Текст книги "Древо скрелингов"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Вторая ветвь. Рассказ Эльрика

Я Эльрик, сын Садрика, прозванный Белым, Я черным рунным мечом владею, Реки крови пролились, с викингов приходом, В песнях вдов звучала великая скорбь – Множество душ украдено было. Когда Тысячи скрелингов посланы были на смерть.

Третья Эдда, "Сага об Эльрике"

То был мой сон, сон тысячи лет,

Был прожит он весь, его страхи и смех,

Сквозь странное время в безумном краю,

Искал колдовство и судьбу я свою.

Я тысячу лет шел за тем, что утратил.

Платить цену за душу – мое проклятье.

Остин, "Рыцарь Равновесия"

Глава 8. Беседа в Саду Дьявола

Эльрик Сереброкожий через Локи владения шел.

Со скалами там говорил он, и древнюю мудрость обрел.

Шел в город Диоклетиана, что прокляла судьба.

Чтобы встретить в нем норманна – Норн раба.

Третья Эдда, "Сага об Эльрике"

Это мой Тысячелетний сон. На самом деле он длился одну-единственную ночь, но я пережил каждый его момент, рисковал погибнуть всевозможными смертями в последней попытке спастись. Я повествую здесь об этом с помощью Ульрика, поскольку мой рассказ причастен к его истории. Этот сон грезился мне, когда я висел, распятый на нок-рее победоносного флагмана Ягрина Лерна символом своего собственного поражения. Я лишился дьявольского клинка Буреносца, который был для меня тяжким бременем и в котором я так нуждался. Я лихорадочно обшаривал свою память в поисках способа вернуть меч, чтобы спасти себя и Хмурника и, если возможно, остановить поток Хаоса, грозивший захлестнуть Космическое Равновесие и отбросить все сущее к его истокам.

В этом сне я искал нихрэйнского кузнеца, который выковал клинок. Я слышал о человеке по имени Волнир, жившем у северного окончания мира – кое-кто зовет его Киммерия но вам он более знаком как Северная Америка. Если я найду его, то сумею отыскать Буреносец. Тогда я смогу спасти себя, своего друга и даже свой мир. Я знал, какой ценой придется заплатить за возможность пройти этим путем грез.

У меня это был уже второй Тысячелетний сон. Для молодого человека моего происхождения он является обязательным курсом наук. Его следует пройти многократно. Вы в одиночестве отправляетесь в дикую местность. Вы голодаете, медитируете, ищете путь в мир долгих снов.

Такие миры определяют и показывают вам будущее. Они открывают тайны вашего прошлого. В таких мирах вы подчиняетесь множеству законов. Некоторые знания можно получить не только в процессе обучения, но и на собственном опыте. Тысячелетний сон и есть источник этого опыта. Память о множестве прожитых вами жизней тускнеет, лишь иногда являясь в ночных кошмарах, но обретенная мудрость остается.

Без этого послушания невозможно научиться управлять Сияющей империей Мелнибонэ. Я могу воспользоваться своими навыками только в чрезвычайных обстоятельствах. Я знаю о том, каким опасностям при этом подвергаюсь, но у меня нет выбора. Судьба моего мира зависит от того, сумею ли я в нужный момент вновь обрести власть над Черным клинком.

В отчаянной попытке прибегнуть к этой невероятной магии я собрал все остатки своих колдовских сил. Я погрузился в знакомый транс. По милости Ягрина Лерна я более чем достаточно наголодался и претерпел телесных лишений. Я искал сверхъестественные врата в миры снов, нащупывал связь со своим прошлым, в котором были запечатлены многие наши судьбы. И она привела меня в ваш мир, в год 900 н. э. Мне предстояло покинуть его в 2001 году после смерти одного из моих родственников.

Выехав из Вены, куда я не так давно вернулся из покоренного Иерусалима, 1 октября я оказался в скалистых Балканах. Здешние жители совмещали разбойничье ремесло с трудом на горных пашнях, который надорвал бы сердце и переломил хребет крестьянину любой другой страны.

