Текст книги "Аморальное (СИ)"

Автор книги: Марк Оливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

На следующий день после больницы Ими уже пришла в школу, и чувствовала себя примерно так же, как и в первый школьный день со дня убийства Омара. На неё снова все смотрели по-другому, в их головах крутилось одно: Имтизаль Джафар в одиночку изувечила троих амбалов, а это значит, что им, её одноклассникам, очень повезло, что они до сих пор живы. Это изменило отношение к Ими: её больше не видели бесчувственным чудовищем, теперь все поняли, на что она действительно способна. И раз она, такая сильная и такая всемогущая, никогда не калечила никого из своих обидчиков, никогда не причиняла зла даже Джексону, значит, она слишком гуманна и добра. Ведь единственный случай, при котором она позволила себе так разойтись, произошёл при вопросе жизни и смерти. Она применила насилие вынуждено, ради спасения несчастного незнакомца. Во всяком случае, так всё воспринял её класс и стал её уважать. В ней стали видеть глубокую душу, внутреннее добро и ещё больше таинственности, чем раньше. Она так и осталась для всех загадкой, но теперь уже загадкой чуть более светлой, чем чёрный цвет.

Ими это приводило в смятение. Она так привыкла, что её обходят стороной и не замечают, что теперь, освещённая всеобщим почтением, она терялась и чувствовала дискомфорт. Она ещё не понимала, насколько сильную роль в её жизни сыграет уважение одноклассников.

Год шёл к концу, и однажды, в одной из вылазок к Джексону, Ими нашла у него письмо от университета. Он поступал в университет Сиэтла, в который она не отправляла заявок. Время ещё было, она могла успеть написать и туда, но сейчас, ещё раз взглянув на его недовольное спящее лицо, Ими поняла, что не будет этого делать. Она не будет его преследовать и не будет менять свою жизнь из-за него. Эти дни – последние, когда она чувствует на себе его власть, и, когда всё кончится, она его отпустит. Наверное, примерно тогда она уже начинала всё планировать.

Она не высыпáлась катастрофически и выжимала из своего организма всё, что могла. Она рассчитывала отоспаться и набрать силы потом, когда всё будет позади. Она это умела, умела абстрагироваться от всего земного: ведь она трое суток провела у тела брата, не чувствуя ни усталость, ни сонливость, ни голод, жажду или необходимость сходить в туалет. Она и сейчас заставляла себя выдерживать тот бесчеловечный режим, которому подвергала свой организм. Только пришлось прекратить работу, что не нравилось Томасу, и подсознательно Ими понимала, что с ним ещё предстоят проблемы и получить свободу будет не так просто, как она надеялась.

Ими получила грант в университете Сан Франциско и ждала новостей от Джексона. Он должен был уехать в Сиэтл 25го июня. Его родители уехали уже 20го.

В ночь с 23го на 24ое Ими пробралась в его комнату, подкралась к нему и вколола почти 300мг экстази. Он тут же проснулся, вскрикнув от неожиданности, и вскочил на кровати. Предстояла самая сложная часть.

– Джафар, это ты? Блять, какого хера? Что ты мне вколола?

Он был жутко напуган, таращился на неё, как сумасшедший, и одновременно стремительно отползал к противоположному краю кровати. Секунда – и он на ногах.

– Экстази, – честно призналась она.

– Нахера? Я сейчас полицию вызову. Ты что здесь делаешь?

– Хотела… попрощаться.

– Прощай. Всё? Свали прямо сейчас, а то я реально полицию вызову. Или вышвырну тебя сам.

В последнем он был не очень уверен: о геройстве Ими знал даже он. И это была ещё одна причина его страха.

– Я вколола экстази, чтобы отдаться тебе. Послезавтра ты уедешь, и я больше никогда тебя не увижу.

– И слава Богу, что не увидишь. С чего ты взяла, что я тебя захочу? Ты страшная, ты это знаешь?

– Я многое умею. Ты будешь под экстази. Тебе будет хорошо. Надо только подождать ещё 20 минут.

