Текст книги "Династия Рейкхеллов"
Автор книги: Майкл Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)
Чарльз тоже не отставал, но еще и находил время, чтобы пофлиртовать с приглянувшейся ему девушкой. Она все время улыбалась ему в ответ.
Некоторые из рыбных блюд были очень острыми, и Джонатан был рад, что к обеду подали бокалы с холодным элем. Он решил, что различные виды рыбы были главным блюдом, и был удивлен, когда молодые женщины убрали тарелки, а затем принесли блюда с овощами и фруктами.
– После этого, – сказал Толстый Голландец с удовольствием, – мы приступим к мясным блюдам, а затем – к сочетанию различных блюд. Настоящий ристафель должен состоять не менее чем из восьмидесяти семи блюд. А я всегда включаю некоторые мои любимые блюда, не входящие в классический список, скажем креветочный хлеб, поэтому у меня подают не менее девяноста восьми блюд. – Он помахал темно-коричневой пластинкой, тонкой, как вафля. – Обязательно попробуйте бомбейскую утку с карри, – сказал он, смял пластинку и, мелко растерев, посыпал ею содержимое своей тарелки.
– Бомбейскую утку? – спросил Чарльз, последовав его примеру.
– Неправильное название, применяемое вашими английскими соотечественниками. У англичан просто дар делать такие ошибки, а затем отказываться признавать, что они неправы. На самом деле это кожа большой рыбы, которая медленно коптилась на протяжении нескольких дней, пока не стала шелестеть. Впервые это придумали индонезийские рыбаки на острове Суматра, а потом оно уже попало в Индию.
– Вкуса рыбы почти не чувствуется, – сказал Джонатан.
– Так же как и вкуса утки, – сказал Толстый Голландец. – На самом деле это блюдо ни на что не похоже, но к нему очень привыкаешь. Я считаю, что оно просто незаменимо с карри.
На столе одно блюдо сменялось другим, и в конце концов Джонатану пришлось сдаться. Чарльз продолжал еще некоторое время есть, но его аппетит не мог сравниться с аппетитом хозяина, и он тоже был вынужден остановиться.
Обед закончился тем, что подали разнообразные голландские сыры, кружки с крепким кофе и стаканы с индонезийским вином, одновременно сладким и терпким.
– Может, вы и считаете это скромной трапезой, – сказал Джонатан, – но я называю это банкетом.
– Прежде чем вы вернетесь в Кантон, – сказал Толстый Голландец, – я надеюсь устроить для вас настоящий банкет. – Он повернулся к Чарльзу, который опять флиртовал с пышной служанкой. – Вам понравилась Мирана, – сказал он.
Чарльз кивнул, чуть смущенный, но в целом не потеряв самообладания.
Толстый Голландец что-то сказал девушке на языке, который гости не знали.
Девушка лукаво улыбнулась Чарльзу.
– Она готова, – сказал Толстый Голландец. – Следуйте за ней, и она отведет вас в одну из комнат для гостей, что я держу для этих целей.
Чарльз и молодая женщина покинули комнату.
– Хе-хе. А вам, господин Рейкхелл, приглянулась ли какая-нибудь из моих молодых дам?
Джонатан улыбнулся и покачал головой.
– Я привык делать подарки друзьям после заключения сделки, а с вами мы заключили сегодня целых две. Что бы вы хотели получить?
– Не могли бы вы сказать, где можно купить две пары павлинов? Я никогда не видел таких чудесных птиц.
– У вас хороший вкус, господин Рейкхелл. Хе-хе. Павлины Явы – самые прекрасные в мире. Они уникальны. Но вы ведь не собираетесь разводить их?
– Нет, я хотел бы подарить одну пару дочери Сун Чжао. И я уже достаточно знаю о Китае, чтобы понять, что было бы неразумно, если бы один из подданных императора обладал редкостью, которой нет у самого императора. Поэтому я подумал, что Сун Чжао мог бы отправить вторую пару в Пекин в качестве подарка императору.
– Вы практичны, господин Рейкхелл, и вы далеко пойдете. Очень хорошо, вы получите ваши две пары птиц.