Мои доспехи и шлем из вороненой стали привлекали алчные взгляды головорезов всех мастей, но им хватало ума держаться подальше от огромного меча, висевшего на моем поясе. Это был Равенбранд, брат моего Буреносца. Как Равенбранд оказался у меня – это отдельная история, которую еще предстоит поведать.

Вплоть до той недолгой поры моей жизни, когда я обрел покой и счастье в объятиях своей жены Зарозинии я занимался разбоем в Молодых Королевствах, поэтому я благоденствовал в этом мире, не прилагая к тому особых усилий. Я сам и мой клинок были у всех на слуху; лишь немногие отваживались бросить нам вызов. Я служил в Византии и Египте, одолевал датчан в Англии и христиан в Кадисе. В Иерусалиме мне попался на глаза великолепный скакун, которым я пожелал обзавестись, и в результате запутанных событий я помог установить в христианском ордене тамплиеров такой порядок, когда сменявшие друг друга магистры уже не могли потребовать для себя Гроб Господен. Меня привлекла не столько религия христиан, которую я счел примитивной, сколько их политика, которую никак нельзя было счесть таковой.

Христианские пророки то и дело представляли себя и своих единоверцев в ложном свете.

Поскольку их карты помещали Иерусалим в центр мира, я надеялся отыскать там своего кузнеца, но это был ошибочный след. Кузнецы, которых я встречал, подковывали лошадей и ремонтировали доспехи крестоносцев. В Вене я наконец услышал о неком скандинаве, который достигал самых далеких окраин мира и, возможно, знал, где искать нихрэйнского мастера.

Мое путешествие по Балканам проходило без особых приключений.

Вскоре я очутился в землях далматинцев, где единственным законом была кровная вражда, и ни римляне, ни греки, ни турки не имели скольнибудь значительного влияния. В этих горах до сих пор укрывались племена, для которых наступление Железного века ознаменовалось только тем, что теперь они пытались ограбить всякого, кто появился в их владениях, имея при себе какие-либо предметы из металлов. В основном они пользовались старыми кривыми луками и копьями, причем весьма неумело. Лишь однажды кучка охотников попыталась отнять у меня меч.

Их трупы послужили назиданием остальным.

Я встретил теплый, дружеский прием в знаменитом аббатстве Священного яйца в Далмации. Почтенная настоятельница монастыря рассказала мне, что около месяца назад Гуннар Норвежец останавливался для мелкого ремонта корабля в бухте Исприта у западного берега. Аббатиса узнала об этом от матроса, который покинул Гуннара и возвращался домой. Раздосадованной скудостью добычи в цивилизованных портах, Гуннар решил плыть на север к колониям, основанным Эрикссоном и его последователями. Он был буквально помешан на легенде о городе, якобы целиком состоящем из золота.

Матрос, свирепый морской грабитель, поклялся никогда более не плавать под началом таких жестоких капитанов, как Гуннар. После долгой беседы с исповедником он ушел, сказав, что попытает счастья в Святой земле.

Аббатиса была образованной женщиной. По ее словам, Исприт знавал лучшие времена. Теперь центр власти переместился в Венецию.

Норвежец весьма удачно выбрал место. Аббатиса сообщила мне, что старый имперский порт находится на расстоянии чуть меньше трех дней езды на хорошем коне. Или двух, с добродушным смехом добавила она, если наездник отважится пересечь Сад Дьявола. Она обняла меня за плечи с силой, которая сокрушила бы человека, не столь закаленного в битвах, как я.

Матрос утверждал, будто бы Гуннар стремится покинуть порт как можно быстрее. Он опасается, что его запрут там как в ловушке. Викинги уже разгневали венецианцев своими набегами на Паг – тот был успешным,– и на Раб, который закончился для них неудачей. Покой и процветание этих старинных, словно погруженных в дрему адриатических портов всецело зависели от Венеции, и их обитатели радовались тому, что главные пути крестоносцев пролегали в стороне. Папа римский призвал к крестовому походу в 1148 году. Он буквально затопил Европу и арабские страны своим безумием, от которого впоследствии скончался. Именно он придумал джихад. Арабы как нельзя лучше усвоили его уроки.