– Ты психопатка. Уйди, Джафар. Или я вызову полицию.

– Я могу закрыть лицо.

– Блять.

Она сняла рюкзак, джинсы и футболку, оставшись в одном нижнем белье и перчатках. Скривившись, он нехотя и невольно опустил взгляд к её груди, животу, ногам. С этим он ничего не мог поделать – её накаченная и крепкая фигура в самом деле смотрелась потрясающе.

– Зачем тебе это нужно? Я ведь всем расскажу и тебя обсмеют. И если ты думаешь, что я изменю к тебе отношение…

– Только прими душ.

– Что?

– Прямо сейчас. Прими душ.

– Ещё что сделать?

– Только душ. Как следует. А потом уже я сделаю всё, что скажешь ты.

– Ты реально двинутая.

Но всё же он послушался и пошёл в ванную комнату. Ими тем временем оделась и впервые обошла весь дом без опасений быть замеченной владельцем.

Через 20 минут он вышел, обвязанный полотенцем на поясе. Он шёл в свою комнату, не заметив Ими, притаившуюся у стены в коридоре, весело что-то пел во весь голос и резкими движениями вытирал мокрые волосы полотенцем для рук. По счастливой улыбке на его лице Ими поняла, что наркотик уже действует.

– Ими-Ими, шлюшка арабская, куда же ты ушла?

– Одевайся.

– Что?

Он оглянулся. Она стояла в дверях и, как только он оглянулся на неё, сделала снимок.

– Я раздену.

Он послушно оделся и скоро уже лез руками к Имтизаль, сквозь улыбку бормоча что-то под нос.

– Пошли, – скомандовала она, отстраняясь от его прикосновений.

– Куда?

– В твою машину.

– Да ладно, прекрати, в машине неудобно.

– Смотря что.

Он понимающе ухмыльнулся, посмеялся и, обнимая её в районе бёдер, направился к лестнице. У выхода он взял ключи, пропустил Ими вперёд, и повёл её к машине. Она надела на волосы, собранные в пучок, шапку.

– У тебя такая мягкая кожа, – мутно бормотал он, пытаясь поцеловать её шею, когда они стояли уже у машины.

– Открывай.

– Открываю, но ты…

– Всё потом.

Она не дала ему сесть за руль и села сама. Он смотрел на неё в искреннем наивном изумлении.

– Садись рядом.

– Зачем? Я думал, ты мне сделаешь…

– Отвезу кое-куда.

– О, Ими, ты такая сентиментальная… куда мы поедем?

– Там красиво.

Он был слишком счастлив и доверчив и препирался недолго. Скоро он уже сидел рядом с ней.

Всю дорогу он приставал к ней, смеялся, говорил, говорил, говорил, говорил. Это было очень долго и очень сложно: Имтизаль нередко видела наркоманов среди готов и была готова ко всему, но поведение Джексона утомляло. Иногда он даже начинал задавать вполне трезвые вопросы, и ей приходилось трудно, чтобы заглушить его паранойю и вернуть в сентиментально-романтический лад. Они ехали около 40 минут, прежде чем Ими остановила машину. Она переобулась и вышла из машины.

– Мы приехали?

– Да, пошли.

Так она привела его к сараю, продолжая всю дорогу слушать его пламенные речи и наркотические рассуждения. Сарай не понравился Джексону. Ими пришлось долго уговаривать его и обещать сюрприз, который ему понравится больше, и в конце она пообещала, что потом они пойдут в другое место, и якобы поначалу она говорила не про этот сарай, и под конец Джексон подчинился.

Изнутри сарай ему понравился ещё меньше. Ими попросила его раздеться до пояса и подождать у стены, пока она кое-что достанет, открыла свой погреб и достала оттуда наручники и прожектор. И когда она попросила Джексона надеть их, он уже запаниковал и сказал, что уходит, и никакие речи Ими на него не действовали. Тогда ей пришлось разрешить ему уйти и, как только он повернулся к ней спиной, ударить его по голове лопатой, стоявшей у стены.

