355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марк Оливер » Аморальное (СИ) » Текст книги (страница 2)
Аморальное (СИ)
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 20:42

Текст книги "Аморальное (СИ)"


Автор книги: Марк Оливер


Жанры:

   

Драма

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Конкуренция была внутренней и внешне никогда не проявлялась, потому что ответных ходов Ими никогда не предпринимала. Она не знала, что такое ревность. Её любовь к семье всегда была какой-то сверхплатонической, сверхвнутренней и бесконтактной: Ими не испытывала никакой необходимости в общении с братьями или родителями, и общалась с ними только по их инициативе. Самой же ей всегда было достаточно только знать, что родные люди где-то рядом и с ними всё в порядке; только видеть их и иметь возможность держать их в поле своего зрения.

Трогательны были отношения к ней братьев, которые всегда очень яростно защищали сестру, если кто-то из детей друзей семьи (или из самих же друзей) посягал на её личное пространство и зону комфорта. Не менее трогательно за них вступалась она (в чём, впрочем, необходимости никогда не было), если у мальчиков доходило дело до драки. Когда же братья ссорились друг с другом, снова появлялась она и садилась где-то поблизости, с ужасом смотря на территорию риска, и, чаще всего, они оба быстро притихали, лишь бы не пугать сестру и лишь бы она не нервничала.

Но она знала, за кого бы заступилась.

Было у неё ещё одно качество, которое поначалу проявлялось только в мелочах, но с возрастом начало приносить хозяйке немало пользы. У Ими была невероятно развита интуиция. Имтизаль всегда чувствовала, что и когда нужно сделать, и поначалу это проявлялось в её слежках, ведь нужно было как-то самой оставаться незамеченной. И она всегда знала, когда отвести взгляд, знала и отводила за секунды, за доли секунды до того, как человек бы оглянулся. Если она, проснувшись ночью и спрятав фонарик под одеялом, чтобы не разбудить сестру светом, читала что-нибудь, она всегда знала, когда всё отложить и притвориться спящей до того, как в комнату кто-то зайдёт. Позже Ими как-то рискнула читать по вечерам даже при ещё бодрствующей Кариме и не прогадала: сестра не сдала. Карима только пренебрежительно пожала плечами и пообещала Имтизаль, что отец всё равно увидит свет.

Но он так и не увидел.

Позже Ими не раз видела вещие сны, только поначалу она их не запоминала. Только тогда, когда событие происходило, истерзанная дежавю, она вспоминала, что уже видела это, видела во сне. Поэтому она стала учиться не забывать свои сны: поутру, не открывая глаз, проматывала плывущие образы в памяти, стараясь не упускать ни одной детали. Правда, толку от этих снов не было: то она предвидела приезд родственников из Марселя, то дождь, то опоздание отца с работы – иными словами, бытовые мелочи, о которых узнать можно было и другими способами, но саму её такие маленькие паранормальные явления приводили в восторг.

И, конечно же, ей везло. Ей везло всю жизнь, как будто что-то потустороннее расчищало перед ней дорогу и помогало замкнутому ребёнку удержаться в окружающем непонимании.

На ранчо она всё ещё иногда ездила (в группы свободного времяпровождения; в школу на ранчо она ходила регулярно, как и требовалось). Ранчо она любила, она привыкла к его атмосфере, ей очень нравился садик и очень нравилось исследовать маленьких психопатов. На ранчо Имтизаль поняла свою слабость к сумасшедшим: даже самый сложный, умный и загадочный, но психически здоровый человек никогда не мог вызвать в ней столько азарта, интереса и оживления, сколько порождал даже самый безобидный шизофреник. Если бы кроме семьи потребовалось выбрать ещё одну группу людей, которых не коснулась бы гибель человечества, Ими бы выбрала душевнобольных.

Перестали её оставлять на ранчо после одного инцидента.