Я не ссорился ни с одной из соперничающих сект, которые заявляли, будто бы служат одному и тому же Богу. Человеческое безумие всегда было таким банальным. Иерусалим утратил интерес для меня. Я получил от города все, в чем нуждался – коня, немного золота и загадочное кольцо на пальце. Я ненадолго окунулся в политическую жизнь города, но вскоре мне стало безразлично, восстановят там порядок или нет.

Иерусалим был бурлящим средоточием деятельности всех этих сект, и, вне всяких сомнений, сохранит эту славу.

Тем временем Венеция распространяла свое влияние повсюду, где ослабевала власть турок. У венецианцев были серьезные причины ополчиться против Гуннара. Их флот попытался захватить викинга у Нина, но он ускользнул, повредив при этом "Лебедя". Он был готов на все, лишь бы не отдать в руки врага свой корабль. Говорили, что это судно – последнее в своем роде, как и Гуннар – в своем. Прочие викинги провозгласили себя королями и занялись расширением имперских территорий в качестве миссионеров своего Христа.

Покуда внимание всего мира было приковано к Крестовому походу, человек, которого я искал, всю зиму продолжал пиратствовать, захватывая бедные городки Адриатики, стараясь не накликать на себя гнев Венеции. Вплоть до последнего времени ни Византия, ни Турция, ни иные оплоты местной власти не имели ни возможности, ни желания отправить свои корабли в погоню за морским разбойником. О его опыте и жестокости ходили легенды, его судно обладало редкостной быстротой и маневренностью. Красота "Лебедя" была под стать его удачливости.

Однако порты, которые прежде считались нейтральными либо спорными территориями, теперь находились под защитой Венеции. Венеция быстро расширяла свою торговлю. Дожи вознамерились отнять у Гуннара его сказочный корабль.

Я узнал, что Гуннар по происхождению был не викингом, а русом.

Изгнанный из Киева, он вернулся к лихому ремеслу своих пращуров скорее из необходимости, чем ради приключений. В остальном он был настоящей загадкой. Ни христианин, ни иудей, ни мусульманин, он никогда не показывал лицо даже своим любовницам. Днем и ночью он носил полированную стальную маску.

– Дьявольски таинственный человек, правда?– сказала аббатиса.– Насколько я знаю, он не болел ни оспой, ни проказой.

Почтенная монахиня была простой земной женщиной и до принятия сана заправляла афинским борделем. Она внимательно следила за событиями в округе. Поддавшись обаянию настоятельницы, я свел с ней дружбу – это было приятно и полезно с политической точки зрения, хотя, боюсь, я показался ей чуть более сверхъестественной натурой, чем она ожидала. Однако, прежде чем мы отправились спать, к нашей компании присоединился еще один образованный и бывалый человек, который по воле случая остановился в монастыре на ночь.

Гость появился здесь за несколько часов до меня. Жизнерадостный мужчина невысокого роста, с широким ртом и рыжими волосами, он вполне мог оказаться родственником моего старого друга Хмурника. Как всегда в подобных сновидениях, мои воспоминания довольно расплывчаты во всем, что касается другой жизни. Этот монах был военным священником; он носил короткую кольчугу под тяжелой домотканой рясой, грозный на вид меч восточного образца в замысловатых ножнах и башмаки из отменной кожи, хотя и весьма потрепанные.

Он представился на греческом, который все еще был самым распространенным языком в здешних местах. Брат Тристелунн был иеронимским отшельником– покуда, по его словам, не вернулся к людям из-за своей природной общительности. Теперь он по мере сил сводил концы с концами, обслуживая свадьбы, похороны, составляя письма и торгуя святыми мощами. К сожалению, для его меча находилось куда больше работы, чем для молитвенника. Крестовый поход разочаровал его. Распространение христианства – благородная цель, сказал Тристелунн, однако ее достигают средствами, недостойными мужчин.

