шурша платьем, за остальными.
– Она сразу показалась мне странной, стоило мне ее увидеть, – сказала нервничавшая женщина.
Вернувшись к входу на кладбище, они присели на несколько минут отдохнуть. Было тепло, им оставалось совсем недалеко до того места, где стояли лошадь и коляска.
Они сидели на скамье; полная женщина вытирала лицо; миссис Холмс поправила шляпку.
Напротив, через дорогу, стояли два дома, так близко один к другому, что их стены почти соприкасались. Один представлял собой большое квадратное здание, белое и блестящее, с зелеными жалюзи; другой был низким, облицованным побеленным камнем, доходившим до нижних окон, что придавало ему какой-то заброшенный, неухоженный вид; кроме того, жалюзи в нем не было.
Сбоку от низкого здания простиралось широкое вспаханное поле, по которому двигались несколько согнувшихся старых людей. Они сеяли, казалось, без надежды получить урожай. Даже отсюда было видно, как тяжело им дается каждый шаг, как вяло двигаются их руки.
– Не думаю, что этим старикам удастся засеять это поле, – сказала миссис Холмс, некоторое время понаблюдав за ними. У передней входной двери квадратного белого дома сидела девушка со светлыми волосами. Двор был залит зеленым светом, исходившим от двух высоких кленов; волосы девушки выделялись ярким пятном.
– Это Флора Данн, там, на пороге, не так ли? – спросила полная женщина.
– Да. Вы могли бы узнать ее по ее рыжим волосам.
– Я так и подумала. Не понимаю, почему мистер Данн захотел иметь свой дом так близко к дому этих бедняков. Я отказываюсь это понимать!
– Он нисколько не раздражен этим, – заметила миссис Холмс, – он беззаботен, как старушка Тилли. Его бы это не обеспокоило даже в том случае, если бы их дом стоял у него на переднем дворе. Но она была против. Я сама слышала, как она это говорила. А Джон сказал, что это не имеет никакого значения. Старики не поставили бы его так близко, если бы мистер Данн возражал. Я думаю, что они хотели освободить побольше земли под поле, но если бы он поднял шум, они отодвинули бы его подальше. Мое мнение таково, – не знаю, что насчет этого сказано в Писании, – а только если люди не хотят отстаивать свои права в этом мире, то они ничего и не получат. Если ты лежишь и не встаешь, по тебе будут ходить. Если люди хотят этого, пожалуйста; что касается меня, я этого не хочу.
– А я-то думала, ему не должно понравиться, что дом этих бедняков стоит так близко, – пробормотала полная женщина.
Внезапно миссис Холмс наклонилась вперед, чтобы остальным женщинам было лучше ее слышно. Она сидела на самом конце скамьи.
– Мне хотелось бы знать, – произнесла она таинственным шепотом, – вы что-нибудь слышали о доме Данна?
– Нет. А что мы должны были о нем слышать? – в один голос, с нетерпением, спросили другие женщины. Они склонились к ней, так что все четыре лица оказались близко одно от другого.
– Ну... – с опаской взглянув на светловолосую девушку, сидевшую напротив, сказала миссис Холмс, – я слышала со всей определенностью... говорят, его дом посещается.
Полная женщина вздрогнула и выпрямилась.
– Посещается! – повторила она.
– Говорят, с тех пор, как умерла Дженни, в доме раздаются странные звуки, которые никто не может объяснить. Видите вон ту комнату, которая рядом с домом бедняков? Говорят, это происходит в ней.
Женщины повернулись и посмотрели на окна комнаты, в которых колыхались белые занавески.
– Это комната, в которой обычно спала Дженни, – продолжала миссис Холмс, – в ней она и умерла. Говорят, пока она не умерла, Флора спала там с ней, но потом стала чувствовать себя в ней неуютно и подумала, что ей лучше переселиться в другую. Но в комнате Дженни начались раздаваться стоны и шум, когда она так сделала, так что ей пришлось вернуться в нее.
– Удивительно, что она смогла это сделать, – прошептала нервная женщина, сильно побледнев.
– Стоны прекратились, когда она вернулась туда. Дженни всегда была ужасно робкой и боялась спать одна, так что в комнате всю ночь горела лампа; они пришли к выводу, что это, должно быть, была она.