Ранчо, где оставляли после школы детей до десяти лет, находилось на территории очень крупной психиатрической больницы. Эта территория походила на университетский кампус: там были гостиница, где проживали приезжие врачи и родственники иногородних пациентов; несколько корпусов самой клиники, в том числе «детский садик», прозванный ранчо; школы, от начальной до старшей; несколько игровых площадок для более взрослых больных и много-много других зданий и лужаек. Она считалась лучшей в штате, а возможно, не только в нём одном. И однажды Имтизаль выбралась за ограду и ушла со двора ранчо. Никто так и не понял, как ей это удалось, ведь контроль за детьми был на неподражаемо высоком уровне. Отсутствие девочки быстро заметили и забили тревогу по всей территории. Это привело к тому, что внимание к пациентам в других корпусах стало слабее: сотрудники были озадачены поиском пропавшего ребёнка. На всякий случай было решено закрыть корпусы и собрать в них всех пациентов, чтобы никто из них не нарвался на Имтизаль, но это было сделано в спешке, и один парень всё же сумел оказаться снаружи. Имтизаль невозмутимо бродила по территории пристанища психически неполноценных и, конечно же, нарвалась на неприятности. Неприятности, выраженные одним из этих самых психически неполноценных, тем самым парнем лет 17, неконтролируемым психопатом, который уже дважды пытался сбежать из больницы и оба раза бывал пойман. И теперь, когда он сидел за живой изгородью, куда стремительно спряталась и Имтизаль, завидевшая вдали санитаров, запаниковал. А паника у него сопровождалась полной потерей контроля и припадками. Он увидел её, а она, конечно, увидела его. Их зрительная беседа была недолгой, и оба поняли, что делать: Имтизаль рванула в обратную от психопата в сторону, и он – в ту же самую. Он думал только о том, что она может сдать его врачам, может закричать, может нашуметь, и его побег снова будет прерван.

Ошибка Ими была в том, что крика так и не последовало. Ими не любила не только разговаривать: любые собственные звуки её раздражали куда больше, чем звуки других людей. Наверное, поэтому она и научилась так бесшумно ходить, чем не раз до ужаса пугала отца. Была и другая причина: как бы Ими ни хотелось сбежать от преследователя, ещё больше ей хотелось, как и ему, не быть найденной санитарами.

Силы были не равны, итог предсказуем. Парень за несколько секунд догнал девочку, схватил её и увлёк глубже за кусты. Одной ладонью он сжал её скрученные за спиной руки, второй – плотно зажал рот. Ими билась и сопротивлялась как могла. Никогда ещё она не была так сильно напугана: мало того, что кто-то проявил такое возмутительное насилие в её адрес, мало того, что её личное пространство было нарушено наглее, чем когда-либо, мало того, что какой-то психопат её похитил, возбуждал в ней все асоциальные склонности к истерике и панике; самое главное, вместе со ртом он зажал ей и нос. Имтизаль задыхалась. Она истерично дёргалась из стороны в сторону, пытаясь высвободить запястья, она пыталась укусить ладонь агрессора, она пыталась извернуться и лягнуть его, пыталась уже даже нашуметь, но всё было тщетным. В какой-то момент она выдернула узкую ручку из-под его пальцев, схватила обломок ветки и воткнула парню в ногу, но не глубоко, скорее только поцарапала, – глубже она не успела, он уже оперативно повалил её на землю, насел сверху, и теперь она была полностью обездвижена. Она понимала, что умирает. Она никогда ещё не чувствовала себя настолько слабой и беспомощной, она чувствовала, как всё меньше в ней сил для столь неравной борьбы и как мучительно пытаются втянуть в себя кислород лёгкие, пытаются и не могут. Ей повезло, повезло, как и всегда: санитары, всё же, каким-то чудом вдруг решили изменить маршрут и пошли именно мимо этих роковых кустов, там они уже почувствовали возню и успели спасти ребёнка.

