Текст книги "Иметь и хранить "
Автор книги: Мэри Джонстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Через две минуты он вернулся.
– На той стороне полно выброшенного на берег дерева и сухих водорослей, – сообщил он, – по крайней мере, нам не придется мерзнуть.
Мы разложили большой костер, и вскоре дрова затрещали, огонь загудел, разливая вокруг свет и долгожданное тепло. От этого животворного дыхания губы и щеки мистрис Перси понемногу порозовели, сердце под моей рукой забилось сильнее. Потом она повернулась на бок, со вздохом положила голову на согнутую руку и, убаюканная благословенным теплом, заснула, словно малое дитя. Нам, мужчинам, было не до сна; мы сидели вокруг огня, глядя, как солнце заходит за черную полосу земли на горизонте, ясно видную в просветлевшем воздухе. Вот оно окрасило волны кроваво-красным, послало длинный луч вверх, и маленькое, с ладонь, белое облачко, единственное на синем небе, зажглось багрянцем. Бесчисленные морские птицы, пронзительно крича, перелетали от островов к соленым болотам и обратно к островам. Болота были еще зелеными: расположенные полумесяцем изумрудные пятна самых фантастических очертаний, отделенные друг от друга розовыми лентами чистой вода. Между болотами и материком лежал пролив шириною в девять миль. Мы повернули головы, посмотрели в сторону океана и не увидели там ничего, кроме пустынных волн в белых барашках пены.
– Мы высаживались здесь, когда ходили сражаться с французами у Порт-Ройяла и Санта-Крус, – сказал я. – До нас тогда дошел слух, что бермудские пираты будто бы зарыли на этом острове золото, и мы с Аргаллом обшарили здесь каждый квадратный фут.
– И не нашли пресной воды?
– Не нашли.
Отсветы заката на небе и море померкли, и все окутала тьма. С ее приходом птичий гомон умолк, и нас обступила мертвящая тишина. Шум прибоя был не в счет: он доходил до слуха, но не до сознания. Все небо сплошь усеяли звезды; каждое мгновение одна из них падала, оставляя за собою белый огненный след, тающий во мраке беззвучно, будто снежные хлопья. Ветра не было. Немного погодя из моря поднялась луна и озарила песчаный островок своим бледным светом. Тут и там среди дюн кверху тянулись голые змеистые ветви низкорослых деревьев, словно черные скрюченные пальцы, торчащие из белесой, мертвой земли. Успокоившийся океан спал под луной, равнодушно забыв о пяти человеческих жизнях, выброшенных им на эту пядь песка.
Мы подбросили в костер новую порцию дров и высохших водорослей, и пламя взметнулось и загудело, прорвав тягостную тишину. Дикон сходил на тот берег острова, что был обращен к материку, и нашел там несколько устриц. Мы испекли их и съели, но у нас не было ни воды, ни вина, чтобы их запить.
– По крайней мере здесь можно не опасаться нападения врагов, – заметил милорд. – Этой ночью мы все можем спокойно улечься спать, а сон, черт возьми, это как раз то, что нам сейчас нужно!
На сей раз он говорил искренне, без всякой задней мысли.
– Я покараулю полночи, если вы возьмете на себя другую половину, – сказал я, обращаясь к священнику.
Он кивнул:
– Я буду бодрствовать до полуночи.
Однако полночь давно уже миновала, когда он поднял меня с моего места у ног мистрис Перси.
– Я должен был сменить вас намного раньше, – укорил я его.
Он улыбнулся. Свет луны, поднявшейся высоко на небосклоне, смягчил его резкие черты, и я подумал, что никогда еще не видел лица, в котором было бы столько нежности, надежды и терпеливой силы.
– Я был наедине с Богом, – сказал он просто. – Это звездное небо, огромный океан и крошечные ракушки под моею ладонью – как чудны дела Твои, Господи! Поистине: «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»[103] Однако даже малая птица не упадет на землю без воли Твоей[104]!
Я подошел к костру, сел, а он прилег на песок возле меня.
– Мастер Спэрроу, – спросил я, – вы когда-нибудь страдали от жажды?
– Нет, – ответил он.