Действуя от имени своего Господа, крестоносцы убивают иудейских старух и детей.

Он знал норвежца, которого я искал.

– Кое-кто называет его Гуннаром Злодеем, но у него есть десятки имен и похуже. Этот капитан настолько жесток, что с ним могут плавать только самые отпетые мерзавцы.

Гуннар был язычником, поэтому его попытка примкнуть к Крестовому походу и разбогатеть была решительно пресечена.

– Даже такой лицемер, ханжа и стяжатель, как Сент-Клер, не позволил бы принять в ряды воинства нераскаявшегося идолопоклонника.

Гуннар славился своим коварством, и не было никакой гарантии, что, оказавшись в Святой Земле, он не перебежит к Саладину. Обратиться за помощью к Гуннару Обреченному мог только тот, кому был крайне необходим хороший мореплаватель.

– Он гораздо опытнее Эрикссона. Гуннар прокладывает курс при помощи волшебных магнитов. Он всегда готов рискнуть и выходит сухим из воды даже тогда, когда погибают все его спутники. Он не только достиг края мира, но и обошел его вокруг.

Брат Тристелунн сказал, что встречался с Гуннаром, когда тот состоял капером на византийской службе. Монаха изумляло то, как в нем уживались острый ум и алчность. Гуннар пытался увлечь Тристелунна своим замыслом ограбления богатого ирландского аббатства, в котором, по слухам, хранился Святой Грааль. Однако применяемые им методы крайне раздражали византийцев, и они изгнали его. Некоторое время он служил турецкому султану, но сейчас опять плавает самостоятельно и готовит новую экспедицию, раздавая налево и направо обещания, что каждый, кто отправится с ним в плавание, получит долю, которой позавидовали бы калифы.

Брат Тристелунн подумывал об участии в походе, но предательский нрав Гуннара был отлично ему знаком.

– Шансы вернуться в цивилизованный мир практически отсутствуют.

У монаха был билет на корабль, которому предстояло через несколько дней отправиться из Омиса на Пиренейский полуостров. Он собирался добраться до Кордовы – там он рассчитывал получить должность переводчика и всласть поработать в великолепной городской библиотеке, разумеется, если калиф по-прежнему благосклонен к неверным.

Как и многие в этих местах, Тристелунн знал меня по имени Иль Пьель Д'Аргент, "Сереброкожий", а мой меч здесь называли Дентануар – "Наводящий страх". Как правило, люди избегали меня из-за моей отталкивающей внешности, однако монаха она ничуть не смущала. Он беседовал со мной, словно старый добрый друг.

– Если вы вопреки уговорам аббатисы решите срезать путь к побережью, то я советую вам ради вашей же пользы остановиться у Предков. Может быть, они пожелают кое-что вам сказать. Они изъясняются кратко, но очень медленно. Услышать их – настоящее искусство. Каждый звук их голоса содержит в себе мудрость целой книги.

– Предки? Ваши родственники?

– Родственники всех людей,– ответил рыжеволосый монах.– Они знали мир еще до того, как Всевышний создал его. Предки – самые древние и самые разумные камни в этой части мира. Вы узнаете их с первого взгляда.

При всем своем уважении к мнениям и суждениям Тристелунна я не обратил на его слова ни малейшего внимания. Я с самого начала собирался проследовать сквозь горы и спуститься к бухте кратчайшим путем, и пропустил предостережения аббатисы мимо ушей.

Я поблагодарил монаха. Я был бы рад продолжить беседу с ним, но он извинился и отправился спать, сказав, что не может задержаться здесь надолго.

Утром аббатиса сообщила, что Тристелунн уехал до рассвета и просил напомнить мне о Предках. Она вновь попыталась отговорить меня ехать через Сад Дьявола.