Ими сидела на траве и с ликованием смотрела, как скручивают орущего парня, его боль и муки пронизывали её насквозь, пронизывали и питали, спасая от собственных мук от нарушенного дыхания, боли в вывихнутом запястье и в передавленном горле. Она и сама впала в истерику, когда санитары попытались её увести, и причины этой истерики были куда глубже, чем кто-либо мог бы предположить. Никто не знал, но в тот момент Имтизаль пребывала в самой личной и интимной обстановке, когда-либо имевшей место в её жизни. Она находилась в другом измерении, где были только она и её неудавшийся коллега-беглец, точнее, не сам он, а его извращённый её воображением и мировосприятием образ. Она не видела ничего, не слышала ничего, она даже его крики слышала очень смутно и очень нечётко видела безумие его глаз. Все её чувства были глубоко интуитивными, и она чувствовала всё то, что чувствовал он. Она поглощала его страдания жадно и истерично, она торжествовала, она знала о своей защищённости, знала, что ничто ей больше не грозит, и теперь она может безнаказанно и свободно высасывать из жертвы боль и отчаяние. Никогда ещё прежде она не испытывала такого удовлетворения.

Немного не укладывалось в её сознании, что весь мир, который упорно не видела она, всё же видел её. Её ввело в ярость, что в её эйфорию вторгаются, что нарушают поток её питания, нарушают интимную связь, мешают ей наслаждаться этим новым и ещё неизведанным чувством, крушат воображаемую реальность. У её истерики была, конечно, и другая причина – недавние переживания и страх взвинтили нервную систему до того состояния, когда любая мелочь способна разнести в прах весь душевный порядок. И санитары разнесли. Взорвали и растворили в вакууме. Едва они прикоснулись к Имтизаль, она подняла ор и отбивалась от них с не меньшим энтузиазмом, чем ещё недавно применённым к старшему пациенту. Детей уводили в разные стороны, но оба они кричали в дикой истерике, до последнего пытаясь проследить друг за другом взглядом, отчаянно и яростно: один – с ненавистью и угрожающим упрёком, другая – в жадном стремлении доесть остатки его психоза.

Едва её привели на ранчо (в изолятор), Имтизаль впала в апатию, из которой не выходила до конца недели. Она снова перестала разговаривать и игнорировала даже мать. Через неделю она снова начала постепенно оживать: когда осмыслила произошедшее и была готова принять его. И смириться.

Теперь она уже намного больше времени проводила дома, чем прежде: мать забирала её сразу после уроков или консультаций с врачами. Дома Ими чувствовала себя спокойнее, практически никогда не впадала в истерики, послушно делала всё, о чём просили родители, не шумела и не вызывала никаких опасений, поэтому со временем Алия уже даже не боялась оставлять дочь дома одну. Так Имтизаль впервые посмотрела по телевизору то, что хотела; точнее, у неё впервые появилась возможность самостоятельно переключать каналы и изучить всё то, что мог предложить ей мир.

Она впервые услышала тяжёлую музыку: передавали концерт Deep Purple. Рок Ими и раньше слышала – её братья слушали музыку Pink Floyd и Huey Lewis and the News, музыку, которая ей нравилась. Но теперь она поняла, какую музыку действительно любит. Вечером она спросила у Имема о том, что видела, и он ей не только рассказал всё, что знал о хард-роке, но и пообещал как-нибудь взять у друга диски. Позже Ими попросила у родителей плеер на день рождения. Не нравилось это ни Алие, ни Джафару – они и так очень скептически относились к любви сыновей к рок-музыке, а то, что запало в душу Имтизаль, звучало для них сатанизмом. Но смириться пришлось, в частности благодаря врачам, которые убедили родителей, что любовь к музыке, пускай и такой, не принесёт психике ребёнка вреда. Так началось увлечение Имтизаль хэви-метал, с годами становившееся всё более и более хэви и в итоге оказавшее на её судьбу не менее хэви влияние.

Имтизаль закончила начальную школу при клинике, но уже не оставаясь на ранчо, после чего врачи предложили Алие и Джафару в качестве эксперимента попробовать отдать ребёнка в обычную школу. И Имтизаль поступила в школу, в которой уже учились её братья и сестра. Всё это время Ими находилась под регулярным наблюдением врачей, с годами всё менее и менее деспотичным, а в старшей школе такие встречи протекали уже не чаще, чем раз в пять-семь месяцев.