Мы говорили очень тихо, чтобы не разбудить ее. Дикон и милорд Карнэл, лежавшие по другую сторону костра, спали как убитые.
– А вот мне пришлось, – продолжал я. – Однажды летом я целый день пролежал на поле боя, тяжело раненный и придавленный своим убитым конем. И знаете, я смог бы забыть и ужас того покинутого поля, и душившую меня тяжесть, и боль от раны, но только не жажду.
– Вы полагаете, у нас нет надежды?
– А на что нам надеяться?
Спэрроу не ответил. Немного погодя он повернул голову, посмотрел на сонную женщину, освещенную розовыми отблесками костра. Потом его взгляд встретился с моим.
– Если другого пути не будет, я избавлю ее от мучений, – сказал я.
Он понурил голову, и какое-то время мы сидели молча, глядя в землю и слушая тихий рокот прибоя и треск дров в костре.
– Я люблю ее, – не выдержал я наконец. – Господи, помоги мне!
Спэрроу приложил палец к губам: жена моя шевельнулась и открыла глаза. Я встал подле нее на колени и спросил, как она себя чувствует и не нужно ли ей чего.
– Мне тепло, – удивленно промолвила она.
– Вы уже не в лодке, – сказал я. – Вы теперь в безопасности, на берегу. Вы спали у костра, который мы разожгли.
Ее лицо озарила счастливая улыбка, и отяжелевшие веки вновь опустились.
– Я так устала, – проговорила она сонным голосом, – что посплю еще немножко. Вы не могли бы принести мне воды, капитан Перси? Мне очень хочется пить.
Мгновение помедлив, я мягко сказал:
– Я схожу за ней, сударыня.
Ответа я не услышал: она уже спала. Мы со Спэрроу тоже замолчали. Он лег на бок, лицом к океану, а я сел, уронив голову на руки, и думал, думал, думал, но не находил выхода.
Глава XXI
В которой на острове копают могилу
Когда звезды погасли и луна начала бледнеть, я отнял ладони от лица и поднял голову. От костра остались только тлеющие угли, а запас дров, сделанный накануне, уже иссяк. Я решил собрать еще, чтобы разжечь огонь к тому времени, когда проснутся остальные. Выброшенного на берег дерева было особенно много возле виднеющейся неподалеку гряды невысоких дюн. За нею островок резко суживался, образуя длинную серую косу из песка и мелких ракушек. Шагая к дюнам в первом робком свете зари, я случайно поднял взгляд и увидал, что за оконечностью косы стоит на якоре корабль.
Я остановился как вкопанный и протер глаза. Застывший на спящем океане, он был похож на сон. Его мачты и такелаж чернели на бледном небе, корпус был наполовину скрыт лежащим на море туманом. Водоизмещение корабля достигало, пожалуй, трехсот тонн, он был весь черный, двухпалубный, с очень высокими полубаком[105] и полуютом[106] и множеством пушек. Я перевел взгляд на берег и увидел вытащенную на песок шлюпку со сложенными в ней веслами.
Между мною и косой за полоской травы и ракушек высились дюны. Невидимый с моря за этими столь удачно расположенными взгорками, я сколь мог бесшумно прокрался наверх, пока не очутился прямо над шлюпкой. Тут я услышал голоса. Я поднялся еще выше, встал на колени и, раздвинув высокую жесткую траву, росшую во впадине между двумя буграми, осторожно поглядел вниз. На песчаной косе двое человек рыли могилу.
Они копали с лихорадочной поспешностью, выбрасывая песок во все стороны и ругаясь последними словами.
Оба были дюжие молодцы с самыми злодейскими рожами, и оба одеты донельзя странно. На одном была рубаха из грубого коленкора, голова была повязана грязной тряпкой – и вместе с тем он щеголял в бархатных штанах, а пот с лица отирал вышитым носовым платком. На другом, венчая драные латаные лохмотья, красовался пышный гофрированный воротник, а с выглядывающего из прорехи голого плеча свисал дорогой плащ из шелкового репса на тафтяной подкладке. Рядом с двумя могильщиками лежал длинный белый сверток.
По мере того как они копали и бранились, заря все разгоралась.
