Текст книги "Даргер и Довесок (ЛП)"

Автор книги: Майкл Суэнвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)

Хотя, следовало признать, он надеялся доказать свою любовь как-нибудь иначе.

Удаляясь в гостеприимную тьму, Аркадий различил за спиной затухающий голос Зоесофьи.

– Упражнение называется «позиция верблюда и обезьяны». Оно особенно трудно, поскольку включает в себя…

Почти случайно он снова оказался у крыльца дома. Только пятно недокуренного табака на крыльце показывало, что неандерталец-часовой побывал здесь. Открытое окно служило рамкой для живой картины: темные силуэты склонились над постелью больного в переделанной кладовой. Аркадий прислонился к подоконнику, голова его кружилась от эмоций. Поначалу он не хотел подслушивать, но его взгляд привлек тусклый оранжевый свет, а ночь была тихая. Поэтому поневоле он видел и слышал все.

– Готово! – Кощей выпрямился над послом. – Я пригнал ему достаточно крови обратно в мозг, чтобы принц очнулся. Мои лекарства дадут ему силу говорить. Самое главное, я непрестанно молил Господа простить нас за нечестивое продление жизни неверного. Видите… уже сейчас он силится проснуться. Еще минута, и вы сможете поговорить со своим хозяином.

– Вы чудотворец, – восхитился Довесок.

Кощей молитвенно сложил руки.

– Все чудеса исходят от Бога. Воспользуйтесь этим мудро. – Он отступил к стене, где наполовину слился с тенями, и замолчал.

Принц Ахмед открыл глаза. Только крепкий и деятельный человек мог пережить долгий путь через Малую Азию, но теперь он таким не выглядел. Лицо его осунулось, а кожа вокруг глаз сделалась молочно-белой.

Даргер опустился на колени сбоку от посла и сжал его руки в своих. По другую сторону кровати Довесок также сел на колени. Оба затаили дыхание.

– Я умираю, – прошептал принц Ахмед.

– Не говорите так, сэр, – ободряюще произнес Даргер.

– Я умираю, черт подери! Я умираю, и я принц, и любой из этих фактов позволяет мне говорить что хочу.

– Ваше превосходительство, как всегда, правы. – Даргер откашлялся. – Сэр, нам нужно обсудить деликатное дело. Жемчужины несут расходы, которые… ну, чтобы покрыть их, мы должны обратиться к шкатулке с казной… но неандертальцы откроют только по прямому приказу посла.

– Не важно.

– Сэр, даже на смертном одре нам приходится разбираться с практическими делами.

– Это не важно, я сказал! С моей смертью миссия заканчивается. Очень горько, что я не смог ее выполнить. Но, по крайней мере, я могу позаботиться, чтобы подарок халифа его московскому брату не был брошен под ноги свиньям и осквернен. Позовите капитана неандертальцев. Позовите Энкиду, Геракла и Гильгамеша, и я прикажу, чтобы Жемчужин убили.

– Что за чудовищное предложение! – воскликнул Довесок. – Мы не станем в нем участвовать.

– Вы ослушаетесь меня?

– Да, – тихо ответил Даргер. – У нас нет выбора.

– Хорошо. – Принц Ахмед устало прикрыл глаза. – Знаю я вас двоих. Приведите неандертальцев, чтобы я мог приказать им убить Жемчужин, и, клянусь честью, я велю им открыть для вас шкатулку с казной. Казна посольства состоит большей частью из векселей, погасить которые может только сам посол. Но и золота хватит, чтобы добраться до Москвы, как вы того хотите, и устроиться в городе с достаточным комфортом. Мы пришли к пониманию?

Даргер неохотно кивнул:

– Конечно.

– А теперь вы должны… должны…

Принц Ахмед опять погрузился в беспамятство.

– Н-да, – произнес после долгой паузы Довесок. – Нехорошо получилось.

Аркадий был в ужасе. Убить Жемчужин? Этери надо предупредить. И ее подруг тоже! Он быстро пробежал обратно к боковой стене дома, но там его встретило лишь наглухо закрытое окно. Да и все окна верхнего этажа оказались запертыми, как он выяснил, обежав здание в поисках иного пути внутрь.