– Только при условии, что мне будет позволено заплатить за них.
– Если настаиваете. – Толстый Голландец вновь издал свой сухой смешок, а попугай, все еще сидевший у него на плече, немедленно скопировал его. – У меня наступает время сиесты, а ваш друг, гм, занят. Что я могу предложить вам, чтобы развлечь вас в ближайший час?
– Кое-что можете, – сказал Джонатан, кивая в сторону малайца, напоминавшего статую. – Я был бы глубоко признателен за набор кинжалов, как у него, а также за его рекомендации по их использованию.
Толстый Голландец некоторое время говорил с его слугой.
Малаец впервые оживился и улыбнулся беззубой улыбкой, что-то коротко сказав.
– Набор кинжалов будет изготовлен для вас, и вы получите его перед отплытием, господин Рейкхелл. А сейчас вы пойдете в сад с Ахмедом, он научит вас, как ими пользоваться. Вы произвели на него впечатление, господин Рейкхелл. В этом доме побывало много иностранцев, но вы первый, кто захотел научиться древнему индонезийскому боевому искусству, единственному в своем роде.
«Летучий дракон» пришвартовался к своей стоянке перед факторией Суна в Вампу ближе к полудню, и грузчики сразу же приступили к разгрузке ценного черного перца.
Джонатану не терпелось доложить об успехе его миссии, и он был рад, когда увидел, что Кай, мажордом, находится в фактории. Они объяснились жестами, и Кай согласился во главе эскорта проводить американца к имению Суна.
Кай поднял бровь, когда птицы в клетках были выгружены на берег, и Джонатан подумал, что даже лучше, что он не мог объяснить мажордому, почему он их привез. Он также видел, что Кай заметил индонезийские кинжалы, которые были у него за поясом, и Джонатан дружелюбно улыбнулся. На борту корабля он каждый день по часу учился пользоваться кинжалами, кидая их в мишень, которую соорудил на корме, и хотя у него получалось все лучше и лучше, он пока еще не был готов продемонстрировать свое умение. Пройдет еще несколько недель, и он будет в совершенстве владеть этим искусством, но Джонатан сомневался, что ему когда-либо удастся вызвать Ахмеда на поединок.
Когда процессия прибыла в имение, Лайцзе-лу как раз смотрела из окна. Сердце ее забилось при виде Джонатана, и ее очень заинтересовали четыре клетки, которые несли слуги. Поэтому, бросив взгляд в зеркало, Лайцзе-лу поспешила в кабинет отца.
Четыре клетки были поставлены в саду, и Джонатан, приветствовав девушку поклоном, открыл дверцы. Показавшийся первым павлин бесподобного зеленого цвета и последовавший за ним другой, нежно-голубой, распустили свои великолепные хвосты. За ними вышли зеленая и голубая павы. Обе идеально сочетались по цвету со своей парой.
Они были так прекрасны, что Лайцзе-лу от удовольствия захлопала в ладоши.
– Одна пара, – сказал Джонатан, – это подарок для Лайцзе-лу. Вторая для вас, господин Сун, чтобы вы могли преподнести подарок императору в Пекине.
Девушка была так счастлива, что не могла найти слов.
А вот ее отец был озадачен.
– Я двадцать лет торгую с Толстым Голландцем, и никогда он не присылал мне подарков. Так почему же сейчас?
– Он достал птиц для меня, – сказал Джонатан. – Я сам заплатил за них. Это подарок от меня.
Лайцзе-лу изумленно посмотрела на Джонатана, а затем быстро поцеловала его в щеку.
Джонатану показалось, что то место, которого коснулись ее губы, вспыхнуло как пламя.
– Вы щедры и умны, Джонатан, – сказал Чжао. – Как вы сами видите, ни один подарок не смог бы порадовать Лайцзе-лу больше. Я тоже благодарен вам, поскольку вы дадите мне возможность произвести неизгладимое впечатление на императора Даогуана. Я сегодня же отправлю ему птиц на джонках.
Не видящий ничего, кроме сияющих, подернутых влагой глаз, Джонатан сказал:
– Я бы хотел, чтобы Лайцзе-лу сделала выбор. Понравившаяся ей пара будет принадлежать ей, а другую можно будет отправить в Пекин.
