Текст книги "Иметь и хранить "
Автор книги: Мэри Джонстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Вы не посмеете напасть на меня сейчас, – продолжал он с прежней наглой, хвастливой усмешкой. – Стоит мне закричать, подать условный знак – и они в мгновение ока вышибут дверь и ворвутся сюда.
– Условный знак? – спросил я. – Стало быть, мина уже готова и фитиль зажжен? Что ж, тогда нам пришла пора покинуть этот мир. А когда его покину я, моя жена уйдет вместе со мной.
Его губы шевельнулись, черные глаза сузились, но он промолчал.
– Если бы у меня так не горела щека, – сказал я, – и бы оставил вас жить. И пусть бы вы командовали этими подонками, пока не надоели бы им и они не перерезали бы вам горло или пока вас не повесили бы на рее какие-нибудь удачливые испанцы. Пусть бы вы даже вернулись на брюхе в Англию, чтобы лебезить перед лордом Бэкингемом, – мне это было бы все равно. Но вы ударили меня, и я вам этого не спущу. Я убью вас – здесь н сейчас. Я возвращаю вам вашу шпагу, милорд, и вызываю вас на бой.
С этими словами я бросил к его ногам перчатку, а Спэрроу отстегнул от своей портупеи ножны с острым клинком и, положив их на стол, пододвинул ко мне. Королевская воспитанница откинулась на спинку кресла и сложила руки на коленях. Лицо ее побелело, но оставалось гордым и спокойным. Фаворит закусил губу и посмотрел на дверь.
– Позовите на помощь, милорд, ведь вам грозит опасность, – сказал я. – Позовите своих друзей за дверью, чтобы они смогли вовремя вмешаться. И кричите погромче, как подобает солдату и джентльмену.
Он в ярости выругался, нагнулся, поднял перчатку, потом вырвал шпагу из моей протянутой руки.
– Эй, ты, отодвинь скамью, она мешает, – крикнул он Дикону, затем, задыхаясь от ненависти, обратился ко мне: – К бою, сэр! Здесь нет губернаторов, встревающих в то, что их не касается, и на этот раз нас рассудит смерть!
– Она готова, – едва слышно пробормотал Спэрроу.
Снаружи послышался топот и возбужденные возгласы. В следующий миг дверь с треском распахнулась, и в каюту просунулась чья-то зверская огненно-красная рожа.
– Корабль! – заорало незваное видение и исчезло. Гомон усиливался, все голоса громко звали капитана и его первого помощника, в дверь заглянуло еще несколько пиратов, чтобы с веселой руганью сообщить мне добрую весть. Они требовали Керби, и мне не оставалось ничего другого, как немедля выйти к ним.
Я поклонился Карнэлу.
– Вам придется подождать, пока я освобожусь, сэр, – сказал я угрюмо. – Но ни минутой дольше.
– Будьте уверены, сэр, любая отсрочка покажется мне слишком долгой, – ответил он так же угрюмо.
Поднявшись на полуют, мы увидели, что плотным белый туман, окутывавший корабль, рассеялся и солнце льет свой горячий свет на неспокойное темно-синее море. По левому борту, милях в двух, виднелся берег – бесконечная кайма песка, такого же ослепительно белого, как пена набегающих на него волн, дальше тянулись густые ярко-зеленые заросли.
– Это Флорида, – сказал стоявший рядом со мною Пэрдайс. – Между нами и берегом полно отмелей и рифов. Хорошо, что туман вовремя растаял, не иначе как благодаря легендарному везению Керби. А вот к тому кораблю Фортуна была менее благосклонна.
Корабль, о котором шла речь, находился между нами и берегом: по-видимому, он угодил на мелководье. Ему тоже пришлось сражаться с бурей, и она его изрядно потрепала. Его фок-мачта и носовой кубрик были смыты за борт, бушприт[115] обломился, корпус так глубоко погрузился в воду, что волны плескались всего в нескольких дюймах от орудийных портов[116]. Позднее мы узнали, что большая часть его орудий была сброшена в море, чтобы уменьшить осадку. Развернув немногие уцелевшие паруса, искалеченное судно пыталось выбраться с опасного мелководья и снова выйти в открытое море.