Джексон закричал и пошатнулся, не удержал равновесие и глухо упал на пол. Ими подошла к нему и снова ударила лопатой, но уже по колену, и раздробила сустав.

– Зачем, зачем, что ты делаешь?!

Он отчаянно пытался отползти к выходу из сарая, звал на помощь и выл от боли. Ими снова ударила его лопатой, на этот раз по лицу, и выбила ему челюсть. Вопли стали глуше, стали тонуть в крови, прерываться хлюпаньем и лопаньем склизких пузырей. Имтизаль схватила его за здоровую ногу и потащила к стене. Он выл и сопротивлялся, но ничего не мог сделать.

Она приковала его наручниками к стене, разместила удобнее прожектор и вернулась к погребу, откуда принесла весь свой набор хирургических принадлежностей. Потом она переоделась, принесла от другой стены доску и подсунула её под углом под спину Джексона, так, чтобы он на ней лежал. Он пытался отбиваться здоровой ногой, и Ими пообещала сломать и её, если он не прекратит.

Он уже очень плохо соображал от боли, поэтому пришлось раздробить ему и второе колено, а потом уже спокойно привязать ноги к доске. Но потом Ими вошла во вкус и стала дробить ему и другие суставы, прежде чем перешла к хирургическому вмешательству. Наконец, она взяла в руки нож. Она повернула лицо Джексона к себе, заглядывая ему в глаза, и блаженно почувствовала в них то же мутное пьянство, которое будоражило её изнутри. Не совсем то же, конечно, но никогда ещё она не была так возбуждена и так счастлива.

Сначала она осторожно вырезала все осколки суставов и костей, которые ещё недавно крошила лопатой и обухом топора. Это было не очень просто, потому что кровь текла обильно и затрудняла поиск костей, но вскоре Ими изловчилась и вытаскивала осколки почти вслепую. Важно было не порезать артерии, нельзя было позволить ему умереть так рано. Проводить операции на животных оказалось намного легче.

Когда с битыми костями было покончено, Имтизаль перешла к целым и сперва симметрично вырезала нижние рёбра, по два с каждой стороны. Сначала она старалась делать всё правильно, не задевать нервные окончания, оставлять разрезы минимальными и не дать Джексону истечь кровью, но случайно задела внутренний орган, она сама не поняла, какой, только чувствовала, что задела что-то не то, и тогда забросила всю свою щепетильность, вспорола раны, оставшиеся на месте удалённых рёбер, глубже, чтобы можно было всунуть туда руки, и прямо из-под ещё целых рёбер попыталась вырвать лёгкое. Ей это не удалось, но она не отчаивалась и вцепилась в него обеими руками, засунув их в тело Джексона почти по локоть, потом она вставила туда ещё и нож, нащупала плерву и осторожно сделала надрез. Потом она разорвала плерву руками, и после недолгих усилий ей удалось вытащить лёгкое, правда, только нижнюю и средние доли. Потом она засунула руки ещё глубже, пытаясь вытащить остатки лёгкого, но Джексон уже давно не дышал. Это её не остановило, она не успокоилась до тех пор, пока не смогла вырвать остатки, второе лёгкое она вытаскивала уже осторожнее и очень обрадовалась, когда удалось изъять нижнюю и среднюю доли целиком, почти не прорвав.