– Не верю ни единому слову, – сказала полная женщина, вставая. – Терпеть не могу слышать, когда люди шутят над подобными вещами, а все потому, что Данны живут напротив кладбища.
– Я рассказала вам только то, что слышала сама, – сухо ответила миссис Холмс.
– О, я вас ни в чем не обвиняю; но терпеть не могу тех людей, которые сочиняют подобные истории. Подумайте сами, дорогая: красивая шестнадцатилетняя девушка бродит по дому!
– Я же сказала, что передала вам все, как слышала сама, – повторила миссис Холмс обиженным тоном. – Я и сама не придаю большого значения подобным историям.
Четыре женщины встали, подошли к коляске и забрались внутрь.
– Хочу вам сказать, – произнесла полная женщина, – что это прогулка пошла мне на пользу. Я давно хотела побывать на кладбище, но не смогла бы добраться сюда пешком. Я очень обязана вам, миссис Холмс.
Миссис Холмс изящным жестом отказалась от помощи, устроилась на переднем сиденье и взяла в руки поводья. Коляска покатила по дороге в деревню, мимо фермерских домиков и широких зеленых лугов, расцвеченных золотом одуванчиков. Они уже распустились, в отличие от лютиков.
Флора Данн, девушка, сидевшая на крыльце, мельком взглянула на женщин, когда те проезжали мимо, после чего вернулась к своему шитью.
– Кто это был, Флора? – спросила ее мать изнутри дома.
– Я не заметила, – рассеянно ответила девушка.
Как раз в это время маленькая девочка, встреченная женщинами, вышла с кладбища и пересекала улицу.
– Бедная маленькая Рэн, – раздался голос в гостиной.
– Да, – согласилась Флора. Через некоторое время она поднялась и вошла в дом. Когда она вошла в комнату, ее мать с тревогой взглянула на нее.
– У меня кончается терпение, Флора, – сказала она. – Ты выглядишь белой, как простыня. Ты заболеешь. Ты ведешь себя ужасно глупо.
Флора опустилась на стул и жалобно посмотрела на нее.
– Ничего не могу поделать, ничего, – пробормотала она. – Пожалуйста, мама, не ругай меня.
– Ругать тебя! Я не ругаю тебя, дитя мое, но в твоем поведении нет никакого смысла. Ты заболеешь; а ты – все, что у меня осталось. Я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось, Флора.
Внезапно миссис Данн всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
– Я вижу, ты чувствуешь себя не намного лучше моего, мама, – сказала Флора.
– Я не беспокоюсь о себе, – сквозь слезы проговорила ее мать, – я беспокоюсь только о тебе. О Господи! Ах, дорогая, дорогая!
– Тебе не нужно беспокоиться обо мне. – Флора не плакала, но ее лицо заметно потемнело, подобно облаку. У нее были прекрасные волосы и очаровательный, мягкий цвет лица, но она не была красива, – черты были слишком резкими, и на лице застыл отпечаток беспокойства. Тот же отпечаток застыл на лице ее матери, хотя чертами оно отличалось от лица дочери. Это выглядело так, словно они обе прошли через какое-то испытание, оставившее у них одинаковые шрамы. Любой сразу же заметил бы это сходство, – между широким, тяжеловатым лицом миссис Данн и тонким, изящно очерченным лицом дочери, – сходство, которое всего лишь три месяца назад совершенно отсутствовало.
– Я вижу, тебе этого не хочется, – сказала ее мать. – Я не слепая.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать.
– Понимаешь, и мне кажется, что я сама могла бы пойти в комнату и ночевать там, вместо тебя.
Девушка вдруг надрывно закричала.
– Я не собираюсь оставлять ее. Бедная маленькая Дженни! Бедная маленькая Дженни! Не нужно заставлять меня, мама, не нужно!
– Флора, нет!
– Я этого не сделаю! Не сделаю! Бедная маленькая Дженни! О Господи, Господи!
– Значит, это правда? Это действительно она? Она не хочет видеть меня, только тебя? Разве ее мать не может побыть с ней?