– О нет, – сказала она быстро. – Здесь не может быть никакого выбора.
Ее отец серьезно кивнул.
– Ты права, дочь моя. Ты мыслишь разумно.
Джонатан был озадачен.
– Как гласит одна из самых древних легенд, – пояснила Лайцзе-лу, – жил однажды Небесный император, задолго до того, как было создано Срединное царство. Император и его жена любили друг друга, но они были несчастны, потому что жена была бесплодной и не могла рожать детей. Боги сжалились над ней и послали ей павлина и паву, чтобы развлечь ее. Птицы были так прекрасны, что она вскоре полюбила их всем сердцем, и эта любовь преобразила ее. Однажды павлин и пава исчезли, а жена императора в этот же день родила двойню, сына и дочь. В легенде павлин и пава, принесшие счастье жене императора, были чудесного нежно-голубого цвета. Ничто так не польстит самолюбию императора, как пара голубых птиц.
Джонатан почувствовал, что судьба улыбается ему.
– А вы будете довольны зеленой парой птиц?
– Я предпочитаю именно их, – сказала Лайцзе-лу с сияющей улыбкой. – Это мой самый любимый оттенок зеленого цвета, нефритовый. – Увидев, как павлин прихорашивается, Лайцзе-лу засмеялась.
Подарки, несомненно, произвели фурор, но Джонатан на некоторое время вынужден был оставить мысли о радости девушки, когда он направился в кабинет Чжао, чтобы обсудить то, что им удалось сделать в Джакарте.
– Вы справились успешно, как и всегда, – сказал торговец, когда Джонатан изложил результаты. – Мой доход от этого путешествия будет так велик, что я дам вам премию в тысячу долларов.
– Благодарю вас. Я поделюсь этими деньгами с моими офицерами и командой.
Чжао кивнул.
– Я был уверен в этом. Скоро я поговорю с вами о новом поручении, но прежде мы должны поговорить о другом деле. – Он снял очки, медленно протер их и, снова водрузив на переносицу, открыл банку вяленых подсоленных арбузных семечек и предложил их молодому человеку.
Значение этого жеста не осталось незамеченным Джонатаном. Он провел в Китае уже достаточно времени, чтобы понимать, что здесь предлагают разделить трапезу, когда обсуждаются очень уж важные вопросы.
– Уже несколько месяцев, – сказал Чжао, – я наблюдаю, как происходит сближение между моей дочерью и вами. Я видел, как вы обмениваетесь взглядами, как каждый из вас украдкой смотрит на другого. Вы оба оказались в ситуации, с которой можете не совладать.
– Я могу говорить только о себе, сэр, – прямо сказал Джонатан. – А чувства, которые я стал питать к Лайцзе-лу, не похожи ни на что, испытанное мною ранее.
– Я в этом не сомневаюсь, точно так же, как я знаю, что она чувствует то же, что и вы. Вы пришелец с Запада, Джонатан, а моя дочь, хотя и знает много о Западе и говорит на многих языках, все же женщина Востока. Я боюсь за вас обоих, потому что ваши мысли, ваша культура, ваше происхождение и воспитание столь разные.
– Если эта разница и существует, то мы не замечаем ее друг в друге, – сказал Джонатан решительно.
– Возможно, но реальность существует, и боюсь, что ни один из вас не сможет осчастливить другого надолго.
Джонатан собрался с духом и спросил:
– Значит ли это, что вы хотите, чтобы каждый из нас шел своим путем?
Чжао энергично покачал головой, затем взял со стола маленькую гипсовую фигурку Будды и повертел ее в руках, пока обдумывал свой ответ.
– Это было бы самое худшее из того, что я мог бы предпринять, – сказал он. – Как глупо было бы с моей стороны запретить вам видеться. Это только побудило бы вас еще больше стремиться друг к другу, потому что молодость всегда восстает против авторитета старших. Так устроен мир со дня его возникновения. Безусловно, Лайцзе-лу покорилась бы мне, поскольку ни одна китайская девушка, воспитанная так, как воспитывали мою дочь, не ослушается отца. Но она, конечно, убедит себя, что любит вас. Вы тоже послушаетесь меня, потому что вы человек принципов и чести, но всем сердцем вы будете верить, что любите ее.