– Где прошли они, там пройдем и мы! – прогнусил кто-то из пиратов, теснившихся на шкафуте. – Это добыча легкая! И уж на этот-то раз мы никому не дадим пощады! – Остальные ответили свирепыми рукоплесканиями, не предвещавшими ничего хорошего многим морякам на обоих кораблях.
– Господи, помилуй наши бедные души, – тихо проговорил пастор, потом с надеждой воскликнул: – Да ведь мот корабль вовсе не похож на испанский! Может быть, он флибустьерский, как и наш?
– Это английский торговый корабль, – сказал Пэрдайс. – Взгляните на его флаг. Думаю, он принадлежит Виргинской компании и везет в Виргинию пассажиров: кабальных работников, обедневших дворян, ссыльных, детей, отданных в учение, торговцев, французских виноградарей, итальянских стеклодувов, да еще членов Совета колонии и старост поселков, возвращающихся из Англии, а сверх того – их жен, дочерей, слуг и служанок Я знаю, о чем говорю, капитан, я сам плавал в Виргинию именно на таком корабле.
Я не ответил. Я тоже видел красные кресты британского флага и не сомневался, что на втором, нижнем флаге выткан герб Виргинской компании. Корабль был большой, водоизмещением тонн двести, и очень походил на «Джордж», хорошо знакомый всем жителям Джеймстауна.
Мои чувства выразил Спэрроу.
– Английский корабль! Тогда им нечего опасаться! – вскричал он в простоте душевной. – Пожалуй, нам стоит просигналить им, что мы свои, что мы тоже англичане! Может быть... – тут он запнулся и с надеждой посмотрел на меня.
– Может быть, вам будет позволено отправиться туда на лодке? – сухо докончил Пэрдайс. – Нет, мастер Спэрроу, вряд ли.
– Они отправят туда других гонцов, – пробормотал Дикон. – Слышите, сэр, они расчехляют пушки.
Все эти канальи, за исключением одного, были по рождению англичане, все они знали, что изувеченный корабль – английский и что на нем плывет множество мирных беззащитных людей, но это знание ничуть не изменило их планы.
Вокруг стоял гвалт: слышались довольные выкрики, ругань, грубый смех, лязг заряжаемых пушек и раздаваемых пик и абордажных сабель. И никто не возразил против готовящегося убийства. Я отвел взгляд от обреченного корабля, где уже поднялась отчаянная суматоха, посмотрел на возбужденную толпу на шкафуте и понял, что призывать их к милосердию так же бесполезно, как увещевать голодных волков.
Рулевой у меня за спиной, не дожидаясь приказа, переложил руль, и наше судно устремилось к искалеченному барку. Впереди по левому борту светлела отмель, чуть дальше море пенилось и бурлило над скрытым под водою рифом. С полдюжины голосов крикнули рулевому, чтобы он поостерегся. У руля стоял тот самый молодчик в женской накидке, которому я продырявил плечо во время схватки на острове. Он плавал с настоящим Керби от Маракайбо до Форт-Кэролайн и был у него лоцманом.
– Под нами достаточная глубина и впереди есть глубокий проход! – крикнул он и, цветисто выругавшись, добавил: – Я тут уже плавал и сумею провести вас мимо рифа, пусть бы даже это были бы не скалы, а врата ада!
Остальные головорезы встретили это уверение восторженной божбой и тотчас думать забыли про подстерегающий их риф. Врата ада их не пугали: в погоне за добычей они вошли в них уже давным-давно. Взывать к их совести было делом безнадежным, но я все же попытался.
– Ребята, это же английский корабль! – закричал я. – С испанцами мы будем драться, пока у них есть в Вест-Индии хотя бы один флаг, но мы не станем нападать на своих!
Нестройный хор возгласов и проклятий враз смолк, и снова стали слышны свист ветра в снастях, плеск рассекаемой форштевнем воды и гул прибоя. В наступившей тишине с обреченного барка донеслись вопли ужаса и пронзительный женский визг.