Небо на востоке из серого стало бледно-розовым, из розового – малиново-золотым. Туман над водой растаял, и море стало огненно-алым.
С корабля спустили две шлюпки, и они быстро поплыли к косе.
– Наконец-то, – проворчал один из могильщиков, тот, у которого была разбитая голова и бархатные штаны.
– Долго же они тянули, – сердито добавил второй. – А ты торчи на этом проклятом острове наедине с мертвецом, да еще в такой час, когда привидениям полное раздолье. Брать на абордаж корабль мне нипочем, но ночью, до петухов, копать могилу, да еще когда рядом с тобой лежит покойник, – это уж чересчур! Почему нельзя было пристойно и благородно похоронить его в море, как остальных?
– Потому что такова была его воля, – отвечал первый могильщик. – Когда он понял, что умирает, то захотел, чтобы мы на всех парусах убрались из золотых южных морей и схоронили его в такой земле, где золота нет и никогда не будет. Может, он думал, что на морском дне, от Багамских островов до Картахены, его поджидают те, кого он туда отправил, пока был жив, а ведь их было ох как много. И потом, капитан Пэрдайс говорит, что опасно перечить предсмертной воле покойного и надо уважить его в последний раз.
– Что-о? Капитан Пэрдайс? – завопил оборванец в гофрированном воротнике. – Это кто же выбрал его капитаном, черт его возьми?!
Обладатель бархатных штанов перестал копать и рывком выпрямился.
– Кто выбрал его капитаном? Команда – вот кто его выберет! Если не он, тогда кто?
– Рыжий Джил – вот кто!
– Рыжий Джил? Ну нет! Тогда уж лучше выбрать Испанца!
– Испанец бы сошел, не будь все мы, остальные, англичанами. Правда, свое племя он на дух не переносит, и если б ненависть к испанцам делала человека англичанином, он стал бы им давным-давно! – Головорез с разбитой головой зычно захохотал.
– Слушай, а помнишь тот барк[107], что мы захватили возле Порто-Белло, ну тот, с ихними попами на борту? Ха-ха-ха!
Громила в гофрированном воротнике ухмыльнулся:
– Еще бы! Небось, эти padres[108] и посейчас не забыли, что он с ними вытворял, и теперь ад кажется им местом отдыха. Ну, кажись, все. По мне, яма уже достаточно глубокая.
Они оба вылезли наверх. Один сел на корточки в изголовье могилы, вытирая физиономию своим изящным платочком, а второй, картинно запахнувшись в щегольской плащ, встал рядом, расставив грязные босые ноги.
Между там спущенные с корабля шлюпки уже заскребли днищами по песку, и сидевшие в них пираты, выскочив, вытащили их на берег.
– Второго такого капитана нам уже не сыскать, – изрек тот, что сидел в изголовье могилы, и скорбно поглядел на неподвижный белый сверток.
– Святая правда, – подтвердил его сотоварищ, испустив шумный вздох. – Превосходный был человек! Ни перед чем не останавливался: мирянин или поп, мужчина или женщина, доброе золото или паршивое серебро – ему было все едино. Жаль, что его с нами больше нет!
– Эх, вот бы заполучить такого капитана, как Керби , – вздохнул первый могильщик.
– Керби нынче плавает возле Летних островов, – отвечал на это второй. – К нам, в Вест-Индию, он теперь заявляется редко.
Молодчик с разбитой головой расхохотался:
– Зато когда заявляется, то шума от него дай Бог!
– Правда, истинная правда! – с восхищением воскликнул второй разбойник и от избытка чувств выругался.
К этому времени приплывшие на шлюпках пираты – их было человек двадцать – уже успели дойти до середины косы. Впереди, в ряд, локоть к локтю, словно не желая отстать друг от друга ни на дюйм, шагали трое: здоровенный верзила со зверской, иссеченной шрамами физиономией и огромной темно-рыжей бородой; высокий, похожий на испанца брюнет со свирепым выражением лица и налитыми кровью глазами, и худощавый изящный человек с наружностью и осанкой английского джентльмена. Молодчики, шедшие следом за ними, нисколько не отличались от двух могильщиков: то же мощное телосложение, те же бандитские рожи и те же причудливые одежды. Вся компания подошла прямиком к вырытой яме и лежащему рядом с нею мертвецу. Те трое, что шли впереди и, как видно, пользовались наибольшим авторитетом, по-прежнему держась бок о бок, встали в изголовье могилы, остальные расположились в ногах.