Но Аркадия так легко не остановить! Кухонная дверь тоже не поддавалась, но он еще в детстве выяснил, как открыть засов снаружи при помощи картонной иконки. В общем, поскольку юноша всегда таскал с собой на счастье образок Св. Василия Великого, попасть домой не составило особого труда.

Аркадий проскользнул на кухню с ее уютными запахами грудинки, сала и капусты. В углу помещался специальный лифт, установленный, чтобы подавать наверх еду для его матери во время ее последней болезни. О матери у Аркадия сохранились только самые смутные воспоминания. Она умерла, когда ему и трех не было, но к кухонному лифту он питал большую привязанность, ибо именно это устройство впервые открыло ему, что в доме полно не предусмотренных проектом тайных проходов.

Юноша втиснулся в кабинку медленно, бесшумно, перехватывая руками веревку, стал подтягивать себя на второй этаж.

Несложное путешествие заняло много времени, поскольку важнее всего была скрытность. Когда лифт достиг конечного пункта, Аркадий не шевелился еще двадцать долгих вдохов, прислушиваясь к любому шороху. В щелки по периметру двери не просачивалось ни капли света. Наверное, Жемчужины спят. А это означало, что ему придется будить их с величайшей осторожностью, чтобы они не перепугались до смерти, обнаружив у себя в комнате непрошеного гостя.

Наконец он аккуратно толкнул дверь. Медленно поставил ногу на край проема. Едва дыша, встал.

Пара затянутых в перчатки лапищ схватила его за горло, и голос, который мог принадлежать только неандертальцу, прорычал:

– Прощальную речь приготовил, парень?

Аркадий захрипел.

– Не думаю, – ответил он и беспомощно бился в хватке чудовища.

Неандерталец не отступал.

– Пожалуйста, – ухитрился выдавить Аркадий. – Я должен рассказать…

Толстые, как сосиски, пальцы заставили его замолчать. Перед глазами у Аркадия все поплыло, в груди взорвалась боль. С глубоким удивлением он сообразил, что сейчас умрет.

Чиркнула спичка, и вспыхнула масляная лампа, осветив сбившихся в кучку Жемчужин в до обидного целомудренных фланелевых ночнушках. Их предводительница Зоесофья подняла лампу, чтобы разглядеть лицо Аркадия.

– А… юный полудурок, – сказала она. – Не убивай его, пока мы не услышим, что он хочет нам сообщить.

3

Светало.

Довесок проснулся под незатейливые звуки жизни маленького городка: отдаленное биение громадного сжимающегося зеленого сердца водонапорной станции, пение птиц, блеяние овец и коз и мычание коров, выгоняемых из хлевов.

– Е-е-е-есть! – блеяли овцы.

– Уу-у-утро! – мычали коровы.

У этих животных в словаре имелось лишь пять или шесть слов, что вряд ли способствовало межвидовой коммуникации. Довесок часто думал о подобных странностях. Наверное, давно почивший ученый, решивший, что им необходимо выражать столь очевидные эмоции, был поверхностным человеком и, более того, никогда не бывал на ферме и не держал у себя никаких домашних питомцев. Но прошлое есть прошлое, и с ним уже ничего не поделаешь.

Довесок потянулся и вылез из кровати. Их с Даргером маленькая комнатка помещалась прямо над конюшней. Обычно помещение использовалось под склад, и это ничем не маскировалось. Но гостям дали крепкие кровати и свежее белье, а в тазике на тумбочке плескалась чистая вода. Довесок в свое время видывал места и похуже.

Даргер уже встал и ушел, поэтому Довесок оделся и направился в главную часть дома, насвистывая по пути.

Анна Львовна Левкова, ее дочери, Оля и Катя, хлопотали на кухне, готовя громадное количество еды для гостей. Неандертальцы в белых перчатках сновали туда-сюда, унося наверх тяжко нагруженные подносы и возвращаясь обратно с пустыми тарелками. Даргер, непривычно веселый, каким он становился всегда, когда в перспективе маячили деньги, сидел в столовой. Рядом ним устроился Кощей, а напротив расположился сын Гулагского, юноша по имени Аркадий. Молодой человек был молчалив и задумчив, несомненно, в силу совершенно логичного смущения за свое вчерашнее поведение. Пилигрим что-то почти беззвучно бормотал себе под нос, явно уйдя в некую разновидность религиозной грезы.