На лицах нескольких пиратов изобразилось сомнение, но длилось оно недолго, а большинство и вовсе не колебалось ни секунды. Они всколыхнулись и стали приближаться к капитанскому мостику, выкрикивая ругательства и угрозы, стараясь распалить себя, довести до такого неистовства, которому были бы нипочем и моя шпага, и абордажная сабля Спэрроу, и пика Дикона. Один, мнивший себя остряком, крикнул что-то насчет капитана Керби и его методов. Двое или трое рассмеялись.
– Роль Керби наскучила мне, – сказал я громко. – Я английский дворянин и не стану стрелять по английскому кораблю.
Словно отвечая мне, наши носовые орудия грохнули и изрыгнули огонь. Канониры не теряли времени даром и, едва оказавшись на расстоянии выстрела от терпящего бедствие корабля, разрядили в него все три носовые кулеврины. Картечь перерезала его снасти, и английский флаг соскользнул вниз. Пираты разразились торжествующим ревом. В ответ с палуб атакованного барка послышались крики, и его немногие уцелевшие пушки с вызовом рявкнули.
Я выхватил шпагу. Спэрроу и Дикон придвинулись ко мне. Моя жена с самого начала стояла рядом, бледная, спокойная, отважней любого мужчины. Толпа пиратов разом вздохнула – это было похоже на первый порыв ветра перед бурей. Внезапно вперед протиснулся Испанец, тощий, одетый во все черное, он напоминал ворона, явившегося каркать над мертвецом. Его тяжелый взгляд вперился в милорда Карнэла.
Тот, бледный как мел, встретился с ним глазами, потом вздернул подбородок, размеренным шагом пересек капитанский мостик и присоединился к нам. Мгновение спустя за ним последовал Пэрдайс.
– Видите ли, капитан, я никогда не рассчитывал умереть в своей постели, – обронил он небрежно. – А раньше или позже – не все ли равно? И я хочу, чтобы вы знали: до того, как стать пиратом, я был джентльменом.
Оборотившись, он сдернул с головы шляпу и помахал ею своим бывшим товарищам.
– Эй, вы, мразь! – крикнул он им. – Я долго с вами якшался, и мне это надоело. Я хочу умереть порядочным человеком.
Это отступничество ошеломило пиратов, и среди них вмиг воцарилась мертвая тишина. Все как один уставились на человека в черном, шитом серебром камзоле, многие нервно облизывали губы, но ни один не проронил ни слова. Нас было пять человек, вооруженных и готовых стоять до конца; их было восемьдесят. Перед смертью мы могли многих из них отправить на тот свет, но в конце концов мы неизбежно должны были погибнуть, как и все, кто плыл на беззащитном английском корабле.
Воспользовавшись тишиной, я наклонился и шепотом сказал несколько слов жене.
– Я бы предпочла вашу шпагу, – ответила она тихим голосом, в котором не было ни уныния, ни страха. – И пусть моя смерть вас не печалит, она зачтется вам как еще одно доброе дело. А просить прощения должны не вы у меня, а я у вас.
Хотя время никак не подходило для галантных жестов, я встал на колено и на миг прижался лбом к ее руке. Когда я поднялся, Спэрроу коснулся моего плеча и прошептал мне на ухо:
– Есть другой путь – принять смерть не от людей, а от Бога. Посмотрите, и вы увидите сами.
Я посмотрел туда, куда смотрел он, и увидал, как близко мы подошли к полосе белой пены над рифом – этому знаку притаившейся под водой смертельной опасности. Взгляд пирата, стоявшего у руля, был прикован к тому же месту. Губы его сжались, брови сдвинулись, он весь сосредоточился на одном – благополучно провести корабль мимо подводных скал... Далекий гром прибоя, крики кружащей в вышине чайки, сверкающий пустынный берег, безоблачное небо, синий океан и глубоко-глубоко внизу – белый песок, где можно крепко уснуть вместе с другими почившими храбрецами, давно утонувшими, давно истлевшими. «И станет плоть его песком, кораллом кости станут»[117]. Толпа пиратов взорвалась воплями ярости и голубым пламенем обнаженной стали. У самого моего уха просвистела пуля.
– Не стреляй! – заорал стрелку один из могильщиков. – Надо взять их живыми и посадить в трюм, чтобы потом, на досуге, казнить медленной смертью. А женщину никому не трогать, пока не бросим жребий и не установим очередь!
