Текст книги "Нежный призрак и другие истории (ЛП)"
Автор книги: Мэри Уилкинс-Фримен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
– Нет, – ответила Мэри Браун. – Я останусь здесь и буду слушать.
Она широко распахнула окно, впустив в комнату холодный ночной воздух.
Женщины переглянулись; одна постучала себя по голове, другая кивнула.
– Бедняжка! – сказала третья.
– Видите ли, – продолжала Мэри Браун, отворачиваясь от окна, – я была сердита на нее сегодня, потому что она говорила о музыке. Я была на нее зла и резко говорила с ней, потому что любила ее, но не думаю, чтобы она это поняла. Я не хотела даже думать о том, что она умрет, но она умерла. И она слышала музыку. Это была правда. И теперь я собираюсь сидеть здесь и слушать, пока тоже не услышу ее, и тогда я буду знать, что она не сердится на меня за мои слова, и что я тоже умру.
Ее не могли уговорить; она просидела у окна до утра, с одной из женщин, сидевшей рядом, вслушиваясь, в напрасной надежде услышать неземную музыку.
На следующий день послали за вдовой племянницей сестер, тотчас приехавшей с маленьким сыном. Это была добрая молодая женщина, она поселилась в маленьком доме и делала все, что могла, для своей бедной тетки, которая, как вскоре стало очевидно всем, никогда не станет прежней. Она сидела у кухонного окна, день за днем, и внимательно вслушивалась. Она очень любила маленького сына своей племянницы и часто сажала его к себе на колени. Время от времени она спрашивала его, не слышит ли он музыку.
– Такая невинная душа, как он, может услышать ее раньше, чем такая суровая, неверующая старуха, как я, – сказала она однажды его матери.
Так она прожила почти год после смерти сестры. Было очевидно, что она постепенно увядает, хотя у нее не имелось ни малейших признаков болезни. Казалось, ее чрезвычайно беспокоило то, что она не слышит музыку, которую так хотела услышать. У нее была мысль, что она не может умереть, пока не услышит ее; в то время как вся ее душа, казалось, была наполнена желанием присоединиться к ее любимой сестре, увериться в ее прощении. Эта сестринская любовь была всем, что она когда-либо чувствовала, кроме любви к Богу; преданность этой сестринской любви, на какую только была способна эта обычная, домашняя женщина, составляла большую часть ее существа, и сейчас она медленно убивала ее. И чем слабее она становилась, тем внимательнее прислушивалась. Она была слишком слаба, чтобы сидеть, но не соглашалась лечь в постель и просила подложить в кресло подушки, чтобы они поддерживали ее. Наконец, она умерла, весной, за неделю или две до того числа, в котором умерла ее сестра в прошедшем году. Сезон выдался несколько более поздним, яблони распустились позже. Она умерла около десяти часов утра. Накануне ее племянница вбежала в комнату, услышав ее пронзительный, восторженный крик:
– Я слышу ее! Я ее слышу! – воскликнула старушка. – Тихую музыку, похожую на затихающий звон колокола!
НЕФРИТОВЫЙ БРАСЛЕТ
Лоуренс Эвартс возвращался домой из своего адвокатского офиса в Сомерсете, когда увидел странный круг в снегу. Снег был плотным, так что круг сразу привлек его внимание. Он находился рядом с тротуаром, в месте, которое было бы водосточным желобом, если бы таковые в Сомерсете имелись.
В руке у Лоуренса имелся аккуратно сложенный зонтик. Эвартс был чрезвычайно пунктуальным человеком во всем, что касалось его личных привычек. Снег шел целый день, но сейчас небо разъяснелось, в вышине перемигивались розовые, фиолетовые и желтые звезды.
Лоуренс ткнул железным наконечником зонтика в круг, и тот ударился обо что-то твердое. Он попытался поднять предмет с помощью зонтика, но не смог. Слегка нахмурившись, снял перчатку, погрузил руку в снег и поднял нефритовый браслет. Это был очень красивый, ярко-зеленый нефритовый браслет, вырезанный из цельного камня – на мужскую руку, большую размером, чем его собственная. У Эвартса рука была маленькая.