– Покойник задал нам грязную работу, ребята, – каркающим голосом сказал Рыжий Джил, – и чем скорее мы с нею покончим и махнем обратно в Вест-Индию, тем лучше. Опускай его в могилу, братва, и дело с концом!
– А ты уверен, что именно тебе следует здесь командовать? – спросил тот, что имел внешность английского дворянина. Он был одет с безукоризненной элегантностью в черный, с серебряным шитьем костюм, и говорил тихим голосом, приятным и несколько меланхоличным, который как нельзя лучше сочетался с печальным взором его красивых, опушенных длинными ресницами глаз.
– А почему не мне? – прорычал тот, к кому был обращен вопрос, и, крепко выругавшись, добавил: – Права командовать у меня не меньше, чем у прочих, а может, и больше!
– Это утверждение небесспорно, – промолвил господин с печальным взором. – Джентльмены, здесь собрались лучшие люди команды. Кого они изберут капитаном, за тем с радостью и охотой пойдут те, кто остался на борту. Давайте же предадим покойного земле, а потом вы остановите свой выбор на одном из нас троих, причем каждый может выступить и обосновать свои права.
Закончив речь, он поднял с песка изящную витую ракушку и принялся разглядывать ее молочно-белую поверхность. При этом лицо его изъявляло мечтательную грусть и сдержанное довольство.
Могильщик с вышитым платочком посмотрел на него, потом перевел взгляд на сброд, столпившийся в ногах могилы, и, увидав, что на лицах весьма многих написаны те же чувства, что обуревают его самого, сорвал с головы окровавленную тряпку и, размахивая ею, заорал:
– Хотим Пэрдайса!
Тут поднялся невообразимый содом. Одни кричали: «Пэрдайс!», другие: «Рыжий Джил!», третьи, немногие, ратовали за Испанца. Двое могильщиков сцепились, как разъяренные псы; ражий громила в женской накидке на голых плечах выхватил из-за пояса нож и ринулся на одного из сторонников Испанца, но тот, в свою очередь, как щитом прикрылся телом визжащего приверженца Рыжего Джила.
Человек в черном с серебром костюме отбросил в сторону ракушку и решительно вступил в бой. Одной рукой он схватил могильщика в гофрированном воротнике и отшвырнул его от могильщика в бархатных штанах; другой приставил украшенный драгоценными камнями кинжал к груди головореза в женской накидке и мелодичным голосом, который великолепно подошел бы Астрофилу, изливающему камням, озерам и ручьям свою любовь к Стелле[109], изрыгнул поток замысловатых отборных ругательств, до того похабных и кощунственных, что они навлекли бы позор на самого разнузданного маркитанта[110]. Это вмешательство возымело успех. Воюющие стороны разошлись, гвалт стих, после чего джентльмен, вместивший в себя столь ошеломительные противоречия, вновь стал любезен и меланхоличен.
– Джентльмены, давайте простимся со старой любовью, прежде чем заводить новую, – сказал он. – Вначале мы похороним покойного, а уж потом выберем его преемника. Я полагаю, мы сделаем это благопристойно и в согласии с обычаем, и меньшинство беспрекословно подчинится воле большинства.
– Я буду драться за свои права! – рявкнул Рыжий Джил.
– А я за свои! – вскричал Испанец.
– И каждый из нас будет стоять за того, кто ему люб, – как бы в сторону пробурчал могильщик с разбитой головой.
Тот, кого называли Пэрдайсом, печально вздохнул:
– Очень, очень прискорбно, что ни один из нас не обладает достоинствами столь выдающимися, чтобы перед ними склонил голову раздор. Итак, джентльмены, давайте вернемся к похоронам.