И тогда она как-то бессмысленно уставилась в его остекленевшие глаза; Джексон застыл, в немом ужасе уткнувшись мёртвым взглядом в жуткие тени на потолке, и Имтизаль прекратила терзать его изуродованное тело. Она села на корточки и сосредоточенно посмотрела на Джексона, всё ещё держа в руках рваные куски лёгкого. Чувства были не те, как во время убийства Омара. Она чувствовала себя несколько тоскливо, но в целом – по-прежнему уверенно в себе и хладнокровно. Этого было достаточно для того, чтобы противостоять гниющей тоске по любимому человеку. Её несколько огорчало то, что Омара не было рядом. Она полагала, что его образ снова придёт к ней, что он будет рядом в такой ответственный момент, но призрак не приходил и не приходил. Ими хотела показать ему, ч т о сделала, и ей стало немного одиноко сидеть рядом с молчаливым трупом, ей хотелось слушать крики ещё и ещё. Она стала жалеть, что так быстро убила Джексона: следовало не пускать кровь, следовало только ломать кости и оставить его здесь, связанного, вернуться на следующий день и продолжить. Всё случилось слишком быстро, и эйфория от недавнего наслаждения испарялась так же стремительно, как и тепло с кожи трупа. Имтизаль вздохнула. Теперь от её идола осталось только тело, изрезанное, искалеченное, опухшее и совершенно изуродованное. Но только не для Имтизаль: она по-прежнему смотрела на Джексона с трепетом и заботой. И теперь оставалось последнее, что она могла и должна была для него сделать: позаботиться о его физической оболочке.

Но прежде она израсходовала почти всю плёнку, фотографируя его тело.

Она сняла с него штаны, собрала остальную одежду и вытерла ею его кровь настолько тщательно, насколько это было возможно, и приготовилась к самому главному.

Имтизаль приготовила в сарае цепь, прикреплённую к потолку, чтобы подвесить впоследствии труп за ноги и пустить кровь, но теперь в этом смысла уже не было: почти вся она уже была на полу. Целое лёгкое Имтизаль промыла заранее заготовленной водой и положила в ёмкость с формалином, выпотрошила тело, оставив на месте только, подобно египтянам, сердце, сложила изъятые внутренности и обрывки второго лёгкого в полиэтиленовый мешок, отрезала голову и отрезала конечности, которые разделила на три части, разрубив в районах суставов; потом промыла все отсечённые части и стала думать, что делать с туловищем. Оно было изуродовано порезами так, что былой красоты рельефного тела в нём было трудно увидеть, к тому же оно бы не поместилось в заготовленные ёмкости с формалином. Она не вскрыла рёбра: трахею она вытащила сверху, через то, что оставалось от шеи, остатки и плерву – так же, как и лёгкие, насколько удалось. Периодически она вытирала руки, чтобы сделать партию новых снимков. Для бальзамирования теперь нужно было разрезать и торс, но как – Ими пока не решила. Она решила оставить пока всё так и занялась головой и конечностями: вправила челюсть и обрезала конечности аккуратнее, выбросив всё лишнее в тот же мешок, куда сложила внутренности. Потом вылила снаружи в заготовленную яму окровавленную воду и промыла обрубки снова. Уже готовые части тела она поместила в формалин, с беспокойством осознавая, что снаружи начинает светать. Вечером она подлила домочадцам снотворное и теперь была уверена, что они проспят, по крайней мере, до 11 утра, беспокоило её другое: машину, оставленную на обочине, могут заметить. Поэтому следовало поторопиться. Она промыла уксусом туловище изнутри, залила туда формалин, обработала им же кожу снаружи и замотала бинтами в десять слоёв. Всё это она убрала в ящик, отмыла лопату, топор, все инструменты и ножи, вытерла одеждой будущей мумии кровь с пола, отжала всё лишнее в таз, насколько было возможно, и развесила вдоль стены. Потом она сняла с пола и стен полиэтилен и вместе с остальным мусором убрала в другой пакет. Потом снаружи закопала внутренности там же, куда сливала кровь и воду, переоделась обратно, подстелила под развешанную одежду остатки полиэтилена и убрала всё остававшееся. Ещё раз осмотрев сарай, она, всё же, вышла в лес и вместе со всем мусором пошла к трассе. Уже ближе к проезжей части она сожгла мусор, залила всё водой и вернулась к машине. Было уже 9 утра. Она снова надела шапку и перчатки, села за руль и вернулась к дому Джексона.