Он стоял и рассматривал его. И вспомнил, что в какой-то китайской прачечной видел китайца с браслетом, очень похожим на этот. Но в Сомерсете китайских прачечных не было; возможно она находилась в Ллойдсе, – единственном городке на несколько миль в окружности, который был настолько большим, что мог ее себе позволить.
Однажды некий китаец попытался открыть прачечную в Сомерсете, но его заведение разгромила банда хулиганов. Он исчез, найдя, по-видимому, какое-то иное, более подходящее место, однако ходили также слухи, не имевшие под собой никаких оснований, что он умер, – просто из любви большей части горожан к сверхъестественному, в особенности, связанному с экзотическим пришлецом.
Лоуренс стоял и с удивлением рассматривал свою находку; затем, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, надел ее на правую руку, ту, с которой снял перчатку. Его охватил ужас. Он вдруг ощутил, что в нефритовом браслете имеется чья-то чужая рука, помимо его собственной. Он резко дернул свою руку, чтобы избавиться от этого ощущения, но оно осталось. Он ощущал чужое запястье, хотя ничего не видел. Помимо осязания, изменилось и его обоняние. В морозном воздухе он ясно ощутил запах странной смеси опиума и сандалового дерева. Но еще хуже этого сверхъестественного вторжения в его чувства было то, что он ощутил, как в его разум, принадлежавший ему с младенчества до сегодняшнего дня, в его христианскую веру и оценки вещей, проникло нечто чуждое, им антагонистичное. Странные воспоминания, странные видения, казалось, затуманивали его собственные, подобно тому, как дым затуманивает окна.
Эвартс сорвал браслет с руки и швырнул обратно в снег. Но случилось нечто невозможное. Он продолжал чувствовать его на своем запястье, причем присутствие чужой руки стало ощущаться сильнее, он стал задыхаться от опиумного дыма, странный туман с еще большей силой затенял его собственную личность. Он стал натягивать перчатку, но не смог; этому мешал невидимый браслет.
– Что за чертовщина! – вслух произнес Эвартс. Он видел на снегу четкий круг в том месте, куда упал браслет. Он снял перчатку, снова поднял его, надел и пошел, стряхивая снег с руки. С браслетом было явно лучше, чем без него. Странные ощущения были не так сильно выражены. И, тем не менее, они присутствовали.
Вскоре Эвартс встретил друга, который, пожелав ему доброго вечера, внимательно на него посмотрел.
– Что-то случилось? Ты, случаем, не заболел? – спросил он.
– Нет, – коротко ответил Эвартс.
– Ты неважно выглядишь, – удивленно заметил его друг. Эвартс осознал, что тот остановился, но не обернулся. Он пошел дальше, чувствуя себя так, словно был скован наручниками с дьяволом. Это ощущение становилось все более и более ужасным.
Вернувшись в пансион, он сразу же проследовал в свою комнату и не спустился к обеду. Никто не пришел спросить, почему. В пансионе у него не было близких родственников, он был склонен держаться обособленно, ни с кем не иметь никаких дел и не отвечать на вопросы, касавшиеся его персоны.
Он включил электрический свет и попытался написать письмо. Ему ничто не мешало совершать обычные механические действия, другая рука двигалась в соответствии с движениями его руки. Но то, что он написал... Эвартс с удивлением смотрел на лист бумаги, лежавший перед ним. Он написал нечто на незнакомом ему языке, иероглифами, и все же смысл написанного был до ужаса ясен. Он не мог даже помыслить написать такие ужасные вещи, доселе неизвестные ему.
Он разорвал лист и выбросил в корзину для мусора; потом попытался закурить трубку, но вместо табака ему в ноздри ударил запах опиума. Он отбросил трубку, взял вечернюю газету, но теперь она была как бы двойной, и он мог читать оба текста.
Он бросил газету на пол, и некоторое время сидел, глядя по сторонам. Его апартаменты можно было назвать роскошными: большая гостиная, спальня и ванная комната; здесь стояли некоторые ценные для него предметы мебели и безделушки. Он питал слабость к сокровищам Востока, у него были замечательные персидские ковры и драпировки. Прямо перед его креслом лежал прекрасный молитвенный коврик с изящным треугольником, одна из вершин которого должна была указывать на Священный город.