Могильщик и Испанец бросились вперед, остальные последовали за ними. Я обернулся, кивнул Спэрроу и, снова повернувшись лицом к нападавшим, крикнул:
– Тогда получайте, и да помилует Господь ваши души!
Пока я произносил эти слова, пастор кинулся на рулевого, одним ударом кулака повалил его на палубу и сам схватил рулевое колесо. Пираты и вздохнуть не успели, как он повернул руль вправо до отказа и направил корабль прямо на риф.
Ужасающий вопль взметнулся с палубы злодейского корабля и полетел к глухим небесам – ему вдогонку тотчас раздались радостные крики с английского барка. Толпа пиратов, охваченная ужасом, яростью и смятением, распалась. Одни принялись как безумные бегать взад и вперед, изрыгая проклятия и истошно вопя; другие попрыгали за борт. Несколько человек под водительством Испанца и могильщика ринулись по трапу на полуют, чтобы разделаться с нами.
Испанца я сбросил вниз, и он кубарем скатился обратно на шкафут. Могильщик пронесся мимо меня и, напав на Пэрдайса, пронзил его пикой, потом кинулся к рулю, но тут же упал, заколотый Диконом.
Корабль с треском наскочил на риф. Я обнял жену одной рукой, а второй прикрыл ей глаза. И пока я глядел на нее и только на нее, забыв о гвалте, в котором слились воедино крики ужаса, хлопанье парусов, шум хлынувшей в пробоину воды, хруст ломающегося дерева, Испанец как кошка вскарабкался на полуют, вознесшийся над уходящим в воду носом, и в упор разрядил в меня свой пистолет.
Глава XXV
В которой милорд Карнэл берет реванш
...Я скакал на Черном Ламорале во главе безнадежной атаки. За мною с грохотом и лязгом мчался мой старый отряд. Врагов перед нами было видимо-невидимо, их полчища покрывали всю землю. Черный Ламораль упал, и по моему телу прошли подковы всех до единой солдатских лошадей. Какое-то время я лежал мертвый, потом ожил – теперь я гулял в зеленом весеннем лесу с дочерью лесника. Над нашими головами простирались раскидистые ветви дубов, укрывая от солнца молодые папоротники и лесные цветы, на нас без страха глядели олени. Прогалины были сплошь усыпаны бледно-желтыми звездами: казалось, здесь разом расцвели все первоцветы Англии. Я собрал букет для своей милой, протянул его ей, но передо мною была уже не дочь лесника, а гордая леди, наследница злата и земель, родственница короля. Она отказалась принять цветы от бедного дворянина и только покачала головой и звонко рассмеялась, а потом исчезла, растворясь в водопаде, который низвергался в гладкое море с цветущего розового холма. Затем снова навалилась тьма, а когда она рассеялась, я оказался в плену у индейцев чикахомини. Я был привязан к пыточному столбу, и моя рука и плечо были объяты пламенем. Ко мне приблизился Опечанканоу, темнолицый, непроницаемый, и впился в меня своими горящими глазами. Потом жгучая боль ушла, и я снова умер. Я лежал в могиле и слушал, как надо мною мощно и торжественно шумит лес... Прошла целая вечность, прежде чем я осознал, что темнота вокруг меня – это темнота судового трюма, и слышу я не шелест леса, а журчание забортной воды. Я поднял руку и нащупал не стенку могилы, а доски корабельной обшивки. Я попытался вытянуть вторую руку, но тотчас со стоном уронил ее. Какой-то человек склонился надо мною и поднес к моим губам кувшин с водой. Я напился и окончательно пришел в себя.
– Дикон! – позвал я.
– Я не Дикон, – ответил человек, ставя кувшин па пол. – Я Джереми Спэрроу. Слава Богу, что вы наконец пришли в сознание!
Я еще немного полежал молча, слушая плеск воды, потом просил:
– Где мы?
– В трюме «Джорджа», – ответил священник. – Наш корабль зарылся носом в воду и быстро пошел ко дну, так что почти все утонули. Но когда матросы на «Джордже» увидели на корме женщину, они спустили шлюпку и сняли всех, кто там был.