– Я не собираюсь оставлять ее. И не буду! Не буду!
Внезапно, по всей видимости, при виде чужого страдания, на миссис Данн снизошло спокойствие.
– Флора, – произнесла она с печальной торжественностью, – ты не должна так поступать, это неправильно. Ты не должна так страдать только потому, что считаешь это своим долгом.
– Мама, но ведь ты не думаешь...
– Я не знаю, что и подумать, Флора. – В это время где-то в задней части дома хлопнула дверь. – Это отец, – сказала миссис Данн, вставая, – а огонь еще не разведен.
Флора тоже встала и принялась помогать матери с ужином. Они обе внезапно успокоились; их глаза были красными, но губы не дрожали. Они взяли себя в руки, они были решительно настроены справиться со своим горем. Приготовили ужин и чай для мистера Данна и двух его помощников, а затем, убрав все со стола, удалились в переднюю комнату и принялись за рукоделье. Мистер Данн тоже пришел туда с газетой. Миссис Данн и Флора усердно занимались своей работой, не отрывая глаз от шитья. В соседней комнате стояли высокие часы, громко отсчитывавшие минуты, иногда принимавшиеся отбивать время. Когда они пробили девять, миссис Данн и Флора обменялись быстрыми взглядами; девушка была бледна, ее глаза расширились. Она начала складывать свое рукоделье. Внезапно раздался низкий полукрик-полустон, откуда-то из комнаты наверху.
– Это оно! – воскликнула Флора.
Схватив лампу, она побежала наверх. Миссис Данн последовала за ней, мимо мужа, дремавшего возле двери.
– Что случилось? – сонно спросил он и схватил ее за платье.
– Ты слышал это? Разве ты ничего не слышал?
Муж отпустил ее платье.
– Я ничего не слышал, сказал он.
– Так слушай!
Но крик прекратился. Можно было услышать, как наверху двигается Флора, – и это все. Через мгновение миссис Данн поднялась по лестнице наверх. Муж сидел и смотрел ей вслед.
– Это все глупости, – пробормотал он себе под нос.
Вскоре он снова задремал, и его лицо, с рассеянной улыбкой, наклонилось вперед. Лишенный воображения, он впервые прервал свой вечерний сон за последние три месяца, а еще пребывал в легком недоумении. Его жизнь была простой и понятной; призракам в ней места не было. Он знал, что его дочь Дженни умерла и попала на небеса; он не мог слышать ее призрачные стоны в маленькой комнате наверху, тем более, верить в то, что это стонет она.
Когда его жена спустилась вниз, она взглянула на него, спящего, с горьким чувством. Ее словно окутал ледяной ветер одиночества. Ее дочь была единственной, к кому она могла обратиться за сочувствием и пониманием в сложившейся ситуации. Она предпочла бы, чтобы дочь повела себя иначе; она предпочла бы слышать в одиночестве эти жуткие крики, ибо сходила с ума, беспокоясь о Флоре. Девушка никогда не отличалась крепким здоровьем. И выглядела болезненной, когда спустилась вниз на следующее утро.
– Ты спала этой ночью? – спросила мать.
– Немного, – ответила Флора.
Вскоре после завтрака они снова заметили маленькую Рэн, кравшуюся по дороге на кладбище.
– Она все время ходит туда, – заметила миссис Данн. – Причем, похоже, без разрешения. Видишь, она все время оглядывается.
– Да, – меланхолично отозвалась Флора.
Был почти полдень, когда они услышали голос из соседнего дома, зовущий: «Нэнси! Нэнси! Нэнси Рэн!» Голос был громким и властным, но звучал размеренно и неторопливо. Было ясно, кому он мог принадлежать. Женщина, способная владеть своим собственным сердитым голосом, также способна заставлять делать других то, что ей нужно. Миссис Данн и Флора с пониманием переглянулись.
– Когда эта бедняжка вернется домой, ее накажут, – сказала миссис Данн.
– Нэнси! Нэнси! Нэнси Рэн! – снова раздался голос.
– Мне жаль ребенка, если миссис Грегг отправится ее искать. Может, она уснула? Флора, почему бы тебе не сходить за ней?