Год её поступления в общественную школу ознаменовался двумя событиями (или даже тремя), одно из которых навсегда сломало судьбы всех членов семьи. Всех выживших членов семьи. Всех, кроме Имтизаль: её судьбу оно наоборот определило.

Ими зачислили сразу в седьмой класс, а не шестой (при ранчо она окончила только пять классов, но очень хорошо училась и сумела сдать экзамены шестиклассников), так она перепрыгнула параллель Каримы. Чему была несказанно рада.

Ими оказалась в новой среде, и наступил новый, очень важный этап в её жизни. Среде, куда более жестокой, чем прежняя, – это Имтизаль поняла в первый же день. Ещё она поняла, что в школе любая, даже самая закрытая информация распространяется быстрее, чем распространилась бы по городу, если бы её транслировали по всем центральным каналам. Поняла она это, потому что в первый же её день уже весь класс знал о том, в к а к у ю школу новенькая ходила прежде.

Утром первого сентября она пришла в школу одной из первых, узнала, в каком классе будет первый урок, и сразу же заняла последнюю угловую парту. Постепенно помещение стало наполняться другими детьми, реакция которых была разной, но в большинстве своём недоумевающе-враждебной. Одна из наиболее сердобольных и неасоциальных девочек даже подошла к Ими и предупредила, что «это парта Джексона». Эти слова были сказаны таким загадочным голосом, что подразумевали под собой, по всей видимости, куда больше смысла и угрозы, чем Ими могла бы подумать.

Она не знала, что делать. Поэтому она только подняла на девочку молчаливый взгляд и смотрела так до тех пор, пока та не сдалась, не сказала «как хочешь», пожав плечами, и не отошла к подругам. На самом деле Имтизаль была в замешательстве: она трезво осознавала, что эти дети – не сумасшедшие. Найти у них слабости и играть на них будет куда сложнее. Подчинить их будет куда сложнее. Их нельзя морально задавить и запугать – они сами это умеют. И здесь нет ежеминутного надзора воспитателей, врачей и санитаров, ревностно охраняющих комфорт каждого ребёнка. Также она понимала, что, если встать и освободить эту парту Джексона (имя, которое заставило её вздрогнуть), можно навлечь на себя лейб уступчивой, легко гнущейся и ломкой, а дальше будет не избежать проблем. А ведь она так мечтала добиться от новых одноклассников того же, чего добилась от старых – безразличия.

Дети набирались в класс, как жуки, смотрели на неё с недоверием и неодобрением, начинали шептаться, хихикать и быстро-быстро говорить. Ими сидела и с нервной тоской ждала Джексона.

Когда вошла учительница, дети расселись, и никакой Джексон к злополучной парте так и не подошёл, Ими уже вздохнула спокойно. Теперь она в безопасности. Она даже не подумала о том, что Джексон мог бы опоздать.

Учительница, миссис Коллинз, поздоровалась с классом и вызвала Имтизаль к доске, представила новенькую остальным ученикам, призвала всех к любви, миру и согласию, выразила свои надежды на тесную дружбу, припомнила, что в классе есть Радима, тоже арабка, и, когда утомлённая и раздосадованная всеобщим вниманием Ими уже шла к своему месту, зашёл Джексон. Он мрачно и безучастно поприветствовал всех взмахом руки и вслед за Ими направился к своему месту, обнаружив которое занятым, впал в ступор. Ими невозмутимо села и хмуро уставилась на свой блокнот. Джексон стоял, все молчали и ждали того, о чём Ими могла только догадываться. Она нервничала, её угнетало внимание, её угнетала близость кого-то постороннего, угнетали неопределённость и чувство смуты.

Первой заговорила учительница.

– Джексон, сядь уже куда-нибудь.

– Это моё место, – с взрослой, ледяной вежливостью, грубой вежливостью, тихо сказал он, рассчитывая, видимо, разрешить конфликт на спокойных тонах.