В трюме было слишком мало света, чтобы увидеть выражение его лица. Вместо вопроса я коснулся его руки.
– Не тревожьтесь, она жива, – сказал он. – Теперь она в полной безопасности. На борту есть несколько женщин благородного происхождения, они о ней позаботились.
Я поднял здоровую руку и вытер глаза.
– Вы еще слишком слабы, – мягко проговорил пастор. – Испанец прострелил вам плечо, да еще на руке у нас глубокая рваная рана от плеча до запястья. Вы были в беспамятстве три дня, с тех самых пор, как вас сюда принесли. Хирург перевязал ваши раны, и они заживают. Не пытайтесь говорить – я все расскажу вам сам. Дикона взяли в матросы – их тут не хватает, потому что многих скосила лихорадка или смыло за борт во время бури. Что еще? Четырех пиратов выловили из воды и на следующее утро повесили на нок-рее.
Говоря, он шевельнулся, и в тишине что-то звякнуло.
– Вы закованы в цепи! – воскликнул я.
– Только ноги, – отвечал он. – Милорд настаивал, чтобы мне заковали и руки, но вы в бреду просили пить, и из гуманности мне не стали надевать ручные оковы, чтобы я мог за вами ухаживать.
– Милорд настаивал, чтобы вас заковали, – медленно проговорил я. – Стало быть, на улице милорда нынче праздник?
– И еще какой: с музыкой и фейерверком! – ответил он с унылым смешком. – Похоже, половина здешних пассажиров лицезрела его при дворе. О господи, видели бы вы, как они его встретили, когда он взошел на борт: мужчины вытаращили глаза, женщины подняли визг! Теперь он тут главная персона: как же, он ведь лорд Карнэл, фаворит короля!
– А мы пираты.
– Вот именно, – весело подтвердил Спэрроу.
– А они знают, почему наш корабль наскочил на риф? – поинтересовался я.
– Навряд ли, разве что ваша супруга их просветила. Я не стал зря тратить слова – мне бы все равно не поверили. Готов поклясться, что милорд тоже не взял на себя этот труд. Он, изволите ли видеть, был бедным, беззащитным пленником, только и всего. Рассказ вашей жены ничего бы не изменил: все сочли бы, что ее обманули или околдовали.
– Да, такому рассказу и впрямь мудрено поверить, угрюмо согласился я. – Ведь перед тем как наскочить на риф, мы открыли по этому кораблю огонь.
– Надеюсь, что подлецов, стрелявших из кулеврин, сожрали акулы! – с жаром воскликнул Спэрроу и тут же рассмеялся своей свирепости.
Я попытался собраться с мыслями.
– А что за люди плывут на корабле? – спросил я наконец.
– Не знаю, – ответил он. – Я пробыл на палубе лишь до тех пор, пока милорд беседовал в кают-компании с капитаном и еще одним джентльменом, которому здесь все подчиняются. Потом выживших пиратов вздернули, а нас с вами без всяких разбирательств отправили в трюм.
– Вам известно, где мы находимся?
– Сначала мы сутки простояли на якоре – видимо, команда чинила корабль, – а с тех пор непрерывно штормило. Думаю, мы все еще находимся у берегов Флориды. Вот и все, больше я ничего не знаю. А теперь усните – так вы быстрее восстановите силы. К тому же от бодрствования вам все равно не будет никакого проку. – И он вполголоса запел длинный псалом. Я уснул, потом проснулся, снова уснул и снова проснулся. На сей раз меня разбудил свет факела – его держал в руке матрос в перепачканной смолой одежде. Пользуясь этим освещением, какой-то тощий джентльмен с морщинистым лицом и маленькими черными глазками деловито осматривал мою раненую руку и плечо.
– Просто непостижимо, – проговорил он нараспев, – как часто раны, оставляемые без лечения, если не считать промывания и чистой повязки, благополучно затягиваются и заживают, надо полагать, из духа противоречия. Уверен, если бы мне позволили лечить этого пациента как положено, то есть прижечь его раны кипящим маслом и расплавленным свинцом и пустить ему кровь, то десять шансов против одного, что сейчас на свете было бы одним пиратом меньше.
