Текст книги "Даргер и Довесок (ЛП)"

Автор книги: Майкл Суэнвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)

Даргер развалился на корме. Он наблюдал за Пепсиколовой, освещенной бликами фонаря. Когда она опиралась на шест, он не мог не замечать, что у нее очень милая попка. Долгие месяцы в обществе изысканных и неприкосновенных женщин сделали его остро восприимчивым к чарам их несовершенных, но (теоретически) податливых сестер.

В начале их похода он похлопал ее по заду, главным образом для утверждения себя в образе незначительного типа – то есть исключительно ради притворства. И как же она выгнула спину! Она ж едва не замурлыкала! Даргер льстил себе, что женщинам он нравится, но Аня Пепсиколова отреагировала настолько необычно, что заставляла предположить более сильные чувства по отношению к нему.

Даргер предвкушал, как познакомится с этой штучкой гораздо ближе. Однако на данный момент пусть она потомится на задней конфорке. Скоро у него будет предостаточно времени для романов.

И еще он надеялся, что не разобьет ей сердце, когда ему неизбежно придется двигаться дальше и оставить ее ни с чем.

Темные волны ударялись в борта лодки. Пепсиколова увлекала его все глубже в тайну.

Сегодня был вторник, поэтому Довесок устроил очередное чаепитие. Поперек всей комнаты по обе стороны от разделительного экрана поставили одинаковые половинки столов. Кучки мужчин (женщины отсутствовали, потому что вполне резонно находили предполагаемое сравнение с Жемчужинами болезненным) соперничали за внимание красавиц, пока лакеи с безумно сверкающими глазами следили за нуждами своих господ и быстро наполняли их чашки. Порой какому-нибудь господину удавалось отвлечь Жемчужину от своих соперников, и двое замирали поодаль, тихо переговариваясь через полотнище.

Девушки не надевали вуалей, поскольку они находились в доме и придерживались здешних традиций. Это придавало Жемчужинам пикантную дерзость и добавляло особую пряность к самым невинным их замечаниям.

Зоесофья изящно порхала от стола к столу. Она успевала отвлечь Русалку от лести юного обожателя, которую та начинала воспринимать слишком серьезно, и ловко переключала внимание отставного генерала с Евлогии на Евфросинью, чтобы каждая могла потом обвинить его в непостоянстве. Если беседа становилась чрезмерно горячей, она приглушала ее, пока неандерталец не бросался на обидчика. А если разговор не клеился, Зоесофья оживляла его двусмысленно-сестринским поцелуем во влажные губы Нимфадоры. Когда она закончила обход и Олимпия встала, чтобы сменить ее, атмосфера в комнате значительно наэлектризовалась.

– Барон волком смотрит на любого, кто пытается сесть за твой столик, – шепнула ей Олимпия.

– Я знаю. Ужасное хамство с его стороны.

– Но это также очень показательно в плане его намерений. Как и манера твоего молоденького художника, того, с неудачными усиками, который отказывается реагировать на грозные взгляды.

– Оба перегнули палку. Боюсь, один из них неизбежно убьет другого.

Олимпия нацепила маску утомленного безразличия.

– Всегда найдутся еще художники, они взаимозаменяемы. Но, судя по всему, если бы пал Смоленский Мясник, все приняли бы это за акт благородной гражданской духовности.

– Ах ты, вредная, порочная девчонка, – прощебетала Зоесофья и склонила голову. – Когда-нибудь превратности политики освободят нас из княжеского гарема, и ты осчастливишь какого-нибудь несчастного мужчину.

– Несчастных, – надменно провозгласила Олимпия. – Много, много, много мужчин.

Сказать по правде, Зоесофью подобные приемы утомляли. Однако Жемчужины пребывали в лихорадочном состоянии и явно соревновались между собой. Их интересовало только одно: кто следом за Этери отправит в мир иной незадачливого кавалера, к примеру спровоцировав дуэль. Самоубийство уже имело место быть, поэтому вообще не рассматривалось как нечто стоящее. Зоесофья тоже хотела приложить к процессу максимум усилий. Она подошла к столику, где сидели барон Лукойл-Газпром и художник, которого, если начистоту, она находила таким скучным, что не могла заставить себя запомнить его имя. Ухажеры нетерпеливо ждали ее возвращения. «Никодим, дорогой», – обращалась она к барону, а к художнику: «Мой крольчонок!»

– Вот и вы, дражайший ангел! – Художник был тощий, как борзая, и нервный, как две легавые. – Я умер тысячу раз за время вашего отсутствия.

– Мне пришлось хуже, – сухо заметил барон. – Он, по крайней мере, не делил стол с придурком.

Барон был богат и красив, хотя в его кругу это было само собой разумеющимся, а его влиятельность в области политики являлась плюсом для Зоесофьи. Но главное, он считал себя умным, а такие люди неизменно и с восхитительной легкостью поддаются манипуляции. Он подался ближе к экрану и произнес негромким игривым тоном:

– Скажи, ma petite minette,[10]10
  Моя маленькая киска (франц.).


[Закрыть] каков кратчайший путь в твою спальню?

– Через свадебную часовню, – рявкнул неженатый художник.

Зоесофья позволила себе спешно подавленный смешок.

Барон поморщился, но тотчас парировал:

– Милая барышня, наивный… юнец подталкивает вас на мрачный путь. Сам я проделал его и не могу рекомендовать ни опыт, ни конечную перспективу.

– Но я сделал даме приличное предложение, – возразил художник.

– Вы забываете, что все Жемчужины обещаны князю Московии.

– Следовательно, ваши слова означают, что, дабы предать свою жену, вы требуете от Зоесофьи наставить рога князю?

Все произошло мгновенно – слишком быстро, чтобы Зоесофья смогла вмешаться, даже если бы правила их «жемчужной» игры позволяли. Барон шумно втянул воздух. Вставая, он задел стол: ложки и чашки зазвенели.

– Такого оскорбления я не потерплю! – воскликнул он громко. – Сударь, я предоставляю выбор оружия вам.

Художник тоже почему-то оказался на ногах. Он был столь незначительной персоной, что Зоесофья не увидела, как он встал.

– Тогда я выбираю холст и масло, – заявил он. – Каждый из нас напишет карикатуру на другого. – В своей ярости он выглядел как терьер, дразнящий быка. Разумеется, от усов проку не было. – Победителя определят голосованием…

– Ха! Краска не оружие. Дуэль не дуэль, если нет риска получить смертельную рану.

– Пожалуйста, позвольте мне закончить. Портрет-победитель будет выставлен на публичное обозрение на месяц за счет проигравшего.

Барон побелел. Затем сел на место.

– Этот вызов недостоин дворянина, – проворчал он, – и я отказываюсь принимать его.

Во время перепалки в зале воцарилась тишина. Теперь вокруг поднялся шелест аплодисментов. Художник покраснел от удовольствия.

– Остроумно, моя морковка, – проворковала Зоесофья, – и поэтому ты должен быть вознагражден. Эй, ты! – Она щелкнула пальцами слуге-сервилю, обслуживавшему столик. – Следи за мной внимательно. Затем прими мой облик.

Сервиль уставился на нее тяжелым змеиным взглядом. Потом с легкостью, доступной лишь тем, кто лишен истинного самосознания, принял вид и позу Зоесофьи.

– Теперь делай в точности, как я.

Зоесофья нежно подняла руку, и сервиль принялся копировать ее жесты. Он двигался так, словно был ее тенью. Ее пальцы коснулись щеки художника. Она шагнула вперед, в его объятия. Ее подбородок приподнялся, и ее губы встретились с ртом молодого человека. Язык Зоесофьи мелькнул и спрятался.

Разделенные несколькими футами пространства, она и художник поцеловались.

Наконец, Зоесофья отступила на шаг, изящно извлекая свой заменитель из объятий живописца. Еще секунда – и сервиль принял исходную форму.

Барон наблюдал за этим представлением со смесью изумления, похоти, ярости и унижения. Внезапно он развернулся спиной к гостям и вылетел из бального зала посольства. Зоесофья уже не сомневалась, что на чаепитии в следующий вторник она недосчитается либо одного, либо другого поклонника.

В итоге посиделки вышли весьма забавными.

Хортенко поднялся по лестнице из подвала со спокойной душой и легким сердцем. На первом этаже его ждал лакей с горячим полотенцем, которое хозяин использовал, чтобы стереть случайные следы крови, оставшиеся у него на лице и руках. После этого он прошел в библиотеку и занялся последним отчетом Пепсиколовой, который лежал на боковом столике. Хортенко внимательно прочел его от строчки до строчки. Рапорт интересно сочетался с его собственными наблюдениями за поведением посла.

Затем Хортенко дотронулся до ближайшего колокольчика.

Дворецкий материализовался на почтительном расстоянии от хозяина.

– Бренди, ваше превосходительство?

– Стаканчик.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Хортенко поболтал напиток в стакане, глядя на текучую жидкость и наслаждаясь ее ароматом. Мсье де Плю Пресьё несомненно настроен обмануть его. А это, вероятно, означало, что в конечном итоге посла придется с пристрастием допросить. Но прежде, чем Хортенко предпримет столь необратимый шаг, ему понадобится подтверждение князя о правильности своего решения.

Ведь именно князь Московии являлся главным арбитром в подобных делах. Не следовало действовать вопреки его суждению.

Хортенко прокрутил в памяти свою последнюю беседу с послом. «Да я бы сам взял в руки кнут», – сказал тот. Хортенко усмехнулся. Видимо, псоглавец совершенно не разбирался в современных пытках, осуществляемых компетентными профессионалами. Но очень скоро он все узнает.

Хортенко пригубил бренди и снова позвонил дворецкому. Когда тот возник в дверях, он произнес:

– Две собаки умерли. Пожалуйста, уберите их трупы и немедленно где-нибудь закопайте.

– Как вам будет угодно, ваше превосходительство.

Хортенко откинулся на спинку кресла с довольной улыбочкой. Он был человеком методичным и не терпел беспорядка.

6

Дневного света Аня Пепсиколова не видела годами. Подвальный бар, где она ежедневно встречалась с Даргером, был самой высокой точкой в ее путешествиях. Ну, конечно, еще имелся особняк Хортенко, хотя этот унылый дом давно стал для Пепсиколовой преисподней. По ее мнению, он ушел в землю гораздо глубже, чем мрачные непроглядные убежища Москвы. Аня даже не надеялась увидеть верхний мир. Запертая в темном лабиринте, она была словно привязана к тонкой и неразрывной нити судьбы, которая наматывалась на скрытую ось. Какой-то злой рок неуклонно притягивал Аню внутрь, к подземному центру, где ее ждали лишь безумие и смерть.

Но сегодня она еще жива, и это хорошо, напомнила себе Аня. И она по-прежнему третья по степени опасности – после Хортенко и подземных владык – во всем Нижнем Городе. Что если и не радует, то, по крайней мере, утешает.

И она вновь оттолкнулась шестом от мелкого дна Неглинной. На каменных стенах туннеля плясали тусклые отсветы фонаря, подвешенного на носу челнока.

– Я тебе говорила. Могила Ивана Четвертого, – сказала Пепсиколова, обращаясь к Даргеру.

– Ленина.

– Да, точно.

Пепсиколова привязала челнок у причалов площади Революции. Здесь поблескивали лишь бледные потеки лишайника. Аня, как всегда, задержалась у бронзовой статуи юноши с собакой, чтобы потрогать собачий нос, отполированный до блеска.

– На счастье, – пояснила она, и, к ее удивлению, Даргер проделал то же самое. – Зачем ты повторяешь? Это же моя примета, а не твоя.

– Человек моей профессии по необходимости чтит госпожу Удачу. И я не смеюсь над приметами, проверенными на практике: как ни крути, но они уже были многократно подтверждены опытным путем. Кстати, проходящий под приставной лестницей человек имеет куда больше шансов получить молотком по голове, нежели тот, кто осторожно ее огибает. Кроме того, банальный случай с разбитым зеркалом неизбежно влечет за собой неприятности в виде разъяренного владельца.

– А кто ты конкретно по профессии?

– В данный момент я ищу Ивана Четвертого.

– Ленина.

– Разумеется. – Даргер развернул карту Москвы. – Сейчас мы прямо под… в двух шагах от Воскресенских ворот?

– Правильно.

Даргер достал книгу, открыл примерно на середине и удовлетворенно кивнул. Затем убрал книгу обратно в карман и сказал:

– Мы распространим поиски на подземные переходы под южной стеной Кремля и над рекой.

– Южной стеной? Ты уверен?

– Да.

– Ты наверняка в курсе, что, по мнению большинства людей, могила находится где-то под Красной площадью.

– И именно поэтому никто до сих пор ее не нашел, – ответил Даргер с вызывающей ярость улыбкой превосходства. – Идем?

Они вступали на территорию Дрегов. Пепсиколова прикрыла створки фонаря, оставив лишь тоненький лучик. Яркий свет выдал бы в них откровенных чужаков и, следовательно, врагов. Передвижение в полной темноте, наподобие самих Дрегов, являлось вынужденной мерой. Зато теперь непрошеные гости превращались не в беззащитных жертв, а в шпионов и одновременно врагов. Люфт между двумя версиями был крайне невелик и существовал (как Пепсиколова иной раз подозревала) только у нее голове.

Аня толкнула ржавую железную дверь, та со скрипом отворилась и с шумом захлопнулась за ними. Пепсиколова и Даргер прогрохотали вниз по короткому лестничному пролету. Воздух казался затхлым, однако впереди чувствовалось огромное открытое пространство впереди. Луч фонаря не достигал дальней стены.

Они шли впотьмах, а под ногами хрустели дохлые тараканы.

– В таких местах я еще не бывал. – Голос Даргера отдавался гулким эхом. – Где мы?

– Прежде чем его застроили сверху, это было так называемое шоссе – дорога, построенная древними, чтобы механические рабы возили своих господ. Теперь тихо. Мы уже наделали достаточно шума.

В подземной Москве обитали различные племена. То были сломленные и бездомные, душевнобольные и пострадавшие от массированного восстановления вирусов, которые сохранились после многочисленных войн. Стойкие экземпляры периодически выбирались на поверхность – порыться в мусорных баках, стянуть что-нибудь в магазине или попрошайничать на улицах. Другие продавали наркотики или свои тела людям, которые вскоре с той же вероятностью сами могли оказаться внизу. Что до остальных, то никто не знал, как они ухитрялись сохранять жизнь, впрочем, довольно часто им это не удавалось.

Дреги считались самыми старыми и отчаянными из всех племен Нижнего Города. Они жили в унизительном страхе, что делало их опасными.

Вдруг впереди донесся звук, будто одной металлической трубой упорно и ритмично стучали о другую.

– Черт, – выругалась Пепсиколова. – Дреги нас заметили.

– Правда? И что теперь?

Аня поставила фонарь на землю и закрыла его створки. Мрак окутал их словно толстое одеяло.

– Надо ждать, а потом будем торговаться.

Даргер и Пепсиколова затаили дыхание. Спустя некоторое время раздалось шарканье ног по асфальту, тьма словно сгустилась и обрела форму. Из ниоткуда кто-то произнес:

– Кто вы такие и что вы делаете там, где вам быть не положено?

– Я – Аня Пепсиколова. Вы либо знаете меня, либо слышали обо мне.

Голоса зашептались и смолкли.

– Мы с моим спутником ищем нечто утраченное давно, до того как кто-либо из нас родился. У нас нет причин беспокоить вас, и мы обещаем держаться подальше от вашего логова.

– Сожалею, – ответил бесстрастный голос, – но мы заключили договор с Бледнолицыми. Они оставляют нас в покое, а мы охраняем их южную границу. Я осведомлен о том, что ты опасна. Но никто не берет назад обещание, данное Бледнолицым. Ты должна либо повернуть назад, либо умереть.

– Если я смогу как-то помочь… – начал Даргер.

– Заткнись, – Аня Пепсиколова сунула в рот сигарету, прищурилась и чиркнула спичкой.

Перед ней появились восемь тощих Дрегов. Они морщились и жмурились от внезапной вспышки света.

Они были вооружены заостренными палками и кусками труб, но только трое из них выглядели способными сражаться. Аня старательно запомнила их расположение. Затем взмахнула рукой, затушила спичку и возвысила голос:

– Я ела с Дрегами и спала в вашем логове. Я знаю ваши законы. Я имею право вызвать одного из вас на поединок. Кто из вас готов драться со мной? Без правил, без ограничений, насмерть.

Раздался новый голос, мужской, хрипловатый и довольный, как у человека, уверенного в своей силе:

– Это буду я.

Судя по всему, голос принадлежал самому крупному из шайки. Дрег стоял как раз справа от центра перед Пепсиколовой.

– Хорошо.

Легкое движение запястья – и Святая Мефодия легла в ладонь Ани. Стремительно, пока противник не сдвинулся с места, Пепсиколова метнула клинок прямо Дрегу в живот.

Он заорал и тотчас упал, плача и ругаясь. Темнота пошла рябью, поскольку остальные сгрудились над ним.

– Верните мне мой нож, пожалуйста.

Немного поколебавшись, кто-то швырнул Святую Мефодию к ее ногам. Пепсиколова подобрала клинок, вытерла его о штанину и вернула в ножны.

– Скажите Бледнолицым, что Аня Пепсиколова приходит и уходит, когда ей заблагорассудится. Если они хотят моей смерти, то могут заняться этим сами, не привлекая Дрегов. Но я не думаю, что они не осмелятся на такое, – заявила она и потрясла в воздухе пачкой сигарет.

– Откуда у меня курево? – спросила она, положив пачку на землю и кинув сверху еще одну. – Вот моя плата! Каждый раз, когда нам доведется пересекать вашу территорию в будущем, я буду класть здесь две пачки.

Пепсиколова взяла фонарь и открыла створки, осветив кучку обтрепанных Дрегов, которые отчаянно пытались залатать павшего товарища.

– Он не оправится от раны, – подытожила Аня. – Лучшее, что вы можете для него сделать, перекатить неудачника на живот и свернуть ему шею. – Затем она повернулась к Даргеру. – Нам пора.

Они двинулись по середине шоссе прочь от Дрегов. С каждым шагом Аня ожидала, что ее огреет по затылку железная труба или кирпич. На месте Дрегов она бы точно не задумывалась, как быть дальше. Но ничего не происходило, и вскоре стоны умирающего стихли у нее за спиной. Пепсиколова с шумом выдохнула и произнесла:

– Теперь мы в безопасности.

Она надеялась, что Даргер поблагодарит ее за спасение его жизни. Но он лишь буркнул:

– Не рассчитывай, что я заплачу за сигареты. Все расходы покрываются твоим жалованьем.

Три странника брели через подземную Москву, напоминающую преисподнюю. Но они не боялись: их плечи были расправлены, а головы высоко вскинуты. Они не сомневались в силе собственной добродетели и неколебимой поддержке обожаемого ими Божества. Кощей, будучи первым среди равных, возглавлял отряд. Чернобог и Сварожич следовали на полшага позади, почтительно слушая его речи.

– Когда я был маленьким, из земли в лесу за деревней торчала металлическая решетка. Если приложить к ней ухо, можно было услышать много голосов, очень тихих и далеких. Но если закрыть глаза, задержать дыхание и сосредоточиться, то можно было различить, что они говорят. Их, конечно, изрекали демоны и безумные боги, которых жители Утопии в своей глупости создали и выпустили во Всемирную паутину. Увы, деревенские сопляки ничегошеньки не понимали. Они лишь разумели, что если отвести туда ребенка помладше и заставить его прильнуть к решетке, то невинному отроку откроются вещи, которые его напугают. Тогда он заплачет. А иногда даже описается.

А они посмеются.

Я был ангельским чадом: подчинялся родителям, не жаловался на свои беды, с радостью посещал церковь, истово молился. Поэтому тупорылые, прыщавые полуголые дети сатаны получили садистское удовольствие, когда притащили меня к решетке и прижали к ней лицом.

– Детей надо регулярно бить, – пробормотал Чернобог, – дабы контролировать их противоестественные порывы.

Сварожич кивнул.

– Я не хотел делать то, что велели мне жестокие и безверные друзья по играм, а они без конца били меня и пинали ногами, не знавшими обуви и потому твердыми, как копыта. Внезапно сквозь приступ тошноты я почувствовал, как мое ухо прижали к металлу. А внутри были голоса, крохотные, как у насекомых, и почти неразличимые. Но когда я закрылся для внешнего мира, то смог их понять. Но неожиданно все они умолкли. Затем один-единственный голос произнес: «Мы знаем, ты слушаешь». Я с воплем отпрянул. Но мелкие изверги снова швырнули меня на решетку, да с такой силой, что у меня в голове загудело, а по щеке потекла кровь.

– Скажи нам, что он болтает! – приказал главный мальчишка.

Я в ужасе повиновался. «Он говорит, что знает, что нас семеро. Он клянется, что когда он выберется из ада в реальный мир, то убьет нас всех. Затем он поведал мне, как мы умрем – медленно и в мельчайших подробностях». Я повторил это остальным – слово в слово. Они перестали смеяться и побледнели. Один разревелся, его приятель убежал. А я оказался в лесу совершенно один. Я крепко цеплялся за решетку, чтобы не упасть от потрясения после отвратительных богохульств. Но продолжал слушать.

Я испугался ничуть не меньше других детей. Но я осознал: то, что я слышу, не просто празднословие демонов. Вот он – истинный голос Мира! Тогда мне открылось, что существование изначально зло. Начиная с того момента я возненавидел его всем сердцем. И регулярно возвращался к решетке послушать демонов, чтобы научиться лучше его ненавидеть. Тогда и началось мое религиозное образование.

– Ненависть есть начало мудрости, – согласился Чернобог.

Сварожич схватил ладони Кощея в свои и принялся лихорадочно их целовать.

Они приблизились к станции, расположенной на подземном канале, и заплатили лодочнику, чтобы тот отвез их в доки Площади революции. Там из бокового прохода возникло пепельно-бледное существо с фонарем в руке. Оно поклонилось.

Так состоялась первая встреча Кощея с Бледнолицым. Странник с неодобрением разглядывал тощую фигуру, но ничего не сказал.

– Ты здесь, чтобы отвести нас к подземным владыкам? – спросил Чернобог.

Бледное существо кивнуло.

– Давай же, веди.

Все глубже и глубже уходили они во тьму, пробираясь через заваленные мусором служебные туннели. Они спускались вниз по грубо вырубленным в материнской породе проходам, где пахло нечистотами и мочой. (Кощей, знавший, что грешный мир отвратителен ноздрям Божественного, испытал при этом мимолетном обнажении истинной природы вселенной укол удовлетворения.) Спустя некоторое время позади зазвучали шепчущие тени шагов.

– За нами следят, – заметил Кощей.

Сварожич улыбнулся.

– Да, – заявил Чернобог. – Несомненно, за нами шпионят пограничники одного из поселений отверженных. Они наверняка послали кого-то вперед, чтобы предупредить свой исполнительный комитет о нашем появлении.

Так они и продвигались без остановки, пока не увидели узкую лесенку без перил, которая повторяла изгиб внутренней части древней кирпичной цистерны. По ней они и спустились, а фонарь отбрасывал полумесяц света на стену, покрытую плесенью. Цистерну пробили столетия назад, но на ощупь она была влажной – из-за смеси конденсированных испарений подземного города. На ее дне помещались трущобы, населенные сквоттерами. Из грубых убежищ, сложенных из обломков дерева, старых одеял и ящиков, выползли несколько бродяг и присоединились к тем, кто уже ждал. Потрепанный люд вскидывал руки в радостном поклонении.

– Это поселение столь мало, что не имеет названия, – пояснил Чернобог. – Я бывал здесь. Его обитатели – наркоманы или помешанные, а поскольку они живут близко от территории Бледнолицых, их число в последние месяцы сократилось.

Беззубая карга, которой, несмотря на увечья, было, по прикидкам Кощея, лет тридцать, бросилась к страннику и обхватила его обеими руками.

– Ты пришел благословить нас, святой человек? – завопила она. – Ты облегчишь наши страдания?

Кощей ласково обнял «старуху». Затем осторожно отлепил ее от себя.

– Не бойтесь. День вашего освобождения не за горами.

Он повел рукой, и сквоттеры быстро собрались перед ним полукругом.

– Сегодня я буду кормить вас не пищей, что проходит через глотку, пищеварительные органы, выдавливается через задний проход и уходит навсегда. Я не буду поить вас вином, которое выпивается за час, а потом выливается из тела за минуту! О, нет, я насыщу вас мудростью, которая, однажды воспринятая, остается с человеком навсегда.

Кощей склонил голову в минутном раздумье.

Затем продолжил:

– Блаженны болящие, ибо их есть царствие плоти. Блаженные взыскующие смерти, ибо они не будут разочарованы. Блаженны неимущие, ибо они унаследуют бездну. Блаженны алчущие и жаждущие мести, ибо день их стремительно приближается. Блаженны затевающие распрю, ибо мир станет их врагом. Блаженны неправедно обиженные, ибо их есть царствие безумия. Блаженны вы, когда люди оскорбляют и преследуют вас и говорят всевозможное зло на вас, ибо ваши сердца воспламенятся страстью. Блаженны превыше всех сладострастные, ибо они познают Бога. Возрадуйтесь и будьте веселы, ибо ваша награда не только в духе и в будущем, но в теле, и мы пришли дать вам ее сейчас.

Кощей простер руки, а Чернобог произнес:

– Возрадуйтесь, ибо мы принесли Бога, чтобы Он пребывал в вас!

И Кощей, Сварожич и Чернобог шагнули в толпу, непрестанно перенося большие пальцы от флаконов к языкам, пока всех присутствующих не охватило священное пламя «Распутина». После чего трое продолжили свое паломничество, а самые изуродованные существа во всей России незамедлительно стали совокупляться в экстазе. Один из сквоттеров на секунду вынырнул из сплетения тел и крикнул им вслед:

– Мы навек у вас в долгу, святые люди!

Не оглядываясь, Кощей вскинул руку в благословляющем жесте. Для своих братьев – ибо их бесцветный проводник за аудиторию не считался – он заметил:

– Долги людские будут однажды истребованы, и тогда они будут оплачены сполна.

Внезапно из бокового прохода возникли двое Бледнолицых и зашагали рядом со странниками. На плечах они несли металлический шест. С него свисала женщина, привязанная за голову и за ноги, словно дичь, несомая с охоты. Она отчаянно билась и наконец ухитрилась избавиться от кляпа.

– Святые паломники! Слава богу! – прохрипела она. – Вы должны освободить меня от чудовищ!

– Что за зло сотворила ты, дочь моя, что оказалась в таком отчаянном положении? – спросил Кощей.

– Я? Никакого! Эти педики-диггеры предали меня. Они…

Сварожич вернул кляп на место и затянул потуже, а потом поцеловал женщину в лоб.

– Если ты не сделала зла, – провозгласил Кощей, – то утешься, ибо я уверен, что ты умрешь достойно.

Тем временем узкие коридоры привели путников в просторную пещеру, на дальнем конце которой помещались громадные ворота в три человеческих роста. Их сделали из гладкого и чистого металла, какой ныне нельзя было воспроизвести ни в одной кузнице мира. Проход охранялся очередным бледнокожим существом, не удостоившим их процессию ни словом, ни кивком, но просто отступившим в сторону. А двое Бледнолицых с пленницей, три паломника и их провожатый прошествовали внутрь.

Странник Кощей завершил долгий путь с Байконура.

Своей книжицей Даргер сводил Пепсиколову с ума. Он часто ссылался на нее, хотя и не в качестве научного труда, секретной карты или вдохновляющего произведения типа «Искусства войны» Сунь Цзы или макиавеллиевского «Князя». Даргер открывал ее ненароком, как будто хотел похвастаться обладанием «Generation „П“», «И Цзин» или еще какой-нибудь традиционно гадательной книгой. При этом он добродушно посмеивался над маленькими суевериями Ани, а сам причислял себя к рационалистам. Пепсиколова не могла представить его верующим в подобную мистическую чушь.

– Если бы вы чуть подробнее рассказали о методологии ваших исследований, – пустила она пробный камень, – от меня было бы больше пользы.