Вдруг ему показалось, что он видит стоящего на коленях, – не мусульманина, но маленькую фигурку в богато расшитом одеянии с длинной гладкой косичкой, а перед ней – приземистого, ухмыляющегося бронзового истукана. Это было уже слишком.
«Боже милостивый!» – пробормотал про себя Эвартс и вскочил. Взяв пальто и шляпу, поспешно надел их и выбежал сначала из комнаты, а потом и из дома, не переставая ощущать чужое запястье в нефритовом браслете. Он быстрым шагом шел по улице, пока не оказался возле дома врача, своего друга, возможно, самого близкого в Сомерсете. В кабинете горел свет, Эвартс вошел запросто, без церемоний.
Доктор ван Брант был один. Он только что поужинал и, как обычно, курил, беззаботно откинувшись на спинку старого моррисовского кресла, изрядно потрепанного. Это был невысокий мужчина с густой светлой бородой.
– Слава Богу, я ощущаю запах табака, а не этой проклятой штуки! – были первые слова Эвартса. Ван Брант взглянул на него и с готовностью встал.
– Ради всего святого, что с тобой случилось, старина? – спросил он.
– Какая-то дьявольщина, – ответил Эвартс, с унылым видом присаживаясь на ближайший стул.
Доктор ван Брант остался стоять, с ужасом глядя на него.
– Ты и похож на дьявола, – наконец, заметил он.
– И, вдобавок, чувствую себя, наверное, так же, – мрачно отозвался Эвартс. Уверенность медленно оставляла его. Он ощущал, как неведомая рука тащит его, и едва осознавал себя, затуманенный чужой личностью.
Доктор ван Брант стоял перед ним, нахмурившись, недоумевая, держа в руке дымящуюся трубку. Наконец, он вдруг спросил:
– А что это за штуковина у тебя на запястье?
– Я начинаю думать, что-то из ада, – ответил Эвартс.
– Где ты ее взял?
– Нашел в снегу на углу Стейт-стрит и оказался настолько глуп, что надел ее на руку.
– Но почему бы тебе не снять ее, если она тебя беспокоит?
– Пробовал, но тогда мне становится еще хуже, чем когда она на мне. Видишь ли...
– Что?
– Ты знаешь, я никогда не пью, кроме бокала вина за обедом и пинты пива, в основном, чтобы составить тебе компанию.
– Да, знаю. И что?
– Ты знаешь, что я не подвержен галлюцинациям на почве алкоголя.
– Да, знаю. И что?
– И что? – Эвартс свирепо глянул на него. – Тогда почему я вижу то, чего никто, кроме тех, кто продал свою душу и разум за выпивку, не видит?
– Не знаю.
– Да, я понимаю. Должно быть, я сошел с ума. Ради Бога, ван Брант, скажи мне, если я безумен, или сделай для меня все, что в твоих силах!
Ван Брант снова сел в кресло и затянулся, не отводя от Эвартса своих больших голубых глаз.
– Безумец? Как бы не так! – ответил он. – Или ты думаешь, я не узнаю безумца, увидев его? О чем вообще ты разглагольствуешь? Что это за зеленая штука у тебя на руке, и почему бы тебе просто не снять ее?
– Говорю тебе, если я ее снимаю, то сразу оказываюсь в преисподней! – воскликнул Эвартс.
– А что заставило тебя надеть ее?
– Не знаю. Мой злой ангел, я полагаю.
Доктор ван Брант наклонился вперед и внимательно посмотрел на нефритовый браслет.
– Прекрасный экземпляр, – сказал он. – Никогда не видел ничего подобного, кроме одного раза... – На мгновение он замялся, очевидно, пытаясь что-то вспомнить. – Да, да, совершенно верно, – вдруг сказал он. – У этого бедняги китайца, который пять лет назад открыл здесь прачечную и был изгнан из города, имелся очень похожий. Помню, однажды я заметил его у него на руке, незадолго до того, как он исчез. Ты его помнишь?
– Не помню, – ответил Эвартс. С этими словами он сердито дернул браслет, и тут же вздрогнул от ужаса, почувствовав приближение невидимого существа.