Джонатан был вынужден признать, что в этих словах был здравый смысл.
– Продолжайте беспрепятственно видеть друг друга, – сказал Чжао. – Но помните о подстерегающих вас опасностях. Попробуйте понять, почему вас тянет друг к другу.
– Я не знаю почему, и это правда, – заявил молодой американец. – Я – я лишь знаю, что чувствую я, и понимаю, что это чувствует и Лайцзе-лу.
Чжао улыбнулся, но в его мудрых глазах затаилась грусть.
– Вы далеко от дома, живете и работаете в условиях, которые чужды вам во всех отношениях. Моя дочь настоящая красавица, но не только. Она умна, душа ее полна тепла и сострадания. В ней воплотилась вся суть женственности. Вы чувствовали себя одиноким, даже не осознавая этого, и вы ответили на присущую ей от природы теплоту.
– Возможно, вы правы, – вынужден был признать Джонатан.
– Я долго живу и многое повидал, поэтому я знаю, что прав. – Чжао осторожно вернул гипсового Будду на стол. – Мы должны сейчас проанализировать причины того, почему мою дочь тянет к вам. Благодаря усилиями мисс Сары, Лайцзе-лу не только выучила ваш язык, но и познакомилась с образом жизни Запада. У нас есть древнее высказывание, приписываемое Конфуцию. В нем говорится, что самый хороший рис выращивается всегда на дальней стороне гор. Лайцзе-лу восхищалась всем, что есть хорошего на Западе. Именно поэтому она так стремилась к тому, чтобы Срединное царство расширило торговлю с чужестранцами. И как раз в тот момент, когда она стала наиболее восприимчивой к западному образу жизни, появились вы. Вы умны, вы много трудитесь, так что у вас есть те качества, которые ее всегда восхищали. Вы красивы в той же мере, в какой она прекрасна, поэтому похожее тянется к похожему, и ей очень легко представить, что она влюблена в вас.
– Как можно отличить настоящую любовь от иллюзии влюбленности? – спросил Джонатан.
– Лишь глупец осмелился бы ответить на такой вопрос, – заявил Чжао. – Самые мудрые философы и пророки нашей страны тысячи лет бились над этим вопросом, но никто не смог дать различия между реальностью и иллюзиями в сердечных делах. Достаточно будет того, чтобы вы и Лайцзе-лу были настороже, особенно в ближайшем будущем.
– А почему ближайшее будущее столь важно?
– Мне необходимо самому отправиться в путешествие, ко двору короля Сиама Рамы. С вашего позволения я бы хотел взять с собой Лайцзе-лу и мисс Сару – на борту вашего корабля. Их присутствие поможет в укреплении соглашения, которое я надеюсь заключить с правителем Сиама, и хотя его страна закрыта для чужестранцев, он не может запретить вам и вашей команде появиться в Бангкоке, если вы будете со мной. Я выбрал ваш клипер из-за впечатления, которое он произведет на сиамский двор.
– Почту за честь доставить вас туда, – сказал Джонатан.
– Благодарю вас, но помните мои слова. Вы и Лайцзе-лу будете проводить много времени вместе, и опасность для вас обоих будет значительно большая.
Луиза рожала целый день и всю ночь, явно не стремясь, как выразился ее отец, принести в этот мир своего ребенка. Две акушерки неотлучно находились в доме Рейкхеллов, а доктор Грейвс все время был недалеко от спальни дочери, той самой комнаты, в которой четверть века назад родился Джонатан.
Наконец, обессилевшая молодая женщина родила, и ее мучения закончились.
– У тебя сын, – сказал ей доктор Грейвс, наливая немного настойки опия, чтобы успокоить ее нервы и дать ей возможность спокойно поспать. – Здоровый и прекрасный ребенок.
– Я знала, что у меня будет мальчик, – пробормотала Луиза. – Скажи папе Рейкхеллу, что мальчика будут звать Джулианом.