– Это древнее обиталище зла,– сказала она.– Неестественные пейзажи, тронутые прикосновением Хаоса. Там ничто не растет. Тем самым Всевышний дает нам знак избегать этих мест. Там по-прежнему царствуют языческие божества.– По глазам монахини я понял, что у нее разыгралось воображение.– Пан и его собратья до сих пор высмеивают там откровения Христа.– Она едва ли не заговорщически стиснула мою руку.

Я заверил ее, что никакие проявления Хаоса меня не пугают, но, тем не менее, я буду настороже и постараюсь уклониться от вероломных нападений. Аббатиса сердечно расцеловала меня и сунула мне в руки мешок с едой и бодрящими травами, пожелав, чтобы Господь не оставил меня в моем безумном предприятии. Также она заставила меня принять в подарок драгоценную рукопись, отрывок из священных книг, в котором упоминалась Долина Смерти. Спрятав пергамент под кольчугой, которую я надел скорее ради спокойствия аббатисы, нежели для защиты от нападений в Саду Дьявола, я поцеловал ее на прощание и сказал, что отныне я неуязвим. Она ответила на своем языке, который я почти не понимал. Потом добавила по-гречески:

– Остерегайтесь Вершителя Кризисов.

Эти же слова она произнесла накануне вечером, когда мы вместе с ней разложили пасьянс и углубились в изучение карт.

Монахини и послушницы аббатства поднялись на стены и смотрели мне вслед. Вероятно, все они слышали сплетни о Сереброкожем. Неужели их настоятельница и впрямь совершила богоугодный поступок, разделив ложе с прокаженным? Я решил, что те из них, кто поверил в это, отныне не сомневаются в том, что ей уже уготовано место в раю.

Внутренне улыбаясь, я с должным почтением поклонился им и погнал своего могучего черного скакуна Соломона по горной дороге, изобиловавшей в ту пору оленями, козами, медведями и кабанами, на которых охотились местные крестьяне и разбойники, нередко совмещавшие оба этих ремесла. Дорога должна была провести меня через Сад Дьявола к западному побережью.

В большинстве своем здешние славяне были грубоватыми, непривлекательными людьми. Лучшие представители их расы пали жертвами запутанных продолжительных семейных междоусобиц. И только вливание романтической монгольской крови придало внешности далматинцев поразительную красоту.

Повсюду, кроме Балкан, возникали мощные культуры, оказывая воздействие на мир, но эти горы могли порадовать только человека с нездоровой психикой. Вдоль побережья имелось несколько очагов цивилизации, н большинство из них были истощены податями в пользу десятков государств.

Исприт был резиденцией удалившегося от дел императора Диоклетиана, который разделил Римскую империю на три части и оставил ее на попечение триумвирата наследников, которые непрерывно воевали и убивали друг друга; в числе погибших оказалась и дочь Диоклетиана. Его нелепый шаг определил политику в этой части мира на доброе тысячелетие. Злополучный бывший император, надеявшийся уравнять могущество соперничающих сил, был последним полноправным наследником власти цезарей.

Теперь старую империю поддерживали в основном те, кто примкнул к Карлу Великому, после того как Папа римский помазал его на престол.

Их алчность, прикрываемая рыцарскими идеалами, привела к невероятной экспансии; их захватническим войнам, которые зачастую велись под знаменем религиозной реформы, был суждено длиться до тех пор, пока они находились у власти. Норманны уже распространили свой высокомерный, хорошо организованный феодализм на значительную часть Франции и Англии, а их народам в свою очередь предстояло нести его остальному миру. В Риме считали, что непокорные саксы и англы нуждаются в крепкой руке нормандских герцогов, чтобы создать собственную нацию, которая в свое время уравновесит могущество главы Священной Римской империи.

В благодарность за гостеприимство я поделился с обитателями аббатства самыми свежими и любопытными новостями. Разумеется, мой интерес к их миру в основном ограничивался поисками, которые я вел.

Большинство сплетен мы черпаем, подслушивая разговоры в тавернах, но бродяга вроде меня тщательно избегает таких мест. История здешних жителей мало занимала меня. По сравнению с моей собственной она была грубой и примитивной. Я в достаточной мере оставался мелнибонэйцем, чтобы ощущать превосходство над смертными большинства вероисповеданий.