– Почему бы тебе не снять эту штуку? – снова спросил ван Брант. Он продолжал курить и наблюдать за своим другом.
– Разве я не говорил тебе, что будет только хуже? Он и так уже подобрался очень близко! Бррр!
– Он? Кто?
– Не спрашивай меня. Откуда мне знать? Думаю, дьявол, или кто-нибудь из его подручных.
– Фу!
– Это правда.
– Сядь, Эвартс, закуривай и выкинь эту чушь из головы.
– Выкинуть это из головы? – с горечью повторил Эвартс. Вдруг его осенила мысль. – Послушай, ты не веришь, что в моих словах есть нечто рациональное, – сказал он.
– Мне кажется, ты чем-то расстроен, – осторожно ответил ван Брант.
– Понятно. Хорошо, в таком случае, можешь попробовать сам.
С этими словами Эвартс сорвал браслет. Заметно побледнел и плотно сжал губы, словно испытывая боль или отвращение. Протянул блестящий зеленый круг ван Бранту, который взял его с улыбкой, хотя в глазах у него мелькнуло волнение.
У ван Бранта, мужчины крупного, как это ни странно, руки были маленькими. Браслет скользнул на запястье его руки так же легко, как и на руку Эвартса. Некоторое время он сидел неподвижно. Сделал еще одну затяжку и положил трубку на стол. Выражение его лица изменилось. Он посмотрел на Эвартса.
– Что это за чертовщина? – спросил он.
– Не спрашивай меня. Я знаю не больше твоего. Но теперь ты понимаешь мое состояние, – мрачно произнес Эвартс.
– Ты хочешь сказать, что испытываешь то же самое даже без браслета?
– Можешь убедиться сам.
Ван Брант снял браслет и положил его на стол рядом со своей трубкой. Его лицо исказилось. «Боже мой!» – воскликнул он.
– Теперь ты меня понимаешь.
– О Господи! Я вижу какую-то дьявольщину, какой никогда прежде не видел. Я словно куда-то возвращаюсь.
Эвартс кивнул.
– Ты хочешь сказать, что чувствуешь то же самое?
– Да.
– Словно какая-то адская тварь приковала тебя к себе браслетом, точно наручниками?
Эвартс снова кивнул.
– Хорошо, – медленно произнес ван Брант. – Никогда бы не подумал, что смогу во что-то поверить, но сейчас я, безусловно, верю в дьявола. – Он взял браслет в руки. Эвартс попытался его остановить. – Ради всего святого! Дай мне снова надеть его, – хрипло произнес он. – Не думаю, что способен и дальше выносить это состояние.
Ван Брант отдал браслет Эвартсу; тот надел его на руку, и тут же на лице его появилось выражение облегчения.
– Ты не чувствуешь себя так плохо, когда он на тебе? – спросил ван Брант.
– Нет, но все равно – ужасно. А ты?
Ван Брант поморщился.
– Что касается меня, я чувствую себя прикованным наручниками к дьяволу, – сказал он.
Эвартс сел, не сняв браслета.
– Ван Брант, что это такое? – беспомощно спросил он.
– Лучше спроси меня о том, что находится на обратной стороне Луны.
– У тебя нет даже предположений?
– Я не могу поставить диагноз, если только ты не сошел с ума, и не существуют микробы сумасшествия, которые от тебя передались мне.
Эвартс смотрел на зеленый круг, поблескивавший на его запястье.
– Лучше бы я никогда его не надевал, – сказал он.
– Я думаю так же.
Внезапно ван Брант поднялся. Он был человеком менее тонкой нервной организации, чем его друг; его губы сжались, руки – тоже, словно он собирался вступить с кем-то в схватку.
– Я думаю, старина, – сказал он, – с нас достаточно. Пора положить этому конец. Ты уже поужинал?
– Ты полагаешь... – начал Эвартс.
– Нужно поужинать, хочешь ты этого, или нет.
Ван Брант позвонил, вошел слуга. На его лице появилось удивленное выражение, когда он взглянул на своего хозяина и Эвартса, но он промолчал.
– Скажите Ханне, если после ужина остался суп, пусть она его немедленно разогреет и подаст как можно скорее. Мистер Эвартс еще не ужинал. Поторопите ее.