Наоми Грейвс и Джудит Уокер, морально поддерживавшие друг друга в гостиной, первыми узнали новость. На верфь Рейкхеллов был отправлен посыльный, и вскоре Джеримайя пришел домой.
Он обменялся поздравлениями с Мартином и Наоми Грейвс, подержал несколько минут своего новорожденного внука и вопросил доктора задержаться, в то время как Наоми отправилась через улицу к себе домой.
Они прошли в кабинет, где в камине горел огонь.
– Его преподобие Кроувел объявит о рождении ребенка с кафедры в воскресенье, – сказал Мартин Грейвс. – Он уже согласился поставить имя Рейкхелл в церковном журнале, и я уверен, что в следующем месяце он будет крестить мальчика как Джулиана Рейкхелла.
– Перед нами значительно более сложная проблема, дружище, – сказал Джеримайя. – Что ты предпочитаешь, ром или ликер? Я только что приобрел отличный ром двадцатилетней выдержки. Один из моих капитанов привез его с островов Вест-Индии. Предлагаю снять пробу.
– Конечно. – Доктор не задавал вопросов и терпеливо ждал, пока Джеримайя наливал напиток с пикантным ароматом.
– За нашего внука, – сказал Джеримайя, поднимая стакан. – И за то, чтобы все было хорошо, когда вернется Джонатан.
Мартин выпил, а затем спросил:
– А почему что-то должно быть не так?
– Я не хотел расстраивать или отвлекать тебя, пока ты был с Луизой, – ответил Джеримайя. – Но только вчера в порт пришла шхуна из Китая, и я получил первую партию писем от Джонатана. – Он открыл ящик стола и достал стопку бумаг.
– У него сложности в Китае, Джеримайя?
– Напротив, Мартин. Он подробно рассказывает, что ему сопутствует огромный успех. Он продал свой груз за отличную цену, а домой привезет чай, который он приобрел в обмен. Но это лишь начало. Он договорился с самым видным торговцем в Кантоне и останется на Востоке еще на шесть-двенадцать месяцев, плавая в разные порты по поручению этого китайца. Ему предложили первоклассные условия, и к тому времени, как он вернется домой, он несколько раз компенсирует деньги, затраченные на строительство клипера. Он рассчитывает вернуться домой с кругленькой суммой.
– Это хорошие новости. Он вполне сможет содержать жену и сына, даже не работая с тобой.
– Я доволен его деловой смекалкой, – сказал Джеримайя. – И горжусь его профессиональными достижениями. Кровь Рейкхеллов всегда видна. – Джеримайя нахмурился и уставился в огонь.
– А в чем тогда дело?
– В пакете было письмо, которое Джонатан написал Луизе. Воск, которым оно было скреплено, сломался, и конверт оказался открытым. Естественно, я не позволил бы себе прочитать письмо, адресованное кому-то другому, но на этот раз я поддался искушению. И я не жалею об этом.
Доктор Грейвс наклонился вперед и следил, как его друг берет письмо и разворачивает его.
– Джонатан коротко рассказывает Луизе о своих успехах и о том, что он повидал. Его поразил контраст между очень богатыми и очень бедными. Он посвящает несколько абзацев описанию «лодочных людей», как он их называет. Оказывается, целые семьи, а это тысячи людей, проводят всю свою жизнь на крошечных сампанах.
– Невероятно, – пробормотал Мартин.
Джеримайя взял очки, водрузил их на нос и откашлялся, прежде чем начать читать.
– «Я много размышлял о наших отношениях, Луиза.
Наша вынужденная разлука, тысячи километров, разделяющие нас, помогли мне по-иному взглянуть на будущее. Мы с тобой сделали то, что от нас ожидалось. Многие годы наши родители хотели поженить нас, и мы послушно согласились. Нам никогда не приходило в голову, что мы можем и не обрести счастья вместе».
– Мой Бог! – пробормотал доктор.