Имтизаль знала только одно решение таким проблемам: она подняла взгляд к его глазам. Она думала о том парне, чьё имя так и не узнала, думала о том, как ему было больно, думала о том, как она прожигала его нутро, как вырывала из него своё наслаждение; думала о крови, о ножах и других лезвиях, медленно и смачно вталкивающихся в плоть; она думала о драке с Сэмом, она представляла себе дробление костей бейсбольной битой, она проигрывала в голове песни Led Zeppelin, повышая и повышая громкость до дрожи в голове, она вспоминала себя, своё удушение и проецировала его на одноклассника. Она думала обо всей той жестокости, на которую только была способна её молодая фантазия, Ими изо всех сил пыталась передать своё невербальное раздражение. Но Джексон не вёлся. Он стоял над ней и спокойно смотрел ей в глаза, терпеливо и с усталым негодованием одновременно, и повторил:

– Это моё место.

– Джексон, – снова вмешалась миссис Коллинз, устало и удручёно. – Ты опоздал. Так что выбирай себе место из оставшихся.

– Моё здесь.

– Оно было здесь в прошлом году. Теперь оно будет за четвёртой партой в левом ряду. Тоже далеко от доски и тоже плохо видное мне. А там теперь будет сидеть Имтизаль.

Визуальный разговор продолжался.

– Джексон, имей совесть. Ты о п о з д а л .

Он неохотно оторвался от взгляда Ими и направился, с наигранными благородством и высокомерной самоотверженностью, туда, куда ему указала миссис Коллинз.

Имтизаль была уверена, что, даже если бы конфликт не наступил в первый же день, избежать бы его всё равно не удалось. Поняла она это тогда, когда на перемене к ней подошли два мальчика.

– Ты че, реально чокнутая?

Она только недобро посмотрела на них, как загнанный зверь, подняла громкость в наушниках, ушла плечами, шеей в себя, надеясь раствориться в воздухе. Она всегда мечтала быть невидимкой, мечтала и, как ни старалась, не могла уйти из зоны внимания.

– Ты вообще разговариваешь?

Она смотрела прямо перед собой, тупо и упрямо, и отчаяние, тяжёлое и мрачное, разлагало изнутри. Она хотела сказать им, что её выгнали из школы за нападение, может быть, что она накинулась с ножом на одноклассника и… м… представляла слишком большую опасность для беззащитных психически неполноценных детей. Но не могла. Она продолжала делать вид, что стоит за стеклом, односторонним стеклом: она может видеть мир, а он её – нет. Она злилась, но больше в ней крепло, приобретало всё более и более ощутимые формы и взрывалось не ярости: Ими раздирало чувство безнадёжности. Она точно знала, что обречена на покушения со стороны класса, и точно знала, что беззащитна перед ними, что не может ничего изменить, не может сказать ничего удачного, уже хотя бы потому, что и сделать она этого не хочет. Ничего она делать не хочет. Мальчики что-то говорили и смеялись, но она уже не слышала: заглушала музыка в наушниках. Она смотрела прямо перед собой, плавая и барахтаясь в своих чувствах, в своей незащищённости, тоске и полной непригодности для жизни. Она уже даже забыла своих обидчиков: Ими ушла в себя, мрачно и с мазохистским ощущением перемалывая себя в боль, отчаяние и отверженность. Но вскоре пришлось сменить обстановку, потому что музыка прекратилась: один из мальчиков, Ник Майерс, сорвал с неё наушники. Она взвинтила в его глаза свой взгляд, распахнув глаза так широко, как будто хотела всосать в их бесцветное болото врага, всосать и разорвать на молекулы в вакууме её нутра, и отчасти претворила мечты в жизнь: резко пнула парня в колено. Он завопил и схватился за ушибленный сустав, и становилось понятно, что участь Ими переходит в состояние плачевной. Ими и сама это поняла, но вовсе не из-за угрозы, воплотившейся в друзьях пострадавшего, а из-за того самого крика, стремительно вышвырнувшего виновницу из её тенистого угла в центр, в свет – туда, куда обращено всеобщее внимание. Ими резко вскочила со скамейки, готовясь принять удар, и он последовал: её толкнули. И поступили не мудро, потому что, почувствовав на себе прикосновение чужого живого предмета, точнее, тела, Ими окончательно вышла из себя и, как змея, ничего не добившаяся в угрозах, накинулась сразу на всех, уже не смотря, кто собирался участвовать в потасовке, кто нет – получили все, кто оказался рядом. Ими и сама получила, и получила немало, но ей всё сошло с рук, а мальчиков вызвали к директору и сделали предупреждение.