И тогда её охватила тоска. Ими снова обошла его дом, понимая, что больше никогда не сможет вернуться. Она совсем забыла о том, как мало у неё осталось времени, полчаса просидела в его комнате, вспоминая его вопли, его кровь и свою власть над его душой и телом. Вспоминая их первую встречу, вспоминая убийство Омара, вспоминая первый учебный класс в восьмом классе, вспоминая свою беспомощность, вспоминая свою любовь и понимая, что жизнь снова превратится в безликое болото. Потом она немного посидела в ванной, забрала его парфюм и только после этого вернулась домой.

Родители ещё спали. Она всё успела. Она сразу же пошла в ванную, помыла обувь, бросила одежду в стирку, зашла в душ и тщательно промыла всё тело, ногти и волосы. Когда она вышла из душа, семья уже встала, и теперь все сонно отмечали, как долго и крепко они спали этой ночью. Имтизаль просидела весь день в своей комнате.

Следующей ночью она вернулась к тайнику, чтобы продолжить бальзамирование. Она очень переживала за одежду, за такую яркую улику, оставленную на видном месте, и была очень рада, обнаружив, что она уже вся высохла и готова к упаковке с остальными вещами Джексона. Джексон стал её первой человеческой мумией, расчленённой и изуродованной, совсем не похожей на красивые и правильные египетские мумии, но Ими не думала об этом, она была воодушевлена тем, что всё прошло гладко. Вот уже прошёл целый день без Джексона, а она была вменяема и вполне сносно пережила его смерть, не впадала в апатию и сохраняла здравомыслие, чего не было после убийства Омара. Её это окрыляло. Она смогла бы питаться своей любовью к Джексону даже после его смерти.

Его родители, так и не встретив сына в аэропорте Сиэтла, забили тревогу. В службе аэропорта им сказали, что их сын не проходил регистрацию на рейс. На домашний телефон никто не отвечал. Они позвонили Нику и другим друзьям Джексона, но никто ничего не знал. Дома его не было. Родители вернулись в город и обратились в полицию, но все поиски были тщетны. Единственное, что удалось выяснить полиции, – в ночь с 23 на 24 он куда-то выезжал из дома, но потом вернулся: машина стояла припаркованной там же, где её всегда оставлял Джексон. Не хватало только некоторой его одежды и его ключей от дома. Поначалу все думали, что, вероятно, он ушёл куда-то повеселиться – всё же, последние дни в городе, – потом напился и попал в какую-нибудь неприятность. Все думали, что он ещё вернётся, поэтому стражи порядка не сильно напрягались в поисках: всё же, личность Джексона считалась достаточно сомнительной, он состоял на учёте в полиции, никогда не мог похвастаться порядочностью и на него нередко поступали жалобы от соседей и учителей. К тому же, такое случалось и раньше, когда парень исчезал на несколько дней, если родители бывали в отъезде. К тому же, само поступление в университет было их инициативой, его фактически насильно отправляли учиться, сам же Джексон хотел уехать в Канаду, где у него жил приятель и предлагал работу. Поэтому проверили и самого приятеля, поэтому полиция была уверена, что Джексон сам сбежал из дома, и поэтому расследование с самого начала было обречено на провал. Единственной странностью была машина: зачем беглецу оставлять её дома? И пока весь город искал Джексона или его тело, оно, разделённое на несколько частей, вступало в сложные химические реакции, впитывало в себя препараты и готовилось к последней упаковке.

Закончить всё Имтизаль не успела: ей и самой пора было ехать в Сан Франциско. Алия поехала с ней.