Посредством моих чувств граф Ульрик имел возможность проследить превращение своего клана в нацию, а в снах он воспринимал мои грезы, словно свои собственные. Он видел мои сны, а я – его. Но он не переживал мои грезы, как я, и, подозреваю, запомнил еще меньше. Он сам волен выбирать, что удержать в памяти, а что забыть.

Лето близилось к концу, но солнце на удивление сильно припекало мою голову в шлеме. Я заметил, что окружающий пейзаж изменился. Скалы заострились, горные склоны шли уступами, а в глубоких ущельях струились ручейки, наполняя окружающий мир неземной музыкой. Судя по всему, я вошел в Сад Дьявола. Моему коню становилось все труднее переступать по глинистой почве.

Эта пустынная местность была изумительно красива. Здесь было очень мало растительности. Изредка я ловил бодрящий аромат еловой хвои.

Огромные известняковые вершины сверкали в лучах солнца. Все тропинки были скользкими и ненадежными. Узкие оживленно бурлящие речки ниспадали с террасы на террасу среди камней самых причудливых форм.

На массивных скалах, возносившихся к небу, лежали плотные тени, казавшиеся черными на фоне яркой белизны. Редкие озерца, синие как лед в солнечных лучах, отражали бегущие облака, словно полированная сталь. На скудных пятачках земли росли рощицы синих сосен и толстых дубов. Я то и дело слышал рокот камней, сброшенных копытами горного козла, пустившегося наутек. В трещинах скал, забитых комковатой почвой, росли папоротники и кипрей. Этот пейзаж был знаком мне с детства, когда я, еще будучи фон Беком, отдыхал здесь с родственниками, владевшими виллой на побережье. Также он напомнил мне безлюдные земли Мелнибонэ, в которых фурны, дружественное нам племя драконов, возвели свой первый величественный город из камня и огня.

День становился все жарче, и чистое синее небо расцвечивало местность богатством красок. Меня охватила непривычная ностальгия. Это чувство было не слишком приятным. У меня возникло ощущение постороннего вмешательства, как будто чужой разум пытался вторгнуться в мой мозг.

Носителем этого разума было нечто намного старше, массивнее меня, что-то, вновь напомнившее мне о Мо-Оурии и вызывавшее образы и воспоминания о событиях, которые, вполне возможно, еще не происходили в истории этого мира.

Я умел держать себя в руках в подобных обстоятельствах, но меня продолжала терзать тревога. Мой скакун Соломон также все больше нервничал – вероятно, ему передалось мое настроение. Мне хотелось как можно быстрее покинуть эти места. Мы упорно продолжали двигаться к западу; конь с изумительной легкостью держался тропы. Порой мы словно прилипали к каменным стенам, будто ящерица, глядя вниз на отвесные склоны и далекие блистающие водные потоки, расцвеченные поистине колдовскими красками.

Эту ночь я провел в естественной пещере, убедившись сначала, что она не занята медведями. По пути я не встретил ни одного поселения людей. В этих местах человеку нечем обеспечивать свою жизнь.

Я встал рано утром, умылся, поел, оседлал Соломона, облачился в доспехи, надев вместо шлема капюшон. Сверхъестественный облик долины вновь потряс меня. У дальнего ее конца виднелось широкое мерцающее озеро.

Пришпорив Соломона, я почувствовал близость других существ, ощутил их запах, их массивность. Я инстинктивно чувствовал уважение к ним, хотя и не сознавал, что они собой представляют. Они находились неподалеку, и их было много. Это все, что я знал наверняка. По всей видимости, они превосходили возрастом офф-моо, которые были свидетелями всех этапов истории Земли. Они хранили память о том мгновении, когда их изгнали из газообразного солнечного Эдема, чтобы начать формирование этой планеты.