Родители никогда об этом не узнали: Имтизаль им ничего не рассказала, а учителя боялись признаться, что не уследили за беззащитным ребёнком. Ей замазали синяки, заплели заново волосы, привели в порядок одежду, а кровь из носа остановилась ещё до конца следующего урока. Теперь ничего не выдавало последствий драки. Руководство школы знало о проблемах Имтизаль и договорилось с её родителями, что позаботится о комфорте нестандартного ребёнка, поэтому очень не хотело говорить об инциденте, произошедшем в первый же день.

Если не учитывать апатичное, отрешённое и тоскливое настроение Имтизаль, принёсшее в её вязкую душу саморазрушение, то можно сказать, что день закончился хорошо. Дети шептались, оглядывались на неё, но в целом всё прошло вполне неплохо, потому что подходить к ней побаивались.

Побаивались и на следующий день.

А вот с третьего дня начались проблемы, и начались они почти так же, как и в первый день. Вот только последствия имели более тяжёлые.

Снова был урок немецкого, и снова Джексон опоздал. Снова он презрительно смерил Ими взглядом и сел на своё новое место. Урок закончился, дети стали выходить. Вышла и Ими, опустив голову и как обычно отчаянно бегая вокруг взглядом широко раскрытых глаз. Она направилась к скамейке в углу. Она старалась двигаться вдоль стенки. Она понимала, что рядом с ней кто-то идёт, и ускорила шаг, чтобы набрать себе больше личного пространства, но ей это не удалось: перед ней появилась рука, как шлагбаум, впившаяся в стену и преградившая путь. Ими уже было присела, чтобы проскочить снизу, но рука предусмотрела и этот ход. И назад ей рвануть не удалось, потому что и сзади оказалась такая же преграда. Она испуганно и злобно посмотрела в сторону смельчака и совсем уныла.

– Уйди, – тихо попросила она. Именно попросила, а не скомандовала. В её голосе действительно было куда больше отчаяния и просьбы, чем агрессии. Или даже вообще не было агрессии.

Ответ она не слышала, потому что была в наушниках. Она отчаянно смотрела Джексону в глаза и не могла собрать в них жестокость. Тогда она собрала безумие, пронзительное и жуткое, но толку было мало. В ответ ей смотрело другое безумие.

И он сорвал наушники, чтобы она услышала его слова:

– Не поняла? Чтоб я больше тебя на своём месте не видел, психопатка.

Рядом было два свидетеля недавней драки, и они замерли в ожидании новой битвы. Но Имтизаль только подтянула за шнур упавшие на пол наушники и снова посмотрела в глаза Джексону. Он был на две головы выше неё и для своего возраста достаточно крепко сложен.

– Тебе всё ясно?

– Уйди.

Он хотел ударить её по лицу, но она увернулась.

– Джексон, ну не охренел ли ты, оставь ты её в покое.

– Пошла нахер, Энн.

– Угомонись, пошли, тебя звал Стю.

Джексон оглянулся на девушку, угрожающе нацелив на неё палец.

– Я сказал, пошла нахер!

Ими воспользовалась ситуацией, выскользнула и метнулась в сторону, пытаясь догнать толпу и затеряться в ней. Она никогда не думала, что полюбит толпу, но в этот день поняла: чтобы скрыться от людей, нужно влезть туда, где их больше всего. И только так удастся стать невидимкой.