Голос раздался снова. Флора надела шляпку и вышла на дорогу чуть дальше от дома, чтобы кричавшая женщина не смогла ее увидеть. Оказавшись на кладбище, она тоже окликнула девочку, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче. Наконец, она наткнулась прямо на ребенка. Девочка, в темном хлопчатобумажном платьице, присела между могилами на участке Блэйков. Никто, кроме природы, не ухаживал за этими старыми могилами, и она, казалось, придавала им тот вид, который посчитала нужным. Из садовых кустарников, высаженных вокруг, не осталось ни одного; рос только чудом сохранившийся куст белых роз, выпустивший свежие листья. Участок Блэйков располагался в самом конце кладбища, возле леса, который потихоньку перебирался через ограду. Маленькие тоненькие деревца серебрились листвой, земля синела ранними цветами.
Ребенок поднял маленькую головку со светлыми волосами и уставился на Флору, словно очнувшись от сна. Ее ротик открылся, в ее невинных голубых глазах читалось удивление, словно она не могла понять, где находится.
– Куда она ушла? – спросила девочка.
– Кто?
– Джейн.
– Не понимаю, кого ты имеешь в виду. Идем, Нэнси, тебя зовут домой.
– Ты видела ее?
– Я никого не видела, – нетерпеливо ответила Флора. – Идем!
– Она только что была здесь.
– Кого ты имеешь в виду?
– Джейн. Она стояла вот здесь. В белом платье и венке.
Флора вздрогнула и испуганно огляделась. Фантазия ребенка оказалась богаче ее собственной. Нигде не было видно ни души.
– Тебе показалось, Нэнси. Идем!
– Нет, не показалось. Я видела синие цветы и Джейн, стоявшую вон там. – Ребенок указал крошечным пальчиком на место рядом с собой. – Она давно не приходила, – добавила девочка. – Она все время там. – Девочка указала на ближайшую могилу.
– Ты не должна так говорить, – затрепетав, строго сказала Флора. – Тебе нужно встать и вернуться домой. Тебя зовет миссис Грегг. Ей это не понравится.
Нэнси побледнела, прижала ладони к губам и вскочила.
– Миссис Грегг идет сюда?
– Придет, если ты не поторопишься.
Ребенок не сказал больше ни слова. Девочка помчалась, петляя между могилами, и оказалась у дверей своего дома, прежде чем Флора перешла улицу.
– Она ужасно боится миссис Грегг, – сказала она матери, вернувшись домой. Слова Нэнси не выходили у нее из головы, и она говорила больше, чем обычно.
– Бедняжка, мне очень жаль ее, – сказала миссис Данн. Ей никогда не нравилась миссис Грегг.
Флора не стала ничего рассказывать матери, пока хорошенько не обдумала случившееся. Был полдень, они вдвоем сидели за шитьем в гостиной, когда она поведала матери о «Джейн».
– Конечно, ей это привиделось, – сказала Флора.
– Или нет, – возразила мать.
Они посмотрели друг на друга, и их глаза сказали больше, чем произнесенные фразы. Они столкнулись с новым чудом, новым свидетельством того, что пышно разрасталось здесь, в Новой Англии; они шли по узким тропкам через темные луга мистицизма. И если они никогда не сойдут с этой дороги, влага, поднимающаяся с травы, может осесть на их лицах.
Эти фантазии, заблуждения, суеверия, как бы они ни назывались, длились уже три месяца, – с тех пор, как умерла маленькая Дженни Данн. Не было никаких видимых причин, по которым это заблуждение не должно было продолжаться долее; темпераменты двух этих женщин, нервных и склонных к фантазиям от природы, измученных долгой заботой и печалью, готовы были его увековечить.
Но если это не было заблуждением, какая молитва или экзорцизм, какие книги заклинаний или колокола, можно было использовать против призрака маленького робкого ребенка, боявшегося оставаться одному в темноте?
Шли дни, в девять часов Флора поднималась в комнату. Если она опаздывала хоть на мгновение, раздавался жалобный плач, который можно было услышать везде в доме.
По деревне постепенно распространились слухи. Миссис Данн и Флора ничего никому не говорили, но сплетни, – призраки сами по себе, а уши и умы не запрешь на ключ.