Пираты сгрудились вокруг разверстой могилы, и несколько человек подняли тело. А я бесшумно, как индеец, оставил свое убежище в зарослях травы и под прикрытием дюн поспешил на другой конец острова, откуда к небу подымался легкий дымок, свидетельствуя о том, что кто-то вновь разжег костер, о котором я позабыл. Это был Спэрроу, он бросал в огонь то кусок дерева, то пучок сухих водорослей и разговаривал с моей женой, которая сидела у его ног, согреваемая разом лучами солнца и жаром костра. Дикон пек в золе остаток устриц, собранных вчера вечером, а милорд стоял и хмуро глядел туда, где за девятью милями воды чернел материк. Когда я подошел, все взоры обратились ко мне.
– Еще немного, капитан Перси, и нам пришлось бы выписывать ордер на обыск острова, – весело сказал пастор. – Вы что, строили мост?
– Если мне удастся его построить, – отвечал я, – то ступить на него будет довольно опасно. Скажите, вы смотрели в сторону океана?
– Мы проснулись всего лишь минуту назад, – сказал Спэрроу. Он распрямил свою могучую спину и, подняв лицо от костра, взглянул туда, где синел океан. Дикон, все еще стоя на коленях над пекущимися устрицами, посмотрел туда же; милорд оторвался от созерцания далеких земель племенного союза аккомак и тоже повернул голову. Мистрис Перси, одной рукой заслоняя глаза от солнца, а другой придерживая длинные темные волосы, которые она начала заплетать в косы, поглядела в ту же сторону, что и остальные. Несколько мгновений они безмолвно смотрели на корабль, потом его милость рассмеялся.
– Ну что же вы, капитан? Прочтите поскорее какое-нибудь заклинание, чтобы мы сейчас же перенеслись на борт! – воскликнул он. – Нам очень хочется пить.
Я отвел пастора в сторону.
– Сейчас я уйду туда, за эти дюны, – сказал я, – а вы все останетесь здесь. Если я не вернусь, сделайте все, что в ваших силах, чтобы как можно дороже продать ее жизнь. Если же я вернусь... то вы, Спэрроу, человек находчивый и были актером. Многое будет зависеть от того, как вы сумеете мне подыграть!
Я воротился к костру, Спэрроу последовал за мною. На лице его было написано недоумение.
– Милорд Карнэл, – сказал я, – я вынужден просить вас отдать мне свою шпагу.
Он вздрогнул, и его черные брови сошлись к переносице.
– Хотя превратности войны и сделали меня в некотором роде вашим пленником, сэр, – произнес он с достоинством, – мне кажется, что на этом острове, который всех нас держит в плену, нет нужды требовать от меня столь явного подтверждения моего униженного положения. Кроме того, с вашей стороны это неблагородно...
– О благородстве, милорд, мы поговорим потом, – перебил его я. – Сейчас я спешу. Я знаю, что вы и при шпаге мой пленник, но другие этого не знают. В настоящий момент мне необходимо, чтобы вы были пленником не только по сути, но и по виду. К тому же мастер Спэрроу безоружен, и мне не остается ничего другого, как обезоружить врага, чтобы вооружить друга. Милорд, я прошу вас отдать то, что в противном случае мы будем вынуждены отобрать у вас силой.
Он быстро посмотрел на Дикона, но тот стоял к нему спиной, глядя на море. У меня мелькнула мысль, что драки здесь, видимо, не избежать, хотя мне этого и не хотелось, но тут милорд показал, что кроме храбрости, в коей я никогда не сомневался, он обладает также и другим достоинством – благоразумием. Он пожал плечами, расхохотался и повернулся к мистрис Перси.
– Что поделаешь, леди, когда ты пленник вдвойне: пленник врагов, имеющих численное превосходство, и пленник красоты? Самое лучшее тут – это посмеяться над ужимками судьбы и сделать хорошую мину при плохой игре. Вот вам моя шпага, сэр; сейчас к вам обращен ее эфес, но когда-нибудь это будет острие!
Он вынул шпагу из ножен и протянул ее мне рукоятью вперед. Я принял у него оружие с поклоном и вручил его Спэрроу.
Пока мы спорили, воспитанница короля встала и теперь стояла, прислонясь спиной к отвесной стене песчаного наноса. Лицо ее было как белый мрамор меж двумя темными волнами длинных волос, до половины заплетенных в косы.