Даже звезды в небе этого мира чуть отличались от тех, к которым я привык. Я решил, что будет гораздо разумнее узнать, о чем может поведать мне Сад Дьявола, нежели судить о нем с точки зрения мелнибонэйца. Я почувствовал, что здесь некогда происходила великая битва. Хаос и Закон сражались здесь с невиданной прежде яростью. Я находился в одном из самых старых и недоступных обиталищ сверхъестественных сил в этом мире. Оно сохранилось в неизменном виде. Только теперь я начинал осознавать его таким, какое оно есть. Даже самые значительные события человеческой истории нимало не затронули его обитателей. Это были мудрые существа, повидавшие несравненно больше, чем кто бы то ни было; они были свидетелями тому, как все идеалы людей ниспровергаются их же глупостью. Однако цинизм был совершенно им чужд. Мыслительные процессы этих древних созданий были столь неторопливы, что их практически невозможно было уловить, тем не менее, они сохранились в памяти Земли.

Чтобы произнести свое собственное имя, им требовалось время, за которое сменялись несколько поколений смертных. Посвященные прислушивались к ним с величайшим вниманием. Немногие просили у них совета, хотя почти все знали, как это сделать. Как правило, их ответы приходилось обдумывать столь медленно и тщательно, что вопрошавший мог умереть, прежде чем прийти к какому-либо заключению. Когда они погружались в сон, их покой мог длиться миллионы лет, а просыпались они на считанные секунды. Они никогда не тратили слов попусту. Я начинал понимать, о чем говорил брат Тристелунн.

В пору ученичества я немало времени провел среди таких древних созданий, и все же мне было не по себе. Окажись со мной Хмурник, он непременно выразил бы осторожные опасения, и я высмеял бы его. Но я был здесь один. Я уцелел в доброй сотне кровавых битв, но еще никогда мне не было так страшно, как сейчас.

Я спешился и повел Соломона на водопой к одному из глубоких ручьев долины. Я заметил, что ее стены расступились. Я оказался в амфитеатре с крутыми склонами, кое-где тронутыми зеленью растительности. Там и здесь виднелись редкие цветы, но в общем эта просторная площадка была пуста, если не считать мягкой травы. Она напоминала мне ухоженные пастбища для овец и коз, которые я встречал в иных местах.

Известняковые скалы отделились друг от друга, образуя высокие столбы, похожие на головы и фигуры. Мне чудилось, что я улавливаю их настроение. В этих огромных естественных колоннах чувствовалась жизнь, угадывались разнообразные эмоции. Было совсем нетрудно понять, отчего в этом районе так распространены легенды о великанах.

Старые карты называли это место Тролльхеймом. По верованиям, отсюда происходила едва ли не половина сказочных гигантов Европы. Вспомнив слова рыжебородого монаха, я попробовал найти надписи на скалах. Я бегло читаю на греческом, латинском и арабском и владею еще несколькими языками, хотя и не так хорошо.

Я не нашел надписей. Однако, проводя пальцами по каменным поверхностям, я ощутил явственную, хотя и слабую вибрацию, похожую на рокот. Можно было подумать, что я потревожил сонный улей. Я отдернул руку и отодвинулся на шаг, со страхом замечая лица, проступившие на окружавших меня скалах. Если эти камни разумны и настроены против меня, я не смогу проложить сквозь них путь своим мечом.

Мои чувства острее, нежели у большинства смертных, однако Соломон первым услышал звук. Конь фыркнул и заржал. Потом звук коснулся и моих ушей– низкий, рокочущий, словно идущий из-под земли. Он быстро усилился до тяжелого гудения, и вся долина отозвалась на него.

По склонам пробежала рябь. Камни заплясали и запели. Звук вновь понизился, и я с ужасом почувствовал, как каньон заполняет мощный поток жизненной энергии, как будто сама мать-Земля очнулась от сна.

Соломон, который вел себя на удивление тихо, вдруг громко фыркнул. Я увидел, что его массивные задние ноги затряслись, а глаза дико расширились. Мой храбрый скакун был слишком испуган, чтобы тронуться с места. Ему повсюду чудились враги.