– Худшее еще впереди, – сказал Джеримайя и продолжил чтение письма: – «Нам обоим известно, что мы не любим друг друга. Если и должна была быть любовь, то она бы появилась уже давно. Нам нравится общество друг друга, но как друзей, а не как мужа и жены, которые собираются прожить вместе всю жизнь. Я знаю, что ты чувствуешь так же, как и я. Мы допустили ошибку, поддавшись искушению в ночь перед моим отплытием, и я приношу тебе мои глубочайшие извинения за те муки совести, которые ты могла испытать. Я упоминаю ту ночь сейчас только потому, что я понял, что даже тогда между нами не было глубоких чувств, связывающих нас в одно целое».
– Их сын сейчас лежит наверху, в этот самый момент, – сказал расстроенный доктор Грейвс.
– «Я убежден, что ты разделяешь мои взгляды, и предлагаю, чтобы ты отменила нашу помолвку. Наши родители некоторое время будут переживать, но в конце концов они согласятся с нашим решением. Самое главное, что ты и я избежим скуки и страданий от неуместного брака».
Мартин Грейвс резко вздохнул.
– Там есть еще, в этом же духе, – сказал Джеримайя, – но думаю, я прочел достаточно.
– Это кошмар!
– Действительно кошмар, Мартин. – Джеримайя потягивал ром. – Я не сомневаюсь в том, что Джонатан говорит правду и что ни он, ни она особенно не хотели этого брака. Но это просто невозможная ирония судьбы, чтобы такое письмо прибыло за день до того, как Луиза родила сына.
Доктор погрузился в раздумье.
– Если обратиться к моему опыту, приобретенному за многие годы врачебной практики, – сказал он, – то за всем этим стоит нечто иное. – Он взял письмо и медленно перечитал его.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине.
– Опыт подсказывает, что у Джонатана появился серьезный интерес к какой-то женщине.
– В Китае? – Джеримайя провел рукой по седым волосам. – Это маловероятно.
– Полагаю, что так, и, независимо от наших догадок, это не решает нашу дилемму.
Джеримайя Рейкхелл, всегда уверенный во всем, ненавидевший неопределенность, глубоко вздохнул.
– Я лишь совершенно уверен в том, – сказал Мартин, – что мы не можем допустить, чтобы Луиза увидела это письмо теперь, после рождения сына. Она прекрасно держалась все эти месяцы, хотя и жила с ложью о том, что она и Джонатан уже женаты. Это может стать ударом, который скажется на ее душевном равновесии.
– Полностью согласен с тобой, – сказал Джеримайя. – Наша обязанность думать прежде всего о Луизе и ребенке. Должен сказать в защиту Джонатана, что если бы он был здесь, он бы захотел поступить как честный и достойный человек.
– Я уверен в этом, но сейчас он на другом конце света, – Мартин бросил письмо на стол.
Джеримайя медленно проговорил:
– Мы сейчас вмешиваемся в судьбы наших детей, но у нас теперь есть внук, которого надо защищать, так что, я полагаю, у нас нет выбора. Я вижу только один выход.
Мартин заколебался, но потом решительно кивнул.
Джеримайя, казавшийся сильно постаревшим, с трудом поднялся с кресла. Медленно протянув руку, он взял письмо, подошел к камину и бросил его в огонь.
Два друга смотрели, как бумага превращается в пепел.
Погода была прекрасной, дул горячий, но бодрый ветер, и «Летучий дракон» великолепно показал себя, стремительно пройдя через Южно-Китайское море в Сиамский залив. Команда клипера тоже вела себя безупречно, благодаря устрашающему присутствию на борту Сары Эплгейт. Эта миниатюрная женщина с острым языком напоминала морякам их матерей и бабушек, и кроме того, она вполне приемлемо разбиралась в навигации и охотно критиковала неряшливость и ошибки.
Как заметил Чарльз Бойнтон, команда никогда не работала так хорошо.
Джонатан отдал свою каюту Лайцзе-лу и Саре, а его помощники уступили свою Сун Чжао, и все три капитана спали в кают-компании, спешно убирая ее, когда она служила столовой. Не в силах подавить желание покрасоваться перед Лайцзе-лу, весь путь Джонатан продолжал идти на полных парусах.
Девушка прекрасно понимала, что он делает, но все равно ее поразила грация клипера и непостижимая скорость, которую он мог развить. И не случайно каждый раз, когда Джонатан был на вахте, она находила возможность появиться на палубе и стояла у перил, глядя на него с немым восхищением.