– Не знаю, вернусь ли я назад, – сказал я, приблизившись. – Перед тем как уйти, могу ли я поцеловать вашу руку?
Ее губы дрогнули, но с них не слетел ни единый звук. Я опустился на колени и поцеловал ее стиснутые руки; они были холоднее льда.
– Куда вы идете? – прошептала она. – Навстречу какой опасности? Я... я... возьмите меня с собой!
Я встал, смеясь над своим безумием, которое нашептывало мне остаться, прильнуть лбом и губами к этим тонким рукам и забыть обо всем.
– Как-нибудь в другой раз, – ответил я ей. – А пока грейтесь на солнышке и думайте, что все идет хорошо. Надеюсь, что так оно и будет.
Несколько минут спустя я уже подходил к компании, собравшейся вокруг могильной ямы. Могила уже приняла в своей чрево то, что будет покоиться в ней до скончания времен, и теперь ее торопливо засыпали песком. Из шайки отпетых висельников одни орудовали лопатами, другие молча стояли или сидели, но все до одного смотрели на могилу и потому не видели меня. Когда была брошена последняя горсть песка и края ямы сровнялись с поверхностью, я прошел прямо в гущу толпы и очутился лицом к лицу с тремя кандидатами на освободившееся место капитана.
– Доброе утро, джентльмены, – сказал я громко. – Позвольте узнать, что вы здесь зарыли: тело вашего капитана, или иного члена команды, или же просто испанские дублоны и пиастры?
Глава XXII
В которой я изменяю свое имя и род занятий
– Право, когда солнце отражается в стольких клинках сразу, это режет мне глаза, – продолжал я. – Полно, джентльмены, зачем показывать мне эти ножи н шпаги? Неужели один флибустьер не может поприсутствовать на похоронах другого, не опасаясь давки и угрозы оружием? Кстати, если вы возьмете на себя труд оглядеться, то увидите, что я явился на эту церемонию один.
Ножи опустились, а их владельцы чуть отошли назад, плюя на землю, ругаясь и смеясь. Человек в черном, шитом серебром камзоле не стал ни браниться, ни хохотать, а только улыбнулся ласково и печально.
– Вы что, свалились с неба? – осведомился он. – Появились с моря?
– Из моря, – отвечал я. – Мой корабль затонул во время вчерашнего шторма. Я вижу, вам с вашим суденышком повезло больше. – С этими словами я небрежно махнул рукой в сторону трехсоттонного корабля и, слегка подкрутив усы, замолчал, как бы в раздумье.
– Неужели ваш корабль был так велик? – спросил Пэрдайс, в то время как по толпе пробежал восхищенный ропот, перемежаемый громкими ругательствами.
– У меня был очень большой галеон, – ответил я со вздохом сожаления по поводу столь тяжкой потери.
На миг воцарилось молчание и все уставились на меня.
– Галеон... – тихо повторил Пэрдайс.
– Те, кто плавал на нем вчера, нынче лежат на дне морском, – продолжал я. – Увы! Там же покоятся сто тысяч золотых песо, три тысячи слитков серебра, десять корзин жемчуга, несметное количество драгоценностей и много золотой и серебряной парчи. Очень богатый был приз[111]!
Обступившие меня пираты с шумом втянули в себя воздух.
– И все это теперь на морском дне? – вопросил Рыжий Джил, с вожделением глядя на волнующееся море. – И не осталось ни одного песо, ни одной малюсенькой жемчужинки?
Я покачал головою и испустил глубокий вздох.
– Моих сокровищ больше нет, – сказал я, – и нет тех славных ребят, с которыми я их захватил! Я – капитан, не имеющий ни корабля, ни команды, а вы, друзья, насколько я понял, команда с кораблем, но без капитана. Мне кажется, вытекающий отсюда вывод вполне очевиден.
Они воззрились на меня с разинутыми ртами, затем послышалась забористая брань. Рыжий Джил разразился свирепым хохотом, а Испанец посмотрел на меня точь-в-точь как дикий кот перед прыжком.
– Так вы, значит, желаете стать нашим капитаном? – спросил Пэрдайс, подобрав с песка еще одну ракушку и поместив ее на ладонь, нежную и маленькую, как у женщины.