– Да, сэр, – ответил слуга.
– И еще, Томас.
– Да, сэр.
– Откройте бутылку старого портвейна.
– Да, сэр.
После того, как слуга ушел, Эвартс и ван Брант сидели в угрюмом молчании. Оба были бледны, у обоих на лицах было написано страдание и отвращение, словно от контакта с какой-то мерзкой вещью, но ван Брант молчал. И даже снова попробовал курить.
Вскоре было объявлено об ужине, он вскочил на ноги и положил руку на плечо Эвартса.
– Ну-ну, старина, – сказал он. – Когда в желудке окажется хороший ростбиф и добрый портвейн, они изгонят туман из разума.
– Туман у тебя в голове, а хороший ростбиф – в твоем желудке, – с горечью ответил Эвартс, но встал.
– Но внутри меня нет доброго старого портвейна, – ответил ван Брант, пытаясь шутить, когда они вошли в столовую. Он заметил, как удивленно взглянула на их лица симпатичная горничная.
– Можете идти, Кэти, – сказал ван Брант. – Мы с мистером Эвартсом обслужим себя сами.
Когда девушка вышла, Эвартс поставил локти на стол и отчаянным жестом наклонил голову вперед.
– Я не могу есть, – почти простонал он.
– Можешь и должен! – ответил ван Брант, наливая ему горячий суп. Эвартс ел механически, иногда прикладываясь к портвейну. Для большего удобства, они сели за столом рядом.
Когда Эвартс закончил ужин, хозяин приказал принести вина. Эвартс с ужасом смотрел на зеленый браслет на своем запястье.
– Ну и? – с горечью спросил он.
Ван Брант попытался рассмеяться.
– Сними эту чертову штуку и выкинь ее из головы, – сказал он.
– Ты сам хочешь надеть ее, – почти с яростью, ответил Эвартс.
Ван Брант рассмеялся.
– Нет, не хочу. Я могу терпеть, – сказал он. – Но пусть меня повесят, если я верю, что в аду меня ожидают большие мучения. Эта дьявольская штука, – как это ни невероятно, – меня трансформирует.
– Что это значит? – спросил Эвартс.
– Пока не разобрался. Но если так будет продолжаться, я попробую подыскать нам какое-нибудь лекарство.
– Нет, – вздрогнул Эвартс.
– Это не будет наркотиком.
Пока ван Брант говорил, его глаза были устремлены на место перед камином, и Эвартс знал, что он видит то, что прежде видел он сам – ужасную распростертую фигуру в расписной одежде, и ухмыляющегося идола.
– Ты видишь?.. – спросил он.
– Да, будь я проклят!
– Ты чувствуешь себя, словно...
– Да.
– ...словно здесь есть что-то между нами?
– Да. Но не будем об этом. Если это будет продолжаться, я что-нибудь придумаю.
Эвартс быстрым жестом схватил кухонный нож, лежавший рядом с ним.
– Я сейчас что-то сделаю! – воскликнул он и сделал выпад.
Лицо ван Бранта побелело. Почти одновременно он схватил другой нож и проделал то же самое. Затем двое мужчин глубоко вздохнули и взглянули друг на друга.
– Оно пропало, – сказал Эвартс и чуть не зарыдал.
Ван Брант был бледен по-прежнему, но он уже пришел в себя.
– Что это было? – спросил Эвартс. – О! Что это было? Приступ сумасшествия?
– Сумасшествия? Нет.
– Есть причина, по которой я спрашиваю. Это касается дорогого мне человека. Я ничего не говорил тебе об Агнес Лидс; но иногда мне кажется, что она... Я думал, что я... когда мое состояние было лучше... О Господи! Ван Брант, я ведь не сумасшедший, правда? Ведь если... это делает наш брак невозможным.
– Ты сумасшедший не более моего, – ответил ван Брант. Он пристально смотрел на своего друга. – Какое дело ты сейчас ведешь? – спросил он.
– Дневная девушка; убийство; ты должен был слышать о нем.
Ван Брант кивнул.
– Да. У тебя на уме было это ужасное убийство, и... Скажи, старина, твой воротничок выглядит немного несвежим...