Как раз когда Довесок садился, в дом с ревом ворвался сам хозяин.

– Анька, ах ты, распустеха! – гремел Гулагский. – Почему у моего друга Даргера тарелка наполовину пуста? Где чай для бесценного Довеска? И ни у одного из них нет ни кружки сливок, а кваса и того меньше. Не забывай, что сам я голоден как волк, а меня не кормят! Видит бог, я трачу на еду достаточное количество денег, чтобы в моих покоях могли накормить всех крепких мужиков отсюда и до Ново-Рутении!

– Нетерпеливый какой, – миролюбиво откликнулась домоправительница. – Еще за стол не сел, а уж хочет быть сытым.

Она говорила, а Катя с Олей порхали по комнате, наполняя тарелки и стаканы. Теперь стол буквально ломился от яств.

Гулагский тяжело опустился на стул и, подцепив на вилку сосиску, два блина и немного сметаны, запихал все себе в рот. Прожевал, проглотил и выразил удовлетворение:

– Мы тут процветаем, и это только моя заслуга. Я взял город и сотворил из него Кремль, – провозгласил Гулагский, а Довесок заметил, как Аркадий закатил глаза. – Видели колючую изгородь, которая окружает нас? Двадцать лет назад я вложил все, что имел, чтобы купить пятнадцать фургонов саженцев. Сейчас они – шесть метров высотой и такие густые, что и землеройка не пролезет. И никто не пройдет, если у него нет армии.

– Уповайте не на умы человеческие, но на Господа, – пророкотал Кощей, не поднимая головы.

– Где был Господь, когда город умирал? Окрестные земли приходили в запустение, когда я строил укрепления и половина наших домов оказались заброшены. Тогда это точно был городишко! Я собрал оставшихся жителей, создал мануфактуры, и дал им работу, и организовал милицию для патрулирования окрестностей. Все, чему вы являетесь свидетелями, моих рук дело! Я скупал каждую стихотворную строчку, которую мог найти, в то время когда поэзия была не в моде, и теперь каждый год сотни ящиков ее продаются даже в Суздале и Санкт-Петербурге. В моих лабораториях клонируют редкие кожи – назову лишь носорожью, жирафью, бизонью и даже кожу пантеры, а их-то не получить нигде на континенте!

– Слова твои горды, – произнес Даргер, – но тон горек.

– Вчера я потерял четырех воинов, и их некем заменить, – понурился Гулагский. – Я собирал город голыми руками. Теперь я гадаю, достаточно ли я сделал. Когда я начал патрулирование, со мной выходило двадцать, тридцать, порой и пятьдесят добрых сильных мужчин за раз. А нынче… – Гулагский с минуту помолчал. – Лучшие люди умерли! Одних разорвали жуткие звери, а другие стали жертвой военных вирусов…

– А по-моему, ваш сын охотно бы вас сопровождал, – заявил Довесок. – Вероятно, он мог бы заняться вербовкой среди своих друзей.

– Сын! – фыркнул Гулагский. Сам угрюмый молодой человек уткнулся в тарелку. – У их поколения в жилах вода, а не кровь. Они…

Кощей резко вынырнул из своих грез и встал.

– Я призван в Москву навести порядок и положить конец тамошним упадническим нравам, – изрек он. – Невежественные атеисты и их выращенные в пробирках чудища направляются в эту клоаку греха. Следовательно, они должны взять меня с собой.

Несколько секунд все в безмолвном изумлении таращились на странника. Затем Даргер промокнул уголки губ салфеткой и вымолвил:

– Пусть решит принц Ахмед.

– Ваш посол умрет со дня на день.

– Да, возможно… но… Нет, боюсь, это совершенно невозможно. Даже без бесценного присутствия принца мы являемся посольством, сударь. Не торговым караваном, к которому могут присоединяться путешественники.

Глаза странника превратились в два темных угля.

– Это ваше последнее слово?

– Да.

Кощей обратился к Гулагскому:

– Вы не воспользуетесь своим влиянием на ваших гостей, дабы изменить их решение?