Так Имтизаль покинула родной дом, так для нее начался новый этап: взрослая жизнь. И хотя она уже несколько лет стремилась к нему, жаждала совершеннолетия, независимости и одиночества, чем меньше дней оставалось до отъезда в Калифорнию, тем беспокойнее Ими чувствовала себя. Она нервничала перед каждой ступенькой, поднимающей на этаж взрослой жизни: перед выпускным, перед вручением диплома, перед переездом и перед возвращением Алии домой. Ими нервно проглатывала каждый новый шаг и, хотя они и проходили безболезненно, нисколько не находила успокоения. Ненадолго безмятежность вернулась вместе с убийством Джексона: планирование, подготовка, сам процесс и длительные последствия отвлекали Ими от самого главного: от осознания грядущей беззащитности. Она никогда не позволяла себе наивность, ни в детстве, ни теперь, поэтому, как ни рвалась к самостоятельной жизни в одиночестве, трезво понимала, что без родителей и врачей она слишком беспомощна в психически здоровом мире равенства, в котором ей будут предъявляться те же требования, что и ко всем остальным. Она хотела этого, хотела восприниматься окружающими как одна из них, одна из здоровых и вменяемых, а лучше даже одна из незаметных, неинтересных и обыкновенных, но ей надо было признать, что так она еще никогда не жила. Все друзья семьи знали о болезни, на ранчо – само собой, в школе, в полиции, – словом, везде, где бы ей ни приходилось сталкиваться с обществом, оно уже было предупреждено и готово к иной тактике. Если же возникала какая-то проблема с человеком, который не хотел учитывать особенность Ими и подбирать для нее не менее особый подход, на помощь обязательно приходил кто-то извне, будь то мать или учитель. Самой же Ими еще никогда не приходилось решать свои проблемы. И теперь, когда она добилась статуса психически здорового человека, когда она оказалась в чужом, густо заселённом, как ей казалось, городе; когда рядом исчез кто-либо способный её защитить, теперь Ими пришлось бы единолично бороться с людскими жестокостью, любопытством и общительностью или своей собственной асоциальностью.

Конечно, она выбрала первое.

Словом, Имтизаль была как зверь из зоопарка, который с тоской смотрит на свободу, так ясно видную сквозь редкие стальные прутья, но едва клетка оказалась открытой и независимость затянула в свое нутро, он беспомощно осознал, что понятия не имеет о том, как выжить в этом утопическом мире.

Но, как ни странно, едва Ими, проводив мать в аэропорт, вернулась в общежитие, едва со всей полнотой почувствовала запах одиночества, едва впервые оказалась за сотни миль от семьи, она как-то успокоилась. Она как будто впервые сняла корсет, сорвала его с себя, вспоров шнуровку, и с удивлением обнаружила, что позвоночник не рассыпался без поддержки, а легкие могут набирать в себя намного больше воздуха, чем удавалось прежде.

Теперь ей не требовалось молиться, ходить в мечеть, ходить в гости к родным, принимать гостей, придумывать алиби, оповещать о своем уходе и возвращении. Разве что каждый вечер требовалось поговорить по телефону с семьей, но к этому Имтизаль уже более или менее привыкла.

Свобода вскружила ей голову, и первые три дня опьяненная новыми возможностями Имтизаль не спала вообще, проводя все время на улице и гуляя, гуляя, гуляя. Так произошло третье убийство: один из бездомных, которыми кишит Сан Франциско, пристал к ней, требуя денег. Ими пыталась уйти, но несчастный был уверен в себе и навязчиво преграждал ей путь, а когда Ими всё уже удалось проскочить мимо, схватил её за руку. Откуда ему было знать о её болезненной любви к чистоте. Опомнилась Ими только через минуту, задумчиво переводя взгляд со вспоротого четырьмя ударами горла на нож в своей руке.

Ими даже не стала скрывать следы преступления, лишь бы не притрагиваться к трупу: настолько мерзким ей казался убитый ею человек, настолько её воротило от его запаха и неряшливого вида, настолько незначительным и безобидным ей казался её поступок. Она только поспешила покинуть улицу, на ходу растирая влажной салфеткой и антисептиком осквернённый участок кожи.

В общежитии у Ими была идеальная соседка – гулящая и безразличная к учебе и низшим людям типа Имтизаль, кроме того, Моли – так её звали – выросла в Сан Франциско, всё здесь знала и располагала космическим количеством знакомств. Всё это значило, что в общежитии она практически не появлялась и некому было обращать внимание на ночные отсутствия и странности Имтизаль.