– Лучшего вам все равно не найти, – заметил на это я и промурлыкал какой-то мотивчик, после чего объявил: – Я – Керби! – И замолчал, ожидая, что за этим воспоследует.
Минуты две в этой части подлунного мира слышались только плеск волн и гомон кружащих в небе чаек. Затем окруживший меня полуголый сброд завопил: «Керби!», но тройка главарей к этому воплю не присоединилась.
Тот, что походил на джентльмена, поднялся с песка, па котором сидел, и отвесил мне низкий поклон.
– Добро пожаловать, благородный капитан, какая приятная встреча! – произнес он елейно. – Вы, разумеется, помните меня, ведь я имел честь быть с вами под Маракайбо, когда вы потопили столько испанских галеасов. С тех пор прошло пять лет, однако вы, я вижу, помолодели на десять лет и выросли на три дюйма.
– Как-то раз, когда я высадился на Багамах, мне удалось найти тот чудотворный источник, который тщетно искал де Леон, – отвечал я. – Его вода имеет замечательное свойство: хотя вечной молодости она и не дает, однако возвращает утраченную.
– Какой действенный напиток, – заметил он все с той же задумчивой грустью. – Я вижу, он изменил цвет ваших глаз с черного на серый.
– У него есть одно удивительное достоинство, – ответствовал я, – под его воздействием черное начинает казаться белым.
Громила в женской накидке протиснулся из задних рядов в передние.
– Никакой он не Керби! – заорал он. – Он такой же Керби, как я! Я знаю Керби, я плавал с ним от Летних островов до Картахены и обратно! Этот гад хочет нас надуть, сейчас я вырежу у него сердце!
Он метнулся ко мне, держа в руке длинный нож, и тут я быстрым движением выхватил шпагу.
– Ты смеешь говорить, что я не Керби, паршивый пес? – вскричал я и продырявил ему плечо.
Он повалился как сноп, и его собратья тотчас же с ревом кинулись ко мне.
– Терпение, терпение, господа! – повысив голос, остановил их Пэрдайс. По его глазам было видно, что все происходящее его действительно забавляет. – В самом деле, тот капитан Керби, которого знавали мы, я и наш общий друг, который в данный момент лежит на земле, был довольно приземист и черняв как ворон, к тому же лицо его пересекал шрам, так что у него не хватало части губы и верхней половины уха. Между тем джентльмен, заявивший, что он Керби, не имеет ни одной из этих примет. Однако мы с вами, господа, люди непредвзятые и великодушные, и разумные доводы могут нас убедить.
– Сначала ему придется убедить мой палаш! – зарычал Рыжий Джил.
Я повернулся к нему.
– А если мне это удастся, что тогда? – спросил я. – Что вы скажете, если я вдобавок сумею убедить также и вашу шпагу, сеньор Испанец, и вашу, сэр Черный Камзол?
Испанец смерил меня взглядом.
– Я был лучшей шпагой Лимы, – сказал он надменно. – Вам никогда не убедить ни меня, ни мой толедский клинок.
– Пусть попробует убедить Пэрдайса, – крикнул могильщик с разбитой головой. – Ведь по этой части наш Пэрдайс не мастак.
По хохоту, встретившему это предложение, и по раздавшимся вслед за тем выкрикам я понял, что верно как раз обратное: Пэрдайс – фехтовальщик отнюдь не из последних.
– Если я сражусь со всеми тремя по очереди и выйду победителем, вы признаете, что я Керби?
Пэрдайс с задумчивой улыбкой взглянул на раковину, которую держал на ладони, поднял ее так, чтобы луч света прошел сквозь тонкий розовый перламутр, а потом пальцами раздавил ее в пыль.
– Да, клянусь преисподней! Если вы одержите победу над палашом Рыжего Джила, первым клинком Лимы и шпагой Пэрдайса, то можете именовать себя хоть дьяволом, если вам угодно, и мы все признаем, что так оно и есть.
Я вскинул руку.
– Бой будет честным?