Это стало утомительным. В дом приходили люди, пораженные болезненным любопытством и сочувствием. Однажды днем пришел священник, вознести молитву. Миссис Данн и Флора сдержанно принимали всех; они не хотели, чтобы кто-то оставался, с целью самому услышать таинственные звуки. Люди стали называть их «ужасными соседями». Они прибегали к услугам мистера Дана, который всегда был готов поведать о том, что ему было известно, и свое собственное мнение по данному вопросу.
– Я никогда ничего не слышал, кроме одного раза, – говорил он, – и то, это больше походило на мяуканье кошки, чем на что-либо другое. Думаю, мать и Флора немного нервничают.
Весна близилась к концу, когда, однажды, Флора поднялась по лестнице с небольшим количеством масла в лампе. В тот день она забыла ее заправить. Она не заметила этого, пока не разделась; тогда она подумала, что ее следует задуть. Она всегда спала с зажженной лампой, как когда робкая маленькая Дженни была жива. Теперь и сама Флора робела.
Она задула лампу. Но едва преклонила голову к подушке, как в комнате раздался низкий стон. Флора села на кровати и прислушалась, сжимая руки. Стон набирал силу; можно было разобрать отдельные слова и предложения, восклицания страха и страдания.
Флора соскочила с кровати и распахнула окно, выходившее на дом бедняков. Она высунулась и прислушалась. После чего с дикой яростью позвала мать. Но та уже стояла в двери с лампой. Когда она вошла, стоны прекратились.
– Мама, – воскликнула Флора, – это не Дженни. Это кто-то там, в доме бедняков. Оставь лампу у входа, иди сюда и послушай.
Миссис Данн вынесла лампу и вернулась, закрыв дверь. Несколько минут было тихо, затем стоны возобновились.
– Я пойду туда, – сказала миссис Данн. – Я собираюсь одеться и пойти туда. Нужно разобраться с тем, что происходит, прямо сейчас.
– Я иду с тобой, – сказала Флора.
Была только половина девятого, когда женщины вошли на двор бедного дома. В комнате на первом этаже, которую использовали как гостиную, света не было. Когда они вошли, хозяин спал, сидя в кресле, его жена шила за столом, а старуха в розовом хлопковом платье сидела без дела. Все они вздрогнули и уставились на незваных гостей.
– Добрый вечер, – сказала миссис Данн, стараясь говорить спокойно. – Мы подумали, что можем войти. Ах, вот опять! Что это, миссис Грегг?
В этот момент раздался громкий, отчетливый вопль.
– Это Нэнси, – с достоинством ответила миссис Грегг. Это была крупная женщина, очень спокойная. – Я слышала ее несколько минут назад, – продолжала она, – и собиралась пойти и посмотреть, что случилось.
Мистер Грегг, тяжелый, упитанный старик с широким лицом, заросшим щетиной, тупо смотрел на женщин. Старуха в розовом платье взирала на них с пустой улыбкой.
– Нэнси! – повторила миссис Данн, глядя на миссис Грегг. Эта женщина ей совсем не нравилась, они почти не общались, хотя и были соседями.
– Да, – сказала миссис Грегг. – Она кричит так почти каждую ночь. Ей десять лет, но она боится темноты, как ребенок. Она со странностями. Возможно, слишком нервная. Не знаю, почему, но она часто бегает на кладбище. Она убегает туда при каждом удобном случае, чтобы поиграть с Джейн, одетую в белое и с венком на голове. Я узнала, что она имеет в виду Джейн Блэйк, похороненную на участке Блэйков. Я узнала, что здесь поблизости нет никаких детей, и решила посмотреть сама. Вы знаете, что на надгробиях написано просто «наш отец» или «наша мать». Нэнси ходит туда, и называет их отцом и матерью. Можно подумать, это на самом деле так. С этим ребенком требуется очень много терпения. Я ничего не знаю об этих людях. – Снова раздался крик. – Я иду к ней, – решительно сказала миссис Грегг, беря лампу.
Миссис Данн и Флора последовали за ней. Когда они вошли в комнату, то увидели маленькую Нэнси, сидевшую на кровати; ее лицо было бледным, она дрожала, ее голубые глаза были полны слез, маленькие розовые губки кривились.