– Ой, сейчас нет такой необходимости. У нас все идет прекрасно. – Даргер извлек книгу из внутреннего кармана, быстро пролистал до середины и резко захлопнул. – Осмелюсь доложить, мы опережаем график.

– О чем вы говорите? И что у вас за книга, в которую вы вечно заглядываете?

– Книга? Ничего важного. Проповеди и поучения. – Даргер прижал ладонь плашмя к участку кирпичной стены. – Тебе это место не кажется особенно слабым?

– Нет.

– Но кирпичи рыхлые и крошатся. Попытка определенно не пытка.

– Ладно.

Приказы о разрушении со стороны Даргера сделались столь обычными, что Пепсиколова привыкла таскать с собой лом, словно трость. Она подняла его и с силой ткнула вперед.

Лом прошел прямо сквозь кирпич. Аня вынула его: в стене зияла корявая дыра.

– Увеличь ее! Быстро! – нетерпеливо велел Даргер.

Когда отверстие сделалось больше, он сам начал шатать и тянуть кирпичи, выдергивая их из стены, пока проем не оказался достаточно велик, чтобы он мог пролезть в помещение на другой стороне.

Они пролезли сквозь проем и застыли как вкопанные.

– Глянь сюда… книги, господи!

Даргер кинулся вперед, возбужденно выставив фонарь, чтобы иметь возможность рассмотреть полки с их покоробленным и потускневшим содержимым. Пепсиколова отпрянула. С ужасом смотрела она на мягкое кресло с полусгнившей обивкой и покрытый сеткой трещин читальный столик. Это были не… и она знала, что не… однако они парализовали ее.

Придав голосу невозмутимость, которой не испытывала, Пепсиколова произнесла:

– Мы вломились в чужой подвал, которым долго не пользовались. – Она помолчала и продолжила: – А дверной-то проем заложен.

Она не добавила «слава богу».

– Просто подвал? – Даргер в изумлении озирался, потом рухнул в кресло, уронил голову на руки и замер.

Пепсиколова подождала, не скажет ли он чего-нибудь, но он молчал. Тогда она нетерпеливо спросила:

– Что с вами?

Даргер вздохнул.

– Не обращайте на меня внимания. Это всего лишь мой черный пес.[11]11
  Black dog (англ.) – букв. «черный пес», перен. «тоска зеленая, хандра, уныние».


[Закрыть]

– О чем вы, черт подери, толкуете?

– Я отличаюсь меланхолическим нравом, и даже маленькая неудача вроде этой ранит меня с особенной силой. Не беспокойтесь обо мне, дорогая. Я посижу здесь и подумаю, пока не почувствую себя лучше.

В глубоком недоумении Пепсиколова вылезла через дыру в стене наружу. Даргер превратился в сгусток тьмы в центре отбрасываемой фонарем лужицы света. Ни дать ни взять согбенная карикатура на уныние. Он явно не собирался в ближайшее время трогаться с места.

Поэтому Пепсиколова с неохотой опустилась на корточки возле бреши, покуривая и вспоминая. Искусство шпионажа и сопутствующие ему опасности служили ей утешением, ибо риск исключал самокопание. Увы, бездействие часто возвращалось, а с ним и мысли о прошлом. Центром ее размышлений являлась именно подвальная комната с мягким креслом и читальным столиком.

Хортенко всегда сохранял безмятежность.

Его люди раздели Аню Пепсиколову догола, сбрили ей все волосы, оставив только ресницы, и затем бросили со связанными за спиной руками в клетку в подвале особняка Хортенко. Клетка – одна из трех, которые шеф тайной полиции называл своими псарнями, – была слишком низкой, чтобы встать, и слишком короткой, чтобы вытянуться в полный рост. Имелось ведро, служившее туалетом. Раз в день сквозь прутья просовывали миску с водой и еще одну – с едой. Поскольку руки у Ани оставались связаны, есть и пить приходилось как зверю.

Если Хортенко ставил целью заставить ее почувствовать себя несчастной и беспомощной, то он победил вчистую. Но не условия, в которых она провела тот месяц в псарнях, сделали ее жизнь адом на земле.