И он выпрямился с самым оскорбленным видом.
– Значит, он поправляется? – спросил Спэрроу.
– О да. Рана на руке неопасна, хотя, несомненно, причиняет адскую боль. Что до раны в плече, то она, как ни странно, благополучно заживает, причем без всяких прижиганий или кровопусканий. Ничего не поделаешь, приятель, придется вас все-таки повесить. – И он посмотрел на меня своими круглыми глазками, похожими на блестящие черные бусинки.
– Наверное, у вас была потрясающая жизнь! – Тут в его голосе прозвучало сожаление. – Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу живого главаря пиратов. Знаете, в детстве я часто мечтал о кораблях под черным флагом, о грудах золота, об абордажных схватках. Клянусь змеей Эскулапа, в глубине души мне куда больше хотелось бы быть таким вот разбойником (разумеется, непойманным), чем губернатором Виргинии!
С этими словами он собрал свои лекарские инструменты и сделал знак матросу с факелом, чтобы тот шел впереди, освещая дорогу. Прежде чем последовать за ним, он предупредил:
– Мне придется доложить, что вы быстро выздоравливаете.
– Да, конечно, – отвечал я. – Позвольте узнать, кого мне следует благодарить за столь выдающуюся доброту?
– Я доктор Джон Потт, меня назначили главным врачом Виргинии. В вашем случае я мог применить лишь малую часть моих познаний, но мне очень приятно лечить настоящего пирата! Какая жизнь у вас, наверное, была, какая жизнь! И надо же – приходится расставаться с нею, когда вы еще так молоды! И все сокровища: и золото, и великолепные драгоценные камни канули на морское дно!
Он тяжко вздохнул и ушел. Люк закрыли, мы со Спэрроу вновь оказались в темноте, и для нас потянулись долгие часы ожидания. Сквозь щели в трюм проникал слабый свет, так что тьма была не черной, а серой, и мы могли видеть друг друга, хотя и смутно. Кто-то принес нам заплесневелый сухарь и воду. От сухаря я отказался, но воде был рад: мне очень хотелось пить. Спэрроу поднес маленький кувшинчик к своим губам, потом приставил его к моим. Я выпил, испытывая несказанное блаженство. И только через пять минут меня наконец осенило. Приподнявшись на локте, я повернулся к священнику.
– Кувшин был полон! – воскликнул я. – Выпили вы хоть что-нибудь или только сделали вид?
Он вытянул свою громадную ручищу и заставил меня снова опуститься на доски.
– Я не ранен, – сказал он, – а воды было слишком мало для двоих.
Тусклый свет, сочившийся сквозь щели вверху, померк, и тьма стала непроглядной. Воздух в трюме был спертый, мы задыхались, бредя о прохладном ветре, о ясном небе, усыпанном звездами. Когда стало совсем плохо и зловонный беспросветный мрак начал душить нас подобно ночному кошмару, крышка люка вдруг открылась, и вместе со свежим воздухом до нас донеслись звуки мужских голосов, переговаривающихся па палубе.
– Да, безусловно, доктор объявил, что его жизнь вне опасности, – сказал один, – но он все-таки ранен.
– Он человек опасный и отчаянный, – резко перебил другой. – Не представляю, как вы оправдаетесь перед вашей Компанией за то, что так долго не заковывали его и кандалы.
– Будьте покойны, милорд, мы с руководством Компании отлично понимаем друг друга, – надменно произнес первый голос. – И поверьте, пленника своего я сумею не упустить и без чужих советов. Если сейчас я все-таки приказываю заковать его, то только потому, что считаю это нужным, а не потому, что этого добиваетесь вы, милорд. Вы желаете воспользоваться случаем, чтобы переговорить с ним, что ж извольте, против этого я не возражаю.