Мне удалось сохранить самообладание, но я никак не мог решить, что делать дальше. Потом долину в мгновение ока заполнило чудесное ощущение милосердия и добра.

Земля содрогнулась от могучего толчка. Это был удар огромного сердца планеты. Вызванные им колебания принесли мне радость и ощущение цели. Моя ладонь соскользнула с рукояти меча, на которой лежала по укоренившейся привычке. Теперь я увидел своими глазами чародея их лица. Я был актером на сцене. Скалы были моими зрителями. Они ряд за рядом возвышались по краям ущелья; их глаза были скрыты в тенях, на губах играли насмешливые улыбки, в которых не было человеческой иронии, но лишь мудрость прожитых тысячелетий. Находясь в газообразном состоянии, они были разумны. Превратившись в жидкую лаву, они обрели интеллект. Став подвижной твердыней планеты, они познали нравственность. Вздыбившись горами, они научились созерцанию. Их разум, медленный и древний, хранил накопленный ими опыт. Вся их жизнь, длившаяся миллионы тысячелетий, была посвящена созерцанию и осмыслению.

Заговорить их побудило нечто, имевшее огромное значение для судеб мультивселенной, их мира и моего. Едва ли ухо смертного было способно услышать хотя бы крохотную часть сказанного ими.

Они произнесли четыре слова, и на это ушло четверо суток; однако наше общение этим не ограничивалось. Величественные головы смотрели на меня, изучая, сравнивая, и, вне всяких сомнений, вспоминая многих других, приходивших сюда за их мудростью. Мой конь успокоился и стал щипать траву. Я сидел и слушал Предков, которые стояли у истоков нашего происхождения, которые в своей огненной юности были оторваны от матери-Солнца и образовали планеты.

Их любовь к жизни замедлилась, но не угасла. Их мысли были такими же концентрированными, как и их физическая форма. Каждое слово в переводе даже на самый лаконичный язык занимало несколько строк. По сравнению с их языком старомелнибонэйский казался вычурным и нелепым. Только особым образом подготовленное ухо огло уловить едва заметные изменения тона. Мне пришлось вспомнить древнюю пословицу и замедлить свое восприятие времени. Только так я мог понять их.

Я мало-помалу начинал воспринимать их сверхъестественную речь. Я даже не догадывался, почему каменные прародители всех мужчин и женщин этого мира решили заговорить со мной. Однако я понимал, что их слова составляют важную часть моего сна. Я сидел, погрузившись в странное, но не лишенное приятности общение. Забыв о надвигающемся сроке отплытия Гуннара, я четверо суток внимал этим камням.

Первое слово Предков означало следующее:

ТАМ, ГДЕ ВЕТРЫ ВСТРЕТЯТ РОГА ЖЕНЩИНЫ, ВЫСТУПИ ПРОТИВ

РАЗРУШИТЕЛЯ СУДЬБЫ, И ПРЕВРАТИ ЕЕ В ТВОЕГО ВЕРНОГО

СОЮЗНИКА

Перед моим мысленным взором возникло видение белого зверя, озера и сияющего здания в окружении еще одного природного амфитеатра. Я понял, что это и есть место моего назначения– там мне откроется смысл и цель моих грез.

Второе слово Предков сообщало:

КЛИНОК ПОДДЕРЖИВАЕТ РАВНОВЕСИЕ

ЧАША ХРАНИТ ЕГО

ДРАКОН – ТВОЙ ДРУГ

Я словно наяву увидел меч с эфесом; его кончик был погружен в сосуд, похожий на кубок, а из тени на меня взирал огромный желтый глаз.

Третье слово Предков:

КОРНИ И ВЕТВИ ДЕРЕВА ПИТАЮТ ЖИЗНЬ ВСЕГО СУЩЕГО

Я увидел огромное дерево, раскидистый дуб, укрывавший ветвями весь мир. Его корни глубоко проникали в толщу Земли. Под его ветвями прятался еще один образ, символизировавший то же самое, но в иной форме. Я понял, что это – Космическое Равновесие.