Гулагский развел руками.

– Вы же видите, они стоят на своем. Что я могу поделать?

– Очень хорошо, – буркнул странник. – В таком случае у меня не остается выбора, кроме как информировать вас, что вчера ночью ваш сын провел час на дереве, сначала наблюдая, а потом ухаживая за одной из женщин, находящихся под вашей защитой.

– Что?! – завопил Гулагский и гневно повернулся к сыну.

– Далее, позже в тот же вечер, он пролез в кухонный лифт, дабы проникнуть в спальни девушек. Если бы его не поймал и не извлек один из зверолюдей, кто знает, что еще он мог натворить?

Гулагского перекосило от ярости. Аркадий побледнел.

– Отец! Выслушай меня! Твои новые товарищи… они… ужасные люди…

– Молчать!

– Ты не представляешь, что они собираются сделать, – в отчаянии продолжал юноша. – Я подслушал их…

– Я сказал – молчать!

Комната внезапно наполнилась спорами и увещеваниями. Только пилигрим стоял молча, сложив руки на груди и со странно благосклонным выражением на лице. Но голос Гулагского перекрыл шум.

– Если ты откроешь рот – клянусь, я убью тебя собственными руками.

Воцарилась гробовая тишина, затем Гулагский набрал в грудь воздуха и отчеканил:

– Ты совершил неописуемое преступление против гостеприимства.

У Аркадия отвисла челюсть, но Даргер, всегда соображавший быстро, накрыл рот юноши ладонью.

– А, ты хочешь поведать мне свою версию, да? Как будто я не знаю, – сердито напирал Гулагский. – Что ж, я расскажу ее за тебя: неопытный мальчишка западает на женщину, благосклонность которой он вряд ли когда-либо заслужит. Она – юна, глупа и вдобавок девственна. Вся природа на его стороне. Но кто на ее стороне? Не он! Она обещана другому, более знатному и богатому, чем этот безмозглый юнец. Если мальчишка хоть раз прикоснется к ней, как мне достоверно сообщили, она сгорит. Поэтому, если он желает юной барышне лучшего, то будет помалкивать и оставит ее в полном неведении. Но он поступает не так. Поэтому при всей его страсти в действительности он заботится не о ней. Только о своих собственных чувствах и фантазиях. А к кому он питает чувства? К себе, разумеется.

Юноша попытался высвободиться из хватки Даргера.

– Что ж, этому не бывать. Именем Господа, я клянусь…

– Сударь, не торопитесь! – крикнул Довесок.

– Если кто-нибудь хотя бы прикоснется к Жемчужинам, пока они под моей крышей, – даже если лишь кончиком пальца, клянусь, я сразу же…

– Хватит! – перебил его Довесок. – Подумайте, прежде чем приносить какие бы то ни было опрометчивые клятвы, сударь.

Неожиданно прямо перед Гулагским возник Кощей. Хозяин попытался его отодвинуть, но, не обратив на это внимания, странник железной хваткой взял его за локти и без видимого усилия оторвал от пола. Игнорируя изумление Гулагского, он вымолвил:

– Ты собирался поклясться, что убьешь собственного сына, если он станет перечить твоей воле. Ту же клятву приносил Авраам – но ты не так свят. Господь не настолько к тебе благоволит.

И с этими словами Кощей поставил мужчину обратно на пол.

– Возьми себя в руки и не прибавляй богохульство и сыноубийство к мириадам грехов, уже, несомненно, отягчающих твою душу.

Гулагский сделал десять неровных вдохов-выдохов. Затем, слегка запинаясь, пробормотал:

– Ты прав. К стыду своему, я собирался пообещать нечто безрассудное. Однако должно быть сказано следующее: если кто-либо в деревне хотя бы коснется Жемчужин, он будет изгнан…

– Минимум на год, – вставил Довесок прежде, чем Гулагский успел добавить «навеки».

Гулагский скривился, как будто проглотил жабу, но ухитрился выдавить:

– Минимум на год.

И уселся за стол.

Довесок почувствовал, как напряжение отпускает его. Не стоит впускать в свою жизнь абсолюты. Они имеют обыкновение оборачиваться против самого впустившего.