– Да, моя прачка подвела меня на этой неделе, а я был так ужасно занят сегодня, что не успел купить свежих до закрытия магазинов.
– Именно так. И хотел бы, чтобы в городе была китайская прачечная. Так что все сходится!
– Наверное, так оно и было, – с облегчением согласился Эвартс. Но затем лицо его снова помрачнело. – А как же нефритовый браслет? – сказал он. Он взглянул на запястье и вздрогнул. – О Господи! Он исчез!
– Разумеется, он исчез, – холодно произнес ван Брант. – Потому что его там никогда и не было.
– Но ты... ты же сам его видел?
– Мне только показалось, что я его видел. Мой дорогой друг, все это – явный случай гипноза, возможно, представляющий интерес для общества, изучающего оккультные явления. Ты перетрудился, нервы – ни к черту, ты загипнотизировал себя, а потом – меня.
Эвартс сидел, уставившись на ван Бранта, с видом человека, пытающегося что-то понять. Вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату ворвался бледный, запыхавшийся слуга ван Бранта.
– Доктор! – воскликнул он.
– Что случилось?
– Ах, доктор, прямо перед дверью дома лежит мертвый китаец. У него две раны в боку, а на запястье – зеленый браслет!
Ван Брант побледнел.
– Чепуха! – произнес он.
– Но это так, доктор.
– Я иду, – спокойно сказал ван Брант. – Вызовите полицию, Томас. Может быть, он не мертв. Я сейчас приду.
– Он мертв! – дрожащим голосом произнес слуга и поспешно вышел.
– О Господи! – пробормотал Эвартс. – Если мы... если я... убил его, что будет с Агнес?
– Я сразу могу определить, кто из нас убил его, – сказал ван Брант, поднимаясь. Мужчины поспешно вышли из комнаты.
Вокруг тела уже собралась толпа, виднелись мундиры полицейских. Тот факт, что мертвый китаец лежал около дверей дома, ни для кого из присутствовавших не имел никакого значения. Никто не заподозрил в случившемся ни доктора, ни Эвартса. Некоторые держали фонари, пока ван Брант осматривал мертвого китайца. Вскоре тело погрузили на повозку гробовщика и увезли. Толпа разошлась.
Ван Брант и Эвартс вернулись в дом. Эвартс смотрел на своего друга; тот был бледен, как мертвец.
– Ну и?..
Ван Брант улыбнулся и похлопал его по плечу.
– Не беспокойся, старина, – сказал он. – Причиной его смерти стал мой нож.
– Но, – пробормотал Эвартс, – это я ударил его со стороны сердца.
– Ну и что из этого? Твой нож прошел мимо. Это мой нож поразил его сердце, когда я ударил его прямо в грудь. Разве ты не помнишь?
– Ты уверен?
– Абсолютно. Так что можешь успокоиться.
– Но – ты?.. – произнес Эвартс, к стыду своему, с плохо скрытой радостью.
Ван Брант снова засмеялся.
– Это была ядовитая змея, – ответил он. – Ты видел его лицо? – Он вздрогнул. – Люди иногда убивают ядовитых змей, – добавил он.
– Но как ты объяснишь?..
– Я ничего не собираюсь объяснять. Все, что тебе нужно знать, – ты этого не делал; все, что нужно знать мне, – я просто раздавил ядовитую гадину.
Он приготовил порошок и протянул его Эвартсу.
– А теперь, отправляйся домой, старина, – сказал он. – Прими теплую ванную, ложись спать и думай об Агнес Лидс.
После ухода Эвартса, ван Брант некоторое время стоял неподвижно. Его лицо страшно исказилось, его безмятежность исчезла. Он позвонил и велел своему слуге принести еще бутылку портвейна. Когда тот принес ее, он налил один бокал для себя и второй – слуге.
– Вы тоже натерпелись, Томас, – сказал он.
Слуга, дрожавший всем телом, взглянул на хозяина.
– Вы видели его лицо, сэр? – прошептал он.
– Лучше выбросьте это из головы.
– Он был похож на дьявола. Сомневаюсь, что смогу когда-нибудь забыть его, – пробормотал слуга. После чего выпил вино и вышел.