Скоро закончился август, и Ими с головой погрузилась в учёбу. Однокурсники её мало замечали – она не шла на контакт, они и не навязывались, – преподаватели относительно быстро стали узнавать её в лицо и выучили имя, как одной из самых перспективных студенток.

Да и не слишком часто у них учился кто-нибудь по имени Имтизаль.

Ночные прогулки становились всё реже: они как-то внезапно перестали доставлять Ими былое удовольствие. Если у неё было свободное время (а его почти не бывало), она рисовала, иногда ездила по выходным на побережье, выбирала места, где много скал и нет людей, сидела на камнях и смотрела на враждебные волны залива, обсасывающие огромные выступы валунов, выступающие на мели. Через полтора месяца учёбы она вернулась на два дня домой и утеплила яму в сарае. Потом она вернулась в Сан Франциско, надеясь на то, что останки не испортятся до зимы и резкий спад температуры никак не скажется на их сохранности.

По вечерам она иногда гуляла, но в поиске не драки, а удачных фотоснимков. Она гуляла по городу, изучая его и снимая на свой фотоаппарат разные сцены из жизни, и, когда ей впервые за полгода жизни в Сан Франциско всё же удалось заметить драку, она не вмешалась, а только спряталась за углом и фотографировала. В тот момент, когда она уже в четвёртый раз аккуратно поменяла своё местоположение для более удобного ракурса, её, всё же, заметили, догнали, и ей пришлось пырнуть напавшего ножом. Та же участь постигла его подельника, подоспевшего чуть позже. Они кричали и угрожали, говорили, что найдут её, и тогда Ими испугалась, что они могли бы в самом деле найти её или, того хуже, рассказать о ней полиции и ей бы пришлось объяснять, зачем она фотографировала избиение. Тогда она их убила: просто перерезала горло, просто и банально, одним движением. Потом сделала несколько фото их тел и вернулась к жертве избиения. Это был мужчина лет 30-40, он дышал, но не открывал глаз и, по всей видимости, потерял сознание. Ими и его сфотографировала несколько раз, потом услышала звук сирены и убежала.

Дома она с удивлением отметила убавление своей жестокости. Ей представился шанс изувечить целых два вменяемых и одно невменяемое тело – в сумме три, – а она этим не воспользовалась и не жалела об этом. В насилии больше не было смысла, хотя она и не отрицала, что вспарывание горл расслабило её нервы, а предсмертный хрип и клокотание крови в ранах приятно успокаивали слух. И всё же больше всего ей нужен был смысл. Не кровь, не пытки, не насилие, – всё это всегда шло сбоку, приносило второстепенные удовольствия и могло существовать только тогда, когда был смысл. Смысл жить. Смысл, погибший полгода назад, и, хоть его тело и сохранено, отсутствие жизни в нём не могло не породить пустоту в той, которая любила его, любила Джексона, возможно, самым странным способом, какой только можно представить.

Потом прошла её первая сессия, прошла великолепно и одарила Имтизаль первой партией оценок «А». На рождественские праздники Ими вернулась домой и продолжила заботу о кусочках мумии. Она даже встретилась с Эмили, случайно. Эмили сказала ей, что Томас сильно интересовался своей завязавшей проституткой, но она, Эмили, ничего не говорила ему про Сан Франциско. Всё это несколько озадачило Ими, она даже подумала, не проще ли было бы убить Томаса, но побоялась, что Эмили всё поймёт. А если убить ещё и Эмили… придётся перебивать и всех её друзей, иначе при допросах слишком много всего сможет всплыть наружу.

Она так и вернулась в Сан Франциско, никак не уладив проблему с Томасом и беспокоясь, что в её отсутствие что-то может случиться. Она только попросила Эмили никому ничего не рассказывать и представить, будто её, Имтизаль, больше не существует. Меньше всего Ими хотелось бы иметь в своём будущем и даже настоящем контакты с прошлым.

Она оставила мумию на целые полгода. Ей больше не хотелось домой: последняя поездка оставила неприятный осадок. Единственным, что её там держало, был Джексон, или, вернее, то, что от него осталось. Теперь рядом с ним лежала ещё и стопка фотографий и три картины, на которых был изображён он (четвёртую Имтизаль сожгла). Все же свои нормальные картины она подарила родителям, когда приезжала домой в последний раз.