В этот момент дверь на верхней площадке отворилась и в проеме появилась русская женщина. Гулагский вскочил, опрокинув стул и разинув от изумления рот. Наконец пришел в себя и пролепетал:

– Госпожа Зоесофья. Простите. На секунду мне показалось, что вы… впрочем, не важно.

– В свою очередь, вы, надеюсь, простите меня, что я позаимствовала эти наряды, которые нашла в чемодане на чердаке и которые, как я понимаю, принадлежали вашей покойной жене.

Зоесофья окинула взглядом свою восхитительную фигуру. Она облачилась в длинную красную юбку, доходившую до верха вишневых сапожек, расшитый золотом жакет цвета запекшейся крови поверх белой блузки и лайковые перчатки, полностью закрывавшие запястья. Коричневый шарф был повязан так искусно, что только со второго взгляда можно было заметить под ним второй, телесного цвета, закрывавший нос и рот.

– Вещи просто идеальны. Должно быть, она была очень красивая дама.

В устах обычной женщины подобная речь прозвучала бы высокомерно. Но не в исполнении Жемчужины.

– Да, – севшим голосом отозвался Гулагский. – Была.

– Благодарю вас за возможность воспользоваться ими. Мне надо выйти, а я не хочу привлекать любопытных к своей персоне, поэтому я и переоделась.

– Куда, позвольте спросить, вы направляетесь, сударыня? – вежливо спросил Даргер.

– Мы с мсье де Плю Пресьё собираемся посетить церковь.

Зоесофья плавно преодолела последние ступени, подхватила остолбеневшего Довеска под локоть и увлекла его за собой.

Хотя городок был маленький, но на улицах хватало людей – и экзотические гости вызывали у них крайнее любопытство. В общем, откровенный разговор даже не намечался. Дети бежали за парочкой с улюлюканьем. Взрослые откровенно таращились. Так что, хотя его заботили куда более существенные вопросы, Довесок просто сказал:

– Как вам удалось уломать неандертальцев выпустить вас без охраны?

– А! Кем бы они ни были, неандертальцы все-таки мужского пола – и печален будет день, когда я не смогу убедить мужчину дать мне то, что мне от него нужно. Кроме того, сейчас принц нездоров, значит, я являюсь самым высокопоставленным членом посольства.

– Тогда, вероятно, вы сумеете уговорить наших мускулистых друзей распахнуть шкатулку с казной. Вы с вашими Сестрами Восторга наделали долгов, которые…

– Увы, – небрежно отозвалась Зоесофья, – моя власть имеет пределы. Принц Ахмед уже об этом позаботился.

Церковь (или собор, как ее здесь называли) оказалась красивым бревенчатым строением, увенчанным православным крестом. Интерьер Довеска ослепил. Отчасти дело было в богатстве убранства, поразительном количестве горящих свечей и всепроникающем запахе пчелиного воска, от которого воздух делался тяжелым и душным. Собор пронизывало неземное пение хора. Незнакомая религиозная служба отправлялась полностью по ту сторону иконостаса, так что верующие не могли ее видеть. Но присутствие Зоесофьи все-таки не давало Довеску покоя.

День был будний, и большинство прихожан составляли старухи в черном. Пользуясь наличием в своих домах вкалывающих, как рабыни, более молодых женщин, они могли позволить себе набожность. Нескольких женщин в первых рядах поддерживали заботливые друзья или родственники, из чего Довесок заключил, что это новые вдовы. Наверняка бедняжки молились о том, чтобы пережить предстоящую заупокойную службу. Все были предельно сосредоточенны, и Зоесофье с Довеском удалось проскользнуть внутрь под всего лишь одним-двумя враждебными взглядами в их сторону. Однако, по мнению Довеска, его спутница выделялась среди них как лебедь в стае скворцов. А когда они заняли места в задней части церкви, она, вместо того чтобы отпустить его руку, прижалась к нему еще плотнее: Довесок чувствовал тепло ее бедра и груди, и это тоже очень отвлекало.

Они совсем недолго слушали службу, когда, к полному изумлению Довеска, Зоесофья отступила в нишу в самом дальнем конце церкви и потянула его за собой, чтобы оказаться вне поля зрения паствы.

Ниша была маленькая, и двое людей не могли поместиться там, избежав при этом близкого контакта. Довесок настолько остро ощущал плоть Зоесофьи, что даже дышал с трудом. Она приблизила прикрытые платком губы к его уху и промурлыкала:

– Я знаю, что тебя тянет ко мне. Я вижу по твоим глазам. И прочим местам.

Ее затянутая в перчатку рука медленно провела вниз по его телу, остановившись у промежности его штанов.

– Подозреваю, ты также заметил, что я сама испытываю ответное мощное притяжение к тебе. Но, как тебе известно, – голос Жемчужины осекся в великолепном устном изображении румянца, – наши чувства друг к другу не могут быть реализованы. По вполне понятным тебе причинам.

Довесок в ответ прошептал:

– Ты удивляешь и восхищаешь меня, о Цветок Византии. Стоит лишь подумать, что подобный мне… Я совершенно обескуражен.

Но Довесок лукавил. Он прекрасно понимал, какой властью он располагает. Его необычный вид сражал наповал и самых смелых женщин. Но ему хватало ума не говорить о своей исключительности вслух.

– Но я должен перевести наш разговор на менее приятные предметы.

Палец за пальцем рука Зоесофьи сомкнулась на разбухшем члене Довеска. Даже через перчатку и брюки удовольствие было исключительное, что явно требовало множества часов практики.

– О?

– Да. Я должен предупредить тебя, что посол замыслил безумный план истребить Жемчужин, прежде чем умрет. – Он быстро обрисовал Зоесофье детали.

– А-а, – рука ее чуть напряглась. – Я гадала, собираетесь ли вы мне об этом сообщить.

– Сударыня, я джентльмен, – с укоризной произнес Довесок.

– Похоже, у нас с вами – различное понимание того, что подразумевает это слово. Ладно… мне стало достоверно известно, что вы и ваш товарищ согласились с коварным планом. – Ее рука сжалась еще крепче, и испытываемое Довеском блаженство идеально уравновесилось болью. «Творения халифовых генетиков, – вспомнил он, – часто бывали нечеловечески сильны. Конечно, она же не станет?..»

– Расскажите мне в точности, какова ваша роль в этом деле, господин де Плю Пресьё.

– Мы согласились, – начал Довесок, с тревогой чувствуя, как хватка Зоесофьи возрастает, – но лишь затем, чтобы не дать принцу осуществить свой приказ. Он бы обратился к неандертальцам, а они, не имея способности ослушаться, немедленно осуществили бы его дурные намерения. Поэтому мы избрали достойную сожаления политику лжи исключительно ради вас. Мы жаждем предотвратить уголовное преступление против Красоты.

– Значит, вы желаете, чтобы я и мои дорогие сестры жили? – продолжала Жемчужина и крепкие, как тиски, пальцы еле заметно повернулись.

– Да! – выдохнул Довесок.

– Уверяю вас, что таково и наше самое горячее желание. Вопрос в том, как достигнуть светлой цели? – А хватка у нее оказалась стальная. Довесок не сомневался, что, если ответ ей не понравится, Зоесофье ничего не стоит оторвать его мужественность от тела полностью.

Он быстро проговорил:

– Мы с другом придумали свой план почти сразу же после того, как гнусные речи слетели с губ принца Ахмеда. Но нам недоставало времени обсудить это с вами наедине.

И он все ей объяснил.

Со смесью облегчения и сожаления Довесок почувствовал, как рука Зоесофьи отпускает его.

После службы Довесок вернулся в особняк Гулагского. Зоесофья, как он заметил, поднялась наверх с легкостью, которой не принесла с собой, когда спускалась. Он посмотрел на Кощея.

– Вы говорите, что можете снова привести принца Ахмеда в чувство? – спросил Довесок странника.

– Да. Но в его ослабленном состоянии это, безусловно, будет слишком большой нагрузкой для организма – долго посол ее не вынесет. Вам не следует просить меня об услуге, если только вы не исполнены твердого намерения убить его.

– Я? Убить посла? Скажете тоже.

– Зато честно. У Бога ничего не бывает без цели. Живой и умирающий, посол никому не принесет добра Мертвый, он как минимум послужит прекрасным удобрением. – Кощей вскинул ладонь, опережая отповедь Довеска. – Избавьте меня от вашего ужаса. Он безбожник и не может быть похоронен в освященной земле. А из трупа можно извлечь кое-какую пользу. В любом случае его смерть есть результат, который я готов принять. Каково ваше решение?

– Нам надо с ним поговорить, – начал Довесок. – И…

– Созовите всех через час. Через два будет слишком поздно.

Странник исчез в лазарете и закрыл за собой дверь.

– Что за невероятный человек! – воскликнул Довесок. – По-моему, нам еще не попадались священнослужители, хоть отдаленно похожие на него!

Даргер поднял голову от ящика со старыми книгами, который, во исполнение указания Жемчужин, уже доставили в дом.

– Я сам принадлежу к англиканской церкви, – буркнул он и сунул за пазуху неприметный томик. – Отведав проповедей доброго пилигрима, я чертовски этому рад.

Вот и получилось, что спустя час нижний этаж оказался запружен народом. Довесок и Кощей сидели на стульях по обе стороны от одра посла. Даргер и Гулагский замерли у дверей, за которыми образовали встревоженную группку Жемчужины. Девушек мрачным кольцом окружили неандертальцы. Только Зоесофья выглядела скорее оскорбленной, нежели испуганной. Соседи, слуги, работники и зеваки заняли оставшиеся свободные места, а также полдвора снаружи. Они умудрялись заглядывать в окна и навострили уши в надежде уловить хоть слово из происходящего внутри. По византийским законам никому не могло быть отказано в присутствии на таком общественно значимом событии, как обнародование завещания посла.

– У меня имеется самое сильное лекарство – поистине чудодейственное по своему воздействию. – Кощей вытряхнул из флакончика пилюлю размером с кунжутное семечко. – Другие процедуры я проделал лишь с целью укрепить посла, чтобы его тело могло недолго выдержать силу снадобья. – Кощей открыл принцу рот и положил таблетку ему на язык.

Долгий, недвижный миг ничего не происходило. Затем веки принца Ахмеда затрепетали и открылись.

– Я в раю? – пробормотал он. – Кажется… Нет. Но… Я чувствую святое присутствие… Аллаха… внутри и вокруг меня.

– Очень рад вас слышать, – произнес Довесок, – потому что так мне легче сказать вам правду. Великий принц, боюсь, вы умираете.

– Неделю назад это была бы… ужасная новость. Но сейчас я… доволен.

– Коли так, возможно, вы перемените свое решение относительно…

– Нет, – глаза принца Ахмеда вспыхнули в странном воодушевлении. – Я умру, исполнив свой долг. – Он безуспешно попытался оторвать голову от подушки. – Пусть старшая из Сестер Экстаза подаст лист умной бумаги, подобающей официальному обращению.

Какой-то неандерталец проковылял наверх и вернулся с черной коробкой. Ее оплетало то, что сперва показалось резным изображением змеи, проползающей сквозь несколько отверстий, и со второй головой вместо хвоста. Но когда Зоесофья взяла коробку, одна из голов повернулась и уставилась на Жемчужину холодными поблескивающими глазками. Это был малый экземпляр византийской квазижизни, но Довесок знал, что данный образец смертелен, ибо его укус убил незадачливого вора в первые дни их долгого путешествия.

Зоесофья постучала по голове, и та распахнула пасть, обнажив клыки, подобные иглам из слоновой кости. Затем отвернувшись к стене из соображений скромности, Жемчужина приподняла вуаль и уронила в пасть твари единственную каплю слюны.

Кольца квазизмеи расслабились, она принялась извиваться, и крышка коробки откинулась. Зоесофья вынула лист сливочно-белой бумаги и молча передала его Энкиду, который вручил его Даргеру, а тот – Довеску. У Довеска на коленях стоял походный пюпитр, из которого он извлек перо и бутылочку индийских чернил.

– Можете начинать, – сказал он.

Медленно и с остановками принц диктовал свой последний указ. В комнате воцарилась мертвая тишина, поскольку важность происходящего сделалась очевидной всем. Наконец он закрыл глаза и прошептал:

– Прочтите мне его.

– Сэр, еще есть время отказаться от жесткого курса действий.

– Я приказываю!

Довесок прочел:

– «Часть первая. После моей смерти Сокровища Византии, Бесценные Жемчужины, а именно – Зоесофья, Олимпия, Нимфадора, Евлогия, Евфросинья, Русалка и Этери, будучи созданы единственно ради удовольствия и восторга князя Московии, в чьи любящие объятия я ныне неспособен их доставить, должны быть немедленно и с абсолютным минимумом боли, необходимым для достижения данной цели, преданы смерти».

– Ой! – душераздирающе пискнула Нимфадора. – Кто нас спасет?

Несколько русских мужчин рефлекторно бросились вперед. Но Геракл обнажил клыки в рыке, схватил железную кочергу от ближайшего камина, согнул ее пополам и бросил перед собой. Мужчины застыли как вкопанные. Один из них все же погрозил кулаком в сторону лазарета и тех, кто находился рядом с принцем.

– Что вы за чудовища, чтобы подчиняться?!

– Мы беспомощны в этой ситуации, – ответил Даргер, – и можем лишь играть предписанные роли. – Он кивнул Довеску. – Умоляю, продолжай.

– «Часть вторая, – читал Довесок. – Сразу после казни, упомянутой в части первой данного указа, мой добрый слуга Обри Даргер (здесь я позволил себе небольшую свободу формулировки, достойный принц, ибо предложенное вами определение моего друга не годилось для официального документа) получает все деньги, оставшиеся в шкатулке с казной. Векселя, однако, наряду с прочими находящимися в ней документами подлежат уничтожению».

– Иуда! – выкрикнул кто-то.

Жемчужины жалобно плакали.

Не утративший присутствия духа Довесок продолжал:

– «Часть третья. По исполнении возложенных на них обязанностей, неандертальцам, являющимся собственностью Халифа, чьей милостью процветает Государство, надлежит немедля покинуть Россию и вернуться в Византию. Любой из них, уцелевший в путешествии, должен незамедлительно явиться к Мастеру Бестий для нового назначения. Подписано, Ахмед по милости Аллаха принц Византийский, защитник Веры и гроза неверных. Затем дата».

Он поднял глаза.

– Величайшая гнусность.

– Неважно… Подайте мне документ, дабы… Я мог… проверить.

Довесок повиновался.

– Да, все… вроде бы… в порядке.

Пронзительно вскрикнув, Зоесофья растолкала неандертальцев и кинулась на грудь послу.

– Благородный принц, сжальтесь! Убейте меня, если надо, но пощадите моих сестер! Они – невинные души, никогда никому не сделавшие ничего дурного. Они заслуживают не смерти, но жизни! – И она разрыдалась.

– Снимите эту шлюху… с меня, – приказал принц.

Геракл и Энкиду почтительно подхватили всхлипывающую Жемчужину под локти и вывели ее из лазарета. Указ спикировал на пол у нее за спиной.

Довесок поднял лист бумаги.

– Вам осталось только приложить руку.

Принц Ахмед торжественно поцеловал большой и указательный пальцы и стиснул ими низ страницы, активируя документ собственной ДНК. Довесок, как свидетель, проделал то же самое, ущипнув цветной прямоугольник сразу над генной печатью принца. Умная бумага распробовала ДНК Ахмеда, подтверждая его подлинность, и приобрела мерцающе-оранжевый не доступный для подделок цвет официальных Византийских документов.

Посол блаженно улыбнулся.

– Мой долг… выполнен.

И застыл неподвижно.

Кощей склонился над послом и приложил ухо к его груди. Затем выпрямился и закрыл принцу Ахмеду веки.

– Он уже в Аду.

– Что ж, – тяжко произнес Энкиду. – Полагаю, у нас нет выбора.

– Стойте! – крикнул Даргер и быстро поднял оранжевую бумагу. – Я настаиваю, чтобы вы сперва все прочли.

Неандерталец сердито уставился на Даргера.

– Крючкотвор, – проворчал он, и выхватив указ, поднес его к глазам. Губы его шевелились. Наконец он сказал: – Эй, это не то, что посол велел вам писать.