Собеседник Карнэла удалился. Когда его шаги затихли, милорд весело расхохотался. К его веселью присоединились еще три или четыре грубых голоса. Кто-то чиркнул огнивом, и на палубе тотчас заметалось пламя факелов и ровным светом загорелся фонарь. Держа его и руке, по трапу начал спускаться человек с жестким обветренным лицом. Сойдя вниз, он поднял фонарь, чтобы посветить милорду. Я лежал и смотрел, как королевский любимец спускается в трюм. Пламя наклоненных к люку факелов ярко освещало его статную фигуру и лицо, благодаря которому он, невзирая на сомнительное происхождение и тощий кошелек, сумел возвыситься и излететь на вершину, столь приближенную к солнцу, один взгляд на нее ослеплял. В богатом наряде и блеске красоты, в ореоле красного сияния факелов, он озарял темноту, словно яркая зловещая звезда.
За милордом спустились два матроса с факелами, затем показался третий, без факела, и захлопнул крышку люка. Когда все они сошли в трюм, Карнэл, сопровождаемый капитаном, подошел и встал, глядя на меня сверху вниз. Я приподнялся на локте, хотя и с трудом – после лихорадки я был слаб как младенец, – и посмотрел ему в глаза. В них была неприкрытая жестокость; если бы я ожидал от него, своего заклятого врага, милосердия или великодушия (чего я, разумеется, не ожидал), его взгляд вмиг похоронил бы эту надежду. Подозвав жестом матросов, которые стояли за его спиной, он ткнул большим пальцем в сторону Спэрроу и приказал:
– Сначала займитесь этим. Наденьте на него ручные кандалы.
Матрос, спустившийся в трюм последним и принесший столько кандалов, что их хватило бы на шестерых пиратов, вышел вперед, дабы исполнить повеление милорда. Капитан посмотрел на могучую фигуру Спэрроу и вытащил из-за пояса пистолет. Священник засмеялся:
– Он вам не понадобится, приятель. Я знаю, когда сопротивление бесполезно.
Он вытянул руки, и матросы сковали их запястье к запястью. Когда они закончили, он невозмутимо сказал:
– «Видел я нечестивца грозного, расширявшегося подобно укоренившемуся многоветвистому дереву. Но он прошел, и вот, нет его, ищу его и не нахожу»[118].
Милорд повернулся к нему спиной и указал пальцем на меня. Все время, пока меня сковывали по рукам и ногам, он не сводил глаз с моего лица, потом отрывисто сказал:
– Вы принесли с собой веревки? Свяжите его так, чтобы притянуть руки к туловищу.
Матросы обвили вокруг меня веревки много раз.
– Затяните их, да потуже, – приказал фаворит.
Цепи пастора гневно звякнули.
– Да ведь у него на руке от запястья до плеча – воспаленная рваная рана, и вам наверняка об этом сказали! – вскричал он. – Стыдитесь!
– Еще туже, – процедил Карнэл сквозь зубы. Матросы затянули узлы и встали.
– Можете идти, – коротко бросил им фаворит, и все трое попятились к подножию трапа. Капитан отошел туда же и уселся на ступеньку.
– Здесь, под люком, более свежий воздух, – пояснил он.
Я лежал у ног моего врага, стиснув зубы и глядя ему и глаза. Что и говорить, чаша была горькой, но у меня достало сил пить ее, не морщась.
– Ну что, молодожен, сполна я тебе заплатил? – спросил он вполголоса. – Помнишь, за тот красный клен и индейский узел? Говори, сполна?
– Нет, – ответил я, – приведи сюда ее, и пусть она посмеется надо мною, как смеялась в тот вечер под окном гостиницы.
Он схватил кинжал, я думал, он меня заколет, но секунду поколебавшись, он убрал оружие в ножны.
– Леди Джослин одумалась, – сказал он. – В капитанской каюте горят свечи, льется вино, звенит смех. На корабле есть и другие благородные дамы; я часто пою им под лютню, и ей тоже. Она спасена из пучины, в которую вы ее ввергли; она знает, что королевский суд
и палач скоро разобьют оковы, о коих она теперь вспоминает с содроганием, и что король и еще кое-кто охотно простят ей кратковременное помрачение ума, от которого она уже исцелилась. Она весела и довольна, на щеках ее цветут розы, глаза сияют как звёзды. Сегодня, когда между куплетами моей песни я сжал ее руку, она улыбнулась мне, вздохнула и покраснела. Она вновь стала покорной воспитанницей короля, леди Джослин Ли – она попросила, чтобы ее называли именно так...