Проблемы бывали почти каждый день, и устраивал их, разумеется, Джексон. Иногда и другие школьники рисковали издеваться над Ими, но дать отпор им ей всегда удавалось. А дать отпор Джексону – нет. Иногда, редко, за неё заступались одноклассники: Джексона мало кто любил. Он был вспыльчивым, неуравновешенным, высокомерным и в некоторой степени даже подлым. Истеричным. У него было несколько сообщников и несколько поклонниц, но в основном класс Джексона недолюбливал и старался избегать контактов с ним, хотя и в куда меньшей степени и куда менее открыто, чем в ситуации с Имтизаль. Джексон обладал неоспоримым авторитетом, какой-то непонятной харизмой, и когда он пребывал в хорошем и благосклонном настроении, он ждал, чтобы все обращались с ним, как со старшим другом. И очень многие, попадая под его влияние, действительно так делали, сами не понимая, почему. И с первых же дней он решил, что слишком силён и значителен для того, чтобы, подобно бесхребетным одноклассникам, избегать Имтизаль. Её психические трудности, её нелюдимость, её дикость, враждебность и опасность его нисколько не интересовали. Для него она была точно такой же ученицей, как и все остальные. Все же её нетипичные черты становились для него только призывом к угнетению. И он не упускал ни одной возможности публично показать, насколько она «такая же, как все», публично задеть её, обидеть или ещё как-то притеснить и самоутвердиться. Удивительно было то, что класс, как ни странно, не испытывал радости в такие моменты. Они так надеялись, что хотя бы Имтизаль напугает Джексона, что были теперь слишком удручены своим разочарованием. Они в самом деле не хотели, чтобы кто-либо мучил Ими, даже Джексон, потому некоторые изредка заступались за неё (и чем ближе к старшим классам, тем чаще), лишь бы не было конфликта, связанного с н е й.

Удивительно было и другое – то, как Ими реагировала на приставания плохого парня. А она никак не реагировала. Она терпеливо переносила все его шутки, какими бы жестокими они ни были, она никогда не мстила ему даже за самое возмутительное поведение, за которое любой другой уже давно стоял бы перед зеркалом в туалете, пытаясь вправить себе хрящ у переносицы. Он заставлял её грустить, и все его нападки в её адрес вызывали в ней только тоску. Она сама ещё не понимала, почему не хочет вступать с ним в конфликт, почему не ставит его на место, почему раздосадованный мрачный взгляд – это предел её возможностей. Она только терпела, жутко волнуясь за свой авторитет, который мог рухнуть, как плотина, разом выпуская поток новых и отныне бесстрашных обидчиков в её сторону. И который, к счастью, оставался нерушимым.

Чуть чаще успевали прийти на помощь учителя. Ей даже разрешали сидеть в учительской, и как-то раз Ими воспользовалась этим правом. Больше она к нему не прибегала, потому что атмосфера в учительской из-за её появления ей казалась ещё более нервной, чем в детской среде.

Учителя вообще старались держать Ими в поле зрения настолько, насколько это было возможно. Недели через три Ими это поняла и стала воспринимать стычки с Джексоном по-другому: если он мог безнаказанно на неё давить, значит, ей удалось замести следы и ускользнуть от бдящих за ней людей. Значит, ей удаётся скрываться. Оставалось только научиться скрываться от Джексона.

Но со временем ей и это начало удаваться. Как и всегда, Ими недолго страдала от раны, нанесённой обществом, и нашла ей не только лечение, но и применение на будущее. Так она стала внимательнее и несколько утеряла былую отрешённость. Она научилась совмещать в себе замкнутость и осведомлённость обо всём и обо всех. Она как и раньше держалась тени, как и раньше сутулилась, уходила головой в плечи, едва кто-то оказывался на опасном расстоянии; как и раньше нервно и нездорово выпучивала глаза, быстро вращая ими и осматривая всё вокруг; но теперь она стала уделять намного больше внимания деталям. Она снова стала следить за людьми, за всеми школьниками, уборщиками, учителями, родителями, но теперь в её развлечении появилась новая цель – успеть выследить Джексона и уйти незамеченной до того, как он успеет обратить на неё внимание. Это стало своего рода игрой. Она старалась вылетать из кабинета так, чтобы опередить Джексона, а если не удавалось, то, по крайней мере, затесаться в поток одноклассников и максимально замаскироваться их телами. Иногда помогало: к концу года Ими достигла почти мастерства. Одновременно она развивала и интуицию, училась слушать внутренний голос, который, к примеру, советовал не идти в сторону той лестницы и пойти в обход. Одновременно развивалась и паранойя, конечно, тоже. Но в любом случае Джексон-опасность возникала всё реже и реже. Ими представляла себя полицейским под прикрытием, который выслеживает преступника и ни в коем случае не должен быть замеченным, поначалу даже счёт вела: каждая перемена – один раунд. Перемены, за которые ни разу не появлялся риск столкновения, не считались, и, как только Ими начала выигрывать, она прекратила отслеживать победы/поражения.