И вся банда прожженных негодяев истово поклялась, что мне придется драться только с тремя из них, а остальные не вмешаются. К этому времени они уже смотрели на предстоящую схватку как на развлечение, куда более занимательное, нежели травля медведя или бой быков. В натуре моряков, будь то люди честные или отъявленные головорезы, есть некая ребячливость, из-за которой бывает нетрудно изменить владеющее ими настроение, подчинить их своей воле и ублажить. Ветер их страстей быстро меняет румбы; в одно мгновение на вас обрушивается ураган, а в следующее веет веселый летний ветерок. Как-то раз я наблюдал, как сущая безделица обратила экипаж, готовый вот-вот поднять бунт, в добродушную беспечную толпу, которая и мухи не обидит, разве что ветер опять переменится. Так получилось и сейчас. Пираты расположились кругом под ярким солнышком на белом песочке, кто на корточках, кто на коленях, кто стоя. Жилистые руки, во все поры которых должна была бы въесться кровь, они сплели на коленях или уперли в бока, их рожи расплылись в довольных ухмылках, а глаза, видевшие множество неописуемых злодейств, заблестели в предвкушении удовольствия, как у театральной публики, ожидающей выхода актеров.
– В сущности, у нас нет причин потворствовать вашему капризу, – посмеиваясь, сказал Пэрдайс. – Однако это позволит нам приятно провести время. Мы будем драться с вами по одному.
– А если я одолею?
Он рассмеялся:
– Тогда, клянусь своей честью дворянина, вы – Керби н наш капитан. Если же вы потерпите поражение, мы предоставим ваши похороны чайкам.
– Согласен, – сказал я и снова вынул шпагу.
– Я первый! – взревел Рыжий Джил. – И провалиться мне на этом месте, второй здесь не понадобится!
В тот же миг он взмахнул своим палашом и описал в воздухе голубую огненную дугу. Оружие в его руках двигалось будто цеп, свистя и чертя быстрые молнии; выглядело оно устрашающе, но в действительности было отнюдь не таким смертоносным, каким представлялось на вид. Средний фехтовальщик не устоял бы под этим яростным напором, но я не был средним фехтовальщиком. Человек, отлично видящий все свои многочисленные слабости и несовершенства, может тем не менее сознавать, и притом вовсе не в ущерб своей скромности, что в одной-двух вещах он весьма силен. Я всегда был господином своей шпаги, и она делала то, что я хотел. К тому же, сражаясь, я мысленно видел свою жену, видел такой, как в последний раз, когда она стояла, прислонясь к песчаному наносу, и ее темные волосы, перекинутые на грудь и наполовину заплетенные в косы, ниспадали до колен. Я чувствовал на себе ее взгляд, мои губы ощущали прикосновение ее руки, и я дрался хорошо, настолько хорошо, что сквернословие и смех вокруг нас вскоре стихли, сменившись мертвой тишиной.
Бандит, бросивший мне вызов, начал задыхаться. Он явно был не готов предстать перед Создателем, еще менее ему подобало жить, впрочем, пасть от шпаги джентльмена он также был недостоин.
В скором времени я пронзил его насквозь, чувствуя при этом так же мало сожаления и такую же охоту побыстрее развязаться с неприятным делом, как если бы передо мной был бешеный пес. Он упал, и немного спустя, когда я вступил в бой с Испанцем, душа его отправилась в ад, где ее уже давно ожидали. Товарищей Рыжего Джила его смерть не взволновала ничуть: она была для них такой же мелочью, какой их смерть была бы для него.
В глазах двоих оставшихся претендентов он был всего лишь препятствием, которое я убрал с их дороги, а для остальных, тех, что, разинув рты, глазели на поединок, его уход в мир иной и вовсе ничего не значил по сравнению с той отменной потехой, которую им устроил я. Победив, я доказал, что я сильнее Рыжего Джила, только и всего.
Испанец оказался более искусным дуэлянтом, недаром он прослыл лучшей шпагой Лимы. Однако Лима – город небольшой, и хороших бойцов в нем немного. Его первому клинку было труднее тягаться с тем, кто в течение трех лет считался лучшей шпагой Нидерландов. Правда, я дрался па пустой желудок и к тому же второй раз за утро, так что мой перевес, быть может, был не так уж велик. Сначала я легко ранил своего противника, а немного спустя обезоружил.