Ван Брант снова сел в кресло и закурил трубку. Несколько раз затянулся, а затем замер, с ужасом глядя прямо перед собой. Лицо мертвого китайца в мельчайших подробностях возникло перед его глазами.
– Слава Богу, он не знает, что это сделал он! – прошептал врач, и на его лице появилась улыбка.
ОДИНОКИЙ ПРИЗРАК
Миссис Джон Эмерсон, сидевшая с рукоделием у окна, выглянула и увидела миссис Роду Мизёрв, шедшую по улице, и, по ее походке и по тому, как та склонила голову, поняла: она подумывает, не свернуть ли в калитку. Кроме того, если судить по некоторым признакам, а именно, – чуть вытянутой шее и суетливому подергиванию плеч, – у нее имелись важные новости. Рода Мизёрв всегда узнавала новости, стоило им только появиться, и, обычно, сразу же сообщала их миссис Джон Эмерсон. Женщины дружили с того времени, как миссис Мизёрв вышла замуж за Саймона Мизёрва и переехала жить в деревню.
Миссис Мизёрв была хорошенькой женщиной, грациозно двигавшейся, чуть приподняв юбку; ее чувственное лицо, под черной шляпкой, с тонкими чертами, аккуратно положенной косметикой, было повернуто в сторону окна, за которым сидела миссис Эмерсон. Последняя была рада ее приходу. Она приветливо кивнула ей, поспешно поднялась, вышла в холодную гостиную и принесла одно из своих лучших кресел-качалок. Установила его напротив своего у окна, и открыла дверь, чтобы впустить подругу.
– Добрый день, – сказала она. – Рада вас видеть. Я сижу дома одна целый день. Джон с утра уехал в город. Я собиралась зайти к вам сегодня днем, но не успела закончить с шитьем. Я пришиваю оборки к своей новой черной юбке.
– Ну, у меня сегодня вязанья совсем не много, – ответила миссис Мизёрв, – и я подумала, что было бы неплохо пройтись.
– Я очень вам рада, – повторила миссис Эмерсон. – Раздевайтесь, я положу ваши вещи на кровать в спальне. Присаживайтесь в кресло-качалку.
Пока миссис Мизёрв устраивалась в кресле-качалке, миссис Эмерсон отнесла ее шаль и шляпку в маленькую смежную спальню. Когда она вернулась, миссис Мизёрв мирно раскачивалась в кресле и уже принялась за свое вязание.
– Очень мило, – сказала миссис Эмерсон.
– Мне тоже так кажется, – ответила миссис Мизёрв.
– Полагаю, это для церковной ярмарки?
– Да. Не думаю, чтобы это принесло достаточно денег, если учесть стоимость шерсти и работы, но, полагаю, я должна что-нибудь сделать.
– Сколько вы выручили на ярмарке в прошлом году?
– Двадцать пять центов.
– Это ужасно, правда?
– Так оно и есть. У меня на работу уходит неделя. Хотела бы я, чтобы те, кто покупает такие вещи за двадцать пять центов, делали их для себя сами. Чтобы они попробовали, что это за работа. Впрочем, я не должна жаловаться, поскольку эти деньги – для Господа, однако, иногда мне кажется, что такая сумма Господу просто не нужна.
– Все равно, прекрасная работа, – сказала миссис Эмерсон, садясь у противоположного окна и принимаясь за юбку.
– Да, в самом деле, прекрасная. Я очень ЛЮБЛЮ вязать крючком.
Две-три минуты женщины молча раскачивалась; одна – шила, другая – вязала. Обе выжидали. Миссис Мизёрв ждала, пока любопытство ее подруги разгорится в достаточной степени, чтобы ее новость легла на наилучшим образом подготовленную почву. Миссис Эмерсон ждала новость. Наконец, она больше не смогла сдерживаться.
– Какие новости? – прямо спросила она.
– Ну, не знаю, есть ли в них что-нибудь интересное, – уклончиво ответила подруга, умышленно затягивая разговор.
– Вам меня не обмануть, – сказала миссис Эмерсон.
– С чего вы взяли?
– По вашему виду.
Миссис Мизёрв рассмеялась.