– Нэнси... – начала миссис Грегг суровым тоном. Но миссис Данн бросилась вперед и обняла ребенка.
– Ты испугалась, правда? – прошептала она; Нэнси прижалась к ней так, словно делала это всю жизнь.
Волна нежности поднялась в душе скорбящей женщины. В конце концов, это был не одинокий, испуганный, блуждающий маленький дух ее дорогой Дженни; это была маленькая, живая девочка. Она ясно видела это. И еще она удивилась, почему не увидела этого раньше.
Она крепко прижимала Нэнси к себе и успокаивала ее. Она чувствовала себя так, словно обнимает свою Дженни.
– Если вам все равно, я возьму ее к себе, – сказала она миссис Грегг.
– Если хотите, вы можете это сделать, – холодно ответила та. – Я сделала для нее все, что могла, – добавила она уже на лестнице, по которой миссис Данн несла вниз закутанную девочку. – Я не нежилась с ней, поскольку это не в моих правилах. Я не поступала так даже со своими детьми.
– Я знаю, что вы делали для нее все возможное, – ответила миссис Данн. – Я возьму ее к себе сегодня вечером. Не нужно думать, будто я вас в чем-то упрекаю, миссис Грегг. – Она наклонилась и поцеловала маленькое личико, склонившееся к ее плечу: она несла Нэнси словно совсем крошечного ребенка. Флора поддерживала одну из маленьких свисающих ручек.
– Ты поднимешься по лестнице, и будешь спать с Флорой, – прошептала миссис Данн на ухо ребенку, когда они шли через двор. – Всю ночь у вас будет гореть лампа, а перед уходом я дам тебе кусок пирога.
У Даннов был обычай посещать кладбище и приносить цветы на могилу Дженни каждое воскресное утро. В следующее воскресенье Нэнси пошла с ними. Она радовалась и, похоже, совсем не думала о могилах Блэйков. Эта робкая фантазия, какой бы причудливой она ни была, населившая ее маленький мир призрачными родными, создавшая ей подругу в белом платье и с венком на голове, теперь могла уйти. В ней больше не было необходимости. Она нашла свое место в сердцах живых, и получала от них настоящую человеческую любовь.
Она была одета в одно из маленьких белых платьев, которые когда-то носила Дженни, а ее шляпка была украшена лентой и бутонами роз, точно так, как была когда-то украшена шляпка умершей девочки.
Это был прекрасный воскресный день. После того, как они покинули кладбище, они немного прогулялись по дороге. Дорога лежала посреди пышных зеленых лугов и небольших домиков. Розы еще не расцвели, зато начала распускаться сирень. Показались лютики, а одуванчики потеряли желтизну своих головок и поседели. Они стояли, подобно призракам, среди многочисленных золотых лютиков, но никто из семьи не думал об этом; в их мире не было места призракам.
ТЕНЬ НА СТЕНЕ
– Генри беседовал с Эдвардом в кабинете, накануне его смерти, – сказала Кэролайн Глинн.
Она была немолодой, высокой, худощавой, с жестким бесцветным лицом. Говорила не раздраженно, но с серьезной строгостью. Ребекка Энн Глинн, возрастом моложе ее, полная, с румяным лицом, окаймленным пучками седых волос, судорожно вздохнула, соглашаясь. Она сидела, облаченная в черное шелковое платье, в углу дивана, и переводила испуганный взгляд со своей сестры Кэролайн на свою сестру миссис Стивен Брейгам,– Эмму Глинн, – единственную красавицу в семье. Она была красива до сих пор, роскошной, полноценной красотой; она сидела, с необыкновенной грацией, в большом кресле-качалке и мягко раскачивалась взад и вперед; шелк ее черного платья при этом слегка шелестел. Даже шок от смерти (их брат Эдвард лежал в доме мертвым) не мог нарушить внешнюю безмятежность ее поведения. Она была опечалена утратой брата: он был младшим в семье, она его очень любила; но Эмма Брейгам не могла позволить скорби повлиять на свой внешний вид и поведение. Она всегда сохраняла их великолепное постоянство, даже в самые печальные моменты.