Во время вахты ему было трудно беседовать с ней столько, сколько ему бы хотелось. Рядом работали члены команды, и он считал, что, если бы стал при всех ухаживать за Лайцзе-лу, это было бы оскорбительно для нее. Он только совершенно не понимал, что и ее, и его чувства были очевидны для всех находившихся на корабле.
Ему было достаточно уже и того, что девушка довольно улыбалась, когда клипер шел по ветру или менял курс, что она радостно хлопала в ладоши, когда сильный ветер подгонял корабль, скользящий по чистым зелено-голубым водам со скоростью, превышающей любую, которую когда-либо человеку приходилось наблюдать на море.
Чжао, очевидно, провел беседу с дочерью о ее зарождающемся чувстве к молодому американцу, потому что она была так же застенчива, как и Джонатан. За столом в присутствии других она редко обращалась к нему и смотрела в его сторону, лишь когда думала, что за ней никто не наблюдает.
Джонатан был счастлив этими немногими моментами. Все оставшиеся годы жизни он будет вспоминать, как она выглядела, стоя на палубе: ветер развевал ее длинные волосы и туго натягивал шелк платья на ее бесподобной фигуре. Он вновь и вновь думал, что Лайцзе-лу теперь всегда будет незримо присутствовать на борту «Летучего дракона».
Она уходила лишь тогда, когда Джонатан, освободившись от вахты, практиковался с кинжалами на корме. Сара, явно одобрявшая его занятия, иногда приходила посмотреть на него, как и Сун Чжао. Но Лайцзе-лу, ненавидевшая насилие, предпочитала проводить этот час за чтением в каюте.
Для Джонатана путешествие, продолжавшееся всего несколько дней, показалось слишком коротким. Радовало лишь то, что клипер достиг цели за незначительную долю того времени, которое потребовалось бы джонке на этот же путь.
Клипер вошел в широкое устье реки Менам-Чао-Прая, затем двадцать пять миль шел в напряженном речном потоке. Там, на восточном берегу, лежала густонаселенная метрополия, которая вместе с окрестностями была известна как Бангкок.
Три другие крупные реки и множество мелких потоков встречались здесь и образовывали единственные улицы города помимо тех дорог, что были в районе, известном как королевский доминион, где находился обширный дворец короля Рамы III. Даже Джонатан, Чарльз и Гримшоу, побывавшие в Венеции, никогда не видели ничего подобного Бангкоку.
По обе стороны каждого водного пути стояли дома на сваях, и повсюду, где место было чуть-чуть повыше, поднимался буддистский храм. Бесчисленные лодки привозили продукцию сельских районов в город, а многие и многие тысячи жителей Бангкока были «лодочными людьми». Они рождались, жили и умирали на тесных сампанах. Различные конторы и всевозможные магазины располагались на деревянных настилах, как и публичные дома, а также больницы и школы.
Чиновники в свободных рубашках и мешковатых штанах из материала наподобие марли поднялись на борт «Летучего дракона», и Сун Чжао взял на себя выполнение всех формальностей. К удивлению Джонатана, чиновники говорили на мандаринском наречии, и он узнал, что примерно половина населения города была китайского происхождения. Клиперу разрешили бросить якорь, и Чжао сошел вместе с чиновниками в лодку, в которой было десять низкорослых гребцов в форме сиамских матросов.
Никому из белых, включая Сару, нельзя было сходить на берег, а Лайцзе-лу просто не хотела никуда идти одна. Все на борту изнывали от тропической жары, и неудобства жизни в Бангкоке проявились очень скоро. Вокруг клипера сгрудились лодки торговцев, предлагая прибывшим еду, мебель, одежду, дешевые безделушки, свежую рыбу и девушек. Зловоние канала, в котором плавали мусор и отбросы, было просто невыносимо.
Появляясь на палубе, Лайцзе-лу и Сара каждый раз прижимали к носу надушенные платки. Жуткие запахи немедленно прогоняли их с палубы, но стояла такая жара, что они были вынуждены снова покидать каюту.