Она продолжала жить ожиданием совершеннолетия, которое с каждым днём казалось всё дальше и дальше. Всё бессмысленнее и бессмысленнее. Всё реже Ими выходила на фотоохоту, потом стала делать снимки только в пределах кампуса, а позже – своей комнаты. Как-то сфотографировала Моли, пока та спала. Через неделю, когда Моли снова никуда не собиралась уходить, Ими подлила ей снотворное, потом переодела тело, накрасила, сделала несколько снимков, потом добавила новый грим: вспоротый живот, тёмные впалые глаза и скулы. Постепенно кетчупа на её теле становилось всё больше, Ими истратила всю плёнку на съёмку Моли, потом отмыла свою фото-жертву, переодела обратно и всё убрала.

Потом она и рисовать стала реже. Точнее, рисовала почти только Джексона, болезненно осознавая, что всё труднее вспомнить черты его лица. Она не носила с собой его фотографию: все они хранились в сарае, и ей даже в голову никогда не приходило забирать что-либо с собой. А потом стали реже и вылазки на природу: чем ближе было лето, тем больше Имтизаль обрекала себя на затворничество, занимаясь либо учёбой, либо слушанием музыки. Жизнь становилась тоскливее, даже движение к мечте жизни не приносило удовлетворения. Всё казалось бессмысленным, пустым, безнадёжным, и ей всё меньше хотелось жить.

Но опустошённость Ими никак не отразилась на учёбе, и экзамены она как обычно сдала на «А». Потом возвращение домой, семейная поездка во Флориду, дожигание лета и подготовка ко второму курсу. Летом она чуть ожила – в частности благодаря поездкам в лес и ухаживанию за телом Джексона. Его твёрдая восковая оболочка приводила Ими в восторг, швы на руках и несуразность разбитой челюсти – всё было таким настоящим, таким естественным, будто Джексона убили только неделю назад. Цвет кожи прилично померк и выглядел, мягко говоря, не привлекательно – хотя трудно было бы здоровому человеку найти в этом теле хоть что-нибудь привлекательное, – но Ими это не составляло труда, Ими восхищало всё. Главное, что труп не разлагался, чего во второй раз она бы не перенесла. Она целые ночи напролёт сидела у тела, скрестив ноги, немеющие от мороза, по-турецки, и неторопливо обводя смакующим взглядом аккуратно разложенные расчленённые части трупа. Она даже не чувствовала удушающего запаха. Она и днём чувствовала себя приятнее, чем в Сан Франциско: ей, всё же, несколько не хватало семьи, теперь только рядом с ней Ими себя чувствовала чуть менее бездушно.

В августе Карима с Алией уехали в Вашингтон: поступил в университет самый младший ребёнок. Ими осталась дома ещё на неделю, пока не уехал Имем и не вернулась Алия. Впереди ждали Сан Франциско и новый год обучения.

12ое сентября и 19летие. Оставалось ещё два года. Ими даже присмотрела себе район, где хотела бы работать, ходила в департамент и полицейскую академию, всё собиралась записаться на курсы вождения или стрельбы, но не решалась попросить денег у родителей. Она купила себе мишень и каждый день кидала в неё дротики. Через неделю перешла на ножи.

А потом началось беспокойство. Ими никогда не спала долго, но та бессонница, которая захватила её теперь, не сравнилась бы ни с чем, что ей уже приходилось переживать прежде. Ими не успокаивалась ни на минуту: целую неделю она провела на взводе, не имея ни малейшего представления о причине своих волнений. Но она понимала, что что-то будет, и это что-то случилось.

Однажды ей позвонили с незнакомого номера. Ими не ответила, но когда звонок повторился уже в третий раз, решила объяснить звонящему свою позицию уже вербально и пресечь четвёртые, пятые и всевозможные последующие нарушения тишины.