Не будь она такой строгой и мрачной, её можно было бы назвать оптимисткой. В каком-то извращённом смысле она и была оптимисткой.

Нужно отдать ей должное. Хоть она и не могла защититься от Джексона, она не сдавалась. Она так и не уступила ему место, не уступала и в других его прихотях. Она только уныло терпела все притеснения, получала удары и не могла на них ответить, но продолжала идти по той же дороге, на которую встала и с которой не сошла бы никогда и ни за что.

Подводя итог первому году обучения в средней общественной школе, можно сказать, что всё прошло вполне сносно. Дети побаивались Имтизаль, чувствовали её холод, её враждебность и интуитивно понимали, что с ней лучше не связываться. Изредка кто-то пытался поиздеваться над ней, но чаще всего её злые глаза делали своё дело. За этот год Ими достигла совершенства в визуальном насилии, и её ледяные, маниакально пустые глаза в самом деле приводили в ужас любого обидчика. Если же это не действовало, Ими не брезговала и другими видами насилия, в частности – физической расправой, а поскольку драться она умела хорошо, в большинстве случаев агрессивность приносила ей успех. Но Имтизаль это не любила. Несмотря на всё наслаждение, приносимое драками, она крайне не любила, когда дело доходило до них. Плата была слишком велика – всеобщее внимание. Позже Ими начала запугивать одноклассников и другими методами: однажды один из парней, пристававших к Имтизаль, попал под машину.

Всё началось намного раньше: среди детей начала разноситься сплетня о якобы колдовских силах Имтизаль. На это повлияли многие мелкие детали. То кто-то слышал, как она говорит по-арабски с братом, то кто-то видел, как она, подойдя к углу, внезапно остановилась и стремительно пошла в обратном направлении, как будто увидев сквозь стену, что с обратной стороны навстречу шёл Джексон; то кто-то узнал о её сатанической музыке, то кто-то увидел её готические жуткие картинки, и так далее и тому подобное; но всё это было за уши притянуто к главному факту: глаза Имтизаль были действительно как у ведьмы. Она сама выглядела, как ведьма. Она нагоняла холод одним своим взглядом, она вела себя странно, подозрительно сторонилась людей, а об её лечении в клинике, за неимением фактической информации, и вовсе ходили зачастую фантастические легенды. И они впервые видели одиночку, кто действительно был о д и н о ч к о й , у кого не было вообще ни одного друга и кто не общался совершенно ни с кем. Она была слишком странной, слишком таинственной, слишком необычной, слишком холодной, слишком чужой и опасной. Поначалу дети сами не осознавали, что побаивались не её агрессии, не физической расправы – в конце концов, их было много, а она – одна, – они боялись за свою душу, как будто Имтизаль могла навлечь на них беду, как будто ссора с ней могла принести проблемы и без её непосредственного вмешательства. Осознали они это теперь, на следующий день после серьёзной ссоры с Ими, ссоры, в ходе которой всё тот же Ник Майерс, чаще всех (после Джексона) обижавший её, на сей раз особенно нахально оскорбил её, прилюдно унизил, а его друзья помогли нейтрализовать её, и Ими дошла до того, до чего не доходила почти никогда: до крика. Ужасающего отчаянного крика, который красноречивее любых её взглядов выдавал всю ту усталую боль, которая гнила в её душе. И все паранормальные домыслы обрели силу в тот день, следующий день после стычки с Имтизаль, когда пришло известие о том, что Ник в реанимации. И если раньше многие ещё скептически относились к её наведениям порчи и прочим связям с тёмными силами, то теперь уже все всерьёз задумались об угрозе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю