Текст книги "Ящик незнакомца. Наезжающей камерой"

Автор книги: Марсель Эме

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Я закончил свой труд переписчика в три часа и, поскольку в голове у меня все бурлило, снова уткнулся в «Службу бесполезного», рассеянно пробежав последние главы. Закрыв книгу, я вспомнил, что еще не отпер дверь. Я сунул ключ в карман вместе с куском камеры и исписанными мною листками. Минут через десять в кабинет вошел мужчина высокого роста, крепкого сложения, с жесткой щеткой седых волос, правильными чертами скуластого лица – вполне соответствовавший портрету пятидесятилетнего красавца, описанного незнакомцем под именем Эрмелена. В нем были даже некоторые балаганные черты. Не закрывая за собой дверь, он прошел за мой стол, потом резко обернулся и бросил в мою сторону нарочито громким голосом:

– Это вы – убийца Шазара?

– Я. А вы кто?

– Я генеральный директор СБЭ.

Я взял книгу, снял с вешалки плащ и вышел, не оборачиваясь. Мой гнев еще не остыл, когда я вошел в кабинет президента. Когда я бегом поднимался по лестнице на третий этаж и мчался стрелой по холлу, курьер в синей форме закричал мне вслед: «Куда вы? Кто вы такой?» Я ворвался в кабинет. Лормье, сидевший за своим огромным столом, нахмурил брови. Я остановился в четырех шагах от его кресла и заговорил:

– Мсье, вы бесчестный человек. Вы взяли меня к себе только для того, чтобы на меня тут тыкали пальцем и называли убийцей. Я ухожу из вашей мерзкой конторы и дарю вам мою зарплату за два дня.

– Кто вас так назвал? – спросил Лормье, холодно взглянув на меня.

– Генеральный директор и, думаю, с вашего ведома.

При этих словах глаза его сверкнули, и от скрежета челюстей затряслись жирные щеки.

– Ламбер, – приказал он вошедшему на звонок курьеру, – сходите за господином Эрмеленом.

Потом он обратился ко мне:

– В какой отдел вас зачислили?

– Я провел два дня в пустом кабинете в ожидании назначения, которое, впрочем, мне казалось маловероятным.

– Вас так никуда и не назначили?

– Нет.

Тем временем вошел Эрмелен, которого Ламбер, очевидно, встретил в коридоре. Он держался очень прямо, смотрел нагло, презрительно выпятив губы. Лормье говорил со мной, не глядя на него, словно вначале не заметил его присутствия.

– И что же, начальник отдела кадров не дал вам никакой работы? У вас очень обширные и глубокие познания, а взвешенность ваших суждений говорит о зрелости, которой не часто достигают в вашем возрасте. Именно таких людей не хватает СБЭ, где уровень власти не всегда соответствует человеческим достоинствам. В таком крупном предприятии, как наше, имеются, к сожалению, недостатки, мешающие его развитию.

Лормье сделал вид, что наконец заметил генерального директора, и сухо обратился к нему:

– Господин Эрмелен, вы только что назвали господина Мартена убийцей?

– Разве я ошибся? – вызывающе спросил Эрмелен.

– Напомню вам, что такие слова являются оскорблением, карающимся законом. Мы вернемся позднее к мотивам этой выходки. А пока, господин Мартен, я приношу вам свои извинения, потому что в конечном счете я несу ответственность за глупости, совершаемые в этом заведении, а в данном случае за несусветную наглость нашего генерального директора.

– Позвольте, я как генеральный директор отвечаю…

– Господин Эрмелен, вы свободны.

– Я имею право…

– Вы свободны!

Немного поколебавшись, Эрмелен с высоко поднятой головой твердым шагом направился к двери. Лормье проводил его взглядом, скривив рот в ненавидящей улыбке и не совсем довольный, как мне показалось. Потом снял трубку:

– Одетта, пригласите ко мне Келлера.

Мы молчали. Президент перебирал пальцы своих маленьких пухлых рук. В другом конце кабинета открылась дверь, и Ламбер впустил Келлера – начальника отдела кадров, принимавшего меня, когда я пришел в СБЭ. Ему было тридцать пять лет (это я узнал потом), светловолосый, с довольно тонкими чертами. Он посмотрел на меня, но не ответил на мое приветствие.

– Слушаю, господин президент.

– Господин Келлер, вы плохо выполняете свои обязанности. Вот уже два дня как господин Мартен сидит по вашей милости в пустом кабинете, но вы не поручили ему никакого дела. Вы бросаете на ветер деньги СБЭ.

– Господин президент, я поступил с господином Мартеном так же, как поступаю со всеми, кто поступает к нам по большой рекомендации. Я ждал перестановок в кадрах, чтобы найти ему достойное назначение.

– Господин Келлер, когда мы в понедельник говорили о господине Мартене, я попросил вас не требовать от него справки о судимости.

– Господин президент, я отдал распоряжение, чтобы его избавили от этой формальности.

– И поспешили сообщить об этом господину Эрмелену.

– Я не счел себя в праве скрывать такую особенность биографии от нашего генерального директора, который позднее мог бы потребовать от меня отчета.

– А ваша дерьмовая история, улаживать которую пришлось моему брату? Вы также не сочли себя в праве скрыть ее от него?

Келлер покраснел, съежился и какую-то секунду стоял с видом замученного человека.

– Господин Келлер, это вы навели справки о прошлом господина Мартена?

– Нет, господин президент, не я, – поспешно ответил Келлер, обрадовавшись, что может оправдаться, и уже несколько успокоившись.

– Значит, Эрмелен. Прошу принять к сведению, господин Келлер, что с этого момента господин Мартен будет работать при мне в качестве, скажем… секретаря по особым поручениям. Вы же как начальник отдела кадров позаботьтесь о том, чтобы он получил доступ во все службы, в том числе и в вашу. Он будет действовать от моего имени и отныне получает право контроля за всем, что у нас делается.

Когда Келлер ушел, Лормье сообщил мне, что у меня теперь здесь два бдительных врага, о которых я не должен забывать ни на минуту. Вообще-то, два моих врага были, в первую очередь, врагами Лормье, ибо Эрмелен метил в президенты, а Келлер, считавшийся прирученным, был одной из его креатур.

– Вам придется хорошенько смотреть за всей этой нечистью. Эрмелен – тупой, но упрямый и хитрый зверь, он пытался и будет пытаться снова насолить мне.

Президент проводил меня в комнату, смежную с его кабинетом, и представил Одетте – его секретарше, женщине тридцати четырех лет, коренастой, с широкими плечами, плоской грудью, икрами штангиста и открытым, умным лицом. Она не выказала большого удовольствия, узнав, что я буду работать с ней под началом президента. Моя внешность, мой вид пересаженного в город крестьянина, сухое лицо не располагали женщин ко мне, но я к этому уже привык. В кабинете Одетты сидели еще две женщины: секретарша по имени Жоселина – лет двадцати пяти, худая, с заурядным лицом, и молоденькая машинистка, красивая и хорошо сложенная Анжелина. Все они смотрели на меня недоверчиво и враждебно. Лормье оставил нас одних, и Одетта представила меня своим сотрудницам, которые были вежливы, но тоже холодны.

VIII

Придя к Татьяне, я был поражен ее видом. Это был притворный вид смущенного ребенка, который был повинен в том, что учинил какую-то шалость, например, остриг кошку машинкой или запер старого дядюшку в шкафу. В столовой я сразу же заметил, что стол накрыт на двоих. Татьяна, следившая за моим взглядом, покраснела. Когда она заговорила, губы ее слегка задрожали.

– Мама ушла ужинать к Дуне Скуратовой.

Сказав это, она бросилась на меня и, впившись в мои губы, согнула меня под собой – я ведь был сантиметров на десять ниже ее, – словно именно она мужчина. Я подумал сначала о том, сколь смешно выгляжу в такой позе, но моя напряженность прошла, и я пошел за ней в спальню. Мы лежали уже больше часа на узкой кровати, когда, приподнявшись на локте, чтобы заглянуть мне в глаза, она сказала:

– Ты не вернешься к себе. Я схожу за твоими вещами. Будешь жить здесь.

Я ответил «нет» спокойно и твердо. Понимая, что настаивать бесполезно, она воскликнула в сердцах:

– Надо же было быть такой дурой!

Я зарылся лицом в ее волосы и усмехнулся, ясно поняв, что она имеет в виду. Татьяна заплакала у меня на плече. Я ласково заговорил с ней, сказал, что люблю ее.

– Я хотел бы стать твоей опорой, но знаю, что мое присутствие не помешает тебе делать то, чего ты не желаешь делать, возможно, даже наоборот, и ты должна надеяться только на собственную волю.

– Ладно уж, я знаю, что тебе больше хочется жить там, на улице Сен-Мартен. Но почему ты не женишься на мне?

Я оделся, а Татьяна, прикрывшая было свою наготу пеньюаром, передумала и удостоила меня элегантного платья, а также красиво уложила косу рыжих волос. Но перед этим она предстала передо мной почти обнаженной – в туфлях, чулках и поясе с белыми рюшами, на котором держались подвязки. Ей, должно быть, сказали, что так она очень красива. Я это подтвердил. По правде говоря, мне показалось, что рядом с ней великие секс-символы американского кино выглядели бы довольно жалко.

В столовой было полно цветов – срезанных и в горшках. Их хватало и в кухне. К тому же цветы дорогие. Наверняка это изощрялся Лормье. Татьяна приготовила холодный ужин. Пока она ходила от буфета к раковине, я рассказал, как Эрмелен спросил, я ли убил Шазара, и что за этим последовало. Она бурно возмутилась поведением Эрмелена, произнеся немало резких слов, доставлявших мне удовольствие, но когда я дошел до своего рода пакта, заключенного Лормье со мной против общих неприятелей, она просто задумчиво промолчала. На известие о том положении, которое я буду теперь занимать при президенте СБЭ, она также не прореагировала, как я этого ожидал, а лишь поздравила меня бесцветным голосом и с отсутствующим видом. Разочарованный, почти растерянный, я решил уже больше не откровенничать. Мы перешли к столу. Татьяна усадила меня по правую руку, затем встала, обхватила мою голову руками, прижала к себе и произнесла со всей возможной видимостью чувства.

– Ты не представляешь, как я рада за тебя.

После этого мы принялись за устрицы, которые она крайне неумело открыла еще перед моим приходом. Большинство из них были осыпаны осколками раковин, во многих уже не было воды, а некоторые просто превратились в кашу.

– Татьяна, я должен тебе еще что-то рассказать. Знаешь, когда позавчера я пришел в СБЭ, меня посадили в пустой кабинет, где из мебели был только стул да стол с шестью ящиками – по три с каждой стороны.

Я рассказал о своем открытии, вытащил из кармана исписанные мною листки и прочитал ей рассказ незнакомца. Татьяну рассказ сильно увлек, и она задавала все вопросы, какие я только желал.

– Ты нашел крест, который он должен был нарисовать на столе?

– Нет. Только надпись: «Да здравствует К… Носильщик с нами». Но сделанную другим почерком.

– Носильщик – коммунист? Мне смешно. Ты не нашел ничего больше?

Тогда я показал ключ, кусок резиновой камеры и рассказал, как благодаря включенному отоплению, я смог установить с точностью до месяца, когда там был незнакомец. Зеленые глаза Татьяны сверкали от возбуждения.

– Нужно узнать, кто он, сделать что-то. Его рассказ – это призыв на помощь. Ты, кажется, не понимаешь этого.

– Я много размышлял об ответственности, которая возникает при подобном открытии. Не думай, что я хочу уклониться от нее, но, будучи убийцей, мне не очень-то улыбается идти в полицию заявлять о преступлении, которое, может быть, никто никогда и не совершал. Предположим, что этот незнакомец просто-напросто сидит под крылышком у родителей или завербовался в десантники – хорош же я буду! Прежде чем что-то раскручивать, я должен иметь основания заявить, что такой-то человек исчез; его родным и друзьям ничего о нем не известно, а я нашел его следы в СБЭ. К тому же мне повезет, если подозрения немедленно не падут на меня.

– Почему бы тебе не рассказать Лормье?

– Естественно, мне это пришло в голову, но предположим, что Эрмелен убил незнакомца. Я дам в руки Лормье оружие против его генерального директора. Что же касается правосудия, то его ожидают похороны по первому разряду, дело не выйдет за стены СБЭ.

– Как же быть? Ты же не собираешься остановиться на этом? Что ты будешь делать?