Джонатан отказался покупать какие-либо продукты и не хотел покупать и бочонки с якобы свежей питьевой водой, решив, что лучше подождать, пока вернется Сун Чжао и посоветует, как поступить. Это ожидание затянулось на тридцать шесть часов, и к тому времени, когда торговца доставили на лодке к клиперу, многие были раздражены.
Однако сам Сун пребывал в отличном расположении духа. Он продал партию шелка за исключительно хорошую цену и договорился о покупке партии сиамского риса, зерно которого было продолговатым и пользовалось огромным спросом в Гуандуне. И что еще важнее, он вел переговоры с министрами сиамского правительства и тем же вечером должен был предстать перед королем Рамой III, чтобы заключить долгосрочное соглашение о торговле. Его дочь тоже была приглашена, и было дано разрешение Саре и владельцу и капитану «Летучего дракона» сопровождать их.
Лайцзе-лу знала, что от нее требуется, и одевшись в чонсам из тончайшего желтого шелка, она выглядела потрясающе. В качестве особого украшения она приколола к волосам огромную белую гардению.
Сара тоже была в чонсаме, а Чжао выглядел очень нарядным в костюме, на котором серебряной ниткой были вышиты львы и фениксы. Несмотря на жару, Джонатан надел форменный китель с оловянными пуговицами и сразу же пожалел об этом.
За гостями прибыла сиамская барка. Чжао остановил Джонатана, уже собиравшегося сходить.
– Оставьте шпагу и кинжалы, – сказал он. – Любому человеку, имеющему оружие в присутствии его августейшего величества, сразу отрубают голову.
С огромной неохотой Джонатан оставил оружие.
На корме барки, которой гребли матросы, находилось помещение для отдыха, где горой лежали подушки из шелка. Гостей пригласили там передохнуть. Лайцзе-лу и Чжао сразу же приняли приглашение, и даже Сара чувствовала себя свободно. А вот Джонатан лишь надеялся на то, что он не выглядит так же нелепо, как он себя чувствовал.
Женщины с обнаженной грудью, одетые лишь в юбки длиной по щиколотку, принесли гостям чашки из чистого золота, наполненные густым напитком, в котором плавали лепестки роз. Насколько мог определить Джонатан, содержимое чашки представляло собой крепкий медовый напиток. Ради вежливости он сделал один глоток.
Барка обогнула выступ реки, и впереди, за высокой стеной, тянувшейся насколько хватало глаз, располагался комплекс зданий, стоявших выше самых больших храмов в городе. Это был королевский дворец и нервный центр абсолютной монархии. Солдаты в белых туниках и алых панталонах, некоторые с топориками, имевшими два лезвия, другие с луками и стрелами, встретили прибывших, а два чиновника проводили их к красивой карете европейского образца, запряженной парой горячих коней одной масти.
Они ехали через сады, которым, казалось, не будет конца, проезжали здание за зданием, и Джонатан прежде всего заметил, что воздух здесь был чистым и свежим. Наконец он мог вздохнуть свободно. Карета остановилась перед мраморным павильоном, крыша которого покоилась на огромных колоннах в два ряда. Это здание, окруженное чуть ли не полком солдат, было открыто со всех сторон и освещалось связками горящих факелов.
Горы подушек возвышались по всему периметру павильона, и на них полулежали мужчины среднего возраста, невысокие и крепкие, все в свободных рубашках и панталонах. Они пили из золотых и серебряных чашек, которые им приносили девушки, обнаженные до пояса. Джонатану показалось странным, что никто из мужчин не обращает внимание на молодых женщин.
Лайцзе-лу прочитала его мысли.
– Эти девушки – наложницы короля, – прошептала она. – Любой, кто прикоснется к ним, будет убит.
В конце длинного павильона было устроено возвышение, где горы подушек были еще выше. Пока посетители приближались к возвышению, за ними пристально наблюдал седовласый мужчина, несколько выше и внушительней, чем остальные. Вокруг него суетилось несколько едва одетых молодых женщин. Огромный перстень сверкал на указательном пальце его левой руки, за поясом был кинжал с загнутым лезвием и рукояткой, украшенной драгоценными камнями.