– Саймон говорит, – у меня настолько выразительное лицо, что я не могу ничего скрывать дольше пяти минут, как ни стараюсь, – сказала она. – Да, есть новости. Саймон рассказал мне об этом сегодня в полдень. Он услышал их в Южном Дейтоне. Он был там утром по делам. Старый дом Сарджентов сдан в аренду.
Миссис Эмерсон уронила шитье на колени и уставилась на нее.
– Не может быть!
– Да, это так.
– Кому?
– В прошлом году некий мужчина переехал в Южный Дейтон из Бостона. Ему не понравился дом, в котором он прежде жил, – дом был недостаточно велик. У этого мужчины значительное состояние, так что он может позволить себе многое. У него имеется жена и незамужняя сестра. У сестры также водятся деньги. Он ведет дела в Бостоне, но отсюда так же легко добраться до Бостона, как и из Южного Дейтона, поэтому они перебираются сюда. Вы же знаете, что старинный дом Сарджентов – великолепное местечко.
– Да, это самое красивое здание в городе, но...
– О, Саймон сказал, ему об этом рассказывали, но он только посмеялся. Сказал, что не боится; его жена и сестра – тоже. Заявил, что готов терпеть призраков, но только не маленькие спальни, почти лишенные солнца, как в доме в Дейтоне. Сказал, что готов рискнуть увидеть призраков, чем стать призраком самому. Саймон говорит, он шутник и очень веселый человек.
– Ну, что же, – сказала миссис Эмерсон, – это прекрасный дом и, возможно, ходящие вокруг него слухи совершенно беспочвенны. Мне, по крайней мере, всегда казалось именно так. Я никогда не придавала им особого значения. Но это может повлиять на его жену, если она – женщина впечатлительная.
– Ничто в мире не заставит меня переступить порог дома, про который я слышала что-нибудь подобное, – заявила миссис Мизёрв. – Я не пошла бы в этот дом, даже за кругленькую сумму. Я видела достаточно посещаемых домов, чтобы держаться от них подальше до скончания жизни.
На лице миссис Эмерсон появилось настороженное выражение.
– В самом деле? – напряженным шепотом спросила она.
– Да. И больше не хочу иметь с ними дела.
– До того, как переехали сюда?
– Да. До того, как вышла замуж, и была совсем еще девочкой.
Миссис Мизёрв вышла замуж, будучи уже в возрасте. Услышав ее слова, миссис Эмерсон произвела в уме кое-какие расчеты.
– Вы в самом деле жили в доме, который... – испуганно прошептала она.
Миссис Мизёрв торжественно кивнула.
– И вы действительно видели... нечто... Но, надеюсь, вы не видели ничего такого, что могло бы причинить вам вред?
– Нет, я не видела ничего такого, что могло бы причинить мне вред, с одной стороны; но никому в мире я не пожелала бы это увидеть. Вам никогда этого не забыть.
Наступило молчание. Лицо миссис Эмерсон словно окаменело.
– Разумеется, я не стану вас уговаривать, – сказала она, – если вам не хочется говорить об этом, но, может быть, будет лучше, если вы сами расскажете мне об этом, конечно, если это до сих пор вас беспокоит.
– Я стараюсь выбросить это из головы, – сказала миссис Мизёрв.
– Наверное, это самое лучшее, что вы можете сделать.
– Я никогда никому об этом не рассказывала, кроме Саймона, – сказала миссис Мизёрв. – Мне казалось, это будет неразумно. Я не знала, что могут подумать люди. Многие люди не верят в то, что понять не в состоянии; они решат, что у меня не в порядке с головой. Саймон тоже посоветовал мне молчать. Он сказал, что не верит в сверхъестественное, но, тем не менее, должен признаться, никак не может объяснить случившееся, даже под угрозой собственной жизни. Он добавил, что не верит, будто кто-то вообще сможет это объяснить. И еще, – что словом никому об этом не обмолвится. Он сказал, что иначе пойдут слухи, будто у меня не в порядке с головой, поскольку вряд ли кому-то захочется признать свое бессилие объяснить это.
– Я бы так ни за что не сказала, – с упреком произнесла миссис Эмерсон. – Мне казалось, вы лучше знаете мой характер.