– Сегодня, когда Лормье решил вопрос со мной, как я тебе рассказывал, у меня возникла большая надежда. Мне дают доступ во все службы, включая и отдел кадров, где я смогу найти фамилию и координаты того, кто поступал в СБЭ в июне или в июле. Когда же я поразмыслил, надежда эта поубавилась. Разумеется, я просмотрю личные дела, но учитывая, что Келлер танцует под дудку Эрмелена, я почти уверен, что анкеты незнакомца не найду.

– Но у тебя все же остается его рассказ.

– Именно. Вот ты, например, встречаешься со многими людьми, ты могла бы разузнать о семействе, проживающем в Пасси: муж – крупный чиновник с моноклем (но опять-таки про монокль он мог написать нарочно), жена – большая кокетка, дочь по имени флора. Автомобиль «бьюик» с шофером.

В этот самый момент – мы как раз принялись за крылышко курицы – появилась Соня Бувийон и направилась к нам с милой улыбкой на лице. Я встал поздороваться, но Татьяна подскочила к ней и схватила за плечи:

– Что случилось? Ты не пошла ужинать к Дуне?

– Я погибла, – простонала Соня. – Да поможет Господь своей бедной рабе. Я забыла про Дуню Скуратову. Ах! Почему Адриан умер раньше меня? Будь он жив, такого бы не случилось.

– Ты и с ним такое проделывала. Ладно, хватит. Не станешь же ты есть курицу. Нет уж. Пошли!

Меньше чем через минуту мы уже были на лестнице. Соня все продолжала свой монолог.

– Когда он был жив, я бы не осмелилась забыть. И все же Адриан был со мной не так суров, как дочь. Он был воплощением собранности и порядка. Он мне говорил: у тебя юбка спереди обвисла, или: шляпа криво сидит. Правда, он хорошо знал женщин.

Татьяна с матерью вошли в кафе, чтобы позвонить по телефону, а я побежал на поиски такси. Мне пришлось дойти до площади Клиши, пока удалось поймать машину. Мы отвезли Соню на небольшую улочку недалеко от площади Терн, где жили Скуратовы. Она долго причитала, говорила, что лучше бы ей было не возвращаться, что Дуня не обидится, что в конце концов все забудется.

– Ну да, да, мама! – воскликнула Татьяна, выведенная из себя.

Мы больше не проронили ни слова, пока ехали. Я пытался рассмотреть на лице Татьяны отражение ее мыслей. Лицо у нее стало жестким, почти злым, и я подумал, что она считает абсурдным и даже смехотворным то, что у нас с ней случилось сегодня перед ужином. Сам же я тем более сожалел о том, что поддался искушению, что был увезен теперь, что люблю ее, а потеряю даже ее дружбу. Татьяна осталась в машине и попросила проводить мать до площадки Скуратовых и убедиться, что она не уйдет оттуда, не позвонив в дверь. Я повиновался, извинившись перед Соней.

– Я об этом не подумала, – сказала она мне, когда мы поднимались, – но если б эта мысль пришла мне в голову, я бы, наверное, так и поступила. Моя бедная мать, которая, конечно же, сидит по правую руку от Бога, часто говорила нам: «Если вы забыли что-то сделать, значит, вы не хотите это делать».

Я подождал, пока она позвонит в дверь Скуратовых, и попрощался, но в этот момент дверь открылась, и я успел увидеть женщину старше нее. Они обнялись со словами «Дорогая моя!»

В машине Татьяна сообщила, что мы едем к Кристине де Резе. Еще когда я ходил за такси, она ей позвонила. Резе жила одна на улице Спонтини и сейчас ожидала нас.

– Резе богат и работает в МИДе ради удовольствия, а возможно, потому, что это выглядит солидно. Во всяком случае от него можно многое узнать.

Открыла нам Кристина – красивая, ростом почти как Татьяна, но другого рисунка, – более тонкая, более неопределенная, не с такими четкими линиями. Лицо ее было гладкое и замкнутое. Нас представили друг другу. Кристина протянула мне руку после небольшой паузы, не то чтобы она колебалась, но как будто минуту подумала, и жест ее не был естественным. Татьяна сняла серое пальто с кроличьим воротником, которое все еще оставалось для нее проблемой. Женщины обменялись сведениями о своем весе, что вызвало необходимость во взаимном ощупывании бедер, талии, груди. В этот момент в холл вышел граф де Резе – мужчина лет сорока с тонкими руками и чертами лица, умными, чуть косящими глазами, одетый очень элегантно и, как мне показалось, с нарочитым отставанием от моды. Он тепло пожал мою руку и так же тепло произнес несколько слов приветствия. Наверняка он был счастлив и гордился тем, что принимает у себя в гостях убийцу. Думаю даже, что он немного любовался собой. Мы перешли в небольшую, уютную, хотя и шикарно обставленную гостиную. Больше всего меня поразило, что на стенах не было ничего, а висел на четырех кнопках лишь штриховой рисунок, подписанный Этьеном Дюпоном. Гораздо позднее я понял, что если б он принадлежал крупному художнику, то кнопки уже выглядели бы чем-то искусственным, чуть ли не свидетельством плохого вкуса. Стоит ли говорить, что в богато убранной гостиной какого-нибудь буржуа такой же рисунок, прикрепленный к стене с такой же показной небрежностью, был бы лишен всякого смысла. Для того, чтобы учитывать все эти нюансы, необходимо соединение богатства и высокого культурного уровня.

– Вы наверняка сочтете меня безумной, – начала Татьяна. – К несчастью, то, что я вам расскажу, только утвердит вас в этом мнении. Мы с Мартеном имеем основания думать, что один юноша, которого мы не знаем – нам неизвестно даже его имя, – исчез при подозрительных обстоятельствах. Единственные сведения, которые у нас есть, чтобы установить его личность, таковы: это скорее всего хулиган, лет около семнадцати. Отец – высокопоставленный чиновник, носит монокль (это может быть не обязательно монокль, а что-то подобное). Мать – большая снобка, вертихвостка, имела много любовников. Есть также дочь двенадцати лет по имени флора. И последнее: у отца замок в Бургундии, что не мешало семейству выезжать в Сен-Тропе, где они снимали чердаки за баснословную цену. Да, забыла, отец ездит на «бьюике» с шофером.

Наступила тишина. Резе надолго задумался. Первой заговорила Кристина:

– Если у них «бьюик», то это может быть Бижу?

– Разумеется, нет, – отозвался Резе. – Бижу ни капельки не похож на человека в монокле, и у него нет земли в Бургундии. Кроме того, у него два сына, а дочери нет. Не думаю, что просто сможем решить эту задачу. В Париже много высокопоставленных чиновников – в министерствах, в Государственном совете, Счетной палате, Кассационном Суде. Директора музеев, библиотек и прочие… Естественно, вы хотите все выяснить побыстрее.

– Как можно быстрее, – ответила Татьяна.

– Завтра же утром я засажу своего секретаря и дам ему работу с заданием перечислить всех высокопоставленных чиновников, которые ездят на «бьюике». Я сильно удивлюсь, если их окажется больше пяти-шести.

– Второй вопрос, связанный, впрочем, с первым. У того парня был приятель его же возраста, мать которого – очень богатая вдова, имеет шесть слуг в Париже, шесть на Лазурном берегу, рост у нее – метр восемьдесят, и она целиком поглощена благотворительностью.

– Больше не надо. Это некая дама Кузен, вдова и наследница фирмы «Кугу».

– Ее сына зовут Жермен.

– Хм… Жермен Кузен… Судя по созвучности, это скорее всего не настоящее имя.

– Не сомневаюсь, что так оно и есть, – заметил я. – Друзья могли в шутку звать его Жерменом, рифмуя с Кузеном.

– Как бы то ни было, вашей благотворительной дамой может быть только вдова Кузен. А поскольку я о ней слышу чуть ли не ежедневно, могу сказать, что в настоящее время она катается по Южной Америке, приводя в дрожь наших послов и консулов, которых она заставляет таскаться с ней по трущобам всех тамошних столиц. Даже в Париже многие министры боятся ее больше всех остальных благотворительниц.

То, что вдова Кузен была сейчас за границей, никак не радовало. И все же для нас с Татьяной это был большой шаг вперед. Уже одно найденное имя «Кузен» становилось мостиком между незнакомцем и нами.

– Знаешь, в тот вечер ты произвела сильное впечатление на Англада, – сказала Кристина.

Резе подхватил:

– Это очень серьезно. Стоит его хоть чуточку обнадежить, и он попросит у вас руки.

– Меня интересует, сколько у него в кошельке, – воскликнула Татьяна.

– Семьдесят пять гектаров виноградников. Капиталы в одной строительной компании, где он числится инженером. И большие виды.

– Да вы смеетесь надо мной! Какие такие виды? Вы что, действительно принимаете меня за кухаркину дочь?! Можете передать вашему виконту, что дочь степей согласна, но с условием: завтра же перед ней предстанет караван купцов, которые будут рвать себя на части за честь сложить к ее ногам их тюки, набитые золотом и бронзой. Мы пошли. Уже поздно, а Мартену далеко ехать. Идем, милый, мы линяем.

Ни Кристина, ни Резе не удивились, когда Татьяна так обратилась ко мне, тогда как сам я густо покраснел. Мне было неловко за нее, если они подумают, что мы любовники. Кристина дала нам по яблоку, и мы пошли в метро на станцию «Виктор Гюго». На вопрос Татьяны, как мне понравились Резе, я ответил, что не знаю, что сказать, что не составил абсолютно никакого мнения ни о Кристине, спрятавшейся за длинные черные ресницы, ни о нем с его деньгами, хорошим образованием и спокойствием. Мы с ними жили на разных планетах. Татьяна откусила от своего яблока, и я последовал ее примеру.

– Как странно, лично я в этом Резе, с которым едва знакома, читаю, как в раскрытой книге. Мне кажется, что женщины всегда лучше разбираются в мужчинах – независимо от социальной разницы. Вот смотри, Кристина – дочь рабочих из Менильмонтана – очень быстро раскусила своего Резе. А для него, я уверена, она остается такой же загадкой, как и для тебя.

Мимо нас быстро проносились редкие машины, но на тротуарах не было ни души. Татьяна попросила поцеловать ее. Прижав ее к себе, я почувствовал, как она слегка согнула ноги, чтобы мне не пришлось задирать голову.

– Зачем ты сказала мне «милый» при них? Помнишь?

– Помню. Это вышло непроизвольно. Ты не хочешь, чтоб я к тебе так обращалась?

– Откровенно говоря, не думаю, что это мне подходит.

Мы вошли в метро и пока спускались рука об руку по лестнице Татьяна не сводила глаз с моего лица.

– Послушай, сколько можно? Ты об этом не говоришь, но ты постоянно думаешь о своем преступлении! Ты примешиваешь его буквально во все! Да сколько же еще можно переживать об этом Шазаре да вспоминать твои два года тюрьмы?! Я сожалею лишь о том, что ты убил всего одного, а не нескольких человек.

Пожилая женщина, тяжело подымавшаяся нам навстречу, услышала брошенную во весь голос фразу и с ужасом посмотрела на меня.

– Успокойся. Я вовсе не думал о своем преступлении. К тому же, если мне и случается думать об этом, то только по причине трудностей практического порядка, которые наверняка у меня будут из-за этого возникать. Но я знаю, что в твоих глазах оно меня не очернило. И все же твое «милый» мне совсем не идет.

– Что тебе за дело? Я выражаю свои чувства, как хочу.

– Вот именно, я нахожу, что это твое «милый» сильно смахивает на магазин готового платья. Интересно, что об этом сказал бы Носильщик?

– Не думай, что ты один такой умный. Носильщик целиком и полностью за такое обращение. Подумай сам, милый, как удобно было бы, если бы ты жил со мной. Хотя бы для того, чтобы выявить твоего незнакомца, нам нужно быть все время вместе. Переезжай ко мне.

Я вернулся в свою квартиру в половине первого. Боясь разбудить Валерию, я разделся, не зажигая лампу. Свет из окна мансарды напротив слегка разбавлял темноту моей комнаты, и я мог передвигаться между смутно очерченными контурами мебели. Мысли мои были поглощены Татьяной и прошедшим вечером. Когда я закутался в простыню, Валерия вдруг скользнула в мою постель, прижалась ко мне, и я отдался этому теплу, нахлынувшим воспоминаниям, самой форме ее тела, больше подходившего мне, чем этой рослой женщине. И потому, не испытывая каких-либо угрызений совести, я поддался искушению, от которого до этого считал себя защищенным. Правда, потом, через три четверти часа, я отправил Валерию обратно на ее медную кровать.