– Ты лжешь, – сказал я, – она моя верная и благородная жена. Пусть она проводит время в капитанской каюте, где тепло и светло, пусть даже ее губы смеются – сердцем она все равно со мной, в этом трюме.
Говоря это, я вдруг понял, что точно знаю, хотя и Бог невесть откуда, что сказанное мною сейчас – чистая правда. Я ощутил такое глубокое счастье, что мне стала нипочем и боль от веревок, и другая, еще более мучительная, от того, что я беспомощно лежу у его ног. Должно быть, выражение моего лица сильно изменилось, отразив радость, согревшую мое сердце, потому что лицо фаворита исказилось дикой злобой, превратившей его красоту в нечто нечеловеческое и страшное. Теперь он был похож на дьявола, который твердо рассчитывал заполучить облюбованную им душу, но неожиданно остался ни с чем. Минуту он стоял неподвижно, судорожно сжав кулаки, затем голосом столь тихим, что его речь походила на шепот, донесшийся из глубин ада, проговорил:
– Ну и обладай ее сердцем, если можешь. А я прижмусь лицом к ее груди.
Я не удостоил его ответом; простояв надо мною еще с минуту, он повернулся и поднялся по трапу на палубу. Матросы и капитан последовали за ним. Люк захлопнули и задраили, и нам, вновь оказавшимся в душной темноте, осталось одно – с твердостью терпеть то, чего мы не могли изменить.
За те часы боли и жажды я хорошо узнал человека, который сидел подле меня. Его руки были скованы так, что он не мог освободиться и дать мне воды, даже если бы она была, но зато он подарил мне нечто более драгоценное: нежность брата, мужественное сочувствие солдата, милосердие служителя Господа. Я лежал молча, и он редко нарушал молчание, но когда говорил, было в его голосе что-то такое... Я в очередной раз впал в полубеспамятство, в котором я вволю пил воду и не чувствовал боли, а очнувшись, услыхал, как он молится. Потом он замолчал, глубоко вздохнул, и его мощные мышцы хрустнули. Раздался громкий треск ломающегося железа и тихое: «Слава тебе, Господи!» В следующее мгновение его пальцы уже развязывали узлы моих пут.
– Сейчас, Рэйф, сейчас я сниму их с тебя, – сказал он, – спасибо Господу, который научил мои руки сражаться и дал им достаточно силы, чтобы переломить надвое стальной лук.
Веревки ослабли. Я положил голову ему на колени, он обнял меня своей могучей рукой, с которой свисал обрывок цепи, и, словно мать ребенка, убаюкал, тихо напевая двадцать третий псалом.
Глава XXVI
В которой я предстаю перед судом
Милорд больше не наведывался в трюм, поэтому меня больше не стягивали веревками, а на Спэрроу не надели новых кандалов.
Утром и вечером нам приносили жалкий ломтик хлеба и несколько глотков воды, но матрос, спускавшийся в трюм, не имел при себе света и не мог заметить, что я не связан, а ручные оковы пастора разорваны. Никто из начальства к нам не заглядывал. Мои раны быстро заживали и силы восстанавливались.
В нашей тюрьме было темно и смрадно, мы страдали от голода, жажды и бездействия, нам грозила позорная смерть, но и в этой навозной куче отыскалось жемчужное зерно – ибо за те дни мучений и тоски мы с пастором стали дружны, как Давид с Ионафаном[119].
Наконец настал день, когда к нам пожаловала персона более значительная, чем тупой матрос, приносивший еду. То был спокойный, невозмутимый господин с седеющими волосами и живыми темными глазами. Он приказал двум сопровождавшим его матросам оставить люк открытым и поднес к носу губку, пропитанную уксусом.
– Кто из вас является, а вернее сказать, являлся капитаном Рэйфом Перси? – спросил он мрачным, но приятным голосом.
– Я капитан Перси, – отвечал я.
Он пристально посмотрел на меня.
– Мне доводилось слышать о вас, – сказал он. – Я читал письмо, которое вы послали сэру Эдвину Сэндз, и нашел, что оно написано умно и благородно. Какое колдовство превратило джентльмена и солдата в пирата?
Он ждал ответа, и я